<<
>>

Глава XIV ОБ ОПРЕДЕЛЕНИЯХ ИМЕН ДРУГОГО РОДА, ПОСРЕДСТВОМ КОТОРЫХ УКАЗЫВАЮТ, ЧТО ОНИ ОБОЗНАЧАЮТ В ОБЫЧНОМ УПОТРЕБЛЕНИИ

Все, что мы сказали об определениях имен, относится лишь к тем случаям, когда определяют слова, которыми пользуются для особых целей; такие определения являются свободными и произвольными, пбо каждому человеку позволительно для выражения идеи воспользоваться тем звуком, какой ему понравится, лишь бы только он предупредил, что означает у него этот звук.
Но так как, будучи хозяевами своего языка, люди пе властны распоряжаться языком других, каждый вправе составить свой собственный словарь, однако никто не имеет права навязывать его другим или же истолковывать то, что они говорят, согласно тем особым значениям, которые он придал различным словам. Поэтому, когда мы не просто уведомляем других, в каком смысле мы понимаем то или иное слово, а намерены разъяспить его общепринятый смысл, предлагаемые нами определения отнюдь не являются произвольными и независимыми, а должпы представлять если не истину вещей, то истину употребления слов. И если эти определения не отражают действительного употребления слов, т. е. пе соединяют со звуками тех самых идей, которые обычно связывают с ними те, кто ими пользуется, их следует считать ложпыми. Это показывает также, что подобные определения отнюдь не являются неоспоримыми; недаром же изо дня в день ведутся споры относительно обычного значения слов.

Такого рода определения слов находятся как будто в ведении грамматиков,— ведь именно из таких определений состоят словари, для того и предназначенные, чтобы разъяснять, какие идеи люди условились связывать с теми или иными знаками. Однако по этому поводу можно сделать немало важных замечаний, предостерегающих от неправильных суждений. Первое и основное из них следующее: мы часто учитываем пе все значение слова, ипаче говоря, слова нередко обозначают больше, чем мы полагаем, и когда мы хотим разъяснить их значение, мы только частично вое- производим то впечатление, какое они оставляют в уме.

Когда говорят, что звук, произносимый или же записанный, что-то обозначает, под этим разумеют, что, воздействуя на слух пли на зрение, ои вызывает в нашем уме связанную с ним идею.

Но часто бывает, что слово, помимо основной идеи, рассматриваемой как собственное значение данного слова, вызывает еще и несколько других идей, которые можно назвать добавочными (accessoi- res). Этим идеям пе уделяют никакого внимания, несмотря на то что опи тоже производят на ум определенное впечатление.

К примеру, человеку говорят: «Вы солгали». Если рассматривать только основное значение приведенного выражения, это то же самое, как если бы ему сказали: «У вас в мыслях противоположное тому, что вы говорите». Однако помимо своего основного значения эти слова в обычпом употреблении влекут за собой идею презрения и обпды и внушают мысль, что человек, который их произносит, не боится нанести нам оскорбление, и это делает их обидными и оскорбительными.

Иногда добавочные идеи не связаны со словами в общепринятом употреблении, а соединяются с ними только людьми, произносящими эти слова. Таковы идеи, вызываемые тоном голоса, выражением лица, жестами и другими естественными знаками, связывающими с нашими словами множество идей, которые вносят в их значение различные оттепкп, изменяют его, что-то от него убавляют или, наоборот, прибавляют к нему что-то особенное, отражая чувства, суждения и мнения говорящего.

Поэтому если тот, кто сказал, что мы должны сообразовать тон своего голоса с ушами людей, которые нас слушают60, подразумевал под этим всего лишь, что надо говорить достаточно громко, чтобы нас услышали, он упустил из виду важное свойство голоса, ибо тон значит порой не меньше, чем сами слова. Бывает голос для наставлений, голос для лести, голос для порицания. Часто хотят, чтобы слова не просто дошли до ушей того, к кому обращаются, а задели и уязвили его; и никто не счел бы подобающим, если бы лакей, которого бранят, быть может, слишком громко, ответил: «Сударь, говорите потише, я вас прекрасно слышу», поскольку тон является частью внушения и необходим для образования в уме той идеи, которую в нем хотят запечатлеть61. Иногда же добавочные идеи связаны с самими словами, так как они вызываются у слушающих почти всегда, кто бы эти слова ни произносил.

Поэтому среди выражений, обозначающих, казалось бы, одно и то же, одни оскорбительны, другие лестны, одни скромны, другие бесстыдны, одни пристойны, другие неприличпы; ибо, кроме основной идеи, которая их объединяет, люди связывают с ними другие идеи, вносящие в их значение различные оттенки.

Это замечание помогает выявить одну ошибку, которую довольно часто совершают люди, сетующие на высказанные им упреки: они подменяют существительные прилагательными, так что если их обвинили в неведении пли во лжи, они говорят, что их назвали невежественными или лживыми, хотя для такого утверждения у них нет оснований, поскольку эти слова обозначают далеко не одно и то же. Прилагательные «певежественный» и «лживый», указывая на известный недостаток, несут в себе еще идею презрения, тогда как слова «неведение» и «ложь» обозначают вещь такой, какова она есть, без колкости, но и без всякого смягчения. Можно было бы подыскать другие слова, которые, обозначая то же самое, заключали бы в себе вдобавок и смягчающую идею и свидетельствовали бы, что того, к кому обращают эти упреки, намерены щадить. Именно такие выражения выбирают умные и сдержанные люди, если только у них нет причины быть более резкими.

