Ярко проявляющееся социальное начало прозы Л. Улицкой позволяет относить ее творчество к разным направлениям, говорит о ее связях с «жесткой прозой» или с «новой волной», хотя по проблематике она близка к «женской» прозе. Немецкий исследователь Б. Тесмер полагает, что Л. Улицкую «скорее можно считать одним из наиболее традиционных авторов современной русской беллетристики, хотя ей не чужды новые художественные структуры». К литературе Л. Улицкая обратилась не сразу. В соответствии с семейной традицией она закончила биофак МГУ, затем работала в Институте общей генетики (1968-1970), занималась научной работой, писала статьи. Оставшись без работы, вела домашнее хозяйство, когда дети подросли, стала завлитом Еврейского музыкального театра (1979-1982). Свой драматургический опыт Л. Улицкая считает необычайно важным, именно в пьесах она научилась особым образом организовывать текстовое пространство, «закрывать занавес» в нужный момент. Среди ее пьес как оригинальные сочинения, так и переработки («Кармен, Хосе и Смерть», «Мой внук Вениамин» (1988), «Куда несет меня лиса», «Лотос небесный». Она также написала сценарии к фильмам «Сестричка Либерти» (поставлен В. Грамматиковым), «Женщина для всех», «Русское варенье». По роману «Казус Кукоцкого» снят одноименный 8-серийный телефильм, спектакль по повести «Сонечка» поставлен в МХТ. Кроме пьес и киносценариев, Л. Улицкая писала стихи, но лишь одно стихотворение вошло в роман «Медея и ее дети». Она начинает как автор рассказов для детей, позже объединенных в сборник «Сто пуговиц» (1983) . Позже она вернется к творчеству для детей, напишет сборник «Истории про зверей и людей», проиллюстрированный художницей С. Филипповой. Рассказы Л. Улицкой регулярно появляются на страницах журналов, чаще всего в «Новом мире», где опубликованы ее основные произведения. Творческий путь Л. Улицкой традиционен – от небольшой формы к более крупной. В 1989 г. она пишет первый рассказ из цикла «Бедные родственники». Позже он станет основой сборника, вышедшего в 1994 г. Следующим появился цикл «Девочки». Цикл «Новые рассказы» пока не сформирован: некоторые рассказы печатались отдельно и в составе цикла «Пиковая дама». Цикл «Люди нашего царя» (2005) был удостоен приза зрительских симпатий в формате премии «Большая книга» в 2006 г. Признание творчества Л. Улицкой выразилось в включении ее в списки номинантов «Русского Букера», которого она удостоится в 2001 г. за роман «Казус Кукоцкого». Роман «Медея и ее дети» был отмечен французской международной премией «Prix Medicis Etranger» (Премии Медичи за лучшую иностранную книгу) в 1996 г. Среди других наград: французский орден литературы и искусства, премии Д. Адсерби (Италия, 1999), XVII Московской международной книжной выставки-ярмарки «Венец» (2006), премии «Большая книга» (2007), премии Грин-цане Кавур (Италия, 2008). Роман «Искренне Ваш Шурик» удостоен премии китайских книгоиздателей как лучший зарубежный роман 2005 г. «Взрослая» проза Л. Улицкой стала популярной за рубежом: ее книги выходили в парижском издательстве «Gallimard», а также в США и Израиле, переведены на 25 языков, включая китайский. Широкую известность Л. Улицкой приносит повесть «Сонечка» (1992), за которой практически сразу следует другая – «Дочь Бухары» (1994). Жанровая специфика сочинений Л. Улицкой зависит от широты обобщений, постановки круга вопросов. В повести автор идет от частных конфликтов к более пространным, социальным; рассказы конкретны и локальны, посвящены частным вопросам. Общим свойством ее текстов является изображение индивидуальной судьбы. Центральными персонажами почти всех произведений, за исключением романов «Казус Кукоцкого» и «Даниэль Штайн, переводчик» писательница делает женщину или молоденькую девушку. Она отходит от канонов советской литературы и восстанавливает традицию изображения «маленького человека» как носителя гуманитарных идеалов. Роман «Медея и ее дети» (1996) вызывает неоднозначную реакцию критики и читателей. Не всем показался удачным сюжет произведения, насыщенный повторяющимися мотивами (главный из них – мотив преступления и наказания). Мифо-поэтическая составляющая является характерологической особенностью прозы Л. Улицкой, для которой важны подтекст, внутренний смысл. О неоднозначности и насыщенности содержания говорят и названия появившихся позднее произведений. Так, роман «Казус Кукоцкого» был опубликован в журнале «Новый мир» под названием «Путешествие в седьмую сторону света» (2000, № 8-9). Писательница неоднократно признавалась, что многие темы уже избирались ее предшественниками, но ее задача состоит в том, чтобы представить только свой взгляд на заявленную в произведении проблему (мотив преступления и наказания рассматривается в «Медее», без вины виноватые появляются в «Казусе Кукоцкого» и в некоторых рассказах). Она отмечает: «Мои темы не возникают и не исчезают. Я с ними живу». Или: «.