<<
>>

IV

Купеческая комедия «Сиделец» является завершением купеческой тематики в комедиях XVIII в. Будучи результатом глубоких теоретических размышлений, актерского опыта и тонкого знания купеческой жизни, она значительно выше произведений лучших предшественников Плавилыцикова, в комических операх и комедиях которых язык обычно представлял собою до известной степени сгустки купеческой речи без установки на психологическую реалистичность 112.
Сюжет «Сидельца» основан на тех обыденностях жизни, за изображение которых на сцене ратовал Плавильщиков. В нем нет нарочитых и случайных сценических эффектов, помогающих развязке пьесы. И завязка, и развязка, и все развитие действия реалистически мотивированы, как типический случай купеческого быта. Московский купец-самодур и во всем беспрекословно подчиняющаяся ему жена его собрались выдать дочь свою замуж за «сампитерского» купца, а она любит сидельца своего отца. Этот конфликт разрешается благополучно для любящих при участии некоторых второстепенных персонажей, появление которых реалистически мотивировано конфликтом между сидельцем и купцами, которые хотели мошеннически лишить сидельца доставшегося ему по наследству имущества. Эта сюжетная схема близка к схеме комедии А. Н. Островского «Бедность не порок», что заставило, между прочим, А. А. Фомина признать «Сидельца» прототипом «Бедности не порок» 113. Однако вернее будет видеть в этом совпадении не факт литературной истории, а факт традиционности купеческого быта, типические черты которого были доступны наблюдению и Плавильщикова и Островского. Это может еще раз подтвердить реалистическую наблюдательность Плавильщикова. Плавильщиков недаром спрашивал своего корреспондента: «Но позвольте спросить вас, куда девали вы купцов, приказных, мастеровых и все среднее состояние? Разве они недостойны театра?» 114. И Плавильщиков впервые для своей эпохи вывел на сцену среднее состояние не как олицетворение пороков или добродетелей, не как этнографическое явление.
Он стремился представить в действии живых людей живущей на свой лад среды, с душевными движениями, свойственными характеру и положению. «Входит она, — говорил Плавильщиков о комедии,— во все изгибы сердец и во все тайные движения души, и где бы ни крылся порок или слабость, она найдет и обнаружит забавным своим образом»115. Превосходство Плавильщикова над современниками в живом изображении купеческой среды отмечалось исследователями. «Наблюдения его являются не в голом виде, не в отступлениях и рассуждениях, но облечены в образы, и зачастую перед вами раскрываются картины, точно списанные с действительности»116. И это понятно: ведь Плавильщиков подходил к изображению этой среды не как посторонний наблюдатель. «Истина неоспоримая: что ближе к свойству сочинителя, то глаже и чище ложится под пером на его бумагу >>117. К Пла- вилыцикову, как к писателю, который жил в изображаемой им среде и который живую речь этой среды почитал родной, можно отнести слова, сказанные акад. И. И. Срезневским о И. А. Крылове: «Для него богатства русской речи не были чужим добром, так или тшаче подобранным, а достоянием его души» 118. Особенности купеческой речи входят в комедию не как украшение, а как отражение реального словоупотребления с подчинением общим грамматическим нормам. «Слог ее [комедии] должен быть равен с состоянием представляемых лиц: он есть тот, который всегда употребляется в разговорах общежития; но при том, сколько возможно, во всех правилах языка. Здесь то отечественный вкус должен явиться во всем своем блистании, поколику обыкновения россиян, их нравы, их свойства и всегда случающиеся происшествия представляются тем же самым россиянам, с которых действий срисованы действия комедии» 119. Но каждое «состояние», социальная среда внутренне неоднородны. В ней есть различия характеров, житейских взглядов и жизненных целей, «свойств и обыкновений». Комедия должна входить во «все изгибы сердец». А так как язык «единоутробен со свойством»120, то реалистичность комедии, ее «вкус» обнаружится не только «в выборе содержания, в обставлении его свойствами, усиливающими выгодность действия, в самом очертании сих свойств», но и «в самом выражении, приличном каждому свойству»121.
Взгляды Плавилыцикова в «Сидельце» нашли наиболее полное выражение. Купеческая среда представляется не безликой по языку массой. Речь действующих лиц купеческой среды индивидуализирована настолько, насколько позволяли это просветительные взгляды Плавилыцикова на нравоучительные задачи комедии и те условности комедийного действия классицизма, которые не противоречили основным установкам Плавилыцикова. Поэтому состав речи положительных и отрицательных действующих лиц решительно противопоставляется. Однако внутри этих лагерей наблюдаются существенные различия, вызываемые реалистическими требованиями правдивого изображения «свойств». Сиделец Андрей — положительный персонаж, олицетворение добродетельного начала комедии. «Для возбуждения чувствования потребно выводить на театр добродетель страждущею; но искусство сочинителя представляет ее и в самом страдании торжествующею; каждое слово добродетельного лица потрясает порочное, которое, муча добродетель, само чувствует жесточайшее от того мучение»122. Сиделец Андрей единственный, кто произносит законченные монологи страждущей и убеждающей добродетели. Сила убеждения в них направлена не столько на раскрытие порока и прямое обличение его, сколько па исправление чувств самих порочных людей. Протест обиженного направлен не против социальных порядков и нравов купеческого сословия, а только против несправедливости, возникшей вследствие моральной неустойчивости отдельных лиц и потому легко исправимой обращением к их совести. Отсюда и своеобразие аргументации в плане моральных сентенций, противопоставлений, непосредственных обращений к чувствам слушателей и риторических вопросов. Понятно поэтому, что речь Андрея лишена красочного своеобразия и выразительности народной речи. Основная ее словесная ткань — лексика и фразеология сентиментальной чувствительности, характерная для сентиментальной повести. Сюда прежде всего относятся описательные метонимические обороты со словами сердце, душа: Мое сердце не позволит мне уклониться от сего священного приказания (356) 123; Вы знаете мое сердце, вы знаете совершенно душу своей дочери (339); Сердце мое разрывается (330); Сердце мое трепещет (290); Прости мне, прости огорченному моему сердцу (331); Я твердо уверен, что ваше сердце не унизится мстить его сыну (307); Твое участие обо мне чувствительно трогало мою душу (326).
К этому же источнику восходят и морализующие сентенции, составляющие как бы идейную канву угнетенной и торжествующей добродетели: Суд есть защита невинности (298); Взаимная любовь все услаждает (338); Неутешные ее слезы и ваше раскаяние ежечасно будут умножать печаль вашу (337); Жизнь моя принадлежит тебе (359); Любовь наша увенчана вами (360) и ми. др. Рассеянные в диалогах и монологах Андрея чувствительные восклицания вроде ах, боже мой сочетаются с другими характерными средствами сентиментального повествования. К таким средствам принадлежат, например, сочетания с эмоционально-оценочными прилагательными, гиперболизирующими чувства и переживания. Он умирал спокойно, думая, что ты заменишь мне эту драгоценную потерю (298); и каменное сердце... затрепетало бы от несчастного моего жребия (298); чтоб достигнуть мучительного удовольствия назвать себя богатым (331); горестное чувствование моей бедности (356), всечасное веселие детей ваших (338); ты не дал ей своих жестоких чувств (334), бедственная участь (334); беспрестанные слезы (334) и т. д. Определительные сочетания с родительным приименным разных типов: согласие сердец (337); укоризны совести (334); в какую пропасть огорчения вы себя введете (337); я возьму на себя весь труд торговли (338) и мн. др. В речи Андрея значителен слой книжно-повествовательной лексики и фразеологии, особенно содействующей созданию положительного образа, возвышающегося над своею средою: Я давно восхищался твоею простотою (326); я не знаю сам, какое побуждение заставляет меня искать твоего добра (334); суд совести твоей обличит твою неправду (334); я не хочу, чтоб ты обличала своего отца (328); достойное воздаяние души справедливой (360) и мн. др. Ср. также фразеологию: Перед кем же ей открывать свои чувства (266) и возникший на почве этого сочетания глагол: Надобно мне открыться ей (289). Отец мой не простирал власти своей до того... (298); этот сердечный разговор изъясняет наши чувства (327); в покое вкушать плоды трудов наших (338); мы стараться будем предупреждать ваши желания (338); благодеяния, которыми отец мой осыпал тебя (333).
