МЕСТО И РОЛЬ НАРОДНО-РАЗГОВОРНОЙ ЛЕКСИКИ В ТВОРЧЕСТВЕ ПУШКИНА
В пушкинское время «новое поколение людей начинает чувствовать прелесть языка родного и в себе силу образовать его» 156. В теоретических высказы- ванййх ряда писателей все чаЩе раздаются йрйзыш обратиться к языку «простонародному», провозглашаются его достоинства. Показательно, например, высказывание: «Я почти уверен, что французы не могут иметь истинной романтической трагедии. Не правила Аристотеля налагают на них оковы— легко от них освободиться, — но они лишены важнейшего способа к успеху: изящного языка простонародного» 157. В. Жуковский считает «простонародный» язык наиболее характерным выражением народности: «Все языки имеют между собою некоторое сходство в высоком и совершенно отличны один от другого в простом илй, лучше сказать, в простонародном» 158. Пушкин видит в народно-разговорной лексике источник национального обновления литературного языка 159. Его отношение к ней было сформулировано им в теоретических статьях. Считая, что разговорный язык простого народа достоин глубочайших исследований, Пушкин призывает «прислушиваться к московским просвирням. .. Они говорят удивительно чистым и правильным языком» 160°. Для Пушкина процесс демократизации литературного языка — признак «зрелой словесности»: «В зрелой словесности приходит время, когда умы, на- скуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и странному просторечию» 161. Отстаивая право художника на свободу в использовании разных языковых средств в своих произведениях, Пушкин неоднократно доказывает, что самые поэтические мысли могут быть литературно выражены народной речью, «языком честного ‘ простолю- дима» 162. Простонародный язык, по мнению писателя, не должен противоречить тону «хорошего общества», в то время как многие современные ему писатели «стыдились пускать простонародные слова в авторскую литературную речь» 163~ поминутно находя «одно выражение бурлацким, другое мужицким, третье неприличным для дамских ушей и т. п.»'164. Пушкин же писал: «Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и фр. утонченности. Грубость и простота более ему пристали» 165. Выдвигая принцип «нагой простоты», Пушкин отбирает из устно-бытовой стихии речи в литературный язык только то, что составляет коренные основы национального русского языка и вместе с тем по посит отпечатка «языка дурного общества» 166. Пушкин производит тщательный отбор лексики из разговорного языка и употребляет ее таким образом, что она служит средством реалистического воспроизведения действительности или средством социальной характеристики персонажа. Такое применение лексических средств общенародного языка определяется творческим методом писателя и его мировоззрением. Вместе с тем оно отражает начало ведущей тенденции развития литературы и литературного языка эпохи в целом. В художественной практике непосредственных предшественников и современников Пушкина заметно расширяются сферы применения разговорной лексики. В этом легко убеждает творчество ряда писателей романтического направления. Встав на путь создания национальной баллады и повести из народной жизни, П. Катенин первый вводит «в круг возвышенной поэзии язык и предметы простонародные» 167. Народно-бытовой стиль является отличительной особенностью его баллады «Ольга» (1816), а также стилизованной в народном духе переделке «Леноры» Бюргера. Освоению богатств живой разговорной речи способствовала деятельность романтика В. Жуковского — признанного мастера баллады. Однако народность «Светланы» и «Людмилы» носит половинчатый характер, В. Жуковский «боится далеко отойти от границ карам- зинского канона» 168. Свободнее вводит В. Жуковский «простую» лексику в свои басни. Здесь находим, например, такие слова и выражения: вприсядку, не видать зги, подкурив, на улице заснул (Мартышка, показывающая китайские тени); пикнуть, детушки, не чван, верть глазами, гвоздят друг друга, брат царский хлоп (Мартышка и