Прошлое вообще от меня не совсем уходит, продолжает существовать». Внимание к прошлому также предопределило широкое использование мифологем, построение текста на авторском мифе. Создавая собственную картину мира, Л. Улицкая своеобразно выстраивает сюжет: он возникает словно исподволь, вырисовывается из непосредственных наблюдений. В одном из интервью писательница объяснила подобную манеру изображения: «Жизнь полна сюжетов – простых, иногда до пошлости, и очень заковыристых. Сюжетов – как голодных котов на помойке. И все они давно записаны. Новый сюжет – страшно редкое литературное событие. Меня же гораздо больше увлекает построение характеров». Л. Улицкой не свойствен такой ярко выраженный автобиографизм, как, например, Т. Толстой, хотя в некоторых произведениях можно обнаружить отдельные факты жизни писательницы. Л. Улицкая отмечала, что ее рассказы – это скорее «фантазии на тему, чем пережитые события». Автор чаще передает героям не факты собственной жизни, а свои мысли, настроения, философские наблюдения. В ее произведениях доминирует описание повседневной реальности, где люди сходятся и расходятся, живут и умирают. Пройдя через любовь, измену, предательство, они открывают для себя мир чувств и страстей. Ее интерес к взаимоотношениям героев, их личным судьбам приводит к усложнению сюжета разнообразными вставными новеллами и историями. На вопрос об отнесенности своей прозы к «женской» Л. Улицкая ответила: «Моя основная сфера частная жизнь, некоторая часть – писательство, но никак не культурология». Она считает, что занимается, по сути дела, прикладной антропологией, только в романной форме. В частности, ее интересуют даже сны, помогающие запечатлеть события, происходящие между двумя мирами: «Пока ее тряс озноб и мучила жажда, ей снился один и тот же повторяющийся сон, как будто она встает с постели, идет на кухню и пытается зачерпнуть из ведра, в котором воды на самом дне, и кружка только шкрябает по жести, а вода не набирается. » («Сонечка»). В мире сна или промежуточного состояния достигается то, чего не удалось достичь в предыдущей жизни, прежде всего гармонии в личной жизни («Зверь», «Казус Кукоцкого»). Иногда сны классифицируются: «Им снились обычные воскресные сны, послеобеденные сны, счастливейшие восемь лет, которые они прожили втроем.» («Сонечка») Обозначим доминантные особенности рассказов Л. Улицкой. Их действие в основном происходит в послевоенное время. Изредка вводятся реалии начала XX в.: «Когда они учились в одном классе гимназии, ходили в одинаковых серо-голубых форменных платьях, пошитых у лучшего в Калуге портного, носили на пышных грудях одинаковые гимназические значки «КЖГС», означавшие «калужскую женскую гимназию Саловой» («Медея и ее дети»). Автор полагает, что существует не только дух времени, но и его вкус, и запах, и музыка: «Платье Яси громко и шелково шуршало, а тяжелые русые волосы были цельными, словно отлитыми из светлой смолы, и лежали на плечах как подрубленные, точно как у Марины Влади в знаменитом в тот год фильме «Колдунья» («Медея и ее дети»). Время обозначено с помощью детали (картина появилась в СССР в 1959 г., после показа на Первом Московском кинофестивале). Из подробностей создается и образ поколения определенного времени: «Все дети мелкие, недокормленные, толстяков нет. Про нарушения обмена веществ стало известно позже, в более сытые бескарточные времена». Иногда прошлое описывается с ностальгирующей интонацией, используются архетипические образы сада, рая: «Теперь она, как Ева из изгнания, смотрела в сторону своего прошлого, и все ей там казалось прекрасным» («Зверь»). Объединению рассказов в циклы способствует также организация пространства. Действие происходит в замкнутом топосе, мир героев ограничен, они редко выходят за пределы своей территории. Л. Улицкая всегда тщательно, используя разные типы деталей, описывает место действия: «Кончились последние остатки провинциальной Москвы с немощеными дворами, бельевыми веревками, натянутыми между старых тополей, и пышными палисадами с бамбуками и золотыми шарами.» («Сонечка»). По этим подобным подробностям легко установить время действия как природное, так и историческое. Позже героиня выходит из локального, домашнего пространства в более широкое, чаще всего городское, которое описывается не менее подробно, чем мир детства. Особую повествовательную интонацию создает инверсия, переводящая план настоящего в прошлое, расширяя место действия. Вместе с тем у читателя создается ощущение удаленности подобных событий во времени, они воспринимаются как ирреальные, фантастические. Такое впечатление усиливается использованием традиционных формул, устойчивых выражений и инверсии: «в более сытые бескарточные времена», «так вертелась она с пяти утра до поздней ночи и жила не хуже других». Стремясь к обобщениям, автор вводит эпическое и даже мифологическое время (помимо бытового, биографического и природного). Аналогичную функцию выполняют и временные наречия: «потом», «как только» и форма прошедшего времени глагола «быть»: «Потом настали новые времена. Казалось даже, что именно с Котяшкиной деревни они и начинались»; «.