Неоспоримое достоинство творчества писателей составляет их вовлеченность (она весьма многопланова) в жизнь больших социумов, и прежде всего народов, к которым они (писатели) принадлежат, т. е. «выходы» литературы за рамки собственно художественной среды. Подобная вовлеченность (причастность) и обозначается словом «народность». Это понятие в применении к искусству и литературе ныне, к сожалению, не в почете, можно сказать, не в моде. Больше того, оно нередко третируется с помощью одиозного ярлыка «популизм». Бытует представление (легко опровергаемое множеством фактов), согласно которому общечеловеческие ценности вненациональны и не имеют отношения к жизни народов. Национальное же и народное при этом понимаются как сфера узости и ограниченности, которые для человечества небезопасны. Так, И. П. Смирнов утверждает, что народ — это «негативная общность», которая будто бы не участвует в культурном творчестве, составляя «неисторическую часть нации» и противостоит креативности (творческим свершениям), право на которую имеют лишь элиты371. В подобных суждениях дают о себе знать отголоски денационализирующего интернационализма, влиятельного в 1910—1920-е годы. Подобного рода тенденциозно-третирующие суждения о народности имеют серьезные объективные причины. Слово это неоднократно компрометировалось вульгаризацией его значения, его государственным оказениванием. Вспомним формулы «православие, самодержавие, народность» (С. С. Уваров в эпоху Николая I) и «классовость, партийность, народность» в сталинские и послесталинские времена, звучавшие устрашающим императивом. Но это были искажения смысла данного слова, одного из опорных в художественном сознании XIX—XX веков. И понятие народности, конечно же, ныне нуждается в самом пристальном и бережно уважительном внимании искусствоведов и литературоведов. Слово «народность» (нем. аналог — Volktiimlichkeit), обладающее достаточной смысловой определенностью, вместе с тем семантически многопланово, а потому сопротивляется дефинициям. Причастность писателя жизни нации и ее культуре проявляется по-разному. Здесь значимы и укорененность в отечественных традициях, и родство миропонимания народному менталитету, и пристальный интерес к современной участи широких слоев общества, и широкая опора на богатства национального языка, и уважительное внимание к истории своего народа и государства, и (далеко не в последнюю очередь) стремление создавать произведения, которые были бы понятны и сродны людям, удаленным от литературно-художественной среды, то есть обращенность творчества к широким общественным слоям. Понятие народности имеет богатую историю в культурологии и эстетике начиная со второй половины XVIII века. Пальма первенства здесь принадлежит немецкому философу, историку и теоретику искусства И. Г. Гердеру, который противостоял эстетике классицизма, ориентированной на античные, то есть чужие, образцы и тем самым предварял романтизм. Подчеркивая различия в органическом строении жизни и сознания народов, он утверждал, что «литература должна быть народной», и первоосновой поэтического творчества считал народные песни, которые побуждают душу человека «влиться в общий хор»372. Словесно-художественное воплощение народных мифов и верований, черт традиционного быта считали первостепенно важным многие немецкие романтики, в особенности гейдельбергские. Здесь, по словам В. М. Жирмунского, восходящая к классицизму диада «личность — человечество (миропорядок)», смысл которой космополитичен, сменяется триадой, в которую как посредующее звено между индивидуальным и универсальным входят «национальное сознание» и «своеобразные формы коллективной жизни отдельных народов»' . К месту вспомнить и созданный в русле романтической культурологии и эстетики трактат Я. Гримма «Немецкая мифология». Понятие народности оказалось весьма актуальным для русских писателей и критиков начала XIX века, причастных романтизму. А. С. Пушкин в статье «Народность в литературе» (середина 1820-х годов), отметив, что «народность в писателе есть достоинство», характеризовал ее так: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу». В подобном роде высказывались О. Сомов (книга 1823 года «О романтической поэзии», опорная формула которой — «народность и местность»), П. А. Вяземский, В. К. Кюхельбекер, а также Н. В. Гоголь. Главное же, в эту пору был создан ряд произведений, отмеченных пристальным вниманием к отечественной