Александр I — выбор пути: от коронованного революционера к деспоту-мистику

Реформаторские намерения Екатерины П, а затем и Александра I объяснялись тем, что оба государственных деятеля понимали, что самодержавная форма правления не гарантирует политической стабильности, и видели негативные последствия такого положения вещей как для себя — с позиции личной безопасности, так и для государства в целом (резкая смена внешней политики, не мотивированные национальными государственными интересами переходы от войны к миру и наоборот), и поэтому они искали выход в создании земных властных институтов, что вело к ограничению самодержавия и перераспределению политического суверенитета — хотя бы частично — в пользу народа.

Необходимость скорейшего разрешения двух глобальных проблем — возвращения народу экономического и политического суверенитета — ощущалась со временем все острее.

Историческая справедливость требует признать, что именно российские самодержцы были первыми, кто озаботился подобными проблемами.

Короткое царствование Павла I — это наглядная иллюстрация доведенной до абсурда идеи самодержавной власти «наместника Христа». Само восшествие на престол этого человека было похоже скорее на захват власти.

Известно, что Екатерина П намеревалась передать престол своему внуку Александру. Об этом вспоминал Н. А. Саблу- ков — сын вице-президента Мануфактур-коллегии в последние годы царствования Екатерины П, служивший с 1792 г. в аристократическом Конногвардейском полку, лично знакомый со всей императорской фамилией и влиятельными личностями того времени: «<...> в последние годы царствования Екатерины между ее ближайшими советниками было решено, что Павел будет устранен от престолонаследия, если он откажется присягнуть конституции, уже начертанной, в каковом случае был бы назначен наследником его сын Александр, с условием, чтобы он утвердил новую конституцию. <...> Слово “конституция” обозначает здесь великую хартию, благодаря которой верховная власть императора перестала бы быть самодержавною. Слухи о подобном намерении императрицы ходили беспрестанно, хотя еще не было известно ничего достоверного»1.

Александр знал о планах Екатерины, о чем свидетельствует его письмо к ней: «Эти бумаги с полной очевидностью подтверждают все соображения, которые Вашему Величеству угодно было недавно сообщить мне и которые, если мне позволено высказать это, как нельзя более справедливы»341. По- видимому, между Екатериной и Александром состоялся разговор о том, что отстранение Павла необходимо для блага России, и только он, Александр, сможет обеспечить будущее России, и, возможно, именно к этим «соображениям» Екатерины относится замечание, что «они как нельзя более справедливы».

Внезапная смерть Екатерины помешала осуществлению этих планов. В то время, когда она еще была жива, но на дежд на выздоровление уже не было, Павел, при посредничестве канцлера А. А. Безбородко, осведомленного о намечаемых мерах, уничтожил «таинственные бумаги, касавшиеся этого переворота»342.

В 1799 г. А. А. Безбородко составил для великого князя Александра «Записку», в которой обозначил цель будущих реформ: конституционная монархия, самодержавие, подконтрольное закону, ликвидация крепостного состояния крестьян344. Можно предположить, что Безбородко, ближайший советник Екатерины, участвовавший в составлении манифеста о передаче прав престолонаследия Александру, отразил в своей «Записке» и те идеи, которые были изложены в манифесте, уничтоженном Павлом I. Известно также, что и другой ближайший советник Екатерины и ее последний фаворит Платон Зубов ходил в марте 1801 г. «с конституцией в кармане»345. И это при том, что сам он был, по отзывам современников, «ума недальнего», то есть идеи и истоки его конституции тоже следует отнести к екатерининским проектам.

К величайшему сожалению, невозможно реконструировать этот уничтоженный манифест Екатерины. В политических вопросах она всегда была очень скрытным человеком.

Очевидно только одно: императрица стремилась отстранить Павла от власти из-за несогласия с его политическими взглядами. «Жестокая скотина» — такую характеристику дала она сыну и предсказала, что если он будет во время царствования следовать своей программе, то «не долго [оно] продлится»346.

Суть правительственной системы власти Павла проявилась в следующем эпизоде. В ответ на возражение по поводу одного своего решения, противоречащего закону, он крикнул, ударив себя в грудь: «Здесь ваш закон»347. (Заметим, однако, что это высказывание, выглядевшее нелепым после просвещенного абсолютизма Екатерины II, было вполне логичным для византийской мифологии власти, вспомним хотя бы § 4 105-й новеллы Юстиниана, где сказано, что «царь есть живой закон».)

«С людьми следует обращаться как с собаками»348, — считал новоявленный «наместник Христа». Личная безопасность, к которой при Екатерине успела привыкнуть прежняя элита, при новом правителе уже не была гарантирована.

Если такие распоряжения давались относительно иностранного подданного, находящегося вне пределов Российской империи, то о какой личной безопасности могла идти речь в самой России. Елизавета Алексеевна, жена наследника престола Александра, писала о своем свекре-императоре: «Ему [было] безразлично, любят ли его, лишь бы его боялись»350.

Унижение всех для возвышения самого себя — этим правилом Павел неизменно руководствовался в практической деятельности, и члены его семьи не были исключением. Та же Елизавета напишет своей матери по поводу одной ложной тревоги в войсках: «О! Если бы кто-нибудь стоял во главе их! О мама, в самом деле, он — тиран». А через 3 дня после гибели Павла, 14 марта 1801 г., она же признается, что всегда желала, чтобы «несчастная страна чувствовала себя свободной любой ценой», и что давно ощущала «угрозу всеобщего восстания»351.

За все свое короткое царствование Павел отставил 7

фельдмаршалов, более 300 генералов и свыше 2000 штаб- и обер-офицеров, при численности армии 400 000 человек352. В марте 1801 г. он обрек на верную гибель 12-тысячный казачий корпус под командованием Н. И. Платова, отправив его для завоевания Индии.

В крестьянском вопросе Павел придерживался мнения, что крестьяне гораздо счастливее под управлением частных владельцев (хотя ограничил барщину тремя днями в неделю). Если он призывал своих сыновей обращаться с людьми как с собаками, то положение крепостного человека как скотины казалось ему вполне нормальным. В одну коронацию 1797 г. по его приказу раздали помещикам 82 000 крепостных353. В манифесте от 29 января 1797 г. «О должном послушании крестьян своим помещикам» главной была мысль, «что закон Божий поучает повиноваться властям предержащим, из коих нет ни единой, которая бы не от Бога поставлена была.

Этот манифест был обнародован в связи с начавшимися волнениями крестьян в Орловской, Тульской и Калужской губерниях. Поводом послужило повеление Павла крестьянам о присяге ему на верность. В народе это было истолковано, «чтобы впредь не бьггь за помещиками». На подавление беспорядков был брошен фельдмаршал князь Н. Репнин. В селе Брасово Орловской губернии дело дошло до кровавой расправы — прозвучали 33 пушечных выстрела, было израсходовано 600 патронов (получит через 100 лет титул графини Брасовой — по названию имения Брасово — морганатическая жена Михаила Романова, а сам Михаил, последний царь из династии Романовых, будет ходатайство вать перед Советской властью о смене фамилии Романов на Брасов. Этим переименованием история как бы указывает на преступления, бывшие на совести «наместников Христа» из династии Романовых). По всей Орловской губернии объявили, что «тела <..> справедливо погибших от их богопротивного преступления, недостойные погребения общего с вернъши поддан- нъши, зарыты в особую яму с надписью <... > что тут лежат преступники против Бога, государя и помещика, справедливо наказанные огнем и мечом, по закону Божию и государеву»*.