Однако, несмотря на такую манеру рассуждения, Андрей далек от характерного для эпохи образа молодого дворянина, страждущего и вознагражденного добродетельного любовника. Он герой именно купеческой среды. Свойственность книжной речи молодому представителю купечества реалистически мотивируется Пла- вильщиковым: молодой купец с детства в кругу культурных интересов. Неоднократно, на всем протяжении комедии Плавильщиков подчеркивает свою мотивировку. Отвечая на речь Андрея, купец Харитон говорит: Этакую он ахинею сварганил; не разжалобить ли ты меня хочешь?...; Нам грешным где этакую махину наговорить; мы народ темный, где нам с тобой возиться, твоя милость Андреюшка, и печатные книги почитываешь, и грамоте-та тебя учил веркисецкий скубент; а нас от Покрова дьячок Кутейкин (298—299). Или: Ведаете ли милостивец! повадился читать печатные книги... десятков пять-шесть у него этой дьявольщины: какой-то Телемак, да история, да какое-то премудрие. Болтают рядские люди, что он и в комедь ходит! (308). Купцам понятно, как создается такая далекая от них речь. Си- делец твой все книги, дач книги читает, так велика ль сила, из какой-нибудь вытвердить; а ты и уши развесил (342). Параша, его возлюбленная, разоблачает книжные образы его речи. В ответ на слова Андрея: Не спрашивай у меня о том, что говорит тебе твое сердце, она отвечает: Нет, Андреюшка, сердце мое не говорит, оно только бьется, а особливо теперь (327). Возвышение молодого купца над своею средою — результат истинного, а не внешнего образования. Оно результат «понимания», а не слепого «перенимания» культуры, по терминологии Плавильщикова. Отсюда книжная речь молодого купца вполне совпадает с нормами литературного употребления. Реалистичность образа подчеркивается Плавилыциковым не только в форме внешней мотивировки. Книжная речь органично входит в народную основу, переплетается с нею и, по мысли Плавильщикова, вводит ее в «правила языка», сообщает ей права на литературность. Народная основа, переплетенная с книжной речью, выступает не столько в лексике, сколько в синтаксическом строении речи молодого купца.
Монологическая речь облечена в формы книжно-риторического построения с типичными для него риторическими вопросами, противопоставлениями и перечислениями, образующими периодическое строение, сложноподчинительными конструкциями. Но в эти формы влиты короткие энергичные фразы, свойственные живой устной речи, с прямым порядком слов, характерным для устного течения бытовой речи. Элементы диалога в монологе — непосредственные вопросы к слушателям, обращения к ним, служащие отправной точкой дальнейшего рассуждения, — дополняют и углубляют связь с живой разговорной речью. Народная лексика и фразеология, скрепляющая главным образом диалогические элементы монолога, составляет очень тонкий слой, который в общем книжном окружении теряет эмоциональную выразительность народной речи и является лишь своеобразным реалистическим сигналом, подчеркивающим специфическую окраску книжной речи. Именно такое качество речи особенно подчеркнуто тогда, когда элементы книжной и народной лексики вступают в тесное соединение в пределах словосочетания. Происходит органичное слияние книжной и народной стихии, возможное лишь для того, кто владеет нормами той и другой. Например, унять дерзость: Имею столько силы, чтоб унять дерзость петербургского вашего гостя (298); выкланивать справедливость: под видом милости подлым образом выкланивать себе справедливость (306); приниматься за коварство: принимаются за всякое коварство и злодеяние (331); лютый упрек: всякая копейка есть лютый упрек (331); владеть аршином: кто рожден владеть аршином, тому шпага несподручна (307); обмочить слезами: она обмочена слезами разоренного человека (331) и т. п. Андрей — главное положительное лицо, и его речь поэтому представлена как идеал купеческой образованной речи, сливающей в себе книжность и олитературенную народность. Сглаженная народность речи Параши, правда, свободная от книжных элементов, реалистически мотивирована благотворным влиянием Андрея. Речь головы купецкого Праводелова, второго положительного лица, мало индивидуализирована. Не лишенная некоторых черт купеческого своеобразия (главным образом, в области профессиональной терминологии), она выдержана в книжных тонах комедийного резонера. Речь Мавры, жены купца Харитона, и работницы Тарасьевны приближается к традиционной для XVIII в. диалогической народно-крестьянской речи, но без всяких фонетических или морфологических примет местной, областной речи. Во всей комедии они ограничиваются формами побегла (269, 291, 346), неча сказать (320, 346), всее себя (358). Представителями коренной купеческой речи со всем ее реалистическим своеобразием являются Харитон и Викул. По своей цельности и внутренней оправданности составляющих ее элементов она, по-видимому, и отражает реалистические черты живой купеческой речи. По установившейся традиции, характеристике действующих лиц служат и их имена. У Плавильщикова на этот счет есть продуманная точка зрения. Еще в статье «О театре» он восстает против обыкновения называть действующих лиц в комедиях Милонами, Эрастами и т. п. не только потому, что такие имена удаляют от реальности изображения, но и потому, что «у нас без нарушения учтивости никогда назвать нельзя одним только именем или одним прозваньем»124. Поэтому все персонажи с индивидуализированным обликом и речью выступают с реалистическими именами и отчествами — Харитон Авдулович, купец, Марфа Трифоновна, жена его, Викул Софронович, купец, Тарасьевна, работница. В этих именах и отчествах содержится и социальная характеристика персонажей: ведь у не-дворян имена давались при крещении в зависимости от дня рождения или дня крещения, и воля родителей подчинялась обычаю или произволу духовенства. Отсюда — замысловатое разнообразие купеческих имен, традиция, впоследствии развитая Островским. Лица мало индивидуализированные— маски добродетели или порока — несут в своем имени не социальную, а индивидуально-психологическую характеристику: Праводелов, голова купецкий, Бездушников, Плюгавцев, Неправдин — купцы, что также, но в более сложной и тонкой форме развито Островским (ср. Кнуров, Ахов и т. п.). Люди молодые — с реальными именами (Андрей, Параша), но, согласно житейскому обыкновению, без отчеств, и их при обращении следует звать уменьшительным именем (а для женских лиц только уменьшительное: не Прасковья, а Параша). Я бы хотел узнать, что скажет благородная невеста своему благородному жениху, когда он, пришед к ней, скажет: София! каково ваше здоровье! Она скажет: я здорова; а ты, Максим! здоров ли? Побожиться можно, что после этаких вопросов один другому скажет, ты не умеешь жить... и вряд ли свадьба состоится? 