2.              Русская культура и новоевразийство

Русская идея как сущность национальной культуры. Выживание России возможно на основе возрождения её национальной культуры, заменённой в своё время унифицированной и денационализированной советской культурой.

Суть русского духа, выраженного в творчестве А.С. Пушкина, хорошо передал Ф.М. Достоевский, отмечавший, что Пушкин—провозвестник нового слова, “живое уяснение, во всей художественной полноте, что такое дух русский, куда стремятся все его силы и какой именно идеал русского человека... Мы поняли в нём, что русский идеал—всецелостность, всемиримость, всечеловечность.”

В течение всего XIX века параллельно, но как бы рука об руку православная церковь в религиозной форме, с одной стороны, русские писатели в художественной форме, с другой, выдающиеся русские мыслители в философско-социологическом обобщённом виде, с третьей, весьма плодотворно развивали главное в русской национальной культуре—идею соборности, всеединства людей. Великая русская национальная идея достигает своего апогея в трудах выдающегося русского философа-мистика В.С. Соловьёва. Эстафету от него по разработке русской идеи в конце XIX—начале ХХ века принял целая плеяда замечательных русских учёных: Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, И.А. Ильин, Л.П. Карсавин, К.Н. Леонтьев, В.В. Розанов, Н.Е.

В идее соборности, всеединства ведущим направлением является обоснование духовности как основной черты национальной культуры, ибо дух—наиболее общий, или всеобщий, уровень всеединства, всецелостности общества. Высшим судьёй, высшей инстанцией осознания и оценки деятельности человека, его жизни является не экономика, не политика, не коммунизм или капитализм, не наука и даже не нравственность, а сам дух. Сверхсознательный, богочеловеческий (по В.С. Соловьёву) дух есть наивысший уровень всеобщего. Достижение этого уровня можно назвать осуществлением идеала Ф. Ницше: “человеческое—слишком человеческое”, в смысле идеализированное, идеальное или сверхчеловеческое, достижимое лишь с помощью сверхсознания, наподобие идеи богочеловечества В.С. Соловьёва или  восточных дао, сатори и т.д.

В силу двуединой—евразийской—природы самой русской культуры евразийство служит средством и способом её самопознания и самоутверждения. Но какие стороны евразийства актуальны для современности? Кроме отмеченных выше этапов развития русского евразийства, на сегодня важны также наследие евразийцев 20-х годов ХХ столетия, этика ненасилия Л.Толстого, евразийская концепция Л.Н. Гумилёва и другие. Новоевразийство, опираясь на них, осмысливает национальную культуру с учётом сегодняшних реалий.

Распад соборности—распад этноса. Тезис этот обоснован в этнокультурологической концепции развития общества Л.Н. Гумилёва. На основании его работ “Ритмы Евразии” и “Этносфера. История людей и история природы” мы составили схему, которой наглядно демонстрируется нынешнее состояние национальной культуры в России.

Нынешнее состояние этнонационального распада России показала война с Чечней, которая продемонстрировала в то же время ослабление обороноспособности России, ибо война была неправедной, где столкнулись представители единой российско-евразийской цивилизации. Основная причина этой войны—плюрализация национальной идеологии, ибо идея соборности заменена парадом национальных суверенитетов.

Евразийские истоки и самопознание культуры. Самобытность национальной культуры постигается самопознанием прежде всего её истоков, корней. У русской культуры истоки евразийские, связанные не только с византийством, но также и с ещё более восточным наследием: тюркской и финно-угорской культурами.

По своим истокам русская культура больше восточная, а точнее—“русско-евразийская” (Н. Трубецкой). Русско-евразийская культура в этнологическом плане совпадает с российской, включающей в себя русские, византийские, тюрко-монгольские и финно-угорские традиции. По Л. Гумилёву, субъекты—носители этих традиций—составляют части единого целого—русского суперэтноса. Такой системный подход к самопознанию культуры является весьма перспективным в нынешней ситуации обострения межнациональных отношений в России. Он помогает осознанию и самоутверждению соборно-многонациональной природы российско-евразийской цивилизации. У истоков всех этносов России оказалась единой евразийской культурой, поэтому у них больше шансов ладить друг с другом, нежели враждовать между собой.