лев); прыг, мордой щелк в стекло, хвать-хватъ, когтями цап-царап (Кот и зеркало) и мн. др. Тяготение к романтизму обусловило наличие народноразговорной лексики у некоторых писателей-декабристов. Правда, в их стихотворных произведениях ее роль невелика. Народные и разговорные слова отмечены преимущественно в жанре «агитационно-сатирических песен, прямо обращенных к пароду и написанных для него» 169. Таковы в песнях, написанных К. Рылеевым совместно с А. Бестужевым: мужик, баба — в переносном употреблении применительно к мужчине, морочить, подмахнуть и нек. др. В художественной прозе особое пристрастие к словам народно-разговорного источника было у А. Бе- стужева-Марлинского. Такие слова и выражения, а также пословицы, поговорки А. Бестужев-Марлинский широко включал как в речь изображаемых лиц, как и в собственно авторское повествование. Например: головорез, землячка, кувыркаться, набекрень, накликать, увиваться (около кого), шасть (Аммалат-Бек); впросонках, расхорохориться, рехнуться, улепетывать (Латник); мыкаться, надуть (кого) и др. (Морех. Никит.). Среди разговорных слов, употребляемых писателем, можно выделить такие, которые уже использовались в литературе XVIII в. Одни из них стали уже чужды образованной речи пушкинской поры (побранка, поще- читься, охочий, тать), другие же свободно проникали в разные литературные жанры первой трети XIX в., например, заносчивый, облепить 'обступить во множестве’, ринуться. Ё произведениях А. Ёестужева-Марлинского МоЖйо найти и .такие народно-разговорные слова, которые не встречались в литературе предыдущего периода, например, (за)артачиться (применительно к человеку), напропалую и нек. др. Конечно, трудно утверждать, что именно А. Бестужев-Марлинский первый из писателей вводит эти'слова в художественное повествование. Но отсутствие названных слов в словарях XVIII—первой половины XIX в. дает право высказать подобное предположение. А это, в свою очередь, позволяет говорить, что А. Бесту- жеву-Марлинскому удалось «сыграть заметную роль в истории обновления русской литературной лексики и манеры выражения» 170. Однако языковые средства у А. Бестужева-Марлинского выполняют орнаментальную функцию, они привлекаются в связи с осуществляемым писателем принципом стилистической «раскраски» своих произведений, с его стремлением к занимательности изложения. Большая заслуга в уточнении места и роли разговорной лексики в литературном языке принадлежала писателям реалистического направления, прежде всего — И. Крылову. Живая устная речь, по словам В. В. Виноградова, «басенным языком Крылова в начале XIX в. была возведена на степень основной базы общерусского национального языка»171. Среди употребляемых писателем слов народного источника преобладают разговорнонепринужденные, например: И вот я с той поры калека (Два мужика); Не зевай — тут будет на харчи (Разбойник и Извозчик); Зверек хоть неказист, да совесть в нем чиста (Лев и Барс); Работою завален я всегда (Откупщик и сапожник); Меня совсем ты доконал (Крестьянин и Разбойник); Не миновать драки (Волк и кукушка); Я бы рад соседа дорогого От сердца наделить (Крестьянин в беде). Характерной чертой языка басен И. Крылова является широкое включение лексических элементов живой разговорной речи и в то же время резкое сокращение «низких», «простонародных» слов. Именно отказ от резко «простонародных» вульгаризмов «низкого» слога сыграл важную роль в развитии лексики русского литературного йзйка, Позволив народно-разговорной лексике о?