МЕСТО И РОЛЬ ИНОЯЗЫЧНОЙ ЛЕКСИКИ В ТВОРЧЕСТВЕ ПУШКИНА
Национальный русский поэт — Пушкин не замкнут в своем творчестве рамками русской культуры. В его творениях нашли отражение культуры Запада и Востока: современная, древняя, античная и средневековая. Слова различных языков, вплоть до самых экзотических (ма- лайск. анчар), встречаются в языке поэта, и первое место среди них принадлежит галлицизмам. Пушкин употребляет слова французского происхождения в русском написании, французские слова и выражения в их французском оформлении, а также буквально переведенные с французского выражения и слова. Часть писем написана Пушкиным по-французски. Воспитанный в духе времени на французской культуре, писатель изучил английский язык, знал итальянский, читал в подлиннике «Коран», учился древнееврейскому языку. Он работал над латинским, греческим, украинским, польским, татарским, древнеболгарским, немецким языками. Пушкин воздает должное культурам других языков. Не случайно он характеризует свой родной язык как «язык... гибкий и мощный в своих оборотах и средствах. .., переимчивый и общежительный в своих отношениях к чужим языкам» 193. Во французском литературном языке Пушкина восхищает прозрачность и точность его средств, разработанность системы выражения отвлеченных понятий (официальных, идеологических, а также связанных со сферой чувства) 194°. Но французское влияние не является в его языке единственным. Недаром Пушкин, признавая, что «английская словесность начинает иметь влияние на русскую», добавляет, что это влияние во многом может оказаться «полезнее влияния французской поэзии робкой и жеманной» 195. В своих взглядах на роль заимствований в русском литературном языке Пушкин смыкался с передовыми людьми своего времени, например, с писателями-декабристами, А. Грибоедовым и др. Язык декабристов также не был национально замкнут: он обращен в своих истоках к античности, к новой европейской культуре, к литературе и быту Востока, к инославянскому фольклору и мифологии. Но Пушкин и декабристы привержены к русской национальной культуре и последовательно защищают русский язык от чрезмерного иноязычного влияния. Они — наиболее активные борцы с иноязычными излишествами в русском языке, прозорливые его теоретики и практики этой поры. Чувство горечи вызывает у Пушкина пренебрежение «сокровищами родного слова» ради иноязычного («для лепетания чужого») 272. Признавая роль иноязычных источников в обогащении лексики литературного языка, Пушкин подчеркивал, что далеко не всегда нужно это влияние. Он считал, что оно не может быть слишком сильным при достаточном развитии собственной культуры. Показательно высказывание: «Г. Лемонте напрасно думает, что владычество татар оставило ржавчину на русском языке. Чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством» 273. И далее, в связи с вопросом о татарском влиянии на русский язык в эпоху ига, Пушкин пишет: «Какие же новые понятия, требовавшие новых слов, могло принести нам кочующее племя варваров, не имевших ни словесности, ни торговли, ни законодательства?» 274. Пушкин трезво оценивает самый факт чрезмерного обилия иноязычных слов в языке как его искажение. Так же относится к употреблению иноязычных слов в русском языке А. Грибоедов, предпочитавший, по возможности, русские выражения. В эпоху, когда дворянство писало письма по-французски, А. Грибоедов пишет много писем по-русски, а в свои французские письма вставляет множество русских народно-разговорных слов и выражений 275. 272 Он же. Евгений Онегин. Беловая рукопись 7-й главы. — Поли, собр. соч., т. 6., Изд-во АН СССР, 1937, с. 615. 273 Пушкин А. С. О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова. — Поли. собр. соч., т. 11, с. 32. 