ПРИЛОЖЕНИЕ ОБ ОДНОЙ ФОРМЕ ДОЛЖЕНСТВОВАНИЯ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ
В русском языке есть форма долженствования, которая по своей редкости и, по-видимому, древности представляет интерес для славянской диалектологии и исторической грамматики. Она выражается инфинитивом быть и инфинитивом другого глагола. Эту форму, как особенность народного языка, приводит, из былин и пословиц, Ф. И. Буслаев в «Исторической грамматике русского языка» (§ 196, прим. 2): Но не каждый человек завет справлял: Так же и мне быть своя заповедь нарушать, Быть натянуть свой тугий лук, Класть своя калена стрела. (Песни, собр. П. Н. Рыбниковым, II, стр. 330. Былина о ссоре Ильи Муромца с Владимиром, записанная в Пудожском у. Олонецкой губ.). Сколько ни плакать, а быть перестать (Даль, Пословицы, 136). Сколько ни браниться, а быть помириться (Даль, Пословицы, 272). А. Потебня («Из записок по русской грамматике», I—II, стр. 412) дополняет этот материал еще одной пословицей из Даля: Сколько цвету ни цвесть, а быть опадать (542), песней из собрания П. В. Шейна: Быть склонить. Сердце девичье: Быть назвать Свекры матушкой! («Рус. нар. песни», ч. 1—«Чтения в о-ве Истории и Древностей России». 1869 г., кп. 4, стр. 413; записана в Новосильском у. Тульской губ.). И, наконец, из древнерусского языка: а гостьи коли лучится или самой где быти за столом сести луччее платья переменит (Домострой, гл. 34, по Коншипскому списку). Диалектологически материал мало показателен. В пословицах Даля, оставляя в стороне интересующую нас форму, нет ничего диалектно приурочиваемого. Ед. ч. цвет в значении «цветок», хорошо известное северным русским говорам, не противоречит и южному употребле- иию. Народные песни и былины, за многовековое существование в различных областях русской территории впитавшие разнодиалектпые наслоения, могут иметь лишь силу косвенного доказательства. Но долгое бытование былин па севере, естественно, не могло не отразиться па их речевой структуре, в них могли удерживаться формы, знакомые или понятные диалекту299. Поэтому былинная запись в Олонецкой губернии позволяет допустить принадлежность нашей формы северным русским говорам. Не слишком противоречит такому допущению и запись свадебной песни, сделанная в области южных говоров, в Тульской губернии: этнографический комментарий, сопровождающий запись, указывает па северно-русские бытовые черты свадебного обряда, что свидетельствует не о миграции песни, а скорее о следах переселений с севера в южные московские районы 300. Домострой ближе подводит к решению вопроса. Составленный, как справедливо показывают историко-литературные разыскания акад. А. С. Орлова, в литературной новгородской среде, Домострой позволяет высказать предположение о наличии нашей формы в языке новгородских книжников и, следовательно, в живой новгородской речи. Однако не только фольклорные материалы, но и данные Домостроя становятся действительно показательными лишь в свете более поздних данных. Так, в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева, крестьянская девушка в диалоге с автором говорит: Грусно мне будет; но быть терпеть. Ванюха мой хочет ити на барках в Питер в работу, и неворотится, покуда невыработает ста рублей для своего выкупа (глава «Едрово», изд. 1790, стр. 222). Синтаксически речь девушки вообще сглажена. Но в репликах, в коротких рассуждениях, не уклоняющихся от диалогической почвы, синтаксические построения не противоречат представлениям о живой крестьянской речи. В подобном месте находится и паша форма, что позволяет думать, что А. Н. Радищев, не пользовавшийся диалектной экзотикой в своем «Путешествии», записал ее в этой новгородской деревне (с. Ям-Едрово расположено в 25 км к юго-востоку от г. Валдая, следовательно в пределах старых новгородских земель) или, вернее, был знаком с пей, как с обычной, не выделяющейся своей экзотичностью особенностью речи северных говоров. Можно даже думать, что эта форма, как и многие другие северные формы, была принята в разговорной дворянской речи XVIII века. Так, А. С. Шишков приводит ее (быть писать) в числе других русских оборотов, непереводимых на французский язык301. Далее, в 1926— 1929 гг. мне пришлось в г. Старой Руссе и в с.