орвДтЬсй от низкого стиля и получить доступ в общелитературный язык. Язык крыловских басен отличается от языка предшественников не только более широким вовлечением народно-разговорных элементов, но и свободным соедине- нием их с книжными и даже высокими слоями языка «Басня Крылова... отражает все разнообразие стилевых средств русского литературного языка начала XIX в. и намечает новые пути их смешения и синтеза на широкой демократической основе» 172 173, подготовив Пушкину путь к реализму и народности. Важным шагом на пути продвижения народно-разговорной лексики в литературный язык явилась комедия А. Грибоедова «Горе от ума». Она насыщена множеством свойственных народному русскому языку слов и выражений174. А. Грибоедов, как и И. Крылов, сохраняя самую тесную связь с живой разговорной речью, широко вводя элементы этой речи в язык произведения, в то же время отказывается от резко сниженных «простонародных» слов. J Народно-разговорная лексика в первой трети XIX в. составляет языковую основу (а не побочный элемент) литературных произведений ряда современников Пушкина (И. Крылова, А. Грибоедова и нек. др.). Хотя басня и комедия к пушкинскому времени претерпели значительную эволюцию, объем «простой» лексики оказался очень широким в тех жанрах, «права которых на известную грубость признавала даже классическая теория литературы» 175 176. Еще нужны были усилия, чтобы сделать достоянием нормы языкового употребления ту часть слов, которая до этого слабо проникала в книжнописьменную речь. Наиболее значительные достижения в определении судьбы разговорных слов в литературном языке связаны с творческой практикой Пушкина. Опираясь на ре- a^jtbtdTkt художественной дёй1ейьностй свойх ближай^ ших предшественников' и современников и обобщая речевой опыт передовых кругов образованного дворянства, Пушкин со свойственным ему чутьем производит отбор лексики. Он решительно отклоняет то, что воспринималось в этих кругах как устаревшее или резко «грубое», низкое, хотя и могло изредка употребляться в речи отдельных носителей литературного языка, и утверждает новые, начавшие складываться в данный период (а иногда еще До него) нормы употребления разговорных слов, определив тем самым тот слой разговорного пласта, который вошел в русский литературный язык как составная часть. Показательно, в частности, что Пушкин отказывается от значительного массива такой лексики, приводимой в САР3 >2. Так, из слов, помещаемых этими словарями с пометами «просторечное», «простонародное» (их примерно 2000), у Пушкина отмечено только около 450246. Некоторых слов, зафиксированных САР1>2, у Пушкина нет потому, что писателю не потребовались обозначаемые ими реалии или понятия. Преобладающую же часть разговорных лексических элементов, отвергнутых Пушкиным, составляют такие, которые лишены экспрессии или являются дублетными образованиями. Современники поэта и последующие поколения легко замечают тесную связь языка Пушкина с живой разговорной речью, его опору на разговорную речь. В составе слов, употребляемых Пушкиным, преобладают такие, которые закрепляются в литературном языке (в качестве нейтральных средств или разговорных), и единичны слова, которые не сохранились впоследствии. Круг разговорных слов, которые Пушкин вовлекает в свои произведения, довольно широк 177 178. Однако сам по себе широкий доступ разговорных лексических элементов в художественную литературу — явление не новое. Они свободно привлекаются, как говорилось выше, многими предшественниками и современниками Пушкина. И все- таки не случайно Пушкин был назван «полным реформатором языка» (Белинский), хотя известно, что Пушкин «не создавал никакого „нового" языка, он не придумывал новых слов, форм и т. п., вообще совершенно не занимался словотворчеством» 248. Новаторское отношение к языку заключается в изменении условий функционирования языкового материала в художественном произведении. Принципы отбора «простой» лексики в языке Пушкина не остаются неизменными, они эволюционируют. Новые, пушкинские нормы словоупотребления характерны для зрелого периода его творчества. В ранний же период Пушкин во многом следовал уже существующей традиции. В соответствии с традицией ранний Пушкин свободно включает характерные для простой речи слова в дружеские и шутливые послания, эпиграммы, сатирические стихотворения, мадригалы, бытовые сценки и тому подобные «мелочи» (преимущественно лицейской поры), например: ...