истории, национальному фольклору и быту, широким использованием народной речи, свободной от риторической «сделанности», воссозданием жизни разных слоев русского общества. К понятию народности в литературе и искусстве настойчиво обращались русские философы, художники слова, литературные критики и последующих десятилетий. В. Г. Белинский считал народными произведения, которые обрели большую значимость для общества, а в конечном счете — для народа. Хрестоматийно известно его суждение о «Евгении Онегине» как о в высшей степени народном произведении и акте самосознания русского общества. Народно в творчестве писателя, полагал он, то, что содействует движению страны вперед, ее развитию (об этом — в знаменитом письме Н. В. Гоголю 1847 года). Н. А. Добролюбов в статье «О степени участия народности в развитии русской литературы» говорил о народности как о выражении в литературе общих интересов народа и как о приближении писателя к народной точке зрения. Как укорененность писателей в народной традиции (верования, быт, веками устоявшиеся мироотношение и строй души) понимал народность А. С. Хомяков. По его словам, содержащим некоторое преувеличение, но совершенно справедливым по отношению к целому ряду эпох, включая времена архаические, «везде и во все времена искусства были народными». И еще: «...духовная сила народа творит в художнике»373 374. Понятие народности заняло едва ли не центральное место в литературно-критических и историко-литературных трудах Ап. Григорьева. В 1861 году написан четырехчастный цикл статей «Развитие народности в нашей литературе со смерти Пушкина» (первая из них — «Народность в литературе»), где Григорьев, перекликаясь с Хомяковым, связывает народность прежде всего с наследованием отечественных традиций, говорит о ценностях предания, семейного начала, родного быта, восходящего к допетровской старине. Критик отвергает ориентацию литературы на чужие образцы и всяческие программы рациональной переделки органически сложившихся жизненных форм. Сходные мысли выразил один из крупнейших русских литературоведов XX века В. М. Жирмунский. Ратуя в статье «Преодолевшие символизм» (1916) за «новый реализм», он выражал надежду, что русская поэзия будет основываться «на твердом и незыблемом религиозном чувстве», что она станет «общенародной, национальной, что она включит в себя все разнообразие сил, дремлющих в народе... что она будет вскормлена всей Россией, ее историческими преданиями и ее идеальными целями»375. Программные формулы, которые мы привели, мировоззренчески разнонаправлены, в них явственно сказались серьезнейшие расхождения между «западнической» — европоцентристско мыслящей и «славянофильской» — почвеннически настроенной русской интеллигенцией. Вместе с тем выдвигавшиеся положения относительно народности в литературе (ныне, с большой исторической дистанции это явственно просматривается) являются скорее взаимодополняющими, нежели антагонистичными: и Белинский с Добролюбовым, и Хомяков с Григорьевым ратовали за литературу, неразрывными узами связанную с национальной жизнью, с ее ценностями и противоречиями, тревогами и заботами. И все они сопрягали народность с этически ориентированным мироотношением писателей, с личностным началом, а также реалистическими установками творчества. То, что черты народности запечатлены в русской литературе XIX века многопланово и ярко, представляется самоочевидным. Нет смысла доказывать это, обращаясь к фактам: последним нет числа. Народность (прямо или косвенно) наличествует едва ли не во всех национальных литературах. Она ярко выражена в творчестве ряда западноевропейских писателей (Р. Бёрнс, поэты «озерной школы», П. Беранже, Г. Лорка, Г. Маркес, У. Фолкнер). Но с наибольшей полнотой и открытостью она явлена в России XIX века, что, по-видимому, объясняется сложностью и даже кризисностью «послепетровских» времен: творчески одаренные и патриотически настроенные представители общества напряженно искали пути синтезирования национально-почвенных начал с активизировавшимся влиянием Запада. В русском искусстве и литературе XX века начала народности заметно потеснились, но совсем не из-за того, что социально-куль- турные коллизии, волновавшие классиков XIX столетия, утратили свою остроту (произошло, как известно, нечто противоположное). Причина «отступления» от идей Гердера и романтиков, Белинского и Ап. Григорьева были иными и — достаточно вескими. Это и характерная для модернистских