<<
>>

Глава III. Книги, о которых мы слыхали

В ней Умберто Эко показывает, что вовсе не обязательно брать книгу в руки, чтобы подробно обсуждать ее особенности, если вы слышали или читали, что говорят о ней другие. Как мы показали, культура – это способность понять место книги в коллективной библиотеке и ориентироваться внутри самой книги.
С точки зрения этой теории ориентирования в двух измерениях совсем не обязательно открывать книги, о которых рассуждаешь, чтобы составить о них мнение и высказывать его. А само понятие чтения с этой точки зрения видоизменяется: оно уже не привязано к книге как материальному объекту, а может означать встречу с произведением в широком смысле, в том числе и в нематериальном облике. Существует несколько способов составить достаточно полное представление о книге, не читая ее. Для этого достаточно прочитать или выслушать то, что пишут или говорят о ней другие. Этот метод, к которому, не таясь, прибегает Валери, чтобы судить о Прусте, помогает сэкономить много времени. Его можно использовать также, если книга редкая и ее не удается найти или если эти поиски угрожают жизни человека, который хочет ее прочесть. И правда, по большей части мы взаимодействуем с книгами именно так. Многие книги, о которых нам приходится высказываться, а иногда – даже такие, что сыграли важную роль в нашей жизни, мы ни разу не держали в руках (хотя сами зачастую уверены в обратном). Но то, что другие нам о них рассказали или чем делились друг с другом в своих текстах или разговорах, позволяет нам узнать, о чем в них идет речь, и даже сформулировать свое аргументированное мнение. * * * В романе Умберто Эко «Имя розы»13, где действие разворачивается в Средние века, рассказывается, как монах по имени Вильгельм Баскервильский в сопровождении юноши, которого зовут Адсон – именно он много лет спустя записал эту историю, когда уже сам состарился, – попадает в аббатство на севере Италии, где произошла странная смерть.
Она станет первой из семи странных смертей, а конец этим несчастьям положит Вильгельм, изобличив виновника. В центре аббатства находится огромная библиотека, построенная в форме лабиринта, большинство книг в ней посвящены теологическим вопросам. Библиотека занимает важнейшее место в жизни монастыря, а следовательно, и в романе: и потому, что это место религиозных штудий и размышлений, и потому, что именно с ней связана целая система запретов, определяющая, кто что имеет право читать, поскольку книги монахам выдаются лишь по специальному разрешению. Расследование случившихся в монастыре смертей одновременно с Вильгельмом ведет безжалостный инквизитор Бернард Ги, который убежден, что за этими смертями стоят еретики, а именно приверженцы Дольчина – основателя секты, враждебной Папе. Под пытками он вырывает у нескольких монахов признания, подтверждающие его подозрения, но Вильгельму его версия не кажется убедительной. Сам он приходит к совершенно иным выводам. Он считает, что убийства, происходящие в монастыре, не связаны напрямую с еретиками, а смерть монахов вызвана тем, что они пытались прочесть таинственную книгу, которая находилась в библиотеке аббатства и ревностно охранялась от их посягательств. Постепенно у него складывается представление о том, что это за книга и почему тот, кто не дает другим ее прочесть, решился даже на убийства. Но противостояние Вильгельма и убийцы, которое разворачивается на последних страницах романа, приводит к страшному пожару в библиотеке, и монахам лишь с превеликим трудом удается спасти ее от разрушения14. * * * В заключительной сцене книги Вильгельм сталкивается лицом к лицу с убийцей – им оказался незрячий Хорхе, один из самых старых монахов в аббатстве. Он соглашается, с обвинениями Вильгельма и, как бы признав свое поражение, передает ему книгу, из-за которой уже погибло столько людей. Книга эта содержит несколько текстов: в ней есть сочинение на арабском, другое – сирийское, третье – переложение «Киприанова пира»15 (пародийной версии Библии) и, наконец, четвертый текст на греческом – именно он стал причиной гибели людей.