274 Там же. 275 См. об этом: Ильинская И. С. О языке писем Грибоедова. —- Лит. наследство, т. 47—48. А. С. Грибоедов. М., Изд-во АН СССР, 1946, с. 287. Аналогичных взглядов придерживаются и декабристы. А. Бестужев-Марлинский указывает на погрешности в прозе «противу языка», на односторонность, произошедшую «от употребления одного французского и переводов с сего языка» 196. Особенно ратуют декабристы за русские по языку исторические сочинения197 и осуждают нерусский слог «Марфы-посадницы» Н. Карамзина. Некоторые современники Пушкина в оценке языковой моды на иностранное идут еще дальше. Так, член «Вольного общества любителей словесности» В. Панаев пишет: «Презрение к языку отечественному есть первый признак болезни политического тела» 198. Для этой эпохи важно различие в использовании иноязычных слов в прозе и в поэзии. В поэзии их во много раз меньше, чем в прозе, что связано с большей традиционностью ее языка вообще и в рассматриваемую эпоху в особенности. Это относится и к традиционным жанрам поэзии Пушкина в период до 20-х годов. Иностранных слов в стихах Пушкина становится во много раз больше в годы работы поэта над новыми стихотворными жанрами (особенно — романа в стихах). Западноевропейская иноязычная стихия в поэзии является в пушкинскую эпоху спутником новых жанров, либо признаком обновления (как это было в политической оде декабристов) старых жанров. Западноевропеизмы служат в гражданской поэзии декабристов для выражения политического содержания. Наиболее частотны слова: деспот, жандарм, император, капрал, корона, монарх, революция, сенат, тиран, трибунал, эшафот/Обилие бытовых иноязычных слов наблюдается в*новом жанре бытовой стихотворной повести — в «Графе Нулине» Пушкина. Сложнее обстояло дело с такими словами (прежде всего французскими) в русской прозе: здесь их в целом чрезвычайно много. В это время существует даже русская проза на французском языке (некоторые русские авторы пишут по-французски, а потом переводят свои произведения на русский язык). Борьба с иноязычными излишествами в литературном языке в 20-е годы XIX в. была связана прежде всего с борьбой за русский язык будущей русской прозы. йушкин и декабристы считают первостепенной задачей русских авторов — создать русский «метафизический» язык и русскую прозу. В поисках новых средств выражения они призывают современных им писателей обращаться к неразработанным сокровищам родного языка и скрытым его семантическим возможностям. Пушкин считает возможным переводить иноязычные слова и приспосабливать русские слова к выражению их значений, не злоупотребляя, однако, этими приемами в ущерб точности, правилам и традиции языка. Отличая все нюансы в иноязычных словах, он проявляет необычайную точность при их переводе. Хладнокровие, говорит писатель, перевод ошибочный, так как по-французски — sens (а не sang) froid, правильнее было бы хладномьгс- лие 199; не в своей тарелке — плохой, каламбурный перевод, возникший в результате перевода assiette в выражении Dans son assiette ordinaire не как assiette «положение» (от asseoir), а как assiette «тарелка» 200. Пушкин считает насильственным введение в язык кальки трогательныйМеждуусобный, — пишет он, — «значит mutuel, но не заключает в себе идэи брани, спора — должно непременно тут дополнить смысл»201. аВина^ culpa, faute. Symbole temeraire, faute deplorable de l’ignorance. У нас слово вина имеет два значения; одно из них здесь не имело бы смысла» 202. Стремясь к точной передаче на русском языке иноязычного смысла, Пушкин в целом отрицательно относится к калькированию и словотворчеству. Наиболее перспективным, кроме подыскивания слов сходного значения, он считает тот самый способ, против которого особенно возражал А. Шишков, — семантическое приспособление русских слов к выражению иноязычных понятий. В исследованиях, посвященных анализу творческого наследия Пушкина, неоднократно указывалось на прием семантического дублирования русского слова или выражения французским. «Ссылка на французское выражение в этих случаях замыкает значение русского слова, фразы в ясные и твердые семантические границы. Происходит как бы примерка русских слов к передаче таких значений и их оттенков, которые имеют вполне точное.