Поскольку до сего времени общность исторических культур корней народов огромного евразийского пространства России не познана и не осознана должным образом, предстоит большая работа по изучению взаимодействия и диалога культур в области языка, искусства, народного творчества, национальных традиций, обычаев, могущих способствовать сближению национальных культур, их синтезу и тем самым вызывать не вражду, а закладывать дружбу между народами.

Российская цивилизация как система межнациональных отношений. В сфере межнациональных отношений весьма актуальны разработки по раскрытию содержания национальной культуры всех народов России и СНГ, а также евразийских форм их диалога и синтеза, не подменяя при этом русскую национальную идею российской как синонима многонациональности. Многонациональным является российский суперэтнос, состоящий из субэтносов: русских, украинцев, белорусов, татар, башкир, чувашей, удмуртов, якутов, калмыков, бурят и т.д. Великий российский суперэтнос есть системная целостность, или органическое единство, частей—всех народов и национальностей России.

Изучение российского суперэтноса как системы составляет одну из важнейших целевых задач нашей позиции. При этом необходимо преодоление ошибок теории и практики советского периода строительства многонационального государства, связанных с подменой этнонационального диалога и синтеза культур жёстким политизированным и идеологическим обручем. Из тотальной подмены культуры, её этнического и социального уровней политикой и идеологией в итоге получили распад системы, хотя было и немало полезного и поучительного в советской системе многонациональности. Евразийский контекст понимания культуры точнее передаёт её этнокультурный и социокультурный смысл, исключающий политизированность и идеологизированность.

Подобно тому, как сущность и содержание биотических систем, их генотип, познаётся через изучение явления и формы—фенотипа, так и содержание национальной культуры постигается с помощью формы—евразийского интернационализма. Подобное единство содержания и формы национальной культуры отмечалось евразийцами 20-х годов: “Мы должны осознать себя евразийцами, чтобы осознать себя русскими”.[70]

Важен также и другой аспект разработки содержания национальной культуры: соотношение в ней биологического и национального наследования в традициях, обычаях, языке, нравственности и т.д. Без герменевтики здесь не обойтись, в равной мере как и без разработки принципа евразийского интернационализма, его преимуществ по сравнению с принципом социалистического интернационализма, отрицание которого должно быть диалектическим.

Соборность как идеократия и национальная идеология. Евразийцы 20-х годов под идеократией (буквально власть идеи) понимали государственную политику, направленную против абстрактного, отвлечённого интернационализма, унифицирующего и денационализирующего нации. Национальное подменялось социально-классовым подходом, подчинённым принципу пролетарского или социалистического интернационализма. В этой критике евразийцы были правы.

Критическое осмысление социалистического интернационализма будет ближе к истине с позиции неунифицированной национальной идеи соборности, где центральное место занимает соотношение общечеловеческого и национального в культуре. В советский период истории национальное выдавалось за форму интернационального содержания. В новоевразийском контексте понимания культуры возможна противоположная постановка проблемы: содержание национально, а форма выражения содержания—интернациональна. Точнее, национальное содержание нашей культуры имеет евразийскую интернациональную форму выражения.

Но возможна и несколько иная постановка проблемы. Поскольку русско-евразийская культура оказалась интернациональной уже в самих своих истоках, то имеет место в существенной мере совпадение интернационально-евразийского содержания и формы этой культуры. Во всяком случае, вопрос требует глубокого изучения, начиная с правильной постановки и формулировки в новоевразийском синтезе.

Идея соборности и социалистический интернационализм отличаются главным образом по национальным критериям, ибо первая национальна, а второй—нет. В связи с этим вызывает большое сомнение стремление механически распространить русскую идею на российскую, ибо тогда она может стать очередным вариантом унификации и денационализации культуры, как русской, так и других народов России. Чтобы избежать этой ошибки, необходимо признание права гражданства всех культур как национальных: русско-евразийской, татарско-евразийской, башкирско-евразийской и т.д.—всех национальных субъектов России. Идея соборности и социалистический интернационализм различаются и по другим параметрам.

В евразийском контексте понимания культуры соборность—это органическая целостность всех структурных компонентов или элементов системы. В социалистическом интернационализме не было такой целостности, “...были только... сборность и согражданство, которые не имели органической связи частей. Такими сборными солянками были, например, византийская культура IV-XV веков у греков, сирийцев, коптов, армян и других, где господствующим языком был греческий”, а также тибетская культура без собственной национальной стержневой культурной основы.