125. Вопрос об именах лиц был для Плавильщикова существенным элементом реалистического изображения. «Скажут мне, что мелочи, нестоящие замечания, но, однако ж, эти мелочи делают привычку, удаляющую нас от наших обычаев, для чего жив самых мелочах им не следовать» 126. Вскрываемая комедией Плавильщикова купеческая речь многообразна по своему составу. Основа ее — лексика и фразеология общенародного языка со значительным наслоением народно-крестьянской, диалектной речи, навыки которой образуют целые серии выразительных средств, стоящих за пределами литературного языка. С ней тесно соприкасается другой пласт, исторически восходящий к народно-крестьянской речи, но оформившийся и застывший в средневековом посаде — лексика и фразеология приказно-письменного языка, вошедшая в живую обиходную речь допетровского посада. Это тот слой, который как архаический и социально устаревший отвергается литературными нормами. По признаку архаичности и социальной устарелости к этому слою примыкают, тесно с ним сплетаясь, лексика и фразеология, уходящая в церковный быт. Значителен слой профессионально-торговой терминологии, растворяющейся часто в общебытовом словоупотреблении. Она тоже носит следы архаичности, уходя в словоупотребление торговоремесленного посада. И наконец, как новым наслоением, относящимся к XVIII в., купеческая речь пронизана не до конца освоенными элементами речи литературнокнижной. Формы литературно-книжной речи, отражающие новую идеологию, врываются как инородное тело в привычные формы речи, отражающие привычный, устоявшийся быт и миропонимание. Но все эти элементы старого и нового, отдельно взятые, не составляют исключительной принадлежности речи купечества. Многие из них присущи общенародному языку или разным его ответвлениям. Лексикофразеологические элементы, которые рассматриваются здесь, частью могут быть свойственны крестьянскому словоупотреблению, в иных своих частях дворянской обиходной речи, а частью свойственны и широкому городскому населению. Однако вместе с тем, по своей концентрированности, по особенностям употребления в таких словосочетаниях, в которых эти элементы не употребляются в общенародном языке' или его других ответвлениях,— все эти лексико-фразеологические элементы в своей совокупности образуют такой слой, который составляет жаргонную специфику купеческой речи* взявшей из общенародного языка все основное— подавляющее большинство слов и грамматический строй. Быт городского посада и участие в государственно- административной жизни, с веками сложившимися ее формами, оставили значительные следы в речи купечества позднейшего времени. Эти следы приказной речи с ее терминологией и характерными оборотами придают речи купцов тот архаический колорит, колорит отошедшей старины, которого уже чуждался литературный язык. Здесь, как и везде, Плавильщиков не стремился к сгущению этнографических красок. Он вполне реалистическими средствами отражает эту архаическую стихию, всегда обусловленную в пьесе ходом развития действия и реальной ситуацией. 1. Приказно-канцелярская терминология в прямом ее значении — только в реальных ситуациях, требующих профессионального обозначения. За его рукою — за его подписью. Харитон: у меня и роспись товарам за его рукою-сте в целости имеется (302). Своеручно — собственноручно, в отличие от заручной подписи, по просьбе неграмотного. Харитон: роспись товарам, в приеме которых он своеручно расписался (349). Найтись без чего — оказаться без чего-нибудь. Пра- воделов: Лавка считана при вас? Свидетели: При нас. Праводелов: И нашлась без товару? (354). Быть в поруках, поручиться по ком — давать поручительство за кого-нибудь. Викул: не отрекусь быть по вас в поруках (347). Бездушников: Лишь поручитесь по мне в поряде (347). Ср. также: Викул: Ты сам человек статейный и купец столповый (276) (статейные — старое название купцов с зарегистрированным капиталом, столповый — прилагательное, входящее в название некоторых должностей в Московской Руси). Харитон: Я вам показал% что при счете остались аршин да ножницы (350). Праводелов: Мы и полюбовно должны этого господина хозяина рассмотреть дело с его сидельцем (349). Ср. в распространительном употреблении — Харитон: Пожалуйста,, рассмотрите нас (304). 2. Осколки приказной терминологии, слова и выражения, оторвавшиеся от своих профессиональных контекстов и употребляющиеся распространительно в применении к различным объектам бытовых отношений. Распространительное употребление лишило их, понятно, строгой терминологической определенности. Мавра: а у него по его сказкам в Питере-та затворов десять (265); Харитон: На кого так покрикиваешь? ведь я тебе на дочь-та записи не дал (337). Ср. в терминологическом употреблении — Андрей: Хоть я и сиделец ваш, да в записи не написано, чтоб хозяин мне глаза колупал (262); Викул: Я купец первой гильдии, меня хоть бы с сидельцем-те верстать было и не пригоже (337); Викул: Лишь бы благословением вашим супружество учинить (285); Викул: Да не возможно ли к тому хотение учинить? (311). Ср. в терминологическом употреблении — Плюгавцев: Просим отсрочку нам учинить по пе- реводному-та-сте векселю (348); Викул: а я уж положил твердо, да и твердо на тебе жениться (315). Ср. в терминологическом употреблении — Праводелов: я к тебе буду; тут и положим, чему быть должно (309); отсюда и фразеологическое сочетание положить на слове — решить словесно, без записи. Викул: Так покамест не пускай оюе в огласку, что мы положили на слове (280); Викул: а чтоб еще повытнёе сделать, так ему же и дело-то разобрать покучься (279), т. е. получше. Ср. (старин.) выт- ный — хороший, получивший хорошую выть, участок. Викул: Прасковья Харитоновна ни в чем не виновата и к наказанию не следует (299); Харитон: Рядские люди все тянут на мою руку (278); Бездушников: Готовы всячески на вашу руку тянуть (347); Викул: Мы в чужом доме не указ (270); Мавра: да ты что за указ в нашем доме? (292); Викул: Я бы благодетелю моему челом ударил (274); Викул: Видно приходить мне хозяину челом, да и со двора долой (339); Харитон: Сгоношил бы и платьице кое-какое и жемчужку с товарищи (277). Наречия с приставкой-предлогом за: за подлинно, за истинную. Бездушников: Тово воно так было за подлинно (350). Ср. Харитон: Мы не прочь от того и подлинно спрошаем (281); Викул: За истинную, речь ваша вельми справедлива (278); Викул: И за истинную (299). Ср. еще, Викул: Все сие за истинну так (351). 3. Слова-формулы грамот, челобитных и т. п., которые вошли в речь как формулы вежливого обращения с оттенком подобострастия. Глагол жаловать и производные с теми значениями, которые были связаны со старым словоупотреблением («награждать», «удостаивать»). Харитон: Видишь, право Вику л Софронович нас жалует любить (275); Харитон: Пожалуйте, прошу жаловать, хозяйка ждет (286); Мавра: Пожалуй, окажи нам милость (272). Ср. на фоне этого употребления развитие значения вводного слова. Викул: Смотри, пожалуй, мною как щепкою поворачивают (337); Викул: Хозяин-та мой, твоим пожалованием, изволишь видеть, стал вступать в дела (275); Харитон: Пусть еще что-нибудь пожалчее, твоим пожалованием, выдумает (299); Харитон: задержал я, твоим пожалованием, милость твою (307); Викул: а я, твоим пожалованием, и стал как болван (342). В общем языке эти слова и выражения уже вышли из этой стадии употребления. Прежние семантические связи разрушились. Пожалуйте. прошу жаловать приобрело значение только вежливого приглашения, обращенного к входящему гостю; «пожалуй» окончательно порвало старые семантические связи, превратившись в вводное слово 127. Кланяться чем-нибудь. Харитон: нижайше кланяемся милости вашей двадцатью империальчиками за ваши труды (308). В этот круг лексики вежливости и приниженного обращения включаются выражения, куда входят такие слова, как милостивый, милостивец, милость, в отвлеченном значении, выражение твоя, ваша милость в значении лица, выражение милости просим и др., частью связанные и с церковно-бытовыми ассоциациями. Некоторые выражения с подобными словами входят и в общий язык, но там они имеют характер формул бесстрастной вежливости или иронического отношения. Харитон: Вот, государь мой милостивый, роспись товарам (349); Харитон: Ах, милостивец мой, благодетель великий (300); Ведаете ли милостивец! повадился читать печатные книги (308). Ср. у А. Н. Островского в «Сердце не камень»: Говори, милостивец, ясней (действие II, явление 4); Викул: Харитон Авдулович! крайне благодарю за вашу милость (270); Харитон: Я намерен был милости твоей предложить (276); Викул: Милость ваша гораздо нас должит (286); Мавра: Милости просим, гости дорогие! (347); Харитон: Прошу милости всех садиться (349). 