Для слов были отведены другие часы и другие годы». Конкретное личное время постоянно переходит в эпическое, вечное, поэтому герой часто существует не только в повседневном пространстве, но и в снах: «Во сне она легко, как в соседнюю комнату, входила в прошлое и легко двигалась в нем, счастливо дыша одним воздухом со своим сыном» («Медея и ее дети»). Наиболее подробно автором описано событийное настоящее: «Дома, за обедом, Матиас выпивал воскресные полбутылки водки» («Счастливые»). Читатель узнает, что делают его герои, какие события происходят в их жизни: «Вот вчера я была у Берты. Она хочет Матиасу пальто купить, а он не дается» («Счастливые»). Подобные случаи, разговоры, сплетни (автор называет их «житейским вздором») встречаются в ранних рассказах, затем повторяются, поскольку по законам организации цикла в них действуют одни и те же герои, только новые истории дополняются новыми событиями. Предметный мир остается неизменным, в нем доминируют изображения «чашки» и «сумки». Так в романе появляется «брюхастая сумка» Медеи, в дальнейшем описание уточняется: «Перекинула через плечо старую татарскую сумку, в которой лежал ее дорожный припас и купальник». Предметы превращаются в атрибутивные признаки героев и среды, становясь частью характеристики – героиня (Генеле) получает прозвище «сумочница», а сам предмет проживает не менее сложную жизнь, чем ее хозяйка, когда-то обучавшаяся на врача в Швейцарии, а затем ведущая одинокую нищенскую жизнь: «С годами она сначала темнела, стала почти черной, а потом вместе с хозяйкой начала седеть и приобрела неописуемо изысканный желтовато-серый цвет. Сумка эта несколько раз входила в моду и выходила из нее». Обычно автором используются обобщенные характеристики: чиненная Матиасом, «доисторическая» «с большим черепаховым замком на устах». Встречаются и драгоценные авоськи. Семантика слова обыгрывается, усиливается определениями. Слова «сумка» и «чашка» становятся опорными, вокруг них постепенно складываются семантические поля, с их помощью происходит перемещение в прошлое: «Бронька поставила на стол синие кобальтовые чашки с густым золотом внутри. Знакомые, знакомые чашки. Ирочка очень отчетливо вдруг увидела, как молодая Симка с синей чашкой в руках сидит перед жесткой белизной их семейного стола.» («Бронька»). Мир вещей одушевляется, а люди начинают походить на неодушевленные предметы: «С годами Матиас делался все приземистее и все более походил на шкаф красного дерева; его рыжая масть угадывалась по темно-розовому лицу и бурым веснушкам на руках» («Счастливые»). История овеществляется, ключевым становится слово «мир», обозначающее знаки времени. В обозначенном пространстве и разворачиваются судьбы героев. Одни описываются подробно, переходят в другие рассказы (повествование о судьбе Колывановой, вышедшей замуж за шведа). Сюжетный настрой рассказа не позволяет предположить счастливый конец, но необычность ситуации делает его возможной. Похожая история описана в рассказе В. Токаревой «Happy end», написанном примерно в то же время. Обычно рассказы выстраиваются на противопоставлении. Название («Бедные родственники») формирует интригу (ожидание счастливого конца, обернувшееся крушением иллюзий), раскрывает образы героев («Бедная счастливая Колыванова»). Способы описания действующих лиц разнообразны. Первоначальное определение дополняется, встречаются развернутые и сжатые характеристики – простодушная нахалка, «тряпку в жилистых руках она держала с нежностью и твердостью профессионала». На контрасте персонажей, наделенных постоянными признаками, выстраивается основная сюжетная линия. Одним из средств создания образа становится ирония, с помощью которой передается авторское отношение: «.Не должно было быть у этой маленькой бывшей потаскушки, посмешища всего двора, таких сложных чувств, глубоких переживаний. Это нарушало представления о жизни, которые были у Ирины Михайловны тверды и плотны...» С помощью иронии создается и топос, место действия, его атрибутивным признаком могут стать наглые козы, «блуждающие по улицам будущей столицы космонавтики». Введение несобственно-прямой речи позволяет усилить голос героя. Имена или прозвища героев часто выносятся в заголовки («Дочь Бухары», «Лялин дом», «Орловы – Соколовы», «Пиковая Дама»). С помощью названий писательница предлагает разгадать будущую судьбу героев. Сюжетная основа практически всех произведений романной формы одинакова и основывается на любовной коллизии. Повесть «Сонечка» развивается как рассказ о счастливой любви. «Ей страстно хотелось нормального человеческого дома, с водопроводным краном на кухне, с отдельной комнатой для дочери, с