направлений и школ тяга к эстетизму (у нас — увлечение Ш. Бодлером, Ст. Малларме, Ф. Ницше), и нередко присущая писателям кружковость, изолированность от большого мира, и сосредоточенность скорее на бытийных универсалиях и экзистенциях индивида, нежели на связях людей с социальнокультурным окружением. Уводила от идеи народности также и денационализирующая (глобалистская) идеология, набирающая силу ныне, и (быть может, самое главное) утрата великим множеством людей духовной оседлости, чему способствовали социальные революции, мировые войны, тоталитарные режимы, а также беспрецедентное сосредоточение человеческих масс в больших городах (мегаполисах), из-за чего ослаблялись живые связи людей с соотечественниками и с природой. Тем не менее начала народности (подспудно, а порой открыто, даже «программно») присутствовали в творчестве ряда писателей истекшего столетия. В ряду крупнейших поэтов Серебряного века поистине народны А. А. Блок, А. А. Ахматова, М. И. Цветаева, С. А. Есенин. К месту назвать также Н. А. Клюева, С. А. Клычкова, а обратившись к более поздним временам — М. А. Шолохова, А. П. Платонова, М. М. Пришвина, А. Т. Твардовского. В последнее десятилетие начала народности явственны в творчестве А. И. Солженицына, В. П. Астафьева, В. М. Шукшина, В. И. Белова, В. Г. Распутина, Е. И. Носова. Из числа поэтов послевоенной поры вспомним А. В. Жигулина, Н. И. Тряпкина, Н. М. Рубцова. Этими писателями XX в. активно наследуется та традиция литературной классики предшествующего столетия, о которой шла речь: налицо органический сплав активной этической (во многих случаях гражданско-этической) ориентации, народности, реализма. Как ни ответственна роль народности в составе искусства и литературы Нового времени (особенно — XIX и XX столетий), ее не следует и переоценивать, тем более — возводить в абсолют, как некое универсальное, всеохватывающее свойство художественной деятельности, как единственно возможный для писателей путь. В области литературы, не отмеченной (или слабо отмеченной) народным началом, имели и имеют место высочайшие творческие взлеты. Свидетельство тому —и классицизм (французский и русский), и «легкая поэзия» рубежа XVIII—XIX веков, и так называемое «чистое искусство» середины XIX столетия, и творчество французских поэтов рубежа XIX—XX веков, именуемых «проклятыми», и лирика таких поэтов Серебряного века, как В. Я. Брюсов, К. Д. Бальмонт, Вяч. Иванов, и произведения мистериального характера (от лермонтовского «Демона» до сартровских «Мух»), и «театр абсурда», и склонные к пантрагизму Т. С. Элиот и Ф. Кафка, и, наконец, такие крупные фигуры близкого нам времени, как В. В. Набоков и И. А. Бродский. У большинства названных авторов доминировали установки элитарные, которые, как видно, для создания произведений подлинно художественных и имеющих неоспоримую культурную значимость не менее благоприятны, чем прямая причастность писателей началам народности. Поэтому правомерно говорить не о народности литературы как таковой (императивно-догматическая формула советских времен, упрочившаяся в 1930-е годы), а о народности в литературе. Художественная словесность, отмеченная народностью, принадлежит (подобно лучшим творениям элитарной ориентации) литературному «верху», и это принципиально отличает ее от массовой (литературного «низа»). Произведения, причастные народности, обогащают публику эстетически и духовно, стимулируя при этом национальное согласие и единение. Популярность литературных произведений и их народность — явления разные, но в ряде случаев они могут совмещаться и даже совпадать. Яркие примеры тому — сказки А. С. Пушкина, а из литературы близкого нам времени — поэма А. Т. Твардовского «Василий Теркин», восторженно оцененная и широкой читающей публикой (особенно — военного поколения), и таким изысканным знатоком словесного искусства, как И. А. Бунин. Справедливы слова М. М. Пришвина: «...когда к доброй оценке (литературного произведения.— В. X.)... высокого ценителя присоединяется восторг простеца — тогда почти безошибочно можно сказать, что создана подлинная вещь»1. 1 Пришвин М. М. Дневники. 1926—1927. М., 2003. С. 8. В 1920-е годы о народных основах культуры и искусства говорили В. И. Вернадский и П. П. Муратов (см.: Вернадский В. И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С. 397—400; Муратов П. П. Искусство и народ//Муратов П. П. Ночные мысли. Эссе. Очерки. Статьи. 1923—1934. М„ 2000).