Эта книга, спрятанная среди других сочинений, – второй том знаменитой «Поэтики»16Аристотеля, который до того времени в библиографиях не упоминался; в нем греческий философ продолжает свои размышления о литературе, и на этот раз его интересует смех. После того как Вильгельм обвинил Хорхе в убийствах, тот повел себя странно. Он не только не мешает Вильгельму взять заветную книгу, но, наоборот, настаивает, чтобы тот читал ее прямо на месте. Вильгельм так и поступает, только прежде, чем листать книгу, он надевает перчатки. Теперь он может прочесть первые строки книги, которая, как он догадался, уже стоила жизни нескольким людям: «В первой части мы говорили о трагедии, как она посредством сострадания и страха совершает очищение подобных страстей. Теперь же, как обещано, скажем о комедии (а также о сатирах и мимах): о том, как комедия, извлекая приятное из смешного, тоже способна очищать подобную страсть. До какой степени подобная страсть заслуживает внимания – мы говорили уже в книге о душе, заметив, что единственный среди всех животных – человек одарен способностью смеяться. Определим же, какому виду поступков подражает комедия, затем рассмотрим средства, которыми она вызывает смех, и эти средства суть действие и речь. Покажем, как в действии смешное рождается от уподобления лучшего худшему и, наоборот, от неожиданного обмана . Затем покажем, как смешное в речи происходит от двусмысленности, то есть от употребления сходных слов для различных вещей и различных слов для сходных вещей…»17 Таким образом, подтверждается, в частности, упоминанием других книг Аристотеля, что таинственное сочинение – действительно второй том его «Поэтики». Вильгельм прочитывает первую страницу, переводит ее на латынь и начинает торопливо листать книгу дальше. Но что-то ему мешает: поврежденные страницы склеились между собой и в перчатках ему не удается их разлепить. Хорхе подбивает его читать дальше, но Вильгельм этого не делает. Он понял, что ему придется снять перчатки и прислюнить пальцы, чтобы переворачивать страницы, и тогда он будет отравлен, как до него другие монахи, которые слишком приблизились к истине в своих поисках.
И действительно, Хорхе задумал избавляться от любопытных именно так: он увлажнил ядом верхние части страниц, там, где читатель касается их пальцами. Это уникальный способ убийства, когда жертва отравляет себя самостоятельно и получает тем больше яда, чем больше она, нарушив запрет Хорхе, прочитывает. * * * Но зачем понадобилось одного за другим убивать тех, кто интересуется вторым томом «Поэтики» Аристотеля? Когда Вильгельм задает этот вопрос Хорхе, тот подтверждает догадку, к которой ученый уже пришел сам. Он убивал монахов, чтобы не дать им познакомиться с содержанием этой книги. Потому что речь в ней идет о смехе и смех не осуждается, а, наоборот, становится предметом исследования, для Хорхе же смех – противоположность Веры. Присвоив себе право все подвергать осмеянию, смех открывает путь сомнению, а оно, в свою очередь, враждебно божественной истине: «“Но что тебя так испугало в этом рассуждении о смехе? Изымая книгу, ты ведь не изымаешь смех из мира”. “Нет, конечно. Смех – это слабость, гнилость, распущенность нашей плоти. Это отдых для крестьянина, свобода для винопийцы. Даже церковь, в своей бесконечной мудрости, отводит верующим время для смеха – время праздников, карнавалов, ярмарок. Установлены дни осквернения, когда человек освобождается от лишних гуморов, от лишних желаний и замыслов… Самое главное – что при этом смех остается низким занятием, отдушиной для простецов, поруганьем таинства – для плебеев. Но тут, тут, – и Хорхе упорно долбил пальцем по столу рядом с книгой, лежавшей перед Вильгельмом, – тут пересматривается функция смеха, смех возводится на уровень искусства, смеху распахиваются двери в мир ученых, он становится предметом философии и вероломного богословия”». Итак, смех представляет опасность для веры потому, что он несет с собой сомнения. И опасность этой конкретной книги особенно велика, потому что ее автор – Аристотель, влияние которого в Средние века весьма заметно: «“Существует очень много книг, посвященных комедии, и очень много книг, восхваляющих смех.
Почему именно эта внушала тебе такой ужас?” “Потому что это книга Философа. Каждая работа этого человека разрушала одну из областей знания, накопленных христианством за несколько столетий. У отцов было сказано все, что требовалось знать о значении слова Божия. Но как только Боэций выпустил свое толкование Философа, божественная тайна Слова превратилась в сотворенную людьми пародию, основанную на категориях и силлогизмах. В Книге Бытия сказано все, что требуется знать о строении космоса. Но достаточно было заново открыть физические сочинения Философа, чтобы произошло переосмысление устройства мира, на этот раз в материальных терминах, в категориях глухой и липкой материи Каждое из слов Философа, на которых сейчас клянутся и святые, и князи церкви, в свое время перевернуло сложившиеся представления о мире. Но представления о Боге ему пока не удалось перевернуть. Если эта книга станет… Если эта книга стала бы предметом вольного толкования, пали бы последние границы”». Следовательно, не смех сам по себе представляет, по мнению Хорхе, такую серьезную опасность для религии, что это даже оправдывает убийства, – не смех, а то, что его защищает Аристотель. Благодаря известности философа теория о том, что смех – вещь благотворная или хотя бы просто не вредная, может распространиться и потом исподволь подточить все христианское учение. Не позволяя монахам добраться до этой книги, Хорхе совершает, по своим представлениям, благочестивое деяние, что вполне стоит нескольких убийств: это цена, которую нужно заплатить за то, чтобы спасти истинную веру и оградить ее от лишних вопросов. * * * Как же Вильгельм добрался до истины? Он совершенно точно ни разу не держал в руках ту книгу вплоть до финальной сцены, во время которой он тоже избегает прямого контакта с ней, и, уж конечно, он ее не читал, но тем не менее ухитрился составить о ней достаточно полное представление, так что даже пересказывает Хорхе, о чем в ней говорится: «Так постепенно в моем сознании стала вырисовываться вторая книга Аристотеля.
Вернее, то, чем она должна быть. Я могу пересказать тебе ее почти целиком, даже не читая, не дотрагиваясь до ее смертоносных листов. Комедия рождается в kornai, то есть в крестьянских селениях. Она рождается как потешный праздник, как завершение трапезы или торжества. Она рассказывает не о лучших и знаменитых людях, а о худших, низких, но не опасных и не должна кончаться смертью персонажей. Она вызывает смех, показывая обыкновенных людей, их недостатки и пороки. Аристотель рассматривает наклонность к смеху как добрую, чистую силу. Смех у него имеет и познавательную ценность. Смех обучает людей: иногда – посредством остроумных загадок и неожиданных метафор, иногда – показывая вещи даже неправильно, не такими, каковы они есть, а вводя нас в обман и этим понуждая внимательнее рассмотреть предмет. Рассмотрев, мы говорим: вот как, оказывается, обстоит дело, а я и не знал! Что, я правильно рассказываю?» То есть можно с довольно большой точностью («я могу пересказать тебе ее почти целиком») высказываться о книге, которую никогда не держал в руках, – что оказывается небесполезным в случае, когда прикосновение к этой книге убивает. У каждой книги есть своя внутренняя логика, на этом основании Поль Валери, например, ничем другим в книге, кроме этой логики, не интересуется. Таинственное сочинение Аристотеля продолжает его «Поэтику», которую Вильгельм хорошо себе представляет, и это позволяет ему, зная предмет исследования, продолжить силовые линии первой книги и угадать общую идею второй. Впрочем, этот текст подчинен и другому закону – логике своего внутреннего развития, которую Вильгельм тоже оказывается в состоянии восстановить, зная другие книги Аристотеля. Логика развития текста не полностью уникальна для каждого сочинения. В строении всех книг одного автора есть более или менее заметные общие черты, в которых подспудно, наперекор внешним различиям между разными текстами, отражается его особый способ структурирования реальности. Но есть еще один важный третий элемент, который позволяет составить представление об этой книге Аристотеля – на этот раз он не внутри произведения, а вне его, – это реакции, которые оно вызывает. Книга не замкнута в себе самой: с того момента, как она попадает в руки читателей, к ней добавляется множество отзывов и дискуссий по ее поводу. Получается, что, если мы прислушиваемся к этим отзывам и дискуссиям, мы тоже, в определенном смысле, получаем доступ к книге, хотя и не читаем ее сами. Именно благодаря таким отзывам Вильгельм смог узнать, о чем говорится в книге Аристотеля. В ответ на удивление Хорхе, который спрашивает, как Вильгельм умудрился восстановить смысл книги, если никогда не держал ее в руках, ученый объясняет ему, что он пользовался заметками, оставленными убитым монахом, Венанцием, который заполучил таинственный том и успел кое-что записать: «Больше всего мне помогли записи, оставленные Венанцием. Сначала я вообще не мог понять, о чем там говорится. Но потом я обратил внимание на слова о бесстыдном камне, катящемся по равнине, о цикадах, которые будут петь с земли, и о достопочтенных фигах. Они показались мне знакомыми. Что-то похожее я уже читал. За несколько дней я выяснил, что это было. Эти примеры приводятся Аристотелем в первой книге “Поэтики” и в “Риторике”18. Затем я припомнил, что Исидор Севильский определяет комедию как то, что повествует о лишении девства и о позорной любви…» Отзывы записанные (заметки Венанция), а также отзывы изустные (разговоры тех, кто, иногда даже сам об этом не догадываясь, приближался к загадочной книге) и другие реакции, спровоцированные книгой, а прежде всего убийства, позволили Вильгельму составить более-менее точное представление о ней и даже восстановить логику текста – до того, как ему удалось увидеть книгу. Потому что это сочинение, несмотря на свою необычность или даже скандальность, входит, как и всякая книга, в единый ансамбль, который представляет собой упомянутая раньше коллективная библиотека – куда и этот текст тоже естественным образом вписывается. И вот именно потому, что книга стоит в ряду других в этой коллективной библиотеке, основы которой сама же и подрывает, Хорхе решается на убийства. В первую очередь книга, по его мнению, угрожает библиотеке аббатства, потому что может привлечь еще больше монахов к опасной исследовательской деятельности, которая зовется культурой. Но кроме реальной библиотеки монастыря второй том «Поэтики», с точки зрения Хорхе, подвергает опасности и более внушительное здание без крыши и стен – библиотеку человечества. Восприятие читателями других книг этой библиотеки, начиная с Библии, изменится после того, как читатель прочтет второй том Аристотеля: так один том сможет изменить место всех остальных в этой нескончаемой череде книг, связанных между собой. * * * Этот знаменитый сюжетный ход из «Имени розы» оставил в тени два других важных и взаимосвязанных элемента романа Эко, тоже имеющих отношение к нашему предмету. Прежде всего, хотя мы, по ассоциации с прозванием Вильгельма – Баскервильский – и его потрясающе точными выводами о содержании книги Аристотеля, уже склонны считать, что он пришел к разгадке с помощью железной логики, на самом-то деле он достигает истины в результате нескольких ложных построений. Во время последнего разговора с Хорхе Вильгельм разоблачает того, кого он подозревает в убийствах, но одновременно понимает и до какой степени он ошибался в своих расчетах. Проанализировав первые смерти, он ошибочно заключил, что убийца следует предсказаниям Апокалипсиса и обстоятельства этих преступлений соответствуют тексту о семи трубах19. Путь к истине все более запутывается, потому что Хорхе, который следил за Вильгельмом и понял, что тот выстроил бредовое объяснение на основе Апокалипсиса, решил подкинуть ему ложные доказательства этой версии, чтобы он и дальше шел в неправильном направлении. А последний парадокс заключается в том, что убийца, пытаясь обмануть Вильгельма, обманывает сам себя, внушая себе, что смерть жертвам была послана Провидением20. И Вильгельм вынужден признать, что он доискался до истины лишь в результате случайного стечения своих собственных ошибок: «Я сочинил ошибочную версию преступления, а преступник поддался под мою версию… И в то же время именно эта неправильная версия помогла мне выследить тебя». То, что Вильгельм нагромождает ряд ложных выводов, подводит нас к другому вопросу, который в книге напрямую не задан, мы можем увидеть лишь намек на него. А конкретно: правильна ли его последняя версия? Вильгельм определяет виновного и название книги не в результате цепочки верных заключений, а, наоборот, как следствие серии ложных посылок, поэтому оснований верить в правильность его выводов тоже нет. Поскольку Вильгельм в своем расследовании то и дело ошибается, непонятно, почему надо принимать на веру то последнее решение, к которому он приходит и которым он так гордится21. Не исключена двойная ошибка – и в отношении убийцы, и в отношении книги; может статься также, что в первом случае Вильгельм угадал верно, а во втором был не прав. Допустим, хотя это тоже надо доказать, что убийца – именно Хорхе, тогда ему выгодно поддерживать Вильгельма в ошибочном предположении, что таинственная книга – это второй том «Поэтики» Аристотеля, например, если он хочет скрыть другую, еще более опасную книгу. Загадочный тон, который он сохраняет до конца разговора, так и не подтвердив окончательно, что версия Вильгельма верна, оставляет некоторые сомнения по ее поводу, и рассеять их, после стольких сделанных им ложных выводов, достаточно трудно. * * * Роман Эко в большей степени, чем другие наши примеры, подтверждает тот факт, что любая книга, о которой мы рассуждаем, весьма далеко отстоит от своего «реального» прототипа (впрочем, откуда нам это точно знать?) – и часто является не чем иным, как книгой-ширмой22. Иначе говоря, мы рассуждаем вовсе не о реальных книгах, а о неких сущностях-заместителях, созданных специально для этого. Книга Аристотеля, если говорить о ее материальном воплощении в романе, – объект практически виртуальный, поскольку ни Хорхе, ни Вильгельму не доступен ее текст. Хорхе потерял зрение много лет назад и может судить о книге лишь по воспоминаниям, которые вдобавок перемешались у него с бредовыми идеями. А Вильгельму удается только мельком пролистать ее, и он вынужден довольствоваться тем представлением о ней, которое сконструировал сам, но мы-то видели, что он может и ошибаться. Поэтому совсем не наверняка эти двое говорят об одной и той же книге, ведь каждый из них имеет в виду некую воображаемую сущность, которую он выстроил в ходе собственных замысловатых умопостроений. То, что у них нет возможности взять в руки и почитать загадочную книгу, лишь подчеркивает ее роль книги-проекции, которая становится вместилищем фантазий обоих героев. Для Хорхе книга Аристотеля – повод для беспокойства за судьбы Церкви, а Вильгельм видит в ней дополнительный аргумент в пользу своих релятивистских размышлений о вере. Итак, поскольку ни тот, ни другой не могут, в буквальном смысле, «свериться с текстом», имеется крайне мало шансов, что их фантазии на тему этой книги совпадут, разве что в русле какой-нибудь общей для обоих иллюзии. Чтобы убедиться, что любая книга, о которой мы рассуждаем, – это книга-ширма, а также элемент подмены в бесконечной череде всех книг на свете, достаточно провести простой опыт – сравните воспоминание о какой-нибудь любимой книге из вашего детства с самой этой книгой. Вы сразу поймете, насколько воспоминания о книгах, а уж особенно о тех, которые для нас важны и стали частью нас самих, подвержены влиянию конкретного момента и наших бессознательных устремлений. В силу такой «растяжимости» книги-ширмы главная роль в беседе отводится тому, что читатель знает (или считает, что знает) об этой книге и, следовательно, тем мнениям о ней, которые ему известны. По большей части разговоры, которые мы ведем о книгах, на самом деле пересказывают какие-то другие разговоры о книгах, и так – до бесконечности. И библиотека аббатства из романа – отличная метафора для таких отражающих друг дружку бесед, ведь это место, по сути, задумано как бесконечная последовательность комментариев. В этих беседах немаловажную роль играет то, что думаем и говорим мы сами. Потому что наши собственные высказывания о книгах отделяют и защищают нас от них – ровно так же, как и высказывания других. С того момента, как мы принимаемся читать книгу, а то и раньше, мы начинаем и рассуждать о ней, сперва сами с собой, потом – с другими, и как раз с этими нашими словами и мнениями мы потом и остаемся, отстраняясь все дальше от реальных книг, которые уже навсегда переходят в область гипотетического. * * * У Эко даже более явно, чем у Валери, книга напоминает некий случайный предмет, о котором мы высказываем неопределенные мнения, расплывчатая сущность, с которой сплетаются наши фантазии и наши иллюзии. А второй том Аристотеля, сочинение, которого не найдешь и в бесконечной вселенской библиотеке, – как и большинство книг, о которых мы рассуждаем в течение нашей жизни, не важно даже, прочли мы их или нет, – это выстроенные нами сущности, далекие прообразы которых исчезают за нашими словами и словами других, и нет никакой надежды, что когда-нибудь мы сможем вступить с ними в контакт, даже если будем готовы пожертвовать ради этого жизнью.
<< | >>
Источник: Пьер Байяр. Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали. 2016

Еще по теме Глава III. Книги, о которых мы слыхали:

  1. СПИНОЗА
  2. § 3. Восточные «церковные истории»
  3. ГЛАВА VII следствия
  4. Глава 2 Что такое Революция?
  5. Глава 5 Истинная причина травли “черносотенцев”.
  6. Глава VII Мифология (окончание)
  7. ПРИМЕЧАНИЯ
  8. ПРЕДИСЛОВИЕ
  9. Дело Иссы
  10. Глава III О НАШЕМ ВОЗРОЖДЕНИИ ЧЕРЕЗ ВЕРУ И О ПОКАЯНИИ18
  11. Теперь нам предстоит рассмотреть порядок, согласно которому Бог пожелал установить управление своей Церковью3.
  12. Крещение есть печать нашего христианства
  13. ЛЕКЦИЯ XXVIII
  14. Глава VIII ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ГЕОРГИЙ ВСЕВОЛОДОВИЧ. Г. 1224-1238
  15. Глава I ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1560-1564
  16. Глава V ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1577-1582
  17. Глава IV ЦАРСТВОВАНИЕ ЛЖЕДИМИТРИЯ. Г. 1605-1606