Несмотря на свою кажущуюся прочность, эти системы в силу своей внешней замкнутости и без достаточной внутренней органической связи составных элементов оказались в конечном итоге нежизненными, Многонациональная советская культура в системно-национальном отношении была шагом назад по сравнению с русской национальной культурой XIX века. Национальная политика советской тоталитарной системы по нивелировке, уравниванию и унификации всех национальных культур способствовала утрате их специфики и денационализации. Тоталитарная идеология униформизма лишала кислорода “соборно-индивидуализированную целостность” (Н.С. Трубецкой) русской культуры. Получилось, как в известном анекдоте: для осмотра бывшего здания ЦК КПСС пригласили слесаря по отопительной системе, который сказал, что надо менять всю систему.

Высокая духовность русской культуры низведена до уровня массовой культуры, лишённой своего лица, национальной специфики. Всё возвращается на круги своя: “Ты и могучая, ты и убогая” (Н.А. Некрасов). Вместо развития высочайшей духовности русской культуры, являющейся поистине общечеловеческой, эталонной, осуществлялась фактически политика её денационализации. В огромном денационализированном в культурном отношении тоталитарно-космополитическом обществе, каким был СССР, люди оказывались растворёнными в огромном, идейно-политически и социально-экономически, человеческом море. Подавленные тоталитарным государством, уничтожившим их национальную культуру, люди лишились своей самобытности, а через это—во многом и личных способностей, талантов и т.д. Люди, лишенные своей национальной «ниши» становились в общественном плане какими-то безликими, социально-неполноценными, как бы второсортными, В этом чувстве ущемлённости человеческого достоинства состоит настоящая национальная трагедия и самого русского народа.

Поэтому нужно вернуться к живительным родникам национальной культуры, но на новом уровне, для чего необходимо прежде всего уничтожение тоталитарной системы, которая продолжила трагическую судьбу России, вызванную глубоким конфликтом между русской национальной идеей (духовно-нравственной) и историей (политизированно-аморальной), между поистине безграничной духовной свободой и отсутствием личной, политической и экономической свободы. Нужна перестройка, но более осмысленная, направленная не на развал государства, а на возрождение национальной культуры, её духовности как в религиозно-церковной, так и в атеистическо-светских формах.

Этика новоевразийства: не война, а диалог культур. У известного определения войны как продолжения политики иными средствами похоже появились конкуренты в виде концепций войны между цивилизациями и культурами. На Западе они представлены в виде трёх точек зрения. Первая высказана политологом из Гарварда Самуэлем Хантингтоном, по мнению которого, конфликты между национальными государствами в дальнейшем примут характер макровойн между цивилизациями прежде всего наиболее крупных культур: западная (атлантическая) цивилизация, ислам, конфуцианство и православие.

Вторая точка зрения выражена писателем Г.М. Эксценбергером в его концепции о «молекулярных гражданских войнах», носящих неорганизованный характер. Они являются, по большей части, войнами на самоуничтожение и происходят в недрах высокоорганизованного общества. Неся в себе во многом разрушительный заряд, они в то же время привносят в общество элементы цивилизации. По их завершении развернутся в обществе важные демократические реформы в экономике, политике и других социальных сферах. К этому взгляду примыкает мнение американского журналиста Р. Каплан, высказанное в его “теории хаоса”. Этот вид насилия в виде социального самоуничтожения имеется повсюду, особенно в третьем мире, и возникает под влиянием демографических, экологических, продовольственных, энергетических и т.п. катастроф.

Третья концепция представлена знаменитым американским политологом-футурологом Френсисом Фукуямой, который считает, что наиболее вероятны и опасны войны между индустриальными демократиями и недемократическим миром. Возможными кандидатами здесь он называет Россию с достигнутой ею квазидемократией и Китай. Россия хочет предстать перед Европой в виде демократического государства, однако для перехода к демократии ей понадобится смена, по крайней мере, двух поколений. Можно, конечно, полемизировать с такой трактовкой положения дел в России, но определённая доля истины в сказанном имеется. Согласно Фукуяме, основу войн культур составляет “человеческий капитал”, под которым подразумевается высокий уровень образования и профессиональной подготовки в мире индустриальной демократии. Образование и профессионализм приводят к новому виду социальной напряжённости и в международном масштабе. Ими определяется будущее соревнование между нациями-государствами, а отнюдь не территориальная протяжённость или могущественная и мобильная военная сила.