Таким образом, констатировалось, что самым страшным, непрощаемым видом греха является преступление не против Бога и даже не итотив человека вообще, а преступление против «наместника Христа» на земле. Это яркий пример функционирования властной модели, когда политическое повиновение царю было полностью тождественно религиозному послушанию Богу. Царь, как первосвященник, присваивал себе функции судьи от имени Небес и выносил вердикт: «За богопротивное преступление недостойны христианского погребения».

Именем и по закону Божию творились жестокие расправы, и об этом извещались все жители губернии.

В эпоху Павла высшие иерархи Православной Церкви не отличались верностью моральным принципам. В записках убежденного монархиста Августа Коцебу сохранились свидетельства современников о том, как 10 марта 1801 г. Павел I возвел санкт-петербургского архиепископа Амвросия в сан митрополита за то, что тот одобрил его намерение развестись с императрицей и заточить ее в монастырь. Император поручил Амвросию склонить угрозами императрицу к согласию на развод355. Еще Екатериной Амвросий был отмечен за красноречивые проповеди и получил от нее ряд подарков: бриллиантовые кресты, панагии, облачения и деньги, но, осыпанный ее милостями, благоразумно удержался от произнесения у ее могилы уже сочиненного надгробного слова, за что сделался любимцем Павла356.

Лишь по частным вопросам культа некоторые архиереи осмеливались высказывать свое мнение. Например, митрополит Гавриил отказался принять Мальтийский орден и уклонился от присутствия на развлекательном придворном представлении новой оперы357. Митрополит Московский Платон пытался отказаться от светской награды и остановил Павла I, который во время коронации хотел войти при шпаге в царские врата Успенского собора Кремля358.

В то же время, по отзывам современников, сам Павел I был глубоко верующим человеком, «исполненным истинного благочестия и страха Божия»359. Император был искренне убежден, что является «наместником Христа» и не нуждается ни в какой опоре, а потому пренебрегал земными корнями своей власти. Возвысив в собственных глазах фигуру самодержца до уровня земного бога, он во время коронации 1797 г., подражая византийским императорам, возложил на себя собственноручно далматик — подобие архиерейского саккоса, символизировавшего таинственное цареосвященст- во по чину Мелхиседека (Мелхиседек — царь Салимский, священник Бога Всевышнего (Быт. 14: 18). — А А.). В религиозной сфере свою власть он считал неограниченной, а потому, будучи главой Православной Церкви, не счел чем-то из ряда вон выходящим стать магистром католического Мальтийского ордена.

По словам его сына Александра, государственные дела Павел привел в состояние «вверх дном»*’. И в стране не было силы, способной законным образом остановить беспредел.

Ночью 11 марта 1801 г. человек, считавший себя земным богом, был убит в собственном дворце толпой пьяных офицеров, заручившихся поддержкой его сына Александра. 0

том, как 11 марта 1801 г. наследовалась самодержавная, «Богом данная» власть, вспоминал позднее брат Александра Константин, заставший у теперь уже нового императора Александра I «<...> толпу офицеров, очень шумливых, очень разгоряченных, и Уварова, пьяного, как и они, сидящего на мраморном столе, свесив ноги»360. Среди всеобщего бардака появился граф Пален и увел беспомощного Александра царствовать, скомандовав ему. «Хватит ребячиться, быстро править!» А в это самое время вдова Павла императрица Мария Федоровна пыталась перехватить власть, призывая гренадеров: «Что же, раз нет более императора, который пал жертвою злодеев-изменников, то теперь я ваша императри ца, я одна ваша законная государыня! Защищайте меня и следуйте за мною»361. Руководителям заговора пришлось удалить ее силой и выставить у ее дверей караул.

Утром, узнав об убийстве, горожане возликовали. «На улицах проявлялось всюду необузданное веселие: плакали от радости; люди, другу другу вовсе не знакомые, обнимались, а друг друга поздравляли»362 — так опишет этот день в своих воспоминаниях А. С. Шишков, человек, исповедовавший монархические принципы. Убийцы Павла появлялись публично и рассказывали о деле как о героическом поступке.

Двенадцатого марта началась присяга, по окончании которой митрополит с духовенством проходили в апартаменты государя для принесения всеподданнейшего поздравления363. Поздравляли, хотя прекрасно знали, что Павел I скончался не от официально объявленного «апоплексического удара», а был зверски убит. И только один человек, республиканец Лагарп, не признававший авторитета Библии, требовал у Александра: «Оставить безнаказанным убийство монарха в его собственном дворце, в лоне семьи — значит попрать божеские и человеческие законы и скомпрометировать достоинство монарха»364. Россия еще раз продемонстри ровала, как иллюзорна власть «наместника Христа», который являлся, по существу, заложниколі собственной должности.

Воссев на престол в результате убийства правящей элитой собственного отца, император Александр I попытался создать земную опору верховной власти и государству. При этом он учел печальный опыт Екатерины П, публично предложившей в 1767 г. программу политических реформ, которая была отвергнута, и все свои реформаторские планы стал готовить тайно, в узком кругу единомышленников, понимая, что существовавшие в России феодально-бюрократические органы государственной власти были не способны ни выработать, ни поддержать реформы.

Императрица Екатерина сознательно воспитывала своего преемника Александра в либеральном духе, и уже в 20 лет он имел некоторые воззрения на будущее развитие России. В письме от 1797 г. своему учителю Лагарпу он пишет: «Я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкою в руках каких-либо безумцев. <...> Это было бы лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законною властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена, и нация имела бы своих представителей. <...> когда же придет и мой черед, тогда нужно будет стараться, само собою разумеется, постепенно образовать народное представительство, которое бы должным образом руководило, составило бы свободную конституцию. <...> Дай только Бог, чтобы мы когда-либо могли достигнуть нашей цели даровать России свободу и предохранить ее от поползновений деспотизма и тирании».

В этом же письме он пишет о своих единомышленниках: «Всего-навсего нас только четверо, а именно: Новосильцев, граф Строганов, молодой князь Чарторижский и я»365. Этот круг людей, разделявших взгляды монарха, останется практически неизменным, но в дальнейшем Александр будет считать близким себе по духу только М. М. Сперанского. Такое малое число единомышленников говорит о том, что политические реформы имели в противниках всю остальную правящую дворянско-бюрократическую элиту. Александр сознавал историческую необходимость ограничения самодер жавия и отмены крепостного права, но при этом он понимал и то, что применить насилие к правящему классу не удастся, поскольку это могло бы закончиться для него лично трагически и при этом цели реформ не были бы достигнуты.

Крепостное право и самодержавная форма правления были органически связаны друг с другом, служили друг для друга опорой. И не было возможности реформировать одно, не затрагивая другого. Такое положение вещей освящалось православной традицией, которая лежала в основе идеологии самодержавия. Таким образом, узкая группа либеральной бюрократии во главе с молодым царем неизбежно должна была прийти к выводу о возможности либеральных реформ лишь через преодоление православной мифологии власти и одного из главных ее догматов — идеи царя, «наместника Христа» на земле.