в Париж... с червонцами полег; Молок не хочет отцепиться; как бледна тень таскался, красоточка, покаместь, хвать (Монах); поутру, ах! (Красавице, которая нюхала табак); шапка на бекрене, хват, коханочка, милая, небось (Козак); удалый хват, головорез (Пирующие студенты); недосуг, увы, в досужный часок, детина, уходить горе, болтать, пропасть вестей, не знаток (Городок); что за греческий содом (Раззевавшись от обедни); и сам попался; как ни верчуся, так и сяк размажет (К Наталье); собутыльник (К Пущину) и мн. др. Однако «тут еще нет и намека на стилистическую борьбу за „простонародность". В зависимости от темы, жанра, экспрессии иногда прорываются в языке Пушкина „низкие", „грубые" выражения из разных стилей дворянского просторечия. Но границы литературного и „внелитера- турного" от этого не смещаются» 249. 179 Разговорные элементы проникают и в некоторые более поздние дружеские послания, а также в сатирические, шутливые и т. п. стихотворения, например, «Телега жизни» (1823), «Второе послание цензору» (1824), «Послание Дельвигу» (1827), «Дорожные жалобы» (1829), «Румяный критик мой...» (1830) и др., что тоже не нарушало “традиции. Не было новаторства и в широком использовании разговорных слов в повестях, драмах, сказках — в речи Персонажей из «простонародья». Отход от традиционных норм словоупотребления намечается в первом крупном произведении поэта — «Руслане и Людмиле», где разговорная лексика используется и в речи героев («В пустыпю кто тебя занес», «Послушай, убирайся прочь», «ага, дрожишь»), и в авторском повествовании («убрались домой», «Сошлись и заварился бой», «Волшебник силится, кряхтит», «Прелестной пленницы искали, Метались, громко призывали», «Домой он с витязем пустился»). Такое словоупотребление считалось неуместным в языке поэмы. Дальнейшей ступенью к свободному, раскованному словоупотреблению явилась поэма «Граф Нулин» (например: «Шла баба через грязный двор», «Себя казать, как чудный зверь, В Петрополь едет он теперь», «И вдруг бедняжку цап-царап», «Пикар кряхтит за чемоданом» и др.), а также «Домик в Коломне», где Пушкин шутливо-полемически отстаивает право художника на употребление разговорных слов в поэтических контекстах. ‘И хотя эти и подобные словоупотребления обратили на себя внимание критики 180, все же светски шутливая направленность повествования в «Руслане и Людмиле», в «Графе Нулине» и «Домике в Коломне», связывая стиль поэм с традициями шутливой поэзии XVIII—начала XIX в., не дают еще основания говорить об утверждении новых принципов употребления разговорной лексики в литературе. Иное дело — вполне «серьезные», подчас опирающиеся на традиции «высокой» поэзии творения зрелого Пушкина, включающие такую лексику. Развитие в творчестве Пушкина реалистических тенденций обусловило обращение к теме быта образованного современника, а отсюда — и к его речевой практике. Переход к реализму означал опору на реальную речь дворянского круга, а нс на некую идеальную норму, как было в «новом слоге». В связи с этим признаются законными литературные права многих собственно разговорных слов. Такие лексемы, являясь составной частью словарного запаса культурного общества, входят в художественный текст как нормативные элементы авторского повествования, что определило судьбу многих из них, обусловив закрепление в составе литературного языка. Хотя многие разговорные слова можно встретить в литературе XVIII в. в разнообразных жанрах, все же они продолжали ощущаться в сознании отдельных носителей литературного языка как слова «просторечные» или «простонародные». Последнее подтверждается не только стилистическими пометами САРг, но и высказываниями современников. Например, известные допушкинской литературе глаголы взмоститься, вскарабкаться еще воспринимаются как стилистически сниженные и включаются в число «простонародных» слов — рядом с такими, как навъютить, взрютить и т. п.181 А. Воейков в отзыве на «Руслана и Людмилу», приводя цитату «Колдун упал— да там