В изложенных концепциях неизбежности войн нельзя не отметить евразийский подтекст. Во-первых, стремление увидеть военную угрозу, непременно исходящую с Востока (Россия, Китай). Во-вторых, неполноценная трактовка человеческого фактора лишь с позиций рационализма, в духе думающих машин с высоким уровнем роботизированного профессионализма. Человеческий фактор ущербен, когда образование и профессионализм берутся в отрыве от воспитания, от нравственного облика человека, значимость которого подчёркнута в русской идее соборности. В связи с этим с прозападной рационалистической футурологией можно сравнить культурологию, основанную на духовно-нравственной природе человека в её историческом измерении, каковой является вышеизложенная этнокультурологическая концепция развития общества Л.Н. Гумилёва.

Сравнение можно проводить по разным параметрам: формационно-цивилизационный подход у западников и локально-цивилизационный подход у Л. Гумилева; меристический (от греч. мерос—часть) и индивидуалистический подход у западников и холистический (от греч. холос—целый) у Л. Гумилёва; социокультурный у западников и этнокультурный у Л. Гумилёва и т.д. Имеется ещё одно, пожалуй, самое главное отличие—императив или принцип соборности у Л. Гумилёва, чего нет у западников и что даёт нам основание ещё раз подчеркнуть всю важность и значимость русской идеи соборности. Чтобы оценить эту мысль, можно обратить внимание на общие моменты в концепциях западников и Л. Гумилёва. Их объединяет подчёркивание конфронтационного состояния общества, наблюдаемого в период обострения военных конфликтов. Оно связано с обычным сознанием в фазе его рациональности , не случайно названного Ф.М. Достоевским “болезненным состоянием души.”

Нормальное или идеальное состояние общества возможно на уровне идеи соборности, обеспечивающей целостность общества с помощью сверхсознания, понятого как духовность в его высшей стадии—бескорыстия. На этом уровне можно преодолеть индивидуализм, ввергающий общество в извечное состояние “войны всех против всех”. Концепции “войны будущего” Фукуямы и “войны цивилизаций” Хантингтона являются его очередными вариантами. Индивидуализм опасен и своим равнодушием. Как говорил репрессированный сталинщиной польский писатель Бруно Ясенский, автор романа “Человек меняет кожу”: “Не бойся врага, который нападает открыто. Не бойся предателя, ибо ждёшь его удара сзади. Бойся равнодушия, ибо оно незаметно нанесёт удар со всех сторон.” Поэтому императив Гумилёва “Будь собой доволен” нужно заменить—“Будь собой недоволен», который вполне соответствует идее соборности, а также восточным принципам самосовершенствования: дао Лао-цзы, сатори буддизма, искренности и сердечности конфуцианства.

Всё это в русле этики ненасилия и самоограничения Востока, прекрасно модернизированной на русской почве графом Л.Н. Толстым, и так естественно и гармонично как бы по эстафете переданной М. Ганди, вернулось на Восток, в Индию, на прародину буддизма. Это истинное шествие культуры евразийства с Востока на Запад и обратно. В то же время оно свидетельствует о том, что ненасилием принципиально отличается евразийская цивилизация от других цивилизаций.

Исторически русская государственность сложилась благодаря внешним охранительным функциям и от восточных нашествий—половцев, печенегов, монголов, татар и от западных нашествий—тевтонов-немцев, англичан, французов, шведов, поляков и других. Россия и как государственная машина сложилась также на основе внешних факторов—неметчины, как говорил Н.А. Бердяев. Внешность эта проявлялась и в приглашении править страной извне, ещё со времён варягов-рюриковичей. Позже эта внешность обернулась во внутреннюю беду и искусственность: охранительная функция государства, его сила и мощь были превращены в орудие насилия против внутренних врагов, то есть самого народа. “Образ врага” уже внутри страны в государственной политике деформирует её в антинародную политику, которая порождает другую крайность—анархизм. Тоталитаризм и анархизм—извечные противоречия России в политической системе. Россия—родина мирового анархизма (Бакунин, Кропоткин и другие). В ней же своего апогея достиг и тоталитаризм, особенно в период сталинщины. Анархизм имеет социальную базу в самом тоталитаризме, который в наибольшей мере несовместим со сферой духа, его свободой, столь безграничной и глубокой в России и столь же стеснённой отсутствием личной свободы, политической свободы, экономической свободы и т.д.