Вступив на престол, Александр I создал группу по разработке реформ, получившую название «Негласный комитет». В него вошли: Н. Н. Новосильцев, А.-Е. Чарторижский,

В. П. Кочубей, П. А. Строганов. Основной замысел: реформы должны были исходить от царя и исключать насилие по отношению к дворянству. Отношение правящих кругов к деятельности «Негласного комитета» было резко отрицательным: «якобинской шайкой» окрестил его Г. Р. Державин366.

Все члены «Негласного комитета» сходились во мнении, что крепостное право должно быть ликвидировано, но без насилия над дворянством. В 1803 г. появляется указ «О вольных хлебопашцах», предоставивший помещикам право освобождать крестьян с землей. Однако отсутствие на рынке труда потребности в свободной рабочей силе (из-за паразитической возможности использовать бесплатный крестьянский труд) привело к тому, что за все царствование Александра I было освобождено всего 47 153 тыс. душ мужского пола367. Эти данные показывают, что правительству не стоило ждать инициативы от великорусского дворянства в освобождении крестьян, пойти же на насильственные меры власть тогда не решилась. Главное значение этого указа заключалось в самой идее освобождения крестьян с землей за выкуп: был провозглашен принцип и указано направление, в котором дворянству следовало двигаться для отмены крепостного права.

Отношение дворянства к освобождению крестьян хорошо видно по эпизоду, относящемуся к 1811 г. Тогда в России была издана книга польского сенатора графа В. Стройновского «О условиях помещиков с крестьянами», в которой автор доказывал, что иного пути, кроме освобождения крестьян, для России не существует. Эта книга вызвала взрыв возмущения в дворянской среде, и, как результат, родилось письмо

В. С. Попова, видного деятеля екатерининской эпохи, Александру. «Подобные внушения, — утверждал Попов, — были всегда в устах известных в России мятежников». Основная мысль письма состояла в том, что, пока в России не установилось крепостное право, ее терзали смуты и что, мол, крепостное право является незыблемым устоем русской жизни.

Александр понимал, что это не просто частное письмо. Его ответ был резок. «Писание ваше нахожу я совершенно излишним» — так начиналось послание императора. Заканчивал же он письмо напоминанием, что в 1768 г. Екатерина наградила золотой медалью и деньгами доктора прав Беар- де Делабеля из Аахена за статью, где автор прямо писал «о славе царей», которая заключена в даровании вольности.

После окончания войны с Наполеоном царь вернулся к рассмотрению крестьянского вопроса. Толчком послужила инициатива эстляндского дворянства (1816 г.) по освобождению своих крестьян. В Прибалтийских губерниях никогда не существовало крепостного права в его крайних формах, был высок уровень развития товарно-денежных отношений, что делало экономически невыгодным для дворянства сохранение крепостной зависимости крестьян.

Российские дворяне не поддержали остзейских коллег. О серьезности намерений Александра I заняться крестьянским вопросом свидетельствует тот факт, что составление очередного проекта освобождения крестьян он поручил одиозной фигуре, но лично преданному ему человеку, графу А. А. Аракчееву. Основная идея — постепенный выкуп крестьян с землей у помещиков, на эти цели выделялось по 5 млн руб. в год, и, следовательно, полное освобождение крестьян было бы достигнуто в 2018 г.368.

По распоряжению Александра I в 1818 — 1819 гт. вопросом освобождения крестьян занимался министр финансов Д. А. Гурьев. Однако опубликовать или даже попытаться обсудить эти проекты император не осмелился, видя или чувствуя глухое, но упорное сопротивление поместного дворянства и высшей бюрократии. Будущий министр финансов Е. Ф. Канкрин писал в письме к императору о том, «как вся публика недовольна намерением императора освободить крестьян»369. Свидетель тех событий швейцарец Ф. Кристин писал из Москвы в Петербург: «Разговоры по сему предмету заставляют содрогаться. Надеюсь, что в Петербурге известно общее настроение умов и что там не отважатся ни на какую окончательную меру без зрелого обсуждения, не приняв в расчет возможных последствий такого шага»370.

Попытки решить крестьянский вопрос разбились о непреодолимое сопротивление дворянства. Подобная же судьба постигла и планы политических реформ, которые находились в тесной связи с проблемой ликвидации крепостного права.

Меры по изменению политического устройства реально предпринимались Александром I начиная с 1807 г., когда его ближайшим советником стал М. М. Сперанский. Составленное «Введение к Уложению государственных законов» имело двух авторов — Александра I и М. Сперанского, который позже, находясь по воле царя в пермской ссылке, писал, что Александр в конце 1806 г. «начал занимать меня постояннее предметами высшего управления, теснее знакомить с образом великих мыслей. <..> Отсюда произошел план всеобщего государственного образования»371.

Во «Введении» необходимость реформ обосновывалась исторической закономерностью перехода от феодального правления к республиканскому372. Как предостережение звучали слова о том, что «тщетно власть державная силилась удержать напряжение; сопротивление ее воспалило только страсти, произвело волнение, но не остановило перелома»373.

Согласно предполагавшейся реформе, вводился принцип разделения властей: высшим законодательным органом объ являлась Государственная Дума, которая должна была руководить сетью волостных, окружных и губернских дум. Высшей исполнительной властью наделялся император, при котором в качестве совещательного органа учреждался Государственный Совет. Сенат же превращался в высший судебный орган империи. Все население делилось на три категории: дворянство, люди среднего состояния и рабочий народ. Вводилось понятие гражданских и политических прав. Гражданским правом обладали все жители страны, политическими — первые две категории. Предусматривалось создание системы выборных органов — волостных, окружных, губернских дум и Государственной Думы.

Государственная Дума ограничивала власть монарха, поскольку ни один закон не мог быть подписан без предварительного одобрения Думы. В действие вводился принцип ответственности министров перед Думой. Минуя Думу, император мог принимать решения только о войне и мире и в случае чрезвычайных обстоятельств; за ним оставалось право издавать частные указы, толкующие законодательство.

Сенат выбирался губернскими думами и становился высшей судебной инстанцией, приговор Сената признавался окончательным. Своеобразной Палатой Лордов должен был стать Государственный Совет, где проходило бы первоначальное обсуждение государственных дел. Члены Совета не избирались, а назначались императором.

Проект определял границы власти императора. Вся исполнительная власть принадлежала монарху, он обладал правом (исключительным) законодательной инициативы и утверждал все новые законы.

Согласно проекту реформ, самодержец переставал быть исключительным носителем политического суверенитета, и народу в лице представительных органов возвращалась часть политического суверенитета. Этот основной принцип лег в основу политической реформы. При этом все обоснование необходимости радикальных перемен исходило из постулатов естественного права в противовес политической системе, основанной на божественном праве, которая признавалась «не свойственной уже более состоянию общественного духа, и настало время переменить ее и основать новый порядок вещей»374.