4. Архаичную окраску речи создают также те слои народной лексики, которые издавна вошли и в письменную приказную речь. Сюда относится лексика, нс имеющая терминологического характера, как, например, поволить (в значении «пожелать», «позволить»), ведать, ведомо (в значении «известно»), поклеп, поклепать в переходном значении, всклепать и т. и. Викул: Да повольте, Харитон Авдулович! и наше прошение принять в рассуждение (280); Викул: разве не поволите ли вы- шед за меня замуж переменить вашу душегрейку на модные наряды (313); Харитон: Не поволите ли спросить у него...? (351); Харитон: Ведаю, что Параша будет не в худых руках (276); Викул: Мы сами с тобою ведаем, что деньгами деньги и добыть (279); Викул: Ведаем довольно, как ей упрямиться пред волею вашею (280); Харитон: все ведают, что вы души своей не покривите (304); Харитон: Никаких книг не ведаю, кроме товарной росписи (303); Харитон: Да и ведомо; она не виновата (299); Мавра: И ведомо так (345); Андрей: Это поклеп самый бесчеловечный (303); Праводелов: Неужели он на тебя все это всклепал? (303); Харитон: Я проклятой во всем поклепал Андреюшку (355) и др. Связи литературного языка XVIII в. и устной городской речи с языком церковным совершенно различны но содержанию. Для литературного языка это был творческий процесс усвоения, приспособления и преобразования в духе новых идеологических потребностей форм (словообразовательных, лексических, произносительных и т. п.) книжного, церковнославянского языка. Иное дело в городской устной речи. Церковный язык был повернут к ней другой стороной, выполнял совершенно иные функции. Элементы церковной речи были здесь действенным орудием сохранения и поддержания старины. В условиях городского быта и живого повседневного общения с церковной средой в сознании людей легче откладывались слова и формулы не церковно- книжных текстов, а главным образом церковного быта, церковной морали и средневековой мистики, ставшие путеводными сигналами, определявшими поведение и отношение к миру, а впоследствии превратившиеся в формулы привычной оценки действительности. Для литературного языка эти элементы церковной речи уже не имели конструктивно-смыслового значения, а были мертвыми формулами традиционного словоупотребления. А в живой структуре купеческой речи, изображаемой Плавильщиковым, они были существенной составной частью, пронизывающей речь и окрашивающей ее традициями церковной старины. По своей форме и назначению эти элементы различны. 1. Описательные выражения, представляющие собою достаточно устойчивые словосочетания, в которых застыло представление о подчиненности человека высшей направляющей воле и, тем самым, о свободе человека от ответственности за свои мысли и поступки. Викул: господь нас благословил копейкою (274); Харитон: а в прочем будь воля божия: станем кое-как по- старому век доживать (276); Викул: дал бы бог мне только жениться-та, а то и мы найдем чему посмеяться (281); Харитон: какими ветрами занес вас господь к нам мизирным (300); Викул: все в наши руки придет, только пошли бог поскорее по душу его (317). Человек, по суеверным представлениям средневековья, не свободен: он подчинен воле бога и подвержен злому влиянию дьявола. Поэтому проступки требуют снисхождения. Ссылка на грех избавляет от вины, лукаво изображая человека безответственным исполнителем чужой воли. Эти представления и отражаются в фразеологии со словом грешный. Например: Харитон: Я сам, грешный человек, кое-как, не все с правдою: инде и греха укусишь (275); Харитон: Нам грешным где этакую махину наговорить (298); Тарасьевна: уж и мне старухе грешной позавидовал (322). Ср. у А. Н. Островского о бесовской силе: Горами качает, не то, что нами, грешными, которые в слабости («Горячее сердце», действие V, явление 6). 2. Словосочетания-обращения, которыми отводится от себя неприятность за сказанное или снимается с себя ответственность за действия как бы просьбой о прощении, защите. Харитон: а ты мой сиделец, ты работник мой, прости меня господи, yoic и такой врао/сенок со мною плечо о плечо (294); Харитон: ведь он такой говорун, что и гос поди упаси развесь кто перед ним уши-то (308); Харитон: а то, боже сохрани, стал ли бы я душою кривить (278). Такого же значения и сентенции вроде наше место свято и т. п. Харитон: ах ты, наше место свято, в глаза было мне насмеялся (344). 3. Церковная лексика и фразеология, подбор которой ограничен словоупотреблением популярных молитв и быта церковников. Вошедшая в бытовую речь и обращенная на объекты бытовых отношений и поведения, часто, в отличие от литературного языка, эта лексика сохраняет оттенки значения и колорит церковного употребления. Недаром связь быта с церковной стариной всегда подчеркивается как достоинство. Ей-ей! — говорит купец Викул, — в чуже сердце радуется, когда увидишь семейку православную (271). Викул: Благолепный домик! Супруга и дочь во всяком у тебя послушании (271); Харитон: Где барыши, тут все и радошно и благолепно (310); Викул: Благое дело, благое дело... (270); Харитон: Андрюшка-то вить разжалобил меня; Мавра: И меня так же искусил проклятой (335), т. е. ввел в искушение поверить ему. Харитон: Ну, быть так; соблазнили вы меня (339), т. е. ввели в соблазн поступить иначе, чем предполагал. Викул: и аз не отрекусь быть по вас в поруках (347) или он же: мы и свидетелем по вам быть не отречемся (280); Викул: одно дело другому не мешает, так бы я и остался в таком помышлении (280), т. е. при такой мысли; ср. в молитве: словом, делом и помышлением; Харитон: по кон- чине-то и сына препоручил мне (277). Слово в значении «речь». Викул: не о честности слово, Харитон Авдулович (276) или он же: да не о том слово, дело идет о женитьбе нашей (311), не о рассуждении слово (342). Харитон: Сидор Лукьянович по милости своей не оставит нас сирых (358); Викул: а я и божбу сотворил, только держать ее не намерен (315). Ср. выражение молитву сотворить; Харитон: воспой, воскорми, да еще и приданное дай (282); Викул: принимать пищу и питие (274); Викул: и этим то побытом хлеб насущный и нажил (275). К этой церковно-бытовой по происхождению лексике и фразеологии принадлежат и те ее слои, которые не сохранили церковных ассоциаций и вошли также в различные стили литературной речи. Например: Викул: Так покамест не пускай же в огласку, что мы положили на слове (280). Производное от церковного значения «огласить» — объявить в церкви, например огласить жениха и невесту, т. е. объявить о предстоящем бракосочетании; официально это называлось оглашением, а в церковно- бытовом языке оглаской. Андрей: На что мне отпираться, это сущая правда (350); Харитон: Чуть было не опутал меня этот вражепок (345). Ср. (старший) осе- тил. Викул: Этот парнишка тебя, как обморок осетил (342); Мавра: а вот благо и они идут (292); Викул: Хозяин глава дому (272); Викул: наша братья купечество все на дворянску стать (271); Тарасьевна: после и поднимут содом, что полуда сошла (287); Харитон: Трифоновна! ты Параше-та дай трезвон самый заздравный (299). 