Из этого замечания можно также уяснить различие между простым и фигуральным стилем и понять, почему одни и те же мысли кажутся нам гораздо более живыми, когда они выражены с помощью какой-нибудь фигуры, нежели тогда, когда они заключены в совсем простые выражения. Это связано с тем, что фигуральные выражения обозначают, помимо основной вещи, душевное движение и страсть говорящего и запечатлевают в уме идею того и другого, тогда как простое выражение обозначает одну только голую истину. Например, если бы полустишие Вергилия: Usque adeone mori miserum estl 62 — было выражено просто, без этой фигуры — Non est usque adeo шогі miserum63,— оно, несомненно, обладало бы гораздо меньшей СИЛОЙ. И объясняется это тем, что первое выражение обозначает намного больше, чем второе. Оно не только передает ту мысль, что смерть — не столь великое зло, как полагают, но и представляет идею человека, который противится смерти и без страха смотрит ей в лицо,— образ, гораздо более живой, нежели сама мысль, с коей он соединен.

Неудивительно, что он действует на нас сильнее, ибо душа просвещается образами истин, но тронуть ее способны только образы душевных движений.

Si vis me flere, dolendum est

Primum ipse tibi64.

Но так как с помощью фигурального стиля мы обычно не только обозначаем определенные вещи, но и выражаем чувства, с которыми мы думаем и говорим о них, из этого можно сделать вывод, как его надлежит применять и к каким предметам он подходит. Совершенно очевидно, что смешно пользоваться им тогда, когда речь идет о чисто умозрительных предметах, созерцаемых спокойным взором и не вызывающих в душе никаких движений. Ибо фигуры выражают движения нашей души, и поэтому те движения, которые обнаруживают, когда говорят о предметах, не приводящих душу в волнение, суть движения противоестественные и представляют собой подобие судорог. Вот почему нам так неприятны те проповедники, которые обо всем говорят с восклицаниями и у которых философские рассуждения вызывают не меньшее волнение, чем самые потрясающие и самые важные для спасения истины.

И наоборот, когда рассматриваемый нами предмет должен был бы нас взволновать, сухая, холодная и бесстрастная речь выдает определенный недостаток. Ведь это недостаток — быть равнодушным к тому, что должно затрагивать наши чувства. Таким образом, коль скоро божественные истины возвещаются не просто затем, чтобы их знали, а затем, чтобы их принимали с любовью и благоговением, благородная, возвышенная и образная манера, в какой их излагали святые отцы, без сомнения, подходит к ним гораздо больше, нежели простой, лишенный всяких фигур стиль схоластиков, потому что она не только позволяет поведать нам эти истины, но и передает чувства любви и благоговения, с коими говорили о них отцы. Она вносит в наш ум образ этого святого состояния души и может весьма способствовать тому, чтобы вызвать у нас подобное же состояние, между тем как простои схоластический стиль, выражающий только голую истину, в меньшей степени способен пробудить в душе чувства почитания и любви, кои должно испытывать в отношении христианских истин, и это делает его не только менее подходящим для такой цели, но и менее приятным, ибо удовольствие души состоит скорее в том, чтобы питать чувства, нежели в том, чтобы приобретать познания.

Наконец, исходя из этого же замечания, можно решить известный вопрос древних философов: существуют ли непристойные слова — и опровергнуть доводы стоиков, утверждавших, что можно пользоваться и такими выражениями, которые обычно признаются позорными и бесстыдными.

Они утверждают, говорит Цицерон в письме, написанном по этому поводу, будто вовсе не существует ни скверных, ни позорных слов65.

Ибо низость, рассуждают они, либо исходит от самих вещей, либо заключена в словах. Но она не исходит от самих вещей, поскольку их можно обозначить другими словами, которые не считаются непристойными. Нет ее и в словах, если рассматривать их просто как звуки, поскольку, как показывает Цицерон, часто бывает, что один и тот же звук, обозначающий разные вещи, признается непристойным в одном значении, но не считается таковым в другом.

Однако все это не более чем пустое изощрение. Дело в том, что философы не уделили должного внимания тем добавочным идеям, которые ум присоединяет к основным идеям вещей. Ибо отсюда явствует, что одна и та же вещь может быть пристойно обозначена одним звуком и непристойно — другим, если один из этих звуков прибавляет к ней еще какую-то идею, прикрывающую ее низость, а другой, напротив, представляет ее уму без всякого стыда. Так, слова «прелюбодеяние», «кровосмешецие», «мерзкий грех» не являются НИЗКИМИ, хотя они и представляют крайне низкие поступки; ибо они представляют их под покровом ужаса, так что на них смотрят только как на преступления и эти слова обозначают скорее преступное в этих действиях, нежели сами действия. Но есть и другие слова, которые обозначают их, не внушая ужаса, и представляют их скорее приятными, нежели преступными, соединяя с ними даже идею бесстыдства и дерзости. Эти слова и называют низкими и непристойными.