К сожалению, все проекты Сперанского так и остались на бумаге, проведенные мероприятия не затронули основ абсолютной монархии. Реальным стало лишь учреждение Государственного Совета, и то далеко не с теми функциями, которыми предлагал наделить его Сперанский. Однако ненависть придворных и чиновных кругов к выскочке-реформа- тору была вызвана не столько планами государственных преобразований, сколько попытками цивилизовать бюрократическую среду. Согласно подготовленному Сперанским указу 1809 г., все лица, имевшие придворный чин, должны были избрать какую-либо реальную службу, то есть придворный чин превращался лишь в почетное звание, теряя статус должности; кроме того, чины коллежского асессора и статского советника давались теперь только после сдачи серьезного экзамена. Этими мерами Сперанский вызвал ненависть «крапивного семени» и придворной камарильи, что кончилось для него весьма плачевно. В 1812 г. он был обвинен в шпионаже в пользу Наполеона (англоман по убеждениям!) и выслан в Нижний Новгород. Под ударом оказался и сам царь, над которым нависла реальная уфоза дворцового переворота.

Граф Г. Штединг, шведский посол в России, докладывал своему королю Густаву IV: «Недовольство императором с каждым днем возрастает, и повсюду ведутся такие разговоры, что страшно слушать <...> и в частных домах, и в общественных местах обсуждается вопрос о замене монарха, и забвение долга доходит до того, что вслух говорит об отстранении от власти всей мужской линии царствующей династии <...> о возведении на трон великой княжны Екатерины»375. Посланник Наполеона в Петербурге генерал А. Савари доносил императору: «Русская молодежь осмеливается высказываться о своем императоре с неслыханной непочтительностью, и я с некоторого времени обеспокоен последствиями, к которым могут привести дерзкие речи в стране, где дворцовые перевороты — обычное дело»376. В другом своем донесении Савари передавал Наполеону все разговоры в салонах Петербурга о том, что «надо постричь императора в монахи», и как вывод: «Я не видел еще, чтобы брожение доходило до такой степени и было столь общим»377. Императрица-мать Мария Федоровна возглавила всех недовольных внешней и внутренней политикой императора Александра, превратив свою резиденцию в Павловске в штаб оппозиции своему сыну. Император прекрасно понимал всю шаткость собственного положения, хотя и видел в реформах Сперанского возможность создать себе легитимную опору в лице представительных органов власти. Одним из вождей всех недовольных политикой Сперанского стала сестра императора великая княжна Екатерина Павловна, та самая, которую прочили в императрицы. Она передала Александру записку Н. М. Карамзина «О древней и новой России»378. В ней знаменитый историк выдвигал идеи, созвучные настроениям правящей элиты, например, что для твердости государственного бытия безопаснее поработить людей, нежели дать им невовремя свободу. Справедливо отмечая, что Россия — страна с 1000-летней историей, планирующиеся перемены автор рассматривал как чуждые русскому народу. В записке Карамзин четко провозглашал, что политические принципы неограниченной монархии вдохновлены не энциклопедией, изданной в Париже, а энциклопедией куда более древней — Библией.

Именно Карамзина можно считать идейным предтечей теории священно-государственной народности. Всю историю России он видел построенной на библейских началах, следовательно, — правильной и истинной. Новые начала (реформаторские начинания Сперанского) для него не христианские и поэтому не имеют права на существование. Так в России началось открытое противостояние двух социальных идеалов. Один идеал, самодержавный, имел и свою идеологию — государственное Православие. Другой идеал стремился к справедливости, народоправству, но не имел пока своей четко сформулированной идеологической доктрины.

В России так и не произошло смещения акцентов в восприятии христианства, как в Западной Европе, от бога Яхве к богу любви и сострадания Иисусу Христу. Идеи социального христианства были обречены в России на провал, поскольку в сознании русского народа христианство всегда было с одним лицом — устрашающего и карающего бога Яхве, покровительствующего только царю. Безграмотное население не могло предаваться размышлениям над философской проти- воречивосгью и нравственным дуализмом книжного христианства, а воспринимало его таким, каким видело на протяжении почти 1000-летней истории его господства в России.

Император был вынужден пожертвовать Сперанским и отправить его в ссылку. Приближенным людям Александр I сказал: «Если бы у тебя отсекли руку, ты, верно, кричал бы и жаловался, что тебе больно. У меня в прошлую ночь отняли Сперанского, а он был моей правой рукой». О причинах же царь скажет: «Обстоятельства заставили вынудить у меня эту жертву общественному мнению»379.

После войны 1812 г. Александр I, обладая огромным личным авторитетом и престижем, попробовал вернуться к своим реформаторским замыслам и поручил Н. Н. Новосильцеву разработать проект русской конституции. Но и эта, вторая по счету, попытка не увенчалась успехом. Разработанная под руководством Н. Новосильцева «Уставная грамота Российской империи» не была реализована (хотя в своей основе являлась одним из консервативных проектов)380. На пути реформ встала консолидированная дворянско-бюрократическая сила, жившая за счет всего остального населения страны, прикрывавшая свой паразитизм догматами государственного Православия. Абсолютное меньшинство, движимое корыстными интересами, противопоставило себя большинству.

Политический строй определял все развитие страны. В каком состоянии в России находилась система управления, видно из письма царю от 2 мая 1820 г. генерал-губернатора А. Д. Балашева (под началом которого находились пять центральных русских губерний: Тульская, Орловская, Воронежская, Тамбовская, Рязанская).

«Отеческое сердце ваше, государь, содрогнется при раскрытии всех подробностей внутреннего состояния губерний. <...> Не только воровство в городах, не только частые и никогда почти не отыскивающиеся грабежи по дорогам, но целые шайки разбойников приезжали в усадьбы, связывали помещиков и слуг, разграбляли домы и пожитки и потом скрывались: смертоубийства производились заговорами и убийцы не находились. В селениях власть помещиков не ограничена, права крестьян не утверждены, а слухами повиновение последних к первым поколеблено и ослушаний — тьма. Недоимок миллионы, полиция уничтожена. Дел в присутственных местах — кучи без счету, решают их по выбору и произволу. Судилища и судьи — в неуважении, подозреваются в мздоимстве. Волокиты отчаянно-утомительные, но и ябедников великое множество. Лучшие дворяне от выборов уклоняются. Чины и ордена не в той высокой цене, как должно. Жалованье чиновников и канцелярских служителей почти ничтожно, кроме винных продавцов и таможни. Хозяйственной части нет и признаку. Главные доходы короны основаны на винной продаже! <...> Все части идут раздельно, одна другой ход затрудняя, и едва ли которая подается вперед»381.

Таковы были реальные результаты осуществления на практике тех принципов, которые историк Н. М. Карамзин считал «вдохновленными Библией». Вообще же общая картина России имела очень много сходного с Ромейской державой: от преторианского варианта замены неугодных «наместников Христа» до разгула преступности, казнокрадства чиновников, бесправия подавляющего большинства населения и на этом фоне — огромное количество церквей, монастырей с православными иерархами, не осуждающими, а поздравляющими убийц. Византийская властная модель, где бы она ни приживалась, приводила к поразительно одинаковым результатам.