4. Представления о «враге рода человеческого» — дьяволе и о всем отрицательном, что с ним связано, отложились в разнообразной бранной лексике. Харитон: поди, окаянной враг: ну же, проворнее поворачивайся (344); он же: уж и такой враженок со мною плечо о плечо (294), тово враженок и пильнует, как бы уйти на сушило (308); Молчи, враженок (343); Чуть было не опутал меня этот враженок (345). Мавра: Чертенок! этакие он затеи поднимает (292); Параша: Дьявол чернорылой! (344); Харитон: Десятков пять шесть у него этой дьявольщины (308); Харитон: Ах ты проклятая! (295); Мавра: Да пустите руки мои... что вы меня, проклятые (268); Тарасьевна: Провались ты окаянной (340); Мавра: да смел ли бы ты ее посылать за мною, озорник непотребной? (292); Параша: И эта скверная рожа туда же (294); Мавра: Ах ты сквернавец! Ты меня не слушаешься? (265). Наряду с лексикой и фразеологией, непосредственно навеянной церковным бытом, характерной составной частью речи городского обитатсля-купца являются те слои лексики, которые вошли в обиход, может быть, не непосредственно, а через письменный приказный язык. Плавильщиков использует те из этих элементов, которые придают речи возвышенный или изысканно, по-купечески вежливый, топ. Вельми. Викул: к делу-то приступить было бы вельми пригоже (276); речь ваша вельми справедлива (278); нам оно будет вельми в приятность (281). Не взыщи. Харитон: водится ли это в честных людях? Не взыщи, осударь мой! (296); не взыщи, о сударь! задержал я, твоим пожалованием, милость твою! (307). Не оставь. Викул: милости вашей кланяюсь, не оставьте покорнейшей нашей просьбы (281); Мавра: Благодарны, батюшка! что ты не оставляешь нас своею ми- лостию (294); Харитон: не оставьте нашей мизирной просьбы (308); Прошу теперь меня не оставить: а я вам готов служить вековечно (347); Сидор Лукьянович по милости своей не оставит нас сирых (359). На почве этого словоупотребления позднее в купеческо-мещанской речи возникает существительное неоставление. Ср. у А. Н. Островского в «Грозе»: За наше неоставление им еще больше щедрот приумножится (действие I, явление 3); или в «Воспитаннице»: Благодарим за неоставление! (действие II, явление 4) . Купеческая профессионально-торговая терминология, да и связанная с нею бытовая купеческо-мещанская лексика, уходят в старину средневекового города, смыкаясь с речью приказной. Плавильщиков не злоупотребляет профессионализмами, они немногочисленным, но органичным слоем входят в речь действующих лиц. Старая терминология устойчиво держится в предметных названиях. Затвор (265) — небольшое торговое помещение, лавка (289 и др.) противопоставляются иностранным «новомодным гамазеям» (277); роспись товарам или товарная роспись (302, 303, 349) — реестр, список, опись товаров; лавочные книги (303), ряд, ряды (304, 351 и др.)—линии лавок, образующие торговый квартал, откуда рядские люди — купцы, приказчики рядов, термин, сохранявшийся до конца XIX в. Харитон: Нечего тут квакать, рядские люди всему свидетели (302 и др.). Молодик — уменьшительное от молодец, сиделец. Праводелов: Своего-та нет, так чье ж сидельцы-та и проматывают? У вас, молодиков, нынче вошло в моду не только хозяев, да и отцов разорять (305). Сурога— розничный купец шелковым товаром; название, связанное со старинной торговлей с городом Сурожем в Крыму; ср. указание В. И. Даля (Толковый словарь, т. IV) на московский термин сурожский — шелковый. Мавра: Ах ты, сурога Питерской! да кто тебе волю ту дал над нами? (341). В значении «прибыль, выгода от торговли», употребляется только прибыток, барыш. Харитон: Разумной человек нигде своего прибытка не упустит (275); Праводе- лов: Нашему брату, купцу без барыша ничего продавать нельзя (301); Харитон: то худо, где барышей нет: а коли где барыши, тут все и радошно и благолепно (310). В значении «торговля» как действие применяется слово торг — в единственном и во множественном числе. Харитон: торги ныне самые худые; новомодные гамазеи все у нас отбили (277); Праводелов: Как отдать лавочные книги, естьли в них вся очистка твоему торгу (305); он же: о торгах и помышлять забыли (305); Андрей: Хороший купец поставил на честности торг свой (307). Ср. стилистическую профессионализацию у Пушкина в «Сказке о царе Салтане»: Чем вы, гости, торг ведете и куда теперь плывете? Для времен А. Н. Островского это, по-видимому, было уже архаизмом, вышедшим из купеческой речи. Торг в значении действия встречается только в исторической пьесе «Козьма Захарыч Мипин- Сухорук»: Мы тем живем, что бог в торгу пошлет (действие ш, сцена II, явление 3). Слово торговля у Пла- вилыцикова встречается только в речи Андрея, литературно направленной: я возьму на себя весь труд торговли (338). Слово очистка употребляется или в старом общем значении оправдания, доказательства правильности чего- нибудь, например Праводелов: Как отдать лавочные книги, естьли в них вся очистка твоему торгу (305) или в специальном, торгово-канцелярском значении подписи в доказательство правильности чего-нибудь, например, Андрей: и на все была очистка его руки в книгах, которые он у меня отобрал (351). Слово дело — существеннейший термин купеческой деятельности и быта, облеченный конкретными, точно очерченными представлениями. Три основных оттенка значения определяют употребление этого слова. Прежде всего это значение торговой сделки, конкретного акта купли-продажи. Викул: У нас, в купецком быту: на делу не обидь, а после хоть все возьми (342). Второе — торговое предприятие. Викул: да и стал от того банкрутом, и как он стал колыхаться, я делом-та и смекнул [т. с. сообразил, как быть с лавкой, с торговлей]... и этим та побытом хлеб насущной и нажил (275). Ср. в комедии «Не все коту масленица» А. Н. Островского: Теперь своим делом могу основаться-с (действие IV, явление 3). Третье, преимущественно во множественном числе — торговая деятельность. Викул: Хозяин-та мой ... стал вступать в дела да в кредиты с большими боярами (275); Харитон: Дела, по-видимому, из рук у вас не выпали (275); Харитон: как он изволил сам со мною возыметь дело, так вдруг ничего в лавке-та и не осталось (351). К купеческим значениям слова дело восходит ряд производных слов. Ср. современное литературное сделка в значении коммерческой операции. К нему примыкает