и сел» (курсив авт.), замечает: «Выражение слишком низкое» 182. В то же время Пушкин утверждает литературные права «простых» слов. Примерно с третьей главы романа «Евгений Онегин» в языке Пушкина «укрепляются „низкие слова1* — те, которые питали повседневный речевой быт дворянина» 183. Свободное вовлечение в авторское повествование «простых» наименований бытовых деталей и явлений, характерных для разговорной речи, осуществляется поэтом наряду с одновременным сокращением готовых художественных штампов, традиционной поэтической фразеологии и т. п. выразительных средств, обычно привлекавшихся при изображении аналогичных ситуаций. Например, в лирических отступлениях: Я только в скобках замечаю, Что нет презренной клеветы, На чердаке вралем рожденной... Что нет нелепицы такой, Которой бы ваш друг с улыбкой Не повторил стократ ошибкой (гл. 4); в рассуждении об «оплошном враге», который, узнав себя в эпиграмме, «завоет сдуру: это я» (гл. 6). Разговорные элементы совершенно отчетливо проступают в описании душевных переживаний и размышлений Онегина («Кокетства в ней ни капли нет» — гл. 8; «Но, знать, сердечное страданье Уже пришло ему невмочь» — там же), а также в письме героя («Для вас Тащусь повсюду наудачу» — там же). «Простые» слова и выражения пронизывают весь роман. Причем они не снижают стилистической тональности произведения. Язык романа не только литературный, но и «бесконечно поэтичный в своей простоте» 184. В зрелый период творчества «простые» слова (с известным отбором) входят в стихотворные произведения, проникнутые глубоким лиризмом, задушевностью или философскими размышлениями. Это, например, смиренница («О, как милее ты, смиренница моя! О, как мучительно тобою счастлив я» — «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем»); велеть 'запретить, не разрешить’ (с отрицанием не) («И, чтоб не потеснить гуляющих господ, Пускать не велено сюда простой народ» — Мирская власть); былой («Видал он дальные страны, По суше, по морю носился, Во дни былые, дни войны, На Западе, на юге бился» — Вадим; «Он дал бы грады родовые И жизни лучшие часы, Чтоб снова как во дни былые Держать Мазепу за усы» —Полт.); поодаль («Три сосны Стоят — одна поодаль, две другие Друг к дружке близко» — «Вновь я посетил...»)'. Аналогичные слова можно найти также в стихотворениях «Поэт и толпа», «Когда за городом задумчив я брожу», «Зима, Что делать нам в деревне», «Осень», «Зимнее утро» и др. Разговорная лексика органически входит в «высокие» поэтические произведения,'не только не нарушая, но и подчеркивая драматичность и эмоциональность повествования. Иллюстрацией может быть употребление глагола ломить 'теснить, решительно наступать, преодолевая сопротивление’ в тексте «Полтавы»: Ура! мы ломим; гнутся шведы 185. В литературе обращалось уже внимание на то, что раскованность в поэтическом словоупотреблении отличает язык «Медного всадника». Например: «Нева металась, как больной»; она «всю ночь рвалася к морю», «Не одолев их буйной дури», «И спорить стало ей невмочь»; «Нева вздувалась и ревела, ... И вдруг, как зверь остервенись, На город кинулась»; «Насилье, брань, тревога, вой» и др. Необычность такого применения слов, характерных для живой разговорной речи, была сразу же подмечена современниками и частью их воспринята положительно. Таково приводимое В. В. Виноградовым суждение С. Ше- вырева об этой особенности пушкинского языка последней поры: «Пушкин не пренебрегал ни единым словом русским, и умел, часто взявши самое простонародное слово из уст черни, оправлять его так в стихе своем, что оно теряло свою грубость» 186. В качестве примера С. Ше- вырев называет слова буйная дурь и невмочь, «вынутые из уст черни». Тем самым «Пушкин сблизил поэтический «язык богов» с живой русской речью и сделал поэзию общенациональным достоянием. Непреодолимая граница между стихотворным языком и бытовой прозой была стерта» 187. Включение разговорной и бытовой струи в поэтические контексты оказалось весьма важным моментом в развитии языка поэзии. Язык поэтический теперь мог служить средством реалистического изображения действительности. Проникает эта лексика и в художественную прозу Пушкина, находя применение в повестях не только при описании крестьян, но и в речи созданных Пушкиным рассказчиков, повествователей (например, Гринева в «Капитанской дочке», Белкина в «Повестях Белкина» и др.): ...