Все попытки Александра I модернизировать политический строй показали наглядно — Православная Церковь не принимала участия в них и никакой роли не играла. Ни один иерарх не выступил в поддержку реформ. Православная Церковь использовалась правительством только в пропаган- дистско-охранительных целях.

В 1805 г. русская армия потерпела поражение и понесла большие потери под Аустерлицем. В 1806 г. военная кампания была продолжена, хотя войска, состоявшие из неграмотных мужиков, были деморализованы. Возникла необходимость идеологически обосновать продолжение войны, которая велась в Европе и носила явно не оборонительный характер. Вот почему Святейший Синод предал анафеме Наполеона, придав войне религиозный мотив. Во всех церквах России после воскресных и праздничных служб провозглашалась анафема Наполеону, как исконному врагу веры Христовой, отрекшемуся от христианства, проповедующему Коран, поклоняющемуся идолам, мечтающему объединить евреев и объявить себя Мессией382.

Реакция на эти религиозные «преступления» Наполеона и на церковную анафему самой правящей элиты весьма показательна — светский молодой человек С. П. Жихарев заносит в дневник: «<...> здешние французы ломают разные комедии и потешают Москву как ни в чем не бывало <...> никогда французский театр не видал у себя столько посетителей», а во французском модном магазине мадам Обер-Шальме «<...> такой приезд, что весь переулок заставлен каретами»383. Знаменательно и то, что русскую армию, увязшую в «священной войне», возглавлял генерал А. Бенигсен — активный участник убийства Павла I. Для поднятия боевого духа самого генерала ему был пожалован орден Св. Георгия.

Результаты этого «крестового похода» были трагическими. 8 февраля 1807 г. в сражении при Элау убито и ранено 26 тыс. русских. «Не сражение, а бойня» — такова оценка Наполеона. Войска Бенигсена отступают к Кенигсбергу, а сам он становится кавалером еще одного ордена — Св. Андрея Первозванного. 14 июня 1807 г. наступает финал. Численно превосходящая русская армия разбита и теряет каждого третьего384.

Александр I заключает перемирие в Тильзите, а затем союз с Наполеоном в Эрфурте. И на вопрос Наполеона: «Из- за чего же мы воюем?» — глава Православной Церкви ответит: «Я ненавижу англичан не менее вашего и готов вас поддержать во всем, что вы предпримете против них»385, и, следовательно, признает ошибку в выборе объекта анафемы, сам же бывший «антихрист» станет вскоре кавалером ордена Св. Андрея Первозванного — высшей награды Российской империи.

Церковь ни словом не обмолвилась, с чего это вдруг «антихрист» сделался союзником. В деревнях оплакивали погибших и искалеченных и искали объяснения их смерти. Князь

Вяземский запишет подслушанный им разговор мужиков: «Как же это наш батюшка, православный царь, мог решиться сойтись с этим окаянным, с этим нехристем? Ведь это страшный грех!»386

В то время, когда Александр I пытался провести реформирование общества, Церковь была востребована только в пропагандистско-охранительных целях. С крушением реформаторских замыслов царя пришло понимание, что в его силах лишь «удерживать страну от погрязания в хаосе»387. Православная Церковь в лице высших иерархов вновь ощутила потребность в ней власти.

В 1803 г. для контроля над Синодом Александр I назначает обер-прокурором друга детства князя А. Н. Голицына, который в то время был вольтерьянцем, человеком с чисто светским образованием, не знакомым ни с учением, ни с историей Церкви, никогда не читавшим даже Евангелия388.

Однако с течением времени князь Голицын впал в благочестие с явно выраженной антиправославной сентиментальной и мистической направленностью. «Он, в сущности, никогда не знал “ни православия, ни кривославия”, с большим легкомыслием он брался объяснять самые сложные богословские вопросы и создал себе своеобразный пантеон, в котором уживались верования самых непримиримых религий и сект. Этого “младенца” в деле веры постоянно морочили разные ханжи и изуверы; он постоянно искал “излияния Св. Духа” и отправлений, вечно гонялся за пророками и пророчицами, за знамениями и чудесами: то “слушал пророческое слово” у хлыстовки Татаринові >й, то жаждал возложения руки нового Златоуста — Фотия, то исцелял бесноватых, то удостаивался в мистическом экстазе испытать подобие страданий Спасителя от игл тернового венца»389.

Эти религиозные метаморфозы Голицына будут соответствовать и изменению взглядов его патрона — императора Александра. Попытки царя провести преобразования на основе постулатов естественного права завершились неудачей. Захват и сожжение Москвы произвели на него колоссальное впечатление. «Россия погибла навсегда» — губернатор Моск вы Ф. Ростопчин лишь озвучил то, о чем думали тогда многие. Императорская семья готовилась к эвакуации из Петербурга. Позднее Александр скажет: «Пожар Москвы просветил мою душу и наполнил мое сердце горячей верой, которой я никогда раньше не ощущал. Тогда я познал Бога»390. В эти трагические дни у царя впервые появилась Библия, которую для укрепления духа подарила ему жена.

С этого момента Александр, не отказываясь от реформ, попытался найти их обоснование в социальном христианстве. Но увлечение общехристианскими идеалами не сделало для него Православие более близким.

Состояние религиозной экзальтации царя отразилось и в свете основания Священного союза как политического альянса на основе заповедей Евангелия. Сама формулировка текста договора, когда три союзных государя: православный, католик и протестант — «<...> почитают себя, аки постановленными от Провидения для управления тремя единого семейства отраслями»391, показывает стремление Александра к универсальному христианству экуменического толка. Император, возвратившись после заграничных походов в Россию, начал проводить общехристианскую по сути, но ни в коей мере не православную, политику. Более того, текст этого экуменического договора Синод предписывает вывесить во всех церквах, а священникам черпать из него темы для проповедей!

Как реализацию нового политического курса можно оценивать учреждение в 1812 г. в России Библейского общества по образцу Британского. Его основателями стали князь А. Н. Голицын и обертофмейсгер оккультист Г. Г. Кушелев. Под «крышей» Русского Библейского общества объединились главы всех существовавших в России христианских вероисповеданий. По настоянию царя митрополит Петербургский Амвросий и митрополит Киевский Серапион, вице-президенты общества, вынуждены были заседать вместе с протестантским пастором Питтом. Поэтому назвать Александра главой именно Православной Церкви невозможно. Вот что он писал, например, генерал-іубернатору Риги: «Какое вам дело до того, кто и как молится Боїу? Каждый ведет себя перед Богом в соответствии со своей совестью и сам ответственен перед Ним»392.

Апофеозом общехристианской политики стало учреждение в 1817 г. под руководством мистика А. Н. Голицына единого Министерства народного просвещения и духовных дел. В структуре этого министерства Православие было уравнено с прочими, даже нехристианскими вероисповеданиями, что фактически снижало статус «главенствующей» Церкви и было встречено с негодованием православным духовенством393. Таким образом, с образованием этого министерства появился второй, в противовес Синоду, административный центр по внедрению межконфессионального христианства.

Архитектурным выражением новой идеологии призван был стать и храм Христа Спасителя на Воробьевых горах, заложенный царем в 1817 г. Автор проекта архитектор А. Витберг создал мистический храм, не имевший ничего общего с православной традицией.