глагол сделаться с кем-нибудь — совершить сделку, рассчитаться. Мы сделались: убытки пополам (Даль. Толковый словарь, т. IV) или Нет уж, лучше мы так, между себя сделаемся (А. Н. Островский «В чужом пиру похмелье», действие I, явление 8). Разделаться с кем-нибудь— кончить все расчеты (Даль. Толковый словарь, т. III). Харитон: За дочь жених сватается, так чем вы мне благоволите с Андрюшкой-та разделаться, то за ней и в приданное отдам (309); у него же в переносном значении: так мы и судом с тобой разделаемся (297). Естественно думать, что при активности употребления слова дело в купеческой среде, именно значения купеческой речи были, по своей роли в общей городской речи, если не главным, то важным обстоятельством в расширении употребления и в создании разного рода фразеологических контекстов. По-видимому, купеческой речи обязано распространительное значение «вообще всякое начинание, предприятие» в случаях, когда оно направлено на совершенно конкретные обьекты. Харитон: Затеяв дело, как от него отстать (345); он же: желательно было бы это дело поскорее привести к концу (309); он же: и в свидетели-то позвал своих благоприя- телей: дело-та пущено на хорошую дорогу (278) —везде речь идет о захвате наследства своего сидельца. Слово дело в сочетании с прилагательными обычно лишается своей конкретной направленности. Викул (садясь): Хлеб соль дело велико; для чего нам не сесть, дело приятельское (270). Харитон: когда дочь выдаешь, так тут главное дело жених (282). Новый этап — наречные выражения, в которых «дело» лишено уже всякого конкретного содержания. Викул: прокормили бы ста посильно дело [т. е. посильно], как водится в добрых людях (274); Вн- кул: а мы-таки посильно дело [т. е. сколько от нас зависит] не совсем букой смотрим (285); Неправдив: Оно слышь ты, посильно дело [т. е. действительно], малу Torn лику не в том образе (350); Викул: Ин бы к домику то и приступить прямым делом [т. е. прямо] (278); Викул: Уж таким делом [т. е. так, таким способом] не выживают ли меня из дому (318); Неправдин: Лавчонку ... года на два, малым делом... сладить (348). Довольно широко представлена глагольная терминология, главным образом, во фразеологических сочетаниях. Расторговаться — нажиться, разбогатеть от торговли. Викул: этим порядком скорей расторгуешься (278). Сладить — поладить, договориться. Харитон: все будет слажено по-христиански, не обидим-сте (348). Ср. в «Волках и овцах» А. Н. Островского: Поговорите, так бог даст и сладите (действие II, явление 3). Отпустить товары — метонимически из сочетания с одушевленным объектом, так как отпускали со двора возчиков или приказчиков, отправлявшихся в обозе с товарами. Андрей: Большая часть товаров отпущены на ярмонку в Ирбит самим хозяином (351). Положить проценты — назначить. Харитон: для чего не сделать, лишь проценты положим купецкие (348). Идти в продажу — продаваться, быть предметом торговли. Харитон: а битой-то хрусталь и в продажу мало куда идет (271). Своей цены стоят — имеют настоящую цепу. Харитон: пьем из серебряных чарок: даром, что сквозь их не видно, да они всегда своей цены стоят (271). 1 Считать лавку — производить учет товаров в лавке. Харитон: Я нароком и лавку-та считал в воскресной день (278); Праводслов: Уже в вечеру пригласи тех, при ком ты считал лавку (309); Харитон: Он-та меня и лавчонку счесть надоумил (351); отсюда отглагольное существительное— Харитон: вот и все господа рядские люди, которые тут находились при счете моей лавчонки (348); Праводелов: а я бы к счету лавки попросил и от себя кого-нибудь (353); он же: при счетах и я говаривал, что меня обсчитают (306); Харитон: пришло время к счету (302). Сидеть в лавке, посадить в ряд, в лавку — торговать или поставить в качестве приказчика, продавца. Харитон: да парень-та ротозей такой: посадил я его в лавку (277); Андрей: Как, разве не ты у меня все книги отобрал с тем, чтоб посадить м.еня в другой ряд? (304); Неправдин: Лавчонку бы ста нам, в которой сидел ваш паренек (348). Отсюда в течение долгого времени сохранявшийся термин сиделец или уменьшительно-пренебрежительное в купеческом быту сидельчик. Праводелов: То и ваша братья сидельчики часто заставляют хозяев своих охать (304); Харитон: нам хозяевам от этаких сидельчиков приходит до зла горя (308). Снять лавку у кого-нибудь — отстранить от торговли в качестве приказчика. Андрей: у меня сняли лавку; они отобрали все книги (290). С глаголами ставить — делать поставки и ставить — оценивать возникла разветвленная купеческая терминология, отражающая разные формы и условия торгового дела и вошедшая в купеческий бытовой обиход. Например, поставить за собой — дав нужную цену, взять себе. Харитон: Я уж поставлю его [дом своего сидельца] за собой (277); распространительно — Викул: чего бы то ни стоило, а невесту я за собой поставлю (337). Или: поставить во что — оценить в какую-нибудь цену. Хари- топ: Так мы и судом с тобой разделаемся, и во что бог ни поставит, а тебе не живать в добре (297). Впрочем, здесь торговое выражение может входить в смысловое соприкосновение со старым церковным, во что бог поставит— как бог рассудит (см. Даль. Толковый словарь, т. III, стр. 892). Но вот переносное употребление подчеркивает торговую основу выражения. Параша: скорей умру, нежели буду в ладах с этаким кривод ушником, которой и божбу ни во что ставит (316). Ср. еще, Викул: и достатки мои ни во что пошли (342). В кругу этой фразеологии рождаются книжно-описательные выражения вроде поставить на честности что-нибудь. Андрей: Хороший купец поставил на честности торг свой (307). С тесным рядом конкретных профессиональных значений связаны глаголы пристать, отстать, отбить, вступить. Викул: Спроси обо мне в Питере, как Викул Соф- ронов к которому подряду пристанет, так всех отобьет, кто бы тут ни совался (316); Харитон: новомодные га- мазеи все у нас отбили (277); переносно — Викул: от этого намерения никто меня не отобьет (316); Харитон: Затеяв дело, как от него отстать (345); Викул: Этого манирою все скажут, что я сам отстал, а не вы мне отказали (343); Харитон: Не отстаньте от намерения вашего (280); Харитон: Право для дочери вступаю в такое дело (278). С обычной скупостью представлены у Плавильщи- кова и иные профессиональные фразеологические сочетания. Например, по своей цене. Харитон: по своей цене милости вашей отдам (301). Без лишнего. Харитон: Да барыш-то хорошо с дворян брать; а с милости вашей без лишнего (301). С костей долой — со счетов. Харитон: Копейки те можно и с костей долой (350). На лицо. Харитон: расписки его в приеме товаров у меня на лицо (278). Аршин да ножницы остались — о полном отсутствии товаров в лавке. Харитон: Пришло время к счету, смотрю, он в лавке-то вместо товару и оставил мне аршин да ножницы (302); он же: Я вам показал, что при счете остались аршин да ножницы (350). Не в состоянии — нет капитала, нет необходимого состояния. Харитон: а из денег, сам изволишь знать, торги ныне самые худые... ей-ей! не в состоянии (277). Купеческий быт (у нас в купецком быту — 342, 354 — говорят Викул и Харитон, подчеркивая известную замкнутость его и применяя слово 128, не употреблявшееся для обозначения дворянской