вытянул он пять стаканов (Станц. смотр.); он надеялся выместить убыток на старой купчихе (Гробовщ.); баба здоровенная (Ист. села Горюх.); любил хлебнуть лишнее (Кап. д.); со смеху чуть не валялся (Там же). Такая лексика используется нередко в нейтральном авторском повествовании. Например: Маша остолбенела, смертная бледность покрыла ее лицо (Дубр.) 188; Мертвая старуха сидела, окаменев (Пик. дама); Насилу мог он продраться сквозь их усердную толпу, и взбежал на ветхое крыльцо (Дубр.); Краснорожий старичок... гнуся, начал читать (Кирджали). Итак, ' разговорные лексические единицы, сохраняй свою экспрессию, широко вовлекаются в художественное повествование Пушкина. Функционирование их на правах разговорных, но вполне литературных, нормативных элементов признано в современной научной литературе сущностью преобразования литературного языка в эту эпоху. Употребление названного разряда слов в нейтральной авторской речи со всей очевидностью свидетельствует о том, что складываются новые нормы словоупотребления, что расширяются границы самой литературной нормы. Эти нормы были приняты наиболее передовыми деятелями культуры пушкинской поры. Однако с точки зрения традиционного понимания литературных канонов язык Пушкина мог казаться и действительно казался определенной части журналистов неприемлемым, так как он не укладывался в установившееся ранее представление о литературной норме: «лексика Пушкина поражала современников совершенной пестротой и новизной, создавая впечатление резкого диссонанса на фоне поэтической традиции» 259. Вопрос о границах и принципах включения «простых» лексических элементов в литературные произведения, о функциях «простонародного» языка и нормах его «поэтизации» приобретает в этот период особую остроту, вызывает горячие споры. Наряду с призывами обратиться к «простонародному» языку 260 слышатся возражения против допустимости слов простой речи в ряде поэтических жанров, при описании некоторых героев художественных произведений. И как бы ни были субъективны такие мнения, они отражали представление о норме словоупотребления в данное время. Писателям «карамзинской школы» казались низкими слова бред, взмоститься, враки, вскарабкаться, фу пропасть261, а также выражения на цыпочки, на цыпочках262 и т. п., хотя они употребительны в литературе этой поры, например: Все ходят в ней [России] на цыпочках (Лажечн., Лед. дом). Против употребления таких слов % 259 Томашевский Б. В. Пушкин. Современные проблемы историко- литературного изучения. Л., «Образование», 1925, с. 89. 260 См. об этом выше. 261 Виноградов В. В. Очерки..., с. 211. 262 Виноградов В. В. Язык Пушкина, с. 389. в художественной речи выступали и представители иных литературных кругов. Так, у писателей, отражавших вкусы провинциального дворянства, чиновничества, купечества, «крайние проявления „простонародничанья“ (как, например, в „лапотных" сказках и повестях Даля) вызывают отрицательную оценку, враждебное отношение» 263. Использование разговорных, «простых» слов Пушкиным вызвало самые ожесточенные нападки со стороны таких, например, журналистов, как Н. Надеждин, Н. Полевой, исходивших из традиционного понимания нормы литературного словоупотребления. На Пушкина обрушились обвинения в «нелитератур- ности» уже при выходе из печати его первого крупного произведения — поэмы «Руслан и Людмила». В журнале «Вестник Европы» за подписью Житель бутырской слободы была помещена статья, в которой высказывалось решительное недовольство тем, что Пушкин разрушал «язык богов», включая в поэму (нередко — в