В силу высокой духовности Россия обретёт свой цивилизационный путь развития, свою дорогу социального прогресса прежде всего за счёт свободы духа, исключающей насилие над ней. Здесь кроется одна из самых глубоких тайн России, её мистичности, проявляющейся в том, что сила и мощь её ослабевают по мере перехода России на позиции насилия. Одержав блестяще победу во второй мировой войне, Россия явно проиграла затем битву в мирном экономическом соревновании, ибо, оказав неоценимую помощь Германии и Японии в сокрушении их милитаризма, сама же Россия в составе СССР продолжала наращивать милитаризм. Милитаризованной оказалась не только экономика, но и научно-технический потенциал, которые рухнули в условиях конверсии. Как говорят, в одночасье страна оказалась отброшенной в третий мир по уровню социально-экономического развития.

Дух и насилие несовместимы, особенно в России. Обратимся к более свежим фактам: насилие в развале СССР по цепочке передаётся и на Россию; насилие в Чечне, а ещё раньше—насильственное вторжение в Афганистан, бумерангом восстанавливают против России мусульманский мир в отдельных его регионах. Получается по Л. Толстому: насилие порождает ещё большее насилие.

Выше уже отмечалось, что ненасилие имеет не только антивоенный смысл. Широкоаспектное ненасилие зиждется на гармонии человека с человеком, на их любви, а также на единстве человека с обществом и природой. Получается новоевразийской синтез двух русских идей: соборности и ненасилия. Символично при этом, что русская идея соборности возникает как синтез русской культуры с Западом, а учение Л. Толстого, в интеграции с Востоком. Получается уже двойное и в большей степени евразийство, ибо нынешний этап евразийского синтеза подразумевает учёт мировых достижений культур и цивилизаций, их взаимодействия.

Русско-евразийская культура в системе мировой цивилизации. Для того, чтобы лучше понять русскую культуру, нужно определить её место в системе мировой цивилизации. Необходим компаративистский, или сравнительно-системный, подход к мировой культуре, ибо всё познаётся в сравнении. Но вся сложность заключается в том, как осуществить такой анализ, по каким параметрам?

Здесь нам поможет сравнительно-исторический метод изучения типологий мировых культур, применённый в науке Н.Я. Данилевским, О. Шпенглером, А. Тойнби, К. Леви-Строссом, Л.Н. Гумилёвым, Г. Померанцем и другими учёными. Опираясь на их данные и собственные разработки, мы предлагаем следующую сравнительно-типологическую классификацию развития мировых цивилизаций и культур, избирая при этом лишь один критерий—диалог и синтез культур.

Выше и лучше нравственного закона соборности и ненасилия трудно что-нибудь придумать. Так зачем же стыдиться и убегать от него за культурой худшего образца? Поистине нет пророка в своём отечестве, если, имея у себя высочайший уровень духовной культуры, её мировой стандарт, стремишься к чему-то другому. В бездумных поисках западных эталонов культуры в России, она меняется как театральная декорация, примерно как в Индонезии, тоже четырежды: язычество на христианство, христианство на советскую атеистическую культуру. Постсоветская фаза пока на перепутье. По логике вещей, она должна быть возвращением к русской национальной идее, но на новой основе—евразийской.

Разрушению культуры способствует и бесконечная череда социальных потрясений в России в виде революций, реформ, ускорений, перестроек и т.д. Как говорит А.И. Солженицын, революции не выпрямляют историю, а делают её ещё более ухабистой. Разрушению культуры способствует также её самодостаточность, особо не расположенная к диалогу и синтезу с другими культурами. С одной стороны, неметчина, а с другой, антиориентализм и антисемитизм. Вспомним в этой связи обвинения в национализме книги О. Сулейменова «Аз и Я», суровую и лишь негативную оценку татарского и монгольского наследия на Руси, а также антисемитизм как на бытовом, так и на государственном уровнях: борьба с космополитизмом, дело врачей, прежние еврейские погромы и нынешний национал-патриотизм и т.д.