«Мне казалось недостаточным, чтобы храм удовлетворял токмо требованиям Церкви греко-российской — но вообще всем христианским Церквам. <...> Следовательно, храм должен бьггь тройственным, то есть храм тела, храм души, храм духа»394 — так говорил о храме А. И. Герцену сам архитектор. А. Витберг не скрывал, что своим храмом он хотел восславить не только Бога, но и человека. Посетители храма вначале как бы попадали в «храм-тело» (катакомбы), находящийся внутри горы, где были бы захоронены погибшие воины. Полумрак, подсвечники, стены из бело-черного мрамора с текстами из Священного Писания, на стенах должны были быть выбиты имена всех погибших — от полководцев до рядовых. Над ним располагался бы «храм-душа» (он был задуман в виде креста и освещался бы уже дневным светом) и еще выше планировался «храм-Дух Святой» в виде круга с гигантским куполом (более 50 метров в диаметре), залитый солнцем.

В целом храм задумывался как грандиозное сооружение в античном духе. На один только нулевой цикл казна отпустила 16 млн руб. (строительство всего второго храма на Волхонке по проекту архитектора А Тона обошлось казне в 15 млн руб.)395. Ввиду огромных финансовых хищений подрядчиков стройка была закрыта при Николае I, хотя прово- решавшиеся писали царю, что они не просто занимались хищениями, а «старались помешать» строительству антиправославного, «масонского» храма. «Вместо парящего над Москвой пантеона заложили большой кафедральный собор во “имя Христа Спасителя” на Волхонке, как часть монументальной пропаганды <...> официального лозунга “самодержавие, православие, народность”. <...> Собор восславлял царя и религию и лишь мельком — народ <...> на мраморных досках <...> не оказалось фамилий “нижних чинов”»396. Отказ от проекта А. Витберга стал логичным завершением неудав- шейся попытки возведения государственной идеологии на общехристианских, «библейских» принципах. Взрыв храма А. Тона в 30-е годы 20 столетия стал материальным воплощением краха символа казенного Православия.

В общехристианском духе был составлен и указ Синоду от 27 октября 1817 г., где царь фактически ставил под сомнение свою сакральность и запрещал православному духовенству воздавать себе хвалу: «Поколику я убежден в глубине сердца моего в сей христианской истине, что через единого Господа и Спасителя Иисуса Христа проистекает всякое добро и что человек, какой бы [он] ни был, без Христа есть единое зло, следовательно, приписывать мне славу в успехах, где рука Ьожия столь явна была целому свету, было бы отдавать человеку то, что принадлежит всемогущему Богу»-.

При рассмотрении стремления царя внедрить в государстве общехристианскую идеологию, следует учитывать, что в этот период он не оставил попыток политического реформирования России. По его поручению Н. Н. Новосильцевым разрабатывалась конституция, а А. А. Аракчеевым и

А. Д. Гурьевым — проекты освобождения крестьян.

К концу 1821 г. император убедился в своем бессилии осуществить преобразования. Новая общехристианская идеология не давала результатов, помещики не желали лишиться бесплатной рабочей силы из абстрактного христианского человеколюбия, тем более что Православие давало обоснование законности такого положения вещей. Попытка приспособить общехристианские гуманные идеалы к потребностям реформ провалилась.

С 1822 г. Александр I начнет проводить политику «удержания» существующего положения вещей. Сам он к этому времени будет уже сломленным человеком, «утомленным жизнью», по замечанию австрийского канцлера Меттерниха. С этого периода император ощутит потребность возврата к Православию. Рядом с царем туг же появятся личности из церковной среды, они будут оказывать заметное влияние на формирование государственной политики. Наиболее одиозной фигурой станет архимандрит Фотий, предтеча Г. Е. Распутина, получивший доступ в высшие сферы благодаря протекции женщины — графини А. А. Орловой, которую он называл «дщерь-девица».

Для того чтобы представить умственное развитие Фотия и составить представление о его роли в жизни императорского двора, обратимся к фрагменту его собственной автобиографии, где он пишет о себе в третьем лице: «В летнее время некогда около августа месяца, после часа девятого, сел во власяном хитоне на стул, где было место моления, под образами, хотел встать и молиться Господу по обычаю. Но вдруг, что с ним сделалось и в каком состоянии был, но только в забытьи увидел себя в непонятном некоем состоянии не во сне и не наяву: увидел явно четырех бесов, человекообразных, пришедших, безобразных в сером виде, не великих по виду, и они, бегая, было все хотят его бить, но опасаются именно власяного хитона на нем, и говорят они между собой: “Сей есть враг наш! Схватим его и будем бить”, — но ни один не смел приступить к нему и бить его. Наконец сии четыре согласились беса с четырех сторон на него напасть. <„.> И тако вдруг нечаянно наскочили на него, как волки быстро, и один его так ощутительно ударил в грудь, что он, вскочив на ноги от боли и страху, испугался и, забыв молитву читать, вскоре на одр свой возлег и окрылся весь одеянием, дабы не видеть никого и ничего и, тако молитву лежа втайне сотворив вмале, весь трепетал от ужаса вражия»397.

Тогда Фотий пожелал видеть беса в его настоящем виде; бес явился, и Фотий пришел в ужас великий. Тем не менее он вступил с ним в борьбу, в которой едва не погиб, но, по собственному признанию, был спасен божественной силой. Несколько месяцев сатана подсылал к нему злого духа, который внушал Фотию «явить всем силу Божию, а посему некое бы чудо сотворил или хотя перешед по воде, яко посуху, против самого дворца через реку Неву». В результате Фотий оказался победителем, уклонившись от совершения чудесного опыта398.

Вот какая личность получает многочасовые аудиенции у императора, обличает «тайные общества, еретиков и карбонариев», излагает «план разорения России и способ оный план вдруг уничтожить тихо и счастливо»399.

Под руководством «интимного друга» императора графа

А. А. Аракчеева складывается группа доверенных лиц. В нее войдет и покровитель Фотия митрополит Санкт-Петербургский Серафим, личность более чем заурядная. Успех его проповедей в ранний московский период объясняется тем, что на эти проповеди со всего города съезжались дамы ради внешней привлекательности «Серафимчика». Он был способен держать нужного человека «в наружном благоволении», а при перемене счастья «более всех ему чашу горести поднести». По свидетельству митрополита Григория, Серафим был не прочь внимать клеветникам, «дувшим ему в уши», и «отпираться от своих слов [ему] случалось многократно»400.

Следует учитывать, что эта компания сложилась и действовала в тот момент, когда с реформаторским курсом было покончено. Для политики «удержания» даже общехристианский курс А. Н. Голицына являлся уже либеральным, хотя именно по инициативе последнего в 1821 г. был разгромлен Петербургский университет и выдвинуты обвинения против преподавателей. Профессор Э.-Б.-С. Раупах обвинялся, например, в том, что в лекциях по всеобщей истории отказывал библейским книгам в праве считаться «достаточными источниками», профессор же К. Ф. Герман, читавший курс по статистике России, «находил Священное Писание несообразным с геогнозиею», а профессор А И. Галич «открыто проповедовал систему, по которой в наше только время достигшему высшего просвещения разумом приписывается способность познавать вещи, как они действительно сами по себе суть»401.