авторское повествование) такие слова и выражения: «Всех удавлю (курсив авт.) вас бородою», «Я еду, еду не свищу. А как наеду, не спущу» и др. Автор статьи спрашивает: «Если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: здорово робята\ (курсив авт.) — неужели бы стали таким проказником любоваться?». И далее добавляет: «Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна» 264. Но это были «упреки со стороны крайнего правого крыла „классиков", которые готовы были категорически отрицать просторечные выражения, даже если они „поставлены у места"» 265. В других же отзывах указывались лишь единичные отступления от нормы. Например, А. Воейков относил к низким слово басурман (Сын отеч., 1820, ч. 64, № 36), слово да в выражениях типа «но все легки да слишком малы» (Там же, № 37). Вместе с тем важно, что в других рецензиях разговорная струя в «Руслане и Людмиле» берется под защиту (см., например, Сын отеч., 1820, ч. 63, № 31, с. 229); Карамзин не указывал автору «Руслана и Люд- 189 милы» па ошибки в употреблении лексики, выражая недовольство лишь синтаксисом и композицией (11. к И. И. Дмитриеву, 7 июля 1820 г.). Пушкину, как известно, пришлось защищаться и от нападок на употребление слов хлоп, молвь, топ («Евгений Онегин»), Отстаивая свое право на применение подобных слов в художественном тексте, Пушкин ссылается на сказку о Бове Королевиче и на «Древние русские стихотворения» и доказывает: «Молвь (речь) Ьлово коренное русское. Топ вместо топот столь же употребительно, как и шип вместо шипение (следств. и хлоп вместо хлопание вовсе не противно духу русского языка)» 266. Особенно суровыми были критические высказывания Н. Надеждина (BE, 1829, № 3). Он был крайне возмущен описанием барского двора, открывшегося взору Натальи Павловны (Граф Нулин). Отзыв рецензента был настолько резким, что вызвал ироническую оценку в «Сыне отечества» (1829, ч. 124, № 12): в статье «О чутье критика, живущего на Патриарших прудах» Н. Надеждин сравнивался с Крыловской хавроньей, которая «не приметила богатства никакого Все только лишь навоз да сор». Внимание критики останавливало не только использование народно-разговорных слов в художественных произведениях. Причиной критических нападок явилось и вторжение в «язык богов» «низких» предметов, «простых» наименований, например, «щекотит ноздри копием» (Русл, и Людм.); усы, вставай (Полт.). Они показались Н. Надеждину «низкими, бурлацкими выражениями», очевидно, потому, что их .произносит не традиционный для таких слов ‘ персонаж. Слова «и с диким воплем завизжала» раздражают рецензента тем, что это относится к Марии, дочери Кочубея: «Фай? этак говорят только об обваренной собаке». Выражение «и все тошнит» (в монологе Бориса) возмутило другого критика тем, что оно вложено в уста высокого персонажа истори* ческой трагедии. «Девчонки прыгают заране» в «Евгении Онегине» сочтено нежелательным потому, что так были названы дворянские барышни. Если бы эти слова были применены иначе, они, по всей видимости, не дали бы повода для столь резких высказываний. 190 Несмотря на неодобрительные отклики некоторых журналов пушкинские принципы употребления разговорной и бытовой лексики в литературе все более и более утверждались. Наличие рассмотренных и других аналогичных слов в произведениях гениального писателя оказало воздействие на их судьбу в русском литературном языке. Силою своего литературного авторитета Пушкин узаконил, закрепил возможность использования таких слов в литературном, языке на правах нейтральных элементов или как стилистически окрашенных средств. В пушкинский период и прежде всего в творчестве Пушкина углубляется процесс дифференциации в кругу разговорной лексики. В связи с этим одновременно с освоением значительного ее массива наблюдается обособление некоторых слов в стилистически ограниченных контекстах, например: умора (П. к Н. Н. Пушкиной), дота- щитъ, растаращитъ («То-то друг мой растаращит Сладострастный свой глазок» —