выражение на французском языке» 203. Таковы, например, отмечаемые В. В. Виноградовым: простодушие naivete, простонародность vulgarite, недотрога prude и др. Для передачи семантического содержания заимствованных слов Пушкин прибегает к русским словам разного происхождения. Например, слово самобытность используется для французского individualite, «просторечное» (по САР) слово недотрога привлекается при раскрытии смысла французского prude. Чаще всего Пушкин прибегает к словам, освоенным разговорным языком «хорошего» общества. Так, он говорит, что русское столбняк с наибольшей верностью передает французское resignation 204. Декабристы205 и Пушкин разделяли убеждение, что русский язык должен брать из иностранных языков только необходимое. Чрезвычайно важно, однако, бесспорное признание ими прав на существование в русском языке необходимых иноязычных слов. Пушкин был осторожен в выборе самих слов и выражений, подлежащих переводу. В. Горчаков вспоминает, что при чтении своего стихотворения «Фонтану Бахчисарайского дворца» Пушкин «заметил, что, несмотря на усилие некоторых заменить все иностранные слова русскими, он никак не хотел назвать фонтан водометом, как никогда не назовет бильярда шарокатом» 206. Иноязычных слов в языке Пушкина во много раз меньше, чем у большинства его современников. Это — либо давно освоенные русским литературным языком, «общепринятые» слова: аппетит, котлета, симметрия, система, солдат, сцепа, флаг, эликсир, этикет, а также выражения карточной игры, например на руте, либо новые слова из западноевропейских языков, которые «нельзя перевести» (comme il faut — Евг. Онег.), либо заимствованные слова, взятые из разговорного языка «хорошего» русского общества. Иных слов Пушкин в авторскую речь не вводит 207. Таковы же принципы отбора и употребления иноязычных слов в поэзии декабристов. Ср.: аппетит, барду герой, гирлянда, гусар, доха, журналист, император, катафалк, климат, музыка, орден, патриот, секретарь, фаворит, эгоист, эшафот. Крайне осмотрительно относится Пушкин и к введению специальных терминов в литературный язык. В его произведениях не много узкоспециальных, иноязычных по происхождению, слов (например, типографский стереотип). Преобладают же не узкоспециальные обозначения, а уже известные в разговорном обиходе дворянства слова, относящиеся к некоторым специальным областям знания, например, литературы (ле, фаблио, классицизм), театра (режиссер, антрепренер, водевиль), музыки {дуэт, такт, фагот, фортепьяно), медицины (аневризм, каталепсия, флюс), войны {бивак, ботфорта, кавалергард, форпост, шомпол) и др. При воссоздании колорита иной эпохи, культуры Пушкин включает в повествование только типичные, характерные слова соответствующего периода. Показательна в этом отношении историческая повесть «Арап Петра Великого». В ее первоначальном варианте писатель использует такие иностранные слова и выражения петровского времени, как претензии, привести в конфузию, штурмовать, итти на секурс, бреши, укомплектовать. Однако при окончательной обработке текста Пушкин вместо них употребляет общелитературные: требования, расстроить, итти на приступ, укрепление, проломы и т. п. Напротив, слово увеселения он заменяет исторически характерным и принятым — ассамблеи, а забраны заменяет на конфискованы и т. п.208 Для воссоздания колорита Испании в «Каменном госте» Пушкин прибегает лишь к немногим, «основным» испанизмам: дон, дона, гитара, командор и собственным испанским именам: Севилья, Гренада. В основном же писатель делает упор не столько на экзотические слова, сколько на экзотические предметы, воспроизводимые ранее вошедшими в русский язык средствами: [Лаура] Ночь лимоном "к лавром пахнет (Кам. гость). При воспроизведении картин чужого быта Пушкин, как и некоторые другие писатели той поры, стремясь к правдивости изображения, не злоупотребляет этнографическими деталями. Характерно, в частности, что наблюдается отказ от употребления местных названий жилищ разных кавказских народов (они очень различны), а грузинскому сакля придается общекавказское значение 209 210. СИНТЕЗ РАЗНЫХ ГЕНЕТИКО-СТИЛИСТИЧЕСКИХ ПЛАСТОВ В ТВОРЧЕСТВЕ ПУШКИНА В творчестве Пушкина получает решение центральная проблема эпохи — синтез всех жизнеспособных языковых элементов, пришедших в русский литературный язык из разных генетических источников. Свобода совмещения этих элементов, речевой синтетизм, как показывают результаты ряда современных исследований, является сущностью пушкинской языковой реформы. Именно под пером Пушкина происходит органическое