К самодостаточности культуры можно отнести также пренебрежение к своим ученическим культурам, особенно Востока, малочисленных народов и т.п. “Изоляция в самодостаточности своей культуры всегда приводит к слишком высокой стоимости своих же жизненных стандартов. А вот культурный обмен... чаще всего ведёт к полезным новшествам и созданию механизмов для избегания конфликтов” (Ф. Фукуяма). Ещё большей ценой платит Россия за убегание от себя, стыдливость своим же мистицизмом, который способствует целостному видению мира, человека, общества, природы в противовес дискурсивно-аналитическому мышлению рационализма. Не упорное ли нежелание понять себя, свою культуру, в частности, и этику ненасилия графа Л. Толстого каким-то образом способствовало тому, что в России вновь запылала гражданская война: открыто в Чечне и скрыто в Москве? Не угрожают ли нынешние распри между федеральными и региональными властями целостности России?

А началось это с провозглашённого курса на перестройку, на сокрушение тоталитарной системы, которое однако осуществляется методами и средствами самого тоталитаризма—насилием. В этом заключается её изначальная обречённость. Нынешняя гражданская война в России вызревала в недрах самой перестройки длинной чередой насилия: Нагорный Карабах, Алма-Ата, Фергана, Сумгаит, Ош, Тбилиси, Баку, Вильнюс. К сожалению и пост-перестройка не убавляет насилия, которое стремительно подрывает доверие народа к власти. В то же время оно снова приближает Россию к тоталитаризму, ибо “насилие, чтобы достичь своей цели, должно стать тотальным”.[71] Если большевистское насилие пыталось увести нас от капитализма, как бы символизируя восходящее звено бумеранга, то нынешнее, нисходящее звено его возвращения к исходному состоянию—капитализму. Получается, что бумеранг—неизбежный атрибут насилия, не являющегося дорогой к демократии.

Если большевистское насилие—бесовщина, то нынешнее—дьявольщина как высшая стадия бесовщины. Трудность игры с дьяволом связана с тем, что “когда ему грозит проигрыш, он переворачивает доску”.[72] Надежда всё же имеется—перевернуть доску самому дьяволу не насилием, а мирным путём—культурологически, возрождением на новой основе национальной идеи соборности и этики ненасилия. Не столько политикой и военной силой, сколько нравственностью должно быть пронизано всё общество снизу доверху. Для этого само первое лицо государства должно быть олицетворением не власти, а нравственности, совести, то есть должно не управлять, а править, как в Англии, Японии, Германии, Китае—парламент, своим нравственным авторитетом, равнозначным богочеловеку.

По сообщению “ASSOCIATED PRESS”: “С призывом вернуться к моральным устоям “викторианской эпохи” призвал бывший спикер палаты представителей конгресса США Ньют Гингрич.

Выступая на конференции Национальной лиги городов, он заявил, что моральный дух Америки подрывают пьянство и рождение детей вне брака. Бывший спикер высоко оценил историческую роль британской королевы Виктории и моральные заповеди её эпохи, благодаря которым в Англии в тот период преступность снизилась на 50 %. “Пора сказать всем тем, кто осмеливается появляться в обществе в состоянии алкогольного опьянения: “Стыдитесь!”,—заявил Гингрич и предложил ввести в США “викторианский кодекс поведения”.[73]

Несмотря на всю внешнюю утопичность, другого разумного пути самоусовершенствования общества как целого нет, кроме как, с одной стороны, на основе морального авторитета одного человека или же его коллективного заменителя, равнозначного богочеловеку, и, с другой,—восточных концепций самовоспитания человека. Такова альтернатива насилию в его тоталитарной форме. Локальное насилие уместно как вспомогательное средство ненасилия в этике.

Всё сказанное выше позволяет сделать вывод, что будущее русской культуры, спасение самой России—в новоевразийстве, понимаемом как гибкий синтез русской культуры с многонациональными культурами как в самой России, так и в зарубежье, ближнем и дальнем. Эталоном может послужить какой-нибудь вариант более гибкого синтеза культур, нежели модель жёсткого и устойчивого провизантийского и просоветского унитарного синтеза. Советская культура, кроме унитаризма, оказалась ещё и пролеткультовской, отрицающей национальные традиции всех культур, в том числе и прежде всего русской культуры. Революции и реформы в России, к сожалению, настолько основательны, что в отличие от других стран, меняют не только форму собственности и затрагивают не только экономику, но и  культуру в целом.