Так же обстоит дело с известными оборотами речи, посредством которых пристойно обозначают действия хотя и естественные, но свидетельствующие об осквер- ненности природы. Эти обороты пристойны, потому что они обозначают не просто подобные вещи, но вместе и отношение к ним того, кто изъясняется таким образом и своей сдержанностью показывает, что смотрит на них с огорчением и, сколь возможно, скрывает их от других и от самого себя. А те, кто говорил бы о них иначе, обнаруживали бы, что им доставляет удовольствие рассматривать вещи такого рода, и поскольку удовольствие это дурного свойства, неудивительно, что слова, которые запечатлевают эту идею, признаются неблагопристойными.

Поэтому иногда бывает, что одно и то же слово признается в одпо время пристойным, а в другое — постыдным.

Это вынудило еврейских богословов написать на полях в некоторых местах Библии древнееврейские слова, чтобы те, кто будет ее читать, произносили их взамен слов, употребленных в Писании. Ибо эти последние в те времена, когда ими пользовались пророки, не были непристойными, потому что они были связаны с некоторой идеей, побуждающей относиться к подобным вещам с надлежащей скромностью и стыдливостью, но в дальнейшем эта идея была от них отделена и с ними соединили другую идею — бесстыдства и дерзости, так что опи стали постыдными. И не без оснований раввины, дабы не оскорблять ум этой порочной идеей, желают, чтобы, читая Библию, произносили другие слова, хотя они и оставляют текст ее без измепепий.

Таким образом, слабый довод привел в свое оправдание тот автор, который, невзирая на свой священный сан, требовавший от него безукоризненной скромности, употребил малопристойное слово, а когда это вызвало справедливые парекания, сослался на то, что святые отцы свободно пользовались словом lupanar ц что в пх сочпцепиях часто встречаются слова те- retrix, leno66 и другие, которые вряд ли были бы терпимы в нашем языке. Ведь именно свобода, с какой святые отцы пользовались этими словами, должна была навести его на мысль, что тогда они не считались непристойными, или, иначе говоря, с ними еще не соединяли идею дерзости, делающую их низкими, и он был неправ, полагая, что ему дозволено употреблять слова, признаваемые в нашем языке непристойными, ибо слова эти в действительности не равнозначны тем, которыми пользовались отцы, поскольку, кроме объединяющей их основной идеи, они заключают в себе также и образ порочного состояния души, в котором есть что-то от распущенности и бесстыдства.

Итак, коль скоро эти добавочные идеи так важны и вносят так много оттенков в основные значения слов, было бы полезно, чтобы составители словарей отмечали их и уведомляли, к примеру, о словах оскорбительных, учтивых, резких, пристойпых, непристойных; а еще лучше, если бы они совсем исключили эти последние, потому что нам, конечно же, лучше их и вовсе не знать.

<< | >>
Источник: А. АРНО, П. НИКОЛЬ. Логика, или Искусство мыслить / М.: Наука. – 417 с. – (Памятники философской мысли).. 1991

Еще по теме Глава XIV ОБ ОПРЕДЕЛЕНИЯХ ИМЕН ДРУГОГО РОДА, ПОСРЕДСТВОМ КОТОРЫХ УКАЗЫВАЮТ, ЧТО ОНИ ОБОЗНАЧАЮТ В ОБЫЧНОМ УПОТРЕБЛЕНИИ:

  1. Глава XIV ОБ ОПРЕДЕЛЕНИЯХ ИМЕН ДРУГОГО РОДА, ПОСРЕДСТВОМ КОТОРЫХ УКАЗЫВАЮТ, ЧТО ОНИ ОБОЗНАЧАЮТ В ОБЫЧНОМ УПОТРЕБЛЕНИИ
  2. Главо I О СЛОВАХ В СООТНЕСЕНИИ С ПРЕДЛОЖЕНИЯМИ
  3. ТРАДИЦИИ В ПОЛИТИЧЕСКИХ КУЛЬТУРАХ ГОСУДАРСТВ ТРОПИЧЕСКОЙ АФРИКИ
  4. Государственные преступления в XVIII веке
  5. 2. Ассоциации и абстракции
  6. МОТИВАЦИОННОЕ ОПОСРЕДСТВОВДНИЕ
  7. Глава 1 НАЧАЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ
  8. § 1. Гражданские юридические предписания касательно христиан.
  9. ГЛАВА ВТОРАЯ ПЕРВИЧНЫЕ КОРНИ ПРОСТИТУЦИИ
  10. Глава VII Мифология (окончание)
  11. Глава XIII ф Анимизм ( продолжение)
  12. Глава вторая. Учение о бессознательной психической деятельности в новейшей психологии
  13. Специфика китайской диалектики и понятийные основы протологики.
  14. Глава 3 ИЗУЧЕНИЕ СИСТЕМ РОДСТВА
  15. Глава 4 РОТА В ДРЕВНЕЙ РУСИ