слияние разнородных по источнику элементов: церковнославянизмов, русских слов (в том числе разговорных и диалектных), заимствований; для Пушкина характерно «свободное сочетание и взаимопроникновение языковых единиц, прежде разобщенных и противопоставленных в историко-генетическом, экспрессивно-стилистическом и социально-характерологи- ооп , ческом плане» ^уи. Наиболее важным моментом пушкинского синтеза было то, что завершается «акт скрещения книжного и обиходного начал»211. Для Пушкина характерно свободное соединение славянизмов в одном контексте с разговорными и бытовыми словами, подчас резко отличавшимися друг от друга своей стилистической окраской. Объединение таких слов противоречило понятию стилистической иормы у карамзинистов, нарушало принцип — «совершенная одинаковость или единообразие в словах и течении оных, без всяких скачков и неровностей» 212. Кроме того, у карамзинистов «фоном» для книжно-славянской лексики служили слова нейтральные, общеупотребительные. Пушкин же часто «сталкивал» высокие и «простые» слова, что имело большое значение для семантико-стилистической адаптации как славянизмов, так и «простой» лексики. Такое употребление было связано с демократизацией пушкинского языка, с расширением прав народноразговорной речи. Первые шаги в этом направлении были Сделаны Пушкиным уже в «Руслане и Людмиле». Здесь оказались возможны такие, например, сочетания: Как ястреб богатырь летит С подъятой, грозною десницей И в щеку тяжкой рукавицей С размаха голову разит (п. III); И шум на стогнах восстает; В волненьи радостном народ Валит за всадником, теснится (п. VI); «Ты вразумил меня, герой, Со вздохом голова сказала: — Твоя десница доказала, Что я виновен пред тобой» (п. III) и др. Это свидетельствует о том, что уже в ранний период у Пушкина намечаются новые принципы объединения книжно-славянской и разговорной лексики. В таком употреблении заложены новые тенденции не только пушкинского языка, но и всего русского литературного языка последующего периода. В. В. Виноградов отмечает: «Так Пушкин приходит к проблеме смешения просторечия с книжным „славянским" языком... Пушкин идет по пути стилистического сочетания „неровностей". Это — основной принцип построения новой „общей" системы литературной речи» 213. Однако «Руслан и Людмила» — это лишь начальная стадия «сочетания неровностей». Поэма не свободна от нарочитого соединения разностилевых речевых элементов 214. С середины 20-х годов тенденция к взаимодействию и слиянию славянизмов и разговорно-бытовых слов в творчестве Пушкина усиливается. Именно в этом «процессе взаимного приспособления, встречной ассимиляции церковнославянизмов и разговорных выражений устанавли- МЮТся нормы общей, „нейтральной*4 системы ли?ерату{)- 9QC ного выражения» Особый интерес в этой связи представляет «Евгений Онегин». Новизна пушкинского подхода к синтезированию в тексте двух речевых стихий состояла здесь, как йри- знают исследователи, в том, что, объединяя книжные и разговорно-бытовые элементы, писатель не разрушает стилистической монолитности целого 215 216. Таково, например, совмещение разностильных лексических единиц, соединение книжно-славянских слов со словами, обозначающими предметы и явления быта, подчас крестьянского, в следующих примерах: Да после скучного обеда Ко мне забредшего соседа, Поймав нежданно за полу, Душу трагедией в углу..., Пугаю стадо диких уток: Вняв пенью сладкозвучных строф, Они слетают с берегов (гл. 4); В избушке распевая, дева Прядет, и, зимних друг ночей, Трещит лучина перед ней (Там же). С конца 20-х годов «простонародные слова и выражения в пушкинском языке начинают свободно двигаться в сферу авторского стиля и здесь смешиваются с литературно-книжными формами речи. Пушкин как бы стремится сочетать „крайности**» 217: Принес — и ослабел и лег Под сводом шалаша на лыки, И умер бедный раб у ног Непобедимого владыки (Анчар); Я твой —люблю сей темный сад С его прохладой и цветами, Сей луг, уставленный душистыми скирдами (Деревня). Новым шагом на пути объединения книжно-славянских и русских слов явилась поэма «Медный всадник». В ней углубляется намеченный в «Евгении Онегине» принцип «простого» называния предметов и явлений при сохранении эмоциональное™, драматической напряженности повествования. Использование разговорно-бытовых и книжных единиц в поэме не зависит от существовавшей ранее традиционной прикрепленности их к определенной теме или объекту изображения; они слиты воедино в системе целостного повествования. Так, «простая» лексика вводится Пушкиным при создании образа Евгения (бедняк, дичитьсяу толковать, тужить, домишко, близехонько, тихонько и др.) Г Вместе с тем она характерна и для мо- полога Петра {на зло, прорубить окно, запируем на просторе и др.), и для авторского повествования (челны с разбега, чуя вешни дни, народ теснился кучами, пожитки нищеты, тела валяются, ни былинки и т. п.). То же можно сказать о книжных и поэтических словах: они используются при изображении Петра (чаще), и (реже) — Евгения {лик, глас). Развитие русского литературного языка, как считал Пушкин, должно было идти все дальше по пути ассимиляции церковнославянских и русских элементов, по пути углубления семантического и стилистического их взаимодействия. Современная Пушкину критика заметила новое в принципах объединения у Пушкина слов разной стилистической окраски. В некоторых отзывах это начинание поэта было расценено положительно. Таково замечание С. П. Шевырева о словах буйная дурь и невмочь в «Медном всаднике» 218. Однако в ряде критических высказываний эти новые тенденции были восприняты отрицательно. О «Руслане и Людмиле» журнал «Галатея» писал: «Неприятно. .. видеть со словами чисто русскими, взятыми из обыкновенного общественного быта, слова церковнославянские» (1839, ч. 3, № 20). «Сын отечества» (1820, ч. 64, № 37), цитируя строки из «Руслана и Людмилы» — «От ужаса зажмуря очи», замечает: «Славянское слово очи высоко для простонародного русского глагола: „жмуриться'1». Некоторые литераторы усматривали подобного типа нарушения норм литературного языка и в «Евгении Онегине». Так, журнал «Атеней» (1828, ч. 1, № 4), рецензируя четвертую и пятую главы романа, отмечал как недостаток совмещение слов «простых» и книжно-славянских «без соображения с духом языка и со свойствами самих предметов». Как пример указывались строки «В избушке распевая, дева Прядет», где вызывало критику совмещение слова дева со словами избушка, трещит, прядет. «Скажи это кто-нибудь другой, а не Пушкин, досталось бы ему от наших должностных аристархов» — писал журнал. Другой пример подобного смешения слов разной стилистической окраски журнал видел в строках «Зима! .. Крестьянин торжествуя На дровнях обновляет путь». Рецензент пишет: «В первый раз, я думаю, дровни в завид- йом соседстве с торжеством» (там же). Журнал «1^алй- тея» (1830, ч. 13, № 14) также отмечал, что автор в VII главе «Евгения Онегина» «неудачно соединяет слова простонародные с славянскими; часто ^употребляет неточные выражения, неправильные метафоры». Подобные критические замечания об «Евгении Онегине» содержались в журнале «Вестник Европы» (1830, № 7). В этот период все более отчетливо обнаруживается стремление к совмещению в контексте самых разнородных речевых стихий. Пушкин легко соединяет в одном контексте русские, книжно-славянские и иноязычные слова и выражения: А муж — в углу за нею дремлет, В просонках фора закричит, Зевнет — и снова захрапит (Евг. Онег.); Там, там под сепию кулис Младые дни мои неслись (Там же); Воспомня прежних лет романы (Там же); [Самозванец] Я верую в пророчества пиитов (Бор. Год.). Ставший ведущим для Пушкина принцип совмещения разнородных по источнику и стилистической окраске слов проявляется и в прозаических сочинениях Пушкина. Например: Дамы вструхнули (Росл.); Он невольно увлекает необыкновенною силою рассуждения (discussion) и ловкостью самого софизма (О статьях кн. Вяземского); Светильник исторической его критики озарит вышепомянутые тундры области бытописаний (Отр. из лет.). В Пушкине, по выражению Гоголя, «как будто в лексиконе заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он б о л е е всех, он далее всех раздвинул ему границы и более, показал 'все его пространство». Тем самым Пушкин определил основное направление развития лексики русского литературного языка.