Хотя строки “Интернационала” родились на Западе, во Франции, но Запад всё же не пошёл по пути разрушения старого мира до основания, ибо при смене даже целых формаций культура оставалась там национальной. Иное положение создалось при социалистической революции, когда смена формаций начинается с культуры. Но такая смена не может быть бесконечной. Тем не менее десять лет назад перестройка у нас снова началась со смены политической культуры. Чем это завершилось, известно. Здесь опять сыграла свою роль злая воля самодостаточности культуры, ибо в соседнем Китае уже имелся положительный опыт реформ в сфере экономики, а не политической системы. Не раз мы слышали из уст реформаторов нечто вроде афоризма: “Зачем нам Китай, Россия—не Китай”. Подавай им только Запад, не ведая при этом, что и там социальные процессы осуществляются не шараханьем из крайности в крайность, а более цивилизованно—по пути средней культуры.

Новоевразийство как средняя культура: экономика и свобода духа. Новоевразийская цивилизация—восьмая по счёту культура, если продолжить их типологию в соответствии с избранным нами в качестве критерия диалогом и синтезом культур. Очередную цивилизацию, как восьмую по счёту, обозначал и О. Шпенглер, назвав её восточно-сибирской, а не русской, или дальневосточной. Мы же в новоевразийстве склонны видеть его различные варианты или модели: русскую, славяно-тюркскую, финно-угорскую, поволжскую, кавказскую, сибирскую, дальневосточную и т.д. в самой России и СНГ, а в дальнем зарубежье: китайскую, японскую, корейскую, индийскую, вьетнамскую и другие.

XIX век был столетием светлой мистики и серебряной культуры, подарившей России национальную идею соборности, всеединства—Богочеловечества—и этику ненасилия. В бесовском ХХ веке из жуткой антиномичности русской души, из её созидательных и разрушительных сил верх взяла тёмная мистика. Антиномии русской души объяснены Н. Бердяевым в “Судьбе России” и других трудах, их разрешением на практике явился ленинизм, но его направленность способствовала больше разрушительным силам, нежели созидательным.

На рубеже XX и XXI столетий хаос в экономике и политике расшатал Россию до основания, вновь испытывая её на прочность. Запас прочности её иссякает и, если она ещё держится, то только за счёт светлой мистики, за счёт традиционно сильных российских моральных, духовно-нравственных устоев, которые не безграничны. Сильный урон наносит ей гражданская война, перекинувшаяся в Россию с территорий бывшего СССР, разрушенного дьявольскими силами суверенизации и деидеологизации. В результате русский дух расшатан основательно.

Последствия трудно предсказуемы: либо это будет продолжением конфронтаций—военных, политических и .д., могущих повлечь за собой новую мировую войну, либо заключительным аккордом бесовщины ХХ века для многострадальной России и её возвратом в лоно национальной идеи на новой основе—средней культуры новоевразийской цивилизации. Мы—противники войны и оптимисты, ратующие за среднюю культуру новоевразийской цивилизации как синтеза восточного иррационализма и западного рационализма. Однако реалистичность оптимизма зависит прежде всего от альтернативы в политике: или она останется на нынешнем уровне сбесившегося сознания, «помутнения национального самосознания» (Н. Трубецкой), или поднимется до сверхсознания, то есть до интеллектуальной интуиции. Во имя торжества позитивной альтернативы нужны разработка и реализация программы “Россия как новоевразийская цивилизация”.

В числе её основных положений перспективы вестернизации России: либо путём продолжения насилия, либо ненасильственно. Варварский характер петровских реформ отмечали и Л.Н. Толстой, и В.И. Ленин. Но если Л. Толстой вынужден был отказаться от своего же восторженного замысла написать книгы о Петре I то В. Ленин, наоборот, считал, что варварскую Россию можно и нужно реформировать насильственно, т.е. по-петровски. Всё же, возможно, стоит задуматься хоть теперь над сравнением Л. Толстым петровских реформ с попыткой сократить беременность женщины до одного месяца? Мистичность России обладает огромной силой отторжения от себя любых насилий, в том числе и в сфере экономики. Но до чего же наивны и безграмотны заявления нынешних реформаторов: зажмуриться и прыгнуть в стихию рыночных отношений без всякой подготовки! Россию ожидают невиданные социальные потрясения, если произойдёт очередное шараханье в другую крайность—от общественной собственности к частной.