жизни) создал не только терминологию, проникавшую в распространительном и переносном употреблении в обиходную речь. В нем отстоялась восходящая к народной речи обиходная лексика и фразеология, позднее, со времен комедий Островского, в значительном своем числе представлявшаяся принадлежностью косного купеческо-мещанского быта. , Таковы названия лиц по семейным или возрастным отношениям. Сам — муж, глава дома (в речи жены и слуг). Мавра: как сам домой придет, ведь с ним гость будет, так воды-та и поставь в печь (259); она же: Парашка! Андрюшка! дайте мне самого дождаться, не пройдет это вам даром (268); Тарасьевна: Однажды о святках купил сам Прасковьюшке на денежку [орехов], да недели с три попрекал (318). Сама — хозяйка (в речи слуг). Тарасьевна: а кричать-та нельзя... сама была близко (288). Сами — хозяева. Тарасьевна: Да пойдешь ли ты к самим-та? (321). Не без связи с этим словоупотреблением возникает фразеология, подчеркивающая независимость данного лица и подчиненность других. Харитон: Я торгую сам собою, а ты мой сиделец, ты работник мой! (294); Мавра: Не думай, что ты у меня от рук отбился; нет, ведь я баба-та сама у себя (263). Так же, как и в крестьянской речи слова хозяин и хозяйка употребляются не только как название главы дома и его жены, но и как обращение. Мавра: Еще помели, так я тебе еще до хозяина виски та остучу (263); Харитон: Параша! Проворнее же; а ты хозяйка! налей-ка нам по чарке! (271). Жена — в обращении. Харитон: Параша! подай-ка нам на стол закусить чего-нибудь... жена, что у нас есть? (270). Для называния молодых людей служат только слова девка, парень и производные. Все эти слова, общие с литературным языком, приобретают смысловую специфичность на общем фоне купеческого словоупотребления. Для обозначения служебных отношений применяются общие с крестьянским употреблением глаголы держать, жить, служить кому-нибудь. Мавра: Ты видно и теперь думаешь, что твой отец жив; при нем держали мы тебя как сына своего (266); Викул: пока я жил у хозяина, так никто на меня и взглянуть не хотел... Я служил хозяину рабски (275). Народное ты легко сменяется литературным вы и наоборот, а мы применяется по отношению к самому себе. Например, Викул: Прасковья Харитоновна! Мы вам пришли не в любовь? и далее: да без любви твоей не можно мне на тебе жениться (311). Прием гостей связывается с церемонными обращениями, представляющими обычно контаминацию литературного и народного словоупотребления. Мавра (налив себе и кланяясь): Здоровье ваше! Викул (кланяясь): Ваше здоровье! (273). Или Харитон: Прошу выкушать. Викул: Харитону Абдуловичу (271). Просьба выпить рюмку без остатка связывается и со специальным выражением. Харитон: Ваше здоровье! (Викул хочет ставить чарку). Э! Викул Софронович! Мы обо всей просим. Хозяйка! не бери. Мавра (ставя поднос ребром): Мы об одной просим, пожалуйте (273). Ср. купеческую традиционность этого выражения, напр., в «Горячем сердце» А. Н. Островского: Господин предводитель, прошу обо всей (действие IV, сцена I, явление 1) или в комедии «Старый друг лучше новых двух»: Просим обо всей-с! (действие III, явление 6). В комедиях XVIII в. в речи купцов часто присутствуют как этнографическое украшение присловья 129, ничего не обозначающие, а выражающие лишь затрудненность в выражении мыслей, в подыскании слов и т. гт. У Плавильщикова только рядской Бсздушпиков, односложно выражающий свои мысли, применяет присловье тово воно в традиционном смысле: Тово воно так было за подлинно (350). В речи Харитона это род вводного слова в значении следовательно, к слову сказать и т. п. Вот я уж стар становлюсь; пора тово вона помышлять, как бы тебя и замуж выдать (282). Или: спит и видит все, кабы замуою, а иные тово вона есть такие плутовки... (284). Только для выражения крайнего волнения Плавильщиков вкладывает в речь Харитона неосмысленное присловье: Прости меня господи! Андрей, да в твою ли ласоту, тово как оно, вдаваться в такие поведенции? (292—293). В речи Внкула постоянное присловье оно вот что, заключающее, подводящее итог каждый раз сказанному: я в миг его сломаю, оно вот что! (294). Пословица, поговорка, «крылатое выражение» есть тот привычный речевой материал, сквозь призму которого обозначаемое повое явление действительности сразу становится в рамки привычного, идущего в определенном направлении осмысления. Купеческой традиции известны свои, профессиональные «крылатые выражения»: Где нам их перехитрить: они все мыты и переводы знают (280). Но купеческая речь, тесно связанная с народным языком, создает по образу народному поговорочные выражения разного типа, в кругу своих профессионально-бытовых представлений, например: Достаточен нажить,не безделицей пахнет (275); То и человек, у кого капитал есть (275); Правда вельми пригожа, а денежки покрасивее правды (279); Всяка речь красна, как деньги с ней побрякивают вместе (312); Слово-то мое не вексель (337) и др. Харитон, отвечая Андрюше, думавшему, что его посадят в другой ряд: Этот другой ряд будет Магистрат (304). Выход купечества на более широкую общественную арену в XVIII в., знакомство с повой для него культурой дворянства, и главным образом, с резко изменившимися в петровскую эпоху внешними формами дворянской жизни — все это столкнуло купечество, в разных его слоях но-разному, с литературной речью. В усвоении элементов, специфических для литературной речи, новый класс мог видеть* для себя средство отразить происходящие в нем социальные перемены, его рост и возвышение. Процесс усвоения был сложный. Ведь литературная речь была не чужая, а по основному словарному фонду и грамматическому строю, да и по существенной массе словарного состава такая же, своя речь. Но свое там было перемешано с новым и укладывалось в не всегда знакомый ход мысли и рассуждения. Не было полного совпадения со своим, привычным. Отсюда различное преобразование речевых комплексов в повой речевой среде, вызванное новым пониманием или новым функционированием их. (...) 1. Литературные слова как синонимы привычных слов своей среды. В окружении иной, разговорной или нелитературной лексики они придают речи витиеватовысокий оттенок. Викул: Да позвольте, Харитон Авдулович! и наше прошение принять в рассуждение (280); Харитон: На что ж и жить человеку, когда не мыслить о житейском (275); Викул: проведать, что невеста об нас мыслит (280); Праводелов: О торгах и помышлять забыли (305); Викул: По обоим пунктам не премину вас обесславить (343); Харитон: Викул Софронович, памятуешь, что мы сие с тобою-та говорили (299); Викул: Вот бы теперь и пригодно манием замолвить (281); Харитон: Это ведь дочь моя. Викул: Без уведомления вашего мы уже о том известны (282); Харитон: после мы с ней женясь многократно о том хохотали (281); Харитон: удостоит быть отцом посаженым (358); Харитон: Век не забуду вашего благодеяния (359). 