мастерской для мужа, с котлетами, компотами, с белыми крахмальными простынями, не сшитыми из трех неравных кусков» – так описывает автор «великую цель» своей героини. Повествование развертывается как последовательный рассказ о жизни героини, о превращении возвышенной девицы в довольно практичную хозяйку, а затем в толстую усатую старуху. Все состояния подробно описываются и констатируются автором. Первая часть жизни персонажа, до двадцати семи лет, сопровождается «бесконечным чтением». Вначале дается опосредованная характеристика одним из героев, старшим братом Ефимом: «От бесконечного чтения у Сонечки зад принял форму стула, а нос – форму груши». За характеристикой действующего лица следует авторская характеристика, в ней также соединяются разные точки зрения: «Сострадательная старшая сестра, давно замужняя, великодушно говорила что-то о красоте ее глаз. Но глаза были самые обыкновенные, небольшие, карие». Вторая часть жизни героини связана с ее счастливым замужеством. Лейтмотивом можно считать слова самой героини: «Господи, Господи, за что же мне все это.» И наконец, следует финальный аккорд: «Толстая усатая старуха Софья Иосифовна. вечерами, надев на грушевидный нос легкие швейцарские очки, уходит с головой в сладкие глубины, в темные аллеи, в вешние воды». Характеристика выстроена на определениях нейтрального («толстая усатая старуха») и аллюзивного («в сладкие глубины, в темные аллеи, в вешние воды») характера. Обычно автор использует или прямую цитату, или центонную полистилистику (рассеянное разноречие). Особенности построения временной системы определяются разделением повествования на плоскости. Внешний план организуется историческими событиями: упоминается война, эвакуация, возвращение в столицу. Он в основном связан с событиями мира героя. Автор замечает, что он «пионер художественного направления, изо всех сил расцветающего теперь в Европе». Вернувшийся на родину легендарный художник оказывается в лагере, но считает себя счастливейшим из неудачников, отсидевшим «ничтожный пятилетний срок» и работающим «теперь условно художником в управлении». Последняя ипостась героя обозначена как «блаженный возлюбленный». Автор описывает это состояние следующим образом: сначала происходящие «ночные беседы с женой оказывались волшебным механизмом очищения прошлого», потом наступает период счастья с девочкой – «рядом с ним будет эта молодая красота, нежная, тонкая и равная ему по исключительности и незаурядности». Хотя автор чаще перечисляет события, чем анализирует и исследует их, из разнообразных упоминаний деятельности героя складывается сложное и противоречивое время: «Тяжко молчавшая много лет страна заговорила, но этот вольный разговор велся при закрытых дверях, страх еще стоял за спиной». В виде реплик появляются оценки и характеристики: «Это было хорошее ателье, окнами на стадион «Динамо», ничуть не хуже того последнего парижского, мансарды на улице Гей-Люссак, с видом на Люксембургский сад». В ряде случаев прошлое характеризуется резко отрицательно: «Ее живот был располосован грубыми советскими швами, оставшимися после кесарева сечения». Героиня замкнута в своих бытовых проблемах, образующих внутренний план, они конкретны и предопределены течением повседневности. Только в конце автор приходит к обобщениям: «Бог послал Сонечке долгую жизнь в лихоборской квартире, долгую и одинокую». Конспективно излагая некоторые события из жизни основных героев и сосредоточиваясь на том времени, когда они были вместе, Л. Улицкая раздвигает повествование с помощью вставных историй (эпилог о судьбе дочери героини и любовнице ее мужа), лирических отступлений: «Много лет спустя Роберт Викторович не раз удивлялся неразборчивой памятливости жены, сложившей на потаенное дно весь ворох чисел, часов, деталей». Используя инверсию и чаще всего нейтральную или книжную лексику, добавляя слова из разговорной речи, Л. Улицкая создает особую интонацию, напоминающую сказ: «Властная прихоть судьбы, некогда определившая Сонечку в жены Роберту Викторовичу, настигла и Таню.» Налицо мифологизация: Роберт Викторович воспринимает своих жен как традиционный эпический супруг, полагающий, что женщина – хранительница семейного очага. Поэтому они и занимаются в хозяйстве каждая своей функцией. В романе «Медея и ее дети» повествование выстраивается уже из множества сюжетных линий. В центре располагаются два любовных треугольника, зеркально отражающихся друг в друге. Сама Л. Улицкая так определила жанр и содержание своей книги: «Роман «Медея и ее дети» – семейная хроника. История Медеи и ее сестры Александры, соблазнившей мужа Медеи и родившей от него дочку Нику, повторяется в следующем поколении, когда Ника и ее племянница Маша влюбляются в одного и того же мужчину, что в результате приводит Машу к само убийству». Заявленный в названии через мифологическое имя героини сюжет «Медеи» своеобразно