Общехристианская мистическая идеология и не могла стать опорой самодержавию. Поэтому было востребовано Православие, и благодаря его идеологам камня на камне не осталось от курса князя Голицына, как антиправославного и не соответствовавшего задачам укрепления самодержавной власти. Иерархи пошли на альянс с человеком, прославившимся кровавыми расправами над крестьянами. С 1816 г. были введены военные поселения. Крестьяне как бы освобождались от крепостной зависимости, но одновременно им вменялось в обязанность несение воинской повинности, запрещалось заниматься торговлей, промыслами. Таким образом, крестьянское хозяйство как бы искусственно вырывалось из начавшей формироваться системы товарно-денежного обращения. Военными поселениями руководил граф А. А. Аракчеев. Племянник императрицы-матери Марии Федоровны принц Евгений Вюртембергский пришел в ужас от «тамошних жестокостей; целые сотни мужиков прогоняются сквозь сгрой и засекаются насмерть»402. И началось одно восстание за другим. «В Новгородской губернии казенные крестьяне <...> возмутились. <...> Граф Аракчеев привел против них кавалерию и артиллерию; по ним стреляли, их рубили, многих прогнали сквозь строй, и бедные люди должны были покориться»403. В 1819 г. в г. Чугуеве Новгородской области устроитель военных поселений опять прибег к огню и мечу, дабы расправиться с восставшими. Даже под палками бунтовщики отказывались признавать свою вину, 29 человек было забито насмерть404.

Идя на союз с таким человеком, православные иерархи выражали тем самым одобрение его деятельности, а архимандрит Фотий договорился даже до того, что Аракчеев «явился как раб Божий за святую веру и Церковь, яко Георгий Победоносец»405.

Завершение царствования Александра I прошло под знаком возврата к идее сохранения самодержавной системы власти, не мыслимой без опоры на догматы божественного права. В то же время к концу 20-х годов XIX в. окончательно оформится группа единомышленников, которая отвергнет этот идеал как не соответствующий перспективам развития страны. Речь идет о движении декабристов. Все течения этого движения признавали для себя главным решение двух вопросов: возвращение народу политического суверенитета и ликвидацию крепостного права. Исходной посылкой для декабристов было безусловное признание факта уничтожения самодержавием «первобытных законно-свободных учреждений», системообразующих для Древней Руси. Само название конституции П. И. Пестеля «Русская Правда», созвучное наименованию древнейшего законодательного памятника Киевской Руси, было призвано подчеркнуть связь этого программного документа с традициями древней «вольности». В проекте конституции Н. М. Муравьева орган высшей законодательной власти именовался народным вечем, сюда же была включена статья, прямо воскрешавшая традиции славян: «Раб, прикоснувшийся земли Русской, становится свободным»406.

В истории православной России для декабристов было важно выделить магистральную тенденцию, а именно — принудительную ликвидацию исконных общинно-вечевых вольностей. М. А. Фонвизин писал, что «древняя Русь не знала ни рабства политического, ни рабства гражданского: то и другое привилось к ней постепенно и насильственно, вследствие несчастных обстоятельств»407. Он считал, что русский народ был свободен до тех пор, пока в России не утвердилось самодержавие, а демократические начала сохранялись вплоть до московской централизации. Подтверждение демократичности строя древних славян он видел в существовании «вольных общин» — Новгородской, Псковской и Вятской. «В этих народных державах под сению политической и гражданской свободы основались демократические учреждения, под которыми они были независимы и благоденствовали»408.

Дворянские революционеры разделяли мысль, что искони русские были вольными людьми, что для славянского уклада жизни самодержавие и крепостное право были противоестественными институтами. М. Фонвизин отмечал, что «<...> наши историки, особенно Карамзин, скупы на этого рода подробности: говорят о них слегка или вовсе пропускают проявления в России политической свободы и те учреждения, которые ей благоприятствовали. Русские историки, напротив, везде стара ются выставлять превосходство самодержавия и восхваляют какую-то блаженную патриархальность, в которой неограниченный монарх как нежный, чадолюбивый отец и дышит только одним желанием осчастливить своих подданных»409.

В пестелевской «Русской Правде» четко сформулирован принцип взаимной ответственности между государством и гражданами: «Гражданские общества, а следовательно, и государства, составлены для возможно большего благоденствия всех и каждого, а не для блага некоторых за устранением большинства людей. Все люди в государстве имеют право на все выгоды, государством доставляемые, и все имеют равные обязанности нести все тягости, нераздельные с государственным устроением. Из сего явствует, что все люди в государстве должны непременно быть перед законом совершенно равны»410. Источник верховной власти возвращался на землю. В проекте Конституции Н. Муравьева говорилось: «Источник верховной власти есть народ, которому принадлежит исключительное право делать основные постановления для самого себя»411.

Декабристы планировали изменить политическое устройство в интересах народа, но путем военного заговора, опасаясь участия народа либо на стороне правительства, либо в неуправляемом стихийном бунте. То, что движение декабристов не было выразителем интересов дворянского сословия, очевидно.

Остановимся еще на одном аспекте политической программы декабристов — их взаимоотношениях с религией. Значительная их часть считала, что революционная пропаганда будет и действенна, и более понятна, если вести ее «религиозным языком». Политические построения П. Пестеля, М. Фонвизина, С. Муравьева-Апостола («Православный катехизис») отделяли в Священном Писании то, что, по их мнению, было истиной, от того, что они квалифицировали как исторические суеверия и предрассудки. Они отвергали те библейские положения и догматы, которые не соответствовали их собственным мировоззрениям и служили оправданием деспотизма и церковной ортодоксии412.

Ход российской истории подтвердил правоту тезиса члена «Общества соединенных славян» И. И. Горбачевского о бессмысленности религиозной агитации русского народа «языком духовных особ». «Если ему начнут доказывать Ветхим Заветом, что не надобно царя, то, с другой стороны, ему с малолетства твердят и будут доказывать Новым Заветом, что идти против царя — значит идти против Бога и религии, то чему же он должен верить?»413

Анализ событий на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. позволяет прийти к нескольким выводам.

Очевидцы свидетельствуют, что против Николая I выступили не только 3 тысячи солдат, выведенных декабристами под предлогом присяги Константину, но и огромная толпа «черни», во много раз превосходившая войска. Со всех концов города народ спешил к восставшим. Люди стекались на Сенатскую площадь без всякого принуждения, и, главное, это были не любопытные, равнодушные зрители образца всем нам памятного октября 1993 года. Народ заполонил всю площадь. Л. П. Бутенев вспоминал, что «<...> мятежное войско совершенно скрывалось за толпой народа»414. Актер Борецкий подтверждал, что «<...> народ как есть вплотную запрудил всю площадь и волновался, как бурное море. В волнах этого моря виднелся небольшой островок — это было ваше каре»415. Цитировавшийся уже выше принц Евгений Вюртембергский свидетельствовал о настроении толпы: «Собравшаяся чернь стала принимать участие в беспорядке. Начальника гвардейского корпуса генерала А. Л. Воинова чуть было не стащили с лошади; мимо адъютантов императора летали (sic!) камни, в меня попало несколько комков снега. Наскакав на виновного и опрокинув его конем, я закричал: —

Ты что делаешь? —

Сами не знаем. Шутим-с, барин, — отвечал опрокинутый, еще не поднявшись с земли»416.