с. Ефремове и Выставе, в 30—35 км к югу и юго-востоку от Старой Руссы, познакомиться с этой формой как обычным элементом живой разговорной речи крестьян и местного духовенства из числа коренных обитателей этих мест: Бегом бежишь, а быть опоздать, быть иссохнуть с тоски, быть к весне помереть, быть ему век служить, быть пропасть ни за что. Ну, быть... — обычная реплика согласия с собеседником, рассказывающим о возможности чего-нибудь, что может быть выражено в глагольной форме. Несмотря на свою отрывочность, материалы, по совокупности своей, позволяют сделать некоторые выводы. Наша форма старая, традиция употребления ее свидетельствуется указаниями XVI—XVII, XVIII и XX вв., а учитывая фольклорные данные можно думать и о более старой традиции. Она, несомненно, принадлежит живой русской народной речи, а наличные материалы показывают, что распространение ее ограничивается старой новгородской метрополией (Новгород, Старая Русса, Валдай) и новгородским Прионежьем 302. По значению все примеры, за исключением, может быть, примера из Домостроя, входящего в повествовательный контекст, совершенно однородны. Они обнаруживают отчетливое значение неизбежности совершения чего-нибудь, долженствования. Обнаружение этого значения принудительно связано с определенным формальным выражением: инфинитив быть с утраченным вещественным значением и инфинитив другого глагола, включающего представление о субъекте действия. Наличествующее здесь словосочетание синтаксически не мотивировано. Это — глагольная конструкция, форма, выражающая категорию долженствования, подобно тому, как сложные формы глагола могут выражать категорию времени, наклонения и т. п. Именно такой формой она представляется в современном живом новгородском употреблении и в аналогичных случаях в старой разговорной речи, в пословицах, былине, песне. В свете такого грамматического определения нашей формы определения, вытекающего из живого ее употребления, представляется необоснованным предположение А. А. Потебни о ее происхождении. Рассматривая эту форму как сказуемое предложения, — а сказуемое вообще не мыслится им без оформления спрягаемой формой глагола, хотя бы для настоящего вр. и опущенной,— он говорит: «в быть перестать главная предикативная сила и оттенок настоятельности, необходимости зависит от опущенного есть (приходится, предстоит, следует и т. п.), при котором быть (1-е из двух второстепенных сказуемых) представляет вещественное значение бытия. Разница между (есть) перестать и быть (есть) перестать ... сходна с разницею между оборотами как твориться прав, мнять и мьртва с одной стороны и твориться прав сы (прав быти), мнять и мьртва суща (мьртва быти) с другой» 303. Аналогия не правомерна. Во-первых, нет исторического материала, подтверждающего опущение в нашей форме спрягаемого глагола. Во- вторых, значение настоящего времени при опущении спрягаемого глагола познается сотносителыю, при наличии или возможности параллельных оборотов со спрягаемыми формами прошедшего или будущего времени. Таких соотносительных оборотов наша форма не знает и значения времени вообще не имеет. В-третьих, доказывая вещественное значение бытия в инфинитиве быть, Потебня объединяет сходные только по одному наличию быть, но различные по значению обороты из быть с инфинитивами и именами, причем именно в нашем обороте меньше всего можно видеть вещественное значение бытия. Категория долженствования многообразно выражается в языке — от свободного синтаксического контекста с соответственным лексическим наполнением до тесных словосочетаний 304. Именно подобные словосочетания с инфинитивом глагола бытия, впоследствии формализовавшимся, лежат в основе сложения нашей формы. Выражения долженствования, морфологически оформленные, — явление далеко не широко распространенное в русском языке. Рядом с нашей формой можно поставить словосочетания с четко выраженным значением долженствования, типа быть убиту и быть грому. Словосочетание с причастием в дат. падеже по значению близко нашей форме, в нем также потенциально и дополнение в дат. падеже, вытекающее из наличия представления о субъекте действия, в нашей форме активного, здесь — пассивного. Словосочетание с существительным в дательном падеже также может быть признано близким по значению нашей форме. Ассортимент существительных, входящих в это словосочетание, ограничен: это слова, обозначающие явления-действия, обнаруживающиеся как акция некоей, по древним представлениям персонифицированной силы. В новейшем языке репертуар таких существительных расширяется лишь тематически, сохраняя общую идею значения. Без привлечения широких сравнительно-исторических материалов других славянских языков вопрос о происхождении нашей формы может быть только намечен. Наша форма несомненно пережиточна в русском языке. Близки ей в этом отношении и словосочетания долженствования с причастием и существительным в дат. па- Деже. Сходная функция инфинитива быть в образовании пашей формы и этих словосочетаний позволяет высказать предположение о грамматической тождественности в сложении их. Тогда, по семантической и грамматической близости их, не будет невероятным считать, что возникновение нашей формы следует отнести ко времени, когда инфинитив сохранял форму имени дат. падежа, т. е. «в то доисторическое время, когда в славянском неопределенном еще чувствовался дательный падеж» 305.