интерпретируется автором. Это не только история преступления и наказания, но прежде всего история роковой страсти, за которую человек рано или поздно расплачивается. Она раскрывается через историю конкретного человека – Маши, живущей с осознанием собственной вины. Медея тоже проходит своеобразный путь очищения. Лейтмотивом становятся слова: «Она верующий человек, другая над ней власть». Путешествие Медеи к родным в Ташкент воспринимается как искупление лежащих на ней грехов предков. Центральная линия Медеи определяет общее движение сюжета, в нее вливаются остальные. В конце романа на похороны Маши собираются все представители рода, повествование завершается, линии сходятся. Писательница сообщает: «Семья Синопли была представлена всеми своими ветвями – ташкентской, тбилисской, вильнюсской, сибирской». Об этих людях с той или иной степенью подробности и рассказывается в романе. Одни обрисованы подробно, и тогда каждая глава открывается новой историей (рассказ о Елене Степанян, матери Георгия, жене брата Медеи). Другие появляются во вставных, вне-сюжетных историях, в письмах (о встрече Медеи с потомком татар, выселенных из Алушты после войны), воспоминаниях героини. Центром сюжетного движения становится судьба личности в сложных и трагических событиях истории. Поэтому датировка проводится не по конкретным событиям, а по фактам из жизни героев (даты смерти Харлампия, родоначальника семьи; рождения самой Медеи). Снова появляются знаки времени, предметные детали: «Медея надела купальник. Это была смелая новинка парижской моды двадцать четвертого года, привезенная Медее одной литературной знаменитостью тех лет. Сооружение было совсем уже потерявшегося цвета, с короткими рукавчиками и вроде как с юбочкой.» Такими знаками становятся запахи («смолистый запах», «пахли они вкусней любой еды» – о лыжных палках), звуки («Все звезды мира смотрят на него сверху живыми и любопытствующими глазами, и тихий перезвон покрывает небо складчатым плащом»), состояния природы («Зимой здесь было холодней, в теплое время – жарче; ветры в этом, казалось бы, укрытом месте крутились с бешеной силой.»). Эпическое время становится главным, движущим повествование. Оно создается с помощью интонации, повторов, последовательного размещения глаголов: «За свою долгую жизнь они к смерти притерпелись, сроднились с ней: научились встречать ее в доме, занавешивая зеркала, тихо и строго жить двое суток при мертвом теле, под бормотанье псалмов, под свистовый лепет свечей.» Обычно встречается свободно текущее, ассоциативное, разветвленное, осложненное вставными историями и авторскими объяснениями-переходами время. Перемещения происходят с помощью традиционных устойчивых конструкций: «как в старые времена», «много переменилось за это время». Настоящее вбирает в себя прошлое (время мифа, библейские времена, историю России). Параллельно оно открыто будущему, в эпилоге сообщается о том, что сын героини издает стихи своей матери, далее следует авторская ремарка: «Стихи ее оценивать я не берусь – они часть моей жизни, потому что последнее лето я тоже провела с моими детьми в Поселке, в доме Медеи». В одном эпизоде сопрягаются несколько времен. Приемы раскрытия образов действующих лиц традиционны: через описание, оценку другими действующими лицами, вставные новеллы (истории), несобственно-прямую речь. Характеристика образуется из определений: «его жена Алдона с мужским лицом и женственной, в парикмахерских локонах, прической» (использован контраст). «Они были одного роста, муж и жена, и если принять во внимание, что Маша в своей семье была самой мелкой, рост Алика никак не относился к числу его достоинств» (ирония); «принадлежал к той породе еврейских мальчиков раннего включения, которые усваивают грамоту из воздуха» (афористичность). Автор не скрывает своего отношения к некоторым героям, доминантной характеристикой «героя-любовника» Бутова становится мир его вещей, к примеру «чемодан – кожаный, со слоеной толстой ручкой, в заграничных наклейках». Первоначальная характеристика дополняется традиционным описанием: «Рослый мужчина с длинными волосами, по-женски схваченными резинкой, в белых, в облипочку, джинсах и розовой майке». Оно сопровождается косвенной оценкой (в примере авторская речь передает и особенности речи героини): «У Ады аж дыханье сперло от нахальства его вида». Встречается и другая оценка: «Георгий смотрел неодобрительно. Парень был ловкий, но не пижон». Косвенно затрагивается семантика имени Бутова: «Валерий», что значит «сильный, здоровый». Она оттеняется повторением оценочного эпитета «уснул здоровым сном». Авторская характеристика часто построена на иронии: «При всем своем броском великолепии он был простенькой дичью: отказывал женщинам редко. Но в руки не давался, предпочитая разовые выступления долгосрочным отношениям». Имясловие имеет для Л. Улицкой особое значение, она отмечает, что носящего