2. Описательные обороты по образцу литературного языка, включающие в свой состав как книжные слова, так и созданные по образцу книжных. В строе мысли они выражают понятие, свойственное купеческой среде и обозначаемое обычно одним словом (или другим при- вычпым оборотом без подстановки книжного слова). Эти обороты еще более витиевато-высоки по своему стилистическому оттенку: Харитон: Вику л Софронович! да возьмите в рассуждение (342); Харитон: Милостивец мой! прошу взять малое терпение (304); Викул: Лишь бы благословением вашим супружество учинить (285); Викул: Да не возможно ли к тому хотение учинить? (311); Викул: Так я и ума не приложу, какою манерою согласить вас на мое желание? (313); Праводелов: Я покушаюсь думать, что тебя справедливо обвиняют (352); Викул: Да что ж вы меня, так сказать, со всех сторон пускаете в ругательство? (341); Викул: Да не имейте сумневательства во мне (314); Харитон: Благоволите войти в разбирательство (308); Викул: Посему в коммерции и она смышле- ние имеет? (278). Сочетания с глаголом возыметь образуют, с одной стороны, описательные обороты по образцу литературных, с другой — сочетания, в которых возыметь является книжной подстановкой в собственном обороте. Викул: А чтоб достаточек возыметь, право много всячины со мною перебывало (274); Харитон: Он изволил сам со мною возыметь дело (351). Уподобляясь литературному употреблению, «возыметь» получает значение вспомогательного глагола. Харитон: Викул Софронович, помилуйте меня, возымейте прежнее ваше намерение (343); Харитон: Да уж не возымейте сумнения, все будет слажено по-христиански (348); Викул: крайне желается малу толику о своем молодечестве узнание возыметь (280). 3. Литературная лексика используется для создания оттенков вежливого обращения, эмоциональной выразительности (например, приниженности, особенного радушия и т. п.). Викул: Вот изволишь видеть; статимое ли дело нам шутить (274); Харитон: Да вот изволите видеть сего парня? (301); Харитон: Что ты, государь мой, изволишь на нас напирать (354); Харитон: Благоволите войти в разбирательство (308); он же: благоволите с Андрюш- кой-та разделаться (309). Мавра: Благодарна, батюшка! очень благодарствую (270); она же: Благодарствуем. Здоровье ваше! (273); Харитон: Прошу закутать; ведь ватрушки-та у меня дочь пекла (274); он же: Пожалуй-ка Викул Софронович, прошу выкушать (271); Мавра: Пожалуйте выкушайте (272); Викул: Прошу нижайше себя не обходить (272); Плюгавцев: Мы нижайшие слуги вашей милости (347); Викул: Кланяемся Мавре Трифоновне униженно (270); он же: Всеуниженно, больно радостно вам кланяемся (283). 4. Отвлеченная, высокая литературная лексика, переходя в новую речевую среду, освобождается от семантики отвлеченности, сохраняя при этом оттенок высокости, и наполняется тем реально-вещественным содержанием, которое свойственно новой среде. Такова, например, судьба слов: благодетель, благоприятель, благородно, благонадежен. Харитон: Покойник-та был благодетель мой (277). Ср. в «Богатой невесте» у А. Н. Островского: Генерал этот ей не дяденька... А так, вроде как благодетель (действие III, явление 4). В процессе употребления слово благодетель входит в формулу льстиво-раболепного обращения. Харитон: Видите, благодетель мой, чего больше, он сам признается во всем (352); Харитон: И в сви- детели-та позвал своих благоприятелей (278); Харитон: Вот здесь, благоприятель мой, еще сампитерский купец (351). Благородно, особенно в сочетании честно и благородно, приобрело конкретное значение «прилично, пристойно». Харитон: дела, по-видимому, из рук у вас не выпали, все честно, сохранно, благородно (275). Ср. в комедии «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А. Н. Островского: У меня, в моем переулке, чтоб честно и благородно (действие IV, явление 3). Краткая форма благонадежен в сочетании будьте благонадежны (и с зависимыми словами) —будьте уверены, не сомневайтесь: Харитон: Будьте благонадежны, все будет по воле нашей (286); он же: Не уступим-ста, не уступим, будьте в том благонадежны (272). 5. Знакомство с языковыми средствами литературной речи раскрывает возможности для собственного словотворчества в духе литературного языка, как он понимается новой средой. Понятно, что типы отвлеченного словообразования в этом смысле являются наиболее выразительными. Отвлеченное слово, правда, с присущею среде конкретностью представления, возникает обычно в потоке речи. Например, Викул: дело простительное, оно вот что (296); слушая слова Харитона: «прощения у него проси» и завершая свою мысль, Викул переводит ее для важности выражения в иной, похожий на литературный грамматико-семантический план: Для милости вашей на всякую простительность мы готовы (297). Образования на -ость широко служат цели создания книжного колорита. Праводелов: Естьли ты не докажешь своей правости, то должен будешь его лишиться (353); Неправдин: а там мы всему покажем толковы- тость (348); Викул: Нам оно будет вельми в приятность (281); Харитон: Когда это вам за угодность стало мы не прочь от того (281). В этом же ряду образования на -ство. Ср. приведенные выше сумневательство, ругательство, а также художество, образованное в ассоциациях со значением прилагательных худой, плохой130. Викул: Не богатства ищем, человека; а с человеком и оно не в художество (276). В купеческом просторечии, обогатившись смежными оттенками, оно надолго сохранилось, ср., например, в комедии «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского: А еще какие художества за ним водятся (действие I, явление 2). Особенно широко этой цели служат отглагольные существительные на -ение, -ание, образуемые от любых типов глаголов и вне традиций литературного употребления. Сюда относятся такие, как узнание, отрекание, смышленые, саждение и др. Викул: а естьли бы могло и отрекание быть, то ни вы, ни я смотреть на то не станем (280); Харитон: Пожалуйте, прошу жаловать, почтите нашу горницу саждением (300). Пристрастие к отглагольным существительным вызывает появление описательных оборотов. Харитон: Прошу о прощении, благодетель наш! (309); Викул: Уж время и нам домой, оно вот что! прошу о прощении (357). По функции своей в купеческой речи к этой группе примыкают существительные на -анция, -енция. Они — плод искусственно-книжного образования не без влияния духовно-семинарской, церковной среды. Харитон: Мы вашими поведенциями гораздо довольны, видим вашу состоянцию (275); Викул: Этаки поведенции часто бывают (283); Харитон: Неужто ей быть умнее нас? на что и вдаваться в такие поведенции (280); он же: такая поведенция родясь впервые случилась (296); Харитон: дал бы вам бог союз да любовь: мы на вашу взыскан- цию согласны (475). 6. Особо следует отметить случаи свободного употребления литературного слова без понимания и усвоения фразовых контекстов, в которых применяются эти слова в литературном языке. Стилистический эффект создается именно отрывом от контекста, а не смещением значения, которое в таком отрыве становится лишь расплывчатым, менее осязательным, менее конкретным. Ви- кул: мы бы за велики примеры почли, кабы бог привел и тебе благодетелю в мысль вошло (274); Неправдив: малым делом по привычке, примером молвить неболыиу толику сладить (348); Викул: Да, сударь! со мною самим такие образцы сбылись (275); Неправдив: Оно слышь ты, посильно дело, малу толику не в том образе как водится (350).
<< | >>
Источник: Ожегов С. И.. Лексикология. Лексикография. Культура речи. Учеб, пособие для вузов. 1974

Еще по теме IV: