§ 3. КУЛЬТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ В ЕЕ ЗНАЧИМОСТИ ДЛЯ ЛИТЕРАТУРЫ
В составе контекста, стимулирующего литературное творчество, ответственная роль принадлежит промежуточному звену между антропологическими универсалиями (архетипы и мифопоэтика, на которых литературоведение сосредоточено ныне) и внутриэпохальной конкретикой (современность писателя с ее противоречиями, которая с непомерной настойчивостью выдвигалась на первый план в наши «доперестроечные» десятилетия). Это срединное звено контекста писательской деятельности освоено теоретическим литературоведением недостаточно, поэтому мы остановимся на нем подробнее, обратившись к тем смыслам, которые обозначаются словами и словосочетаниями «преемственность», «традиция», «культурная память», «наследие», «большое историческое время». В статье «Ответ на вопрос редакции “Нового мира”» (1970) М. М. Бахтин, оспаривая официально провозглашавшиеся и общепринятые с 1920-х годов установки, использовал словосочетания «малое историческое время» и «большое историческое время», разумея под первым современность писателя, под вторым — опыт предшествующих эпох. «Современность,— писал он,— сохраняет все свое огромное и во многих отношениях решающее значение. Научный анализ может исходить только из нее и все время должен сверяться с нею». Но, продолжал Бахтин, «замыкать его (литературное произведение,— В. X.) в этой эпохе нельзя: полнота его раскрывается только в большом времени». Последнее словосочетание становится в суждениях ученого о генезисе литературного творчества опорным, стержневым: «...произведение уходит своими корнями в далекое прошлое. Великие произведения литературы подготовляются веками, в эпоху же их создания снимаются только зрелые плоды длительного и сложного процесса созревания». В конечном счете деятельность писателя, по мысли Бахтина, определяют длительно существующие, «могучие течения культуры (в особенности низовые, народные)»778. Правомерно разграничить два значения слова «традиция» (от лат. traditio — передача, предание). Во-первых, это опора на прошлый опыт в виде его повторения и варьирования (здесь обычно используются слова «традиционность» и «традиционализм»). Такого рода традиции строго регламентированы и имеют форму обрядов, этикета, церемониала, неукоснительно соблюдаемых. Традиционализм был влиятелен в литературном творчестве на протяжении многих веков, вплоть до середины XVIII столетия, что особенно ярко сказывалось в преобладании канонических жанров (см. с. 345—347). Позднее он утратил свою роль и стал восприниматься как помеха для художественной деятельности; вошли в обиход суждения о «гнете традиций», о традиции как «автоматизированном приеме» и т. п. В изменившейся культурно-исторической ситуации, когда обрядово-регламентирующее начало стало сводиться к минимуму, приобрело актуальность (это особенно ясно просматривается в XX в.) другое значение термина «традиция», под которой стали разуметь инициативное и творческое (активно-избирательное и обогащающее) наследование культурного (и, в частности, словесно-художественно- го) опыта, которое предполагает достраивание ценностей, составляющих достояние общества, народа, человечества. Предметом наследования являются как выдающиеся памятники культуры (философии и науки, искусства и литературы), так и малозаметная «ткань жизни», являющаяся «передатчицей» духовной традиции, сохраняемая и обогащаемая от поколения к поколению779. Это — сфера верований, нравственных установок, форм поведения и сознания, психологии, контактов с природой, речевой культуры, бытовых привычек. Органически усвоенная традиция (а именно в такой форме ей подобает существовать) становится для отдельных людей и их групп своего рода ориентиром, можно сказать, маяком, некой духовнопрактической стратегией. Причастность традиции проявляется не только в виде ясно осознанной ориентации на определенного рода ценности, но и в формах стихийных, интуитивных, непреднамеренных. Мир традиций подобен воздуху, которым люди дышат, чаще всего не задумываясь о том, каким неоценимым благом они обладают. По мысли русского философа начала XX в. В. Ф. Эрна, человечество существует благодаря свободному следованию традициям: «Свободная традиция есть не что иное, как внутреннее метафизическое единство человечества»780. Позже в том же духе высказался И. Хейзинга: «Здоровый дух не боится брать с собой в дорогу весомый груз ценностей прошлого»781. Для литературы XIX—XX вв. неоспоримо важны традиции (естественно, прежде всего во втором значении слова) как народной культуры, в основном отечественной (о чем в Германии настойчиво говорили И. Гердер и гейдельбергские романтики), так и культуры образованного меньшинства (в большей степени международной). Эпоха романтизма осуществила синтез этих культурных традиций: произошло, по словам В. Ф. Одоевского, «слияние народности с общей образованностью»782. И этот сдвиг многое предопределил в позднейшей литературе, в том числе и современной. Об огромном значении традиций (культурной памяти) как стимуле любого творчества наши ученые говорят весьма настойчиво. Они утверждают, что культуротворчество знаменуется прежде всего наследованием прошлых ценностей783; что «творческое следование традиции предполагает поиск живого в старом, его продолжение, а не механическое подражание отмершему»784; что активная роль культурной памяти в порождении нового составляет веху в научном познании исторического и художественного процесса — этап, последовавший за господством гегельянства и позитивизма785. Культурное прошлое, так или иначе «приходящее» в произведения писателя, разнопланово. Это, во-первых, словесно-художественные средства, находившие применение и раньше, а также фрагменты предшествующих текстов (в облике реминисценций); во-вторых, мировоззрения, концепции, идеи, уже бытующие как во внехудожественной реальности, так и в литературе. И, наконец, в-третьих, это формы внехудожественной культуры, которые во многом стимулируют и предопределяют формы литературного творчества (родовые и жанровые; предметно-изобразительные, композиционные, собственно речевые). Так, повествовательно-эпическая форма порождена широко бытующим в реальной жизни людей рассказыванием о происшедшем ранее; обмен репликами между героями и хором в античной драме генетически соотносим с публичными началами жизни древних греков; плутовской роман — это порождение и художественное преломление авантюрности как особого рода жизненного поведения; расцвет психологизма в литературе последних полутора-двух столетий обусловлен активизацией рефлексии как феномена человеческого сознания и тому подобное. О такого рода соответствиях между формами художественными и внехудожественными (жизненными) говорил Ф. Шлейермахер. Он отмечал, что драма при ее возникновении взяла из жизни бытующие повсюду разговоры, что хор трагедий и комедий древних греков имеет свой первоисточник во встрече отдельного человека с народом, а жизненный прообраз художественной формы эпоса есть рассказ. И делал вывод: «Даже изобретатель новой формы изображения не полностью свободен в осуществлении своих намерений. Хотя от его воли и зависит, станет или не станет та или иная жизненная форма художественной формой его собственных произведений, он находится при создании нового в искусстве перед лицом власти его аналогов, которые уже наличествуют»786. Писатели, таким образом, независимо от их сознательных установок «обречены» опираться на те или иные формы культурной жизни. Особенно большое значение в литературной деятельности имеют традиции жанрово-речевые. Художественная речь (как уже было сказано — см. с. 242—245) генетически восходит к внехудожественным словесным формам. Здесь к месту напомнить разграничение М. М. Бахтиным первичных и вторичных речевых жанров. Первые (устная беседа, реплики диалога, бытовые рассказы, письма) складываются в условиях «непосредственного речевого общения». Вторые (вторичные) явлены в ораторстве, публицистике, научно-философских текстах, а также в словесном искусстве. В своем большинстве они состоят «из различных трансформированных первичных жанров»787. Завершая разговор о значимости для творчества писателей общекультурных и литературно-художественных традиций, обратимся к статье «Традиция и индивидуальный талант» (1919) выдающегося англо-американского поэта Т. С. Элиота. Писатель, говорится здесь, «должен вырабатывать в себе осознанное чувство прошлого и обогащать его на протяжении всего своего творчества». Автора «включает в традицию» «чувство истории», которое дает ему «чрезвычайно отчетливое ощущение своего места во времени, своей современности»788 789. Итак, понятие традиции при генетическом рассмотрении литературы (как в ее формально-структурной стороне, так и в глубинных содержательных аспектах) играет весьма ответственную роль. Однако в литературоведении XX в. (в основном авангардистски ориентированном) широко бытует и иное, противоположное представление о традиции, преемственности, культурной памяти — как неминуемо связанных с эпигонством и не имеющих касательства к подлинной, высокой литературе. По мнению Ю. Н. Тынянова, традиция — это «основное понятие старой истории литературы», которое «оказывается неправомерной абстракцией»: «говорить о преемственности приходится только при явлении школы, эпигонства, но не при явлениях литературной эволюции, принцип которой — борьба и смена»*. И поныне порой выражается мысль, что литературоведение не нуждается в этом понятии. «Следует отметить,— пишет М. О. Чуда- кова,— что одним из несомненных, наиболее очевидных следствий работы Тынянова и его единомышленников стала дискредитация неопределенного понятия «традиция», которое после их критической оценки повисло в воздухе и затем нашло себе пристанище в текстах, лежащих вне науки. Взамен ей явилась «цитата» (реминисценция) и «литературный подтекст» (преимущественно для поэтических текстов)»790. Подобного рода недоверие к слову «традиция» и тем глубоким смыслам, которые за ним стоят и в нем выражаются, восходит к безапелляционному «антитрадиционализму» Ф. Ницше и его после- дователей. Вспомним требования, которые предъявил людям герой поэмы-мифа «Так говорил Заратустра»: «Разбейте старые скрижали»; «Я велел им (людям,— В. X.) смеяться над их святыми и поэтами»791. Воинственные антитрадиционалистские голоса раздаются и ныне. Вот не так давно прозвучавшая фраза, интерпретирующая 3. Фрейда в ницшеанском духе: «Выразить себя можно лишь раскритиковав самого сильного близкого по духу из предшественников — убив отца, как велит (курсив мой.— В. X.) Эдипов комплекс»792. Решительный антитрадиционализм в XX в. составил своего рода традицию, по- своему парадоксальную. Б. Гройс, считающий, что «Ницше сейчас остается непревзойденным ориентиром для современной мысли», утверждает: « разрыв с традицией — это следование ей на ином уровне, ибо разрыв с образцами имеет свою традицию»793. С последней фразой трудно не согласиться. Понятие традиции, как видно, ныне является ареной серьезных расхождений и мировоззренческих противостояний, которые имеют к литературоведению самое прямое отношение.