родовое имя старшего в роду Синопли мужчину зовут Георгий, что значит «земледелец». Он занимается палеонтологией, лейтмотивом проходит мысль о его возвращении на родину, что в конце концов и происходит. Вторую жену Георгия зовут Нора, возникает невольный аналог с известной героиней Ибсена, разрушающей свой дом. На самом деле, разрушая один дом, героиня выстраивает другой. Семантика жилища обыгрывается в эпилоге, где становится известно, что Георгий, как и хотел, выстроил себе дом «выше Медеиного». Его описание («Летняя кухня очень похожа на Медеину, стоят те же медные кувшины, та же посуда. Нора научилась собирать местные травы, и так же, как в старые времена, со стен свисают пучки подсыхающих трав») подчеркивает, что Нора, рождающая Георгию двух дочек, воспринимается как преемница Медеи. Сохранение родового начала, детородной функции является обязательным качеством героинь Л. Улицкой. Поэтому и возникает устойчивое понятие «Медея и ее дети», даже бухточки на побережье называют Медеиными. Л. Улицкая обыгрывает семантику дома, его символическое значение. Стоящий на самом краю поселка дом Медеи становится не только местом весенне-летнего пребывания («гощения») бесчисленных разнонациональных потомков ее сестер и братьев, но и своего рода «семейной Меккой», местом очищения, а сама Медея приобретает черты доброго гения, охраняющего это место (история отношений с Равилем). С помощью ремарок автор создает оппозицию свой/чужой, расширяя пространство, центром которого является уже не конкретный дом, а то место, где живут персонажи. В каждом образе прослеживается мифологическая составляющая: скажем, девятилетний цикл обновления обозначен в судьбе Маши, дочери Сергея, сына младшей Синопли – Александры. Все ее изменения происходят с определенной регулярностью: в семь лет героиня потеряла родителей, в шестнадцать в первый раз влюбилась, в двадцать пять сошлась с красавцем-обольстителем. Нередки и прямые аллюзии на Библию («Был Самуил сыном вдовы») и европейскую античность. Л. Улицкая создает многоуровневый аллюзивный ряд – от портрета героини с «древнегреческим профилем на фоне беленой стены» до ренессансного осознания мира как театра («тусклая почва этой скромной сценической площадки всемирной истории»). Создавая не только авторские мифы, но и пересказывая некоторые мифологические сюжеты, писательница часто «разыгрывает» повторяющиеся мотивы. Л. Улицкая полагает, что «любовь, измена, ревность, самоубийство на любовной почве – все это вещи такие же древние, как сам человек». Судьба Броньки, героини одноименного рассказа, раскрывается через мотив «непорочного зачатия»: «все сыновья как на подбор, одинаковые, ладненькие и ниоткуда», «и были они ровные, как дети одного отца». В иронической форме тот же мотив обыгрывается в истории Александры, сестры Медеи. Тайна рождения раскрывается опосредованно, через найденное после смерти героя письмо. Организация текстового пространства повести «Веселые похороны» (2001) начинается с названия, построенного на парафразе и контрасте. Его значение раскрывается только в конце, когда на похоронах собравшиеся родственники и друзья слушают последнюю запись главного героя. Лейтмотивом повести можно считать слова молитвы «смертью смерть поправ». Последовательный рассказ о болезни и уходе героя из жизни позволяет провести аналогию с повестью Л. Толстого «Смерть Ивана Ильича» (1886). Только повествование Л. Улицкой более обобщенное, предстоящий уход героя показан и через авторское описание, и через воспоминания, сны, разговоры, несобственно-прямую речь других действующих лиц. В интервью с А. Гостевой писательница отмечает, что не побоялась ввести тему смерти, в некотором роде табуированную для западной литературы и открытую для русской культуры в связи с тем, что «смерть – одна из важнейших точек каждой жизни». Местом действия повести становится Нью-Йорк, русская диаспора, поскольку эмиграция – «такое место, где все обостряется: характер, болезни, отношения». Введены и некоторые факты из жизни автора: «История Алика – история моей жизни. Даже не одна, а несколько. И она могла происходить в России. Очень похоже, но все-таки по-другому». «Инакость» жизни в эмиграции заключается для Л. Улицкой в том, что там возникают необычные коллизии и состояния, которые она увлеченно исследует. Вначале все происходящее воспринимается «как маленький сумасшедший дом». Вокруг героя закручивается множество историй, причем сюжетно их ничто не объединяет. Используя принцип эссеистической организации, писательница сводит романное начало к минимуму. Рассказы просто разворачиваются один за другим. Чтобы читатель не утратил интереса к происходящему, Л. Улицкая использует элемент тайны (загадку дочери художника Ани), которая разрешается только в самом конце. Портретная характеристика персонажей строится на их несоответствии окружающему миру, которое автор подчеркивает с помощью эпитетов: «Маленькая, редкой толщины тетка, заботливо поставив между колен раздутую хозяйственную сумку, с пыхтеньем усаживалась в низкое кресло. Была она вся малиновая, дымящаяся, и казалось, щеки ее отливали самоварным сиянием». Первоначальное определение «малиновая, дымящаяся» усиливается: «А Марья Игнатьевна взялась за чайник. Она была единственным человеком, который мог пить чай в такую жару, и не американский, ледяной, а русский, горячий, с сахаром и вареньем». Роман «Казус Кукоцкого» также собирается из историй персонажей, но все они связаны с главным героем, врачом Кукоцким. Его фамилия символична, она вызывает ассоциации со знаменитым хирургом С.