Эго было массовое выступление против той власти, которую восставшие считали несправедливой. Действительно, большинство из собравшихся не знало, что такое Конституция, народ стекался на Сенатскую площадь не ради защиты мнимых прав Константина. В декабристском каре огромная толпа увидела наконец силу, способную возглавить ее. Настроение простолюдинов было активно-наступательным: «Пусть они двинутся, мы пойдем вместе с ними»417. Жена Николая I императрица Александра Федоровна с горечью записала в своем дневнике: «Подлая чернь тоже была на стороне мятежников»418.

Из воспоминаний очевидцев следует, что огромная толпа со всех сторон закрывала солдатские каре от правительственных войск. Чтобы расчистить площадь от людей и отогнать народ, Николай выслал цепь солдат, но результата не достиг. Затем посылались «один за другим генералы, но гики, паленья, рогожные кульки, в них пущенные от бесновавшегося народа, всеобщий хохот — принудил их <...> оставить площадь»419. Не дрогнула толпа и когда на нее пошла кавалерия. Участник тех событий Борецкий наблюдал, «<...> с каким диким остервенением толпы народа отразили второй натиск кавалерии поленьями дров»420.

Можно было бы предположить, что горожане были введены в заблуждение. Но ведь пришли-то они на Сенатскую площадь не по чьему-то приказу. К тому же к восставшим обращался с разъяснениями сам Николай. Но ответом ему была либо зловещая тишина421, либо крики толпы: «Вишь, какой мяконький стал! Не пойдем, умрем вместе с ними»422. И дело было даже не в личной непопулярности Николая (хотя лейб-гренадеры были настроены враждебно именно к Николаю — «не хотим Николая <...> мы испытали его!»423), ведь население столицы его совсем не знало, как, собственно, и отсутствовавшего в Петербурге с 1812 г. цесаревича Константина. Если поведение солдат из каре можно объяснить армейской дисциплиной (но и здесь все не так просто, ведь известно, что в 1820 г. солдаты Семеновского полка, шефом коего был сам Александр I, выступили по собственной инициативе, без содействия офицеров против своего командира полковника-изувера Шварца и, разумеется, без прика за), то поведение толпы, осознававшей реальность кровопролития, можно объяснить только многовековой ненавистью к системе власти, которую олицетворял самодержец.

Другой важный аспект противостояния на Сенатской площади — это абсолютная беспомощность иерархов Православной Церкви, пытавшихся утихомирить восставших, а ведь перед ними были толпы православных, не ведавших никаких «заграничных» теорий. Царь отправил к народу двух митрополитов — Санкт-Петербургского Серафима и Киевского Евгения. У последнего народ изорвал облачение, пытаясь удержать его и не допустить на площадь424. По свидетельству сопровождавшего их дьякона Прохора Иванова, Серафим, подняв крест, громко возопил у первой шеренги солдат: «“Воины! Успокойтесь <...> вы против Бога, Церкви и отечества поступили: Константин Павлович письменно и словесно трикраты отрекся от российской короны, и он ранее нас присягнул на верность брату своему Николаю Павловичу, который добровольно и законно восходит на престол. <...> Синод, Сенат и народ присягнули; вы только одни дерзнули восстать против сего. Вот вам Бог свидетель, что есть это истина, успокойтесь, присягните. <...>”

Мятежники-офицеры кричали: —

Какой ты митрополит, когда на двух неделях двум императорам присягнул. <...> Ты изменник, ты дезертир николаевский, калугер, не верим вам, подите прочь! <...> Эго дело не ваше: мы знаем, что делаем! <.„> а ты, калугер, знай свою Церковь!»425

Другой свидетель этой сцены, А П. Бутенев, пишет, что, «<...> наслышав дерзкие насмешки, хохот войска и взбалмошной толпы, пастырь душ отложил миролюбивые намерения, а срамные ругательства, угрозы солдат, в цепи находящихся, побудили 68-летнего старца в страхе скрыться за забор, где он и простоял до получения дозволения возвратиться назад»426. Такая реакция народа и солдат на высших иерархов Церкви — показатель истинного отношения паствы к православным иерархам.

Разгромив восстание, Николай I и его окружение придумали свою версию произошедшего — как бессмысленную затею кучки дворян, чуждых России. Позже хрестоматийными станут слова В. И. Ленина о декабристах, кои «страшно далеки <...> от народа». Однако реальные события 14 декабря показали, что декабристы, не надеясь на сознательность народа, планируя только молниеносный военный переворот, безо всякой агитации, получили в союзники огромную, во много раз превосходившую их силы, народную массу. В этот день народ был рядом с ними и готов был признать их лидерство. Подтверждает это и тот факт, что люди до последнего стояли между пушками Николая и декабристским каре. Первый выстрел картечью был нацелен именно в народ. «Толпа вздрогнула, смолкла, но не двинулась с места. Второй выстрел повалил множество из передовых. Народ прыснул во все стороны. Третий выстрел был направлен на открытое каре»427.

Число пострадавших неизвестно. «В толпах от испуга и давки, от неловкости или слабости люди давили друг друга и гибли, догоняемые ядрами и картечью. <...> Народу было так много, что Нева, набережная и улицы были покрыты трупами. <...> В ночь по Неве от Исаакиевского моста до Академии художеств и дальше, к стороне Васильевского острова, сделано было множество прорубей величиною, как только можно опустить человека, и в эти проруби к утру опустили не только трупы, но и раненых, которые не могли уйти от этой кровавой ловли. <...> Со вскрытием реки трупы погибших унесены в море»428 — такова картина, нарисованная свидетелем этого побоища М. М. Поповым.

Не вызывает сомнений другое свидетельство очевидца событий кузена Николая I принца Евгения Вюртембергского: «На месте осталось много мертвых солдат. В соседних домах было тоже много пораженных картечью и в том числе даже женщин. Дано было всего четыре выстрела, и тем не менее, как говорят, несколько сотен невинных пало жертвой»429.

По официальным данным, жертв было 80 человек430, что представляется сомнительным, учитывая свидетельство, например, Евгения Вюртембергского, никак не заинтересо ванного в преувеличении числа павших при вступлении его брата на престол. Если принять во внимание, что трупы и раненых топили ночью в Неве, то есть попасть в официал ь ную статистику жертв они не могли, и учитывая, что, по свидетельству очевидцев, множество людей погибло в давке, когда «вдруг весь народ побежал от площади Адмиралтейской к Полицейскому мосту; пешие и конные давили друг друга, и гибель была неминуема для того, кто хоть раз не мог удержаться на ногах»431, то представляется, что к истине близко число жертв среди мирного населения, которое приводится в справке чиновника Министерства юстиции С. Н. Корсакова, — 903 человека432.

События 14 декабря 1825 г. показали, какой ценой удерживалась власть «наместника Христа», чего стоила хваленая «симфония» самодержавия, Православия и народа.