В этой связи актуальны предостережения евразийцев 20-х годов ХХ века о том, что любое перераспределение собственности в России не должно “исказить русское правосознание”. Иначе “было бы смертельным ударом по самому правосознанию”, ибо происходит подчинение экономики политике, низведённое до функционального значения социально-экономической сферы по отношению к политической”.[74] Политическое насилие над экономикой искажает русское правосознание, основанное на идее соборности и этике ненасилия. Была замечена и другая антиномичность: “Чем здоровее культура или народ, тем большей властностью и жестокостью отличается их государственность”.[75] Объяснение этой антиномии возможно с помощью другой антиномии—высокая духовность народа в условиях слаборазвитой экономики неизбежно порождает диктатуру власти, а не совести. Очередная мистика, ничего не скажешь! Но она вполне преодолима рационально, если избирать и в этом вопросе цивилизационный путь средней культуры, прежде всего в экономике, через развитие кооперативной собственности на землю на арендной основе; развитие класса середняков, которые составляли в дореволюционной России половину крестьянства; возрождение промышленных, сельскохозяйственных, промысловых, потребительских, банковских и т.д. кооперативов, успешно развивавшихся в дореволюционной России. Как в любом цивилизованном обществе, средний класс и в России должен стать главной опорой социально-экономического развития, служащей базой и для среднего варианта свободы духа. Этого можно достичь путём синтеза безграничной мистической внутренней свободы русского духа с достижениями западного рационализма в области внешних атрибутов свободы человека в виде успехов в развитии техники, экономики, политической свободы и т.д.

Короче говоря, нужно продолжить синтез светлой мистики, иррационализма и рационализма, достигшего больших успехов в сфере науки и техники. Не растрачивая достигнутое в этой области, важно теперь использовать эту традицию в экономике, политике и других сферах жизни. При этом максимально нужно использовать традиции рационализации русской мистики, действующей, как всякая мистика, “в определённом направлении, чтобы творить выше себя”.[76] Человек с обычным сознанием не может сотворить выше себя. Как говорят, выше себя, выше своих возможностей, не прыгнешь. А человек, обладающий сверхсознанием, может достичь этого, но для успеха ему нужны крылья в виде знания, добываемого рационализмом.

Иррационализму не подходит активность рационализма. Потому западной рационалистической деятельности он противопоставляет концепцию неделания: “...Что надо сделать прежде всего для того, чтобы люди могли жить хорошо: прежде всего перестать делать всё лишнее, что теперь делают люди. А это лишнее в нашем европейском мире—это 0,99 всей деятельности людей”.[77] Чрезмерная активность деятельности создаёт почву для различного рода конфликтов между людьми, с обществом, с природой. Потому автор неделания считает, что людям нужно одно—нравственное усилие. Конечно, с позиции активности деятельности неделание воспринимается как леность. А возможно, в этой лености заключена и большая нравственная сила принципа самоограничения, необходимая для соборности, единения человека с человеком, с обществом, с природой? Как непроста русская душа, так непроста и русская «лень».

Как всегда, истина и здесь в золотой середине—сочетание в разумных пропорциях иррационализма и рационализма, аскетизма и потребительства, то есть необходима умеренность.

В заключение подчеркнём суть новоевразийской концепции цивилизации: не война, а диалог культур рационализма и иррационализма; не конфронтация, а синтез концепций цивилизаций и формаций: формационного и циклических подходов, капитализма и социализма; не борьба, а союз двух мировоззрений: материализма и идеализма, науки и религии; не война, а дружба народов и национальностей; не социалистический, а евразийский интернационализм.

Перспективы социального прогресса России XXI века, их осмысление и разработка, опираясь при этом на высшие эталоны духовно-нравственных концепций—русской идеи соборности и этики ненасилия—такова, как нам думается, задача новоевразийского синтеза русской культуры с западной цивилизацией.