И. Спасокукоцким (1870-1943). Подчеркивая, что герой, носящий такую фамилию, никем, кроме врача, быть не может, автор наделяет его своеобразным мистическим знанием, способностью предвидеть болезни. Общаясь с главным героем, остальные персонажи добавляют новые подробности к его биографии. Сюжетные линии, таким образом, фокусируются. Герои знают о себе не всю правду, она известна только автору и читателю, который становится не только собеседником и двойником автора, но в ряде случаев и повествователем. Л. Улицкая соединяет в одном романе несколько жанровых моделей: хроники (история рода Кукоцких), романа тайны (история домработницы Кукоцкого), исповеди (рассказы от лица героинь). Как и в других произведениях, выявляется отношение героев ко времени, собственно фабульные координаты не имеют особого значения, поэтому иногда создается ощущение, что время не движется, «стоит» на месте. Даже отсутствие ощущения себя во времени становится косвенной характеристикой (описания Елены Георгиевны). Время останавливается на старом кладбище для Тани, вне времени существует после смерти любовницы Сергей. Как обычно, повествование в романе Л. Улицкой развивается ассоциативно-хронологически. Пространство его расширяется за счет внесюжетных вставок, в том числе дневника одной из героинь, ее записок, обращенных к дочери. Их появление не случайно. Как потом выяснится, из-за пережитых событий и болезни героиня замыкается в собственном мире, прошлое же проясняется в основном в данных записях. Название романа «Искренне Ваш Шурик» (2004) можно считать симптоматичным. Им автор обозначает позицию главного героя (как отмечает одна из его женщин: «В нем есть что-то особенное – он как будто немного святой»). Многие его считают чудаком, человеком не от мира сего. Вторая линия связана с описанием Москвы конца 1970-х, любовно, подробно и ностальгически воссозданной автором. Этот мир держится на представителях старой интеллигенции, доминантные свойства которых и передает нам автор. Шурик является их потомком, несет в себе те качества, которые в сегодняшнем мире отсутствуют. Некоторые критики называли роман семейной сагой, а мир Шурика и его близких – родовым гнездом. Сохранилось и традиционное для Л. Улицкой переплетение лирической, трагической, иронической и мифологической составляющих. Следующий роман Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» (2006) вызывал неодноначные оценки. Одни сочли его слишком сложным, даже заумным, сравнивая с богословским трактатом, другие увидели в нем блестящую авторскую игру, переплетение нескольких составляющих, которые раскрывают непростую судьбу главного героя. Думается, что истина, как обычно, лежит посредине. Прототипом главного героя стал монах-кармелит Даниэль Руфайзен, известный своим милосердием, желанием помочь ближнему в сложных и непростых исторических событиях Второй мировой войны. Однако Л. Улицкая придает своему герою эпический масштаб, намекая его фамилией (Штайн – камень) на святого Петра, второй намек – основание им церкви святого Иакова (как известно, св. Петр был основателем католической церкви и первым папой). Но история основания церкви представляет лишь очередной элемент игры, главное – воссоздание человека. Автор выстраивает сюжет по модели агиографической прозы, рассказывая о многотрудной жизни своего героя. Повествование образуется полифонией дневниковых и магнитных записей, писем, докладных записок в вышестоящие органы и выдержек из туристических путеводителей. Современному читателю непросто дается восприятие давно прошедших событий, особенно таких сложных и неоднозначных, как Вторая мировая война, религиозные противостояния, показанные через призму человеческих судеб. Частная жизнь героя Л. Улицкой отразила судьбы нескольких народов. Еврейская тема подается как проблема общечеловеческих ценностей, речь скорее идет о христианстве и символах веры. Эпистолярная форма используется как способ выражения собственных взглядов (публикации ее современных писем). К общим особенностям прозы Л. Улицкой следует отнести умение составить сложный политекст, в котором переплетаются обыденные события, описания жесткой и трагической реальности, сны и миражи (видения). Создается ощущение, что автор стремится передать героям свою жизненную психологию: умение любить жизнь как праздник, предвкушать радость, искать в обыденном необыкновенное. За частной историей встает общая, трагическая история всей страны. От читателя требуется только умение «читать между строк». И тогда ему открывается трагизм типа замечания о бежавшей в Россию польской коммунистке: «Ей не удалось раствориться в миллионной стране, и она была человеколюбиво сослана в Казахстан, где, промыкавшись горько десять лет, но не утратив возвышенных, безумных идеалов, умерла» («Сонечка»). Отдельные авторские наблюдения соединяются в единую панораму, поскольку Л. Улицкая широко использует интертекст, скрытые цитаты из других текстов, выстраивает повествование по законам мифопоэтического пространства. Так, в рассказе «Конец сюжета» из повести-цикла «Сквозная линия» включена строчка из «Божественной комедии» Данте: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу.» Цитата служит средством оценки, расширяя круг авторских наблюдений. Интертекст присутствует и на мотивном уровне (в виде реминисценций) и качестве разнообразных языковых клише. Действие в произведениях Л. Улицкой развивается медленно, кажется вязким и тягучим, поэтому именуется критиками «густым». Осложнение повествования происходит за счет многочисленных линий, разнообразных историй, вставных новелл. Динамика создается неожиданными поворотами сюжета, например открытием тайны жизни героев. Так, рассказ «Счастливые» построен на поэпизодном развитии действия, с использованием приема монтажа, в нем доминируют яркие слова-образы: «Все произошло мгновенно и напоминало плохой плакат – большой красно-синий мяч резко выкатило на середину дороги, за ним вылетел, как пущенный из рогатки мальчик, раздался скрежет тормозов чуть ли не единственной проехавшей за все воскресное утро машины». Одновременно автор использует прием ретардации, повествование замедляется на кульминации, замедление усиливается цепочкой определений: «Мяч еще продолжал свое ленивое движение, успев пересечь дорогу грузовику и утратить к движению всякий интерес». Отметим подбор эпитетов, выстраивающихся в своеобразные цепочки: «Была замухрышка на тонких ножках, рыжая, хмурая». Слово «рыжая» становится и атрибутивным признаком – обычно таких людей воспринимали как неординарных, наделенных особыми качествами. Не случаен и комментарий героини: «В те годы мы такой красоты не понимали». Рыжеволосые герои чаще всего являются и представителями творческих профессий. Эпитеты, равно как и метафоры, можно считать своеобразной визитной карточкой писательницы: «жизнерадостное безвкусие», «оттенок вкусной грусти, с гримасой гордого достоинства», «изысканно восточный юноша», «мысли были большие, одутловатые, неповоротливые», «глухая мокрая осень», «ясноглазый трамвай». Увлеченность ими приводит к самоповторам. Одна и та же характеристика свойственна разным героям: «Бронька была и впрямь существом особенным, нездешним – с какой-то балетной летучей походкой, натянутым как тетива позвоночником и запрокинутой головой». И описание в «Медее и ее детях»: «Катя первой сняла тапочки и пошла к воде своей жеманной балетной походкой». Автор в повествовании выступает как комментатор, интерпретатор и действующий герой. За ней всегда остается оценка, нередко прямая, однозначная, что отличает Л. Улицкую от Л. Петрушевской. Чаще всего в прозе Л. Улицкой встречается несложная фраза, поэтому ее язык афористичен («душа, закаленная в тысячелетних огнях и водах диаспоры», «несколько не завершенное высшее образование»). Предложения, осложненные однородными членами, причастными и деепричастными оборотами, создают особую повествовательную интонацию: «Была середина мая, сезон только начинался, была холодная, не купальная пора, зато южная осень не огрубела, не выцвела, а утра были такие ясные и чистые, что с первого дня, когда Женя случайно просыпалась на рассвете, она не пропустила ни одного восхода солнца, ежедневного спектакля, о котором она прежде и не слыхивала» («Диана»). Назывные предложения, инверсии, глаголы состояния усиливают впечатление от переживаний героя: «Все. Конец. Сюжета. Он понял. Ужаснулся. Расхохотался. Выразил желание взглянуть на девочку, раскатавшую с ним умозрительный роман.» («Конец романа»). Концентрируя внимание на героях, которые видят смысл своей жизни не в служении обществу, а в обретении личного счастья и семейного благополучия, Л. Улицкая позволила критикам отнести свои произведения к «неосентиментализму», или «новой сентиментальности». Возвышенные страсти и отношения говорят о ее следовании традициям романтизма и расхождении с постмодернистской литературой. Однако отдельные приемы художественной изобретательности (использование разговорной лексики, некоторая натуралистичность и даже физиологичность) определяют Л. Улицкую как писателя своего времени, сформировавшегося к концу XX в.