«ПРАВОСЛАВНЫЙ СТРОЙ» И КОММУНИСТИЧЕСКИЙ РЕЖИМ

События октября 1917 г. явились логичным продолжением тенденции демократизации общества. Большевики победили под лозунгом гуманных общенациональных ценностей. Власть перешла к Советам, которые являлись на тот момент национальной формой воплощения русской демократии.

г. двоевластии, нужно учитывать, что правительство своими действиями, и прежде всего продолжением войны, откладыванием решения земельного вопроса, оттолкнуло от себя подавляющее большинство граждан. Другой важнейший аспект состоял в том, что парламентаризм, ассоциировавшийся в народном сознании с результатами деятельности Третьей и Четвертой Дум, был безнадежно скомпрометирован, поскольку, в силу избирательного закона от 3 июля 1907 г., действия этих двух Дум не отражали действительного волеизъявления народа, что зеркально проявилось, например, в безоговорочной поддержке Четвертой Думой войны с Германией. Отсюда и недоверие к правительству, в котором заседали думские деятели и которое продолжало проводить старую линию по двум важнейшим вопросам — войны и земли.

На первоначальном этапе партийный состав Советов был неоднороден, но к октябрю 1917 г. перевес получают большевики. И прежде всего потому, что выступили за немедленное прекращение войны (еще в 1914 г. социал-демократическая фракция в Четвертой Думе открыто выступила против начала войны). Программа большевиков того периода отражена в докладе В. И. Ленина «О задачах пролетариата в данной революции»572. И основные ее элементы были чисто демокра тическими: рабочий контроль над производством, национализация земли, банков и крупнейших монополий.

Легкость свержения Временного правительства и быстрое малокровное установление власти Советов объясняются тем, что народ видел в большевиках выразителей насущных требований.

Первые декреты Советской власти были чисто демократическими: о рабочем контроле, о семье и браке, о бесплатном медицинском обслуживании, о страховании, об отделении Церкви от государства и школы от Церкви. Все эти мероприятия обеспечили полную поддержку новой власти со стороны населения России. Большевистское правительство признали все воинские части российской армии. В период до весны 1918 г. не было и речи о терроре, Ленин считал, что Гражданская война окончилась к апрелю 1918 г. На тот момент правительство было еще коалиционное — большевиков и левых эсеров. Советская власть сумела закрепиться в стране всеобщей экономической разрухи, голода, массового оттока населения из городов в деревню при постоянной угрозе наступления немецких войск. Успехи в такой тяжелейшей ситуации объяснялись тем, что большевики проводили политику, отвечавшую интересам народов России.

Успешному становлению Советской власти способствовал еще один важный фактор: Православная Церковь открыто объявила себя врагом нового режима. В народном же сознании несправедливый социальный строй прочно ассоциировался с государственным Православием, которое ни разу не было замечено в поддержке социальных требований рабочих и крестьян; в силу этого призывы Православной Церкви к борьбе «с большевистской чумой» только усиливали сознание того, что это правильная, народная власть, если у нее появился такой враг, как Православная Церковь.

Уместно остановиться на послании Священного Собора Российской Православной Церкви от 11 ноября 1917 г.573.

млн. десятин (8275 тыс.) церковной земли574, именно такое количество, которое было секуляризовано Екатериной II в 1764 г. в пользу государства. В послании содержалось парадоксальное (на взгляд со стороны) для религии с ее заповедью «не убий!» неприятие выхода России из войны с Германией. Правительство, объявившее о прекращении войны, унесшей уже более 6 млн. человек, объявлялось «изменниками Родины, которые чинят неслыханное предательство России и верных союзников наших». Это послание продемонстрировало, насколько Православная Церковь была далека от чаяний народа, уставшего от войны и хотевшего мира и работы на земле; церковные иерархи не могли взять в толк, что такими «ана- фематствованиями» они лишь укрепляли Советскую власть.

Непонимание собственного народа зашло настолько дале ко, что 19 января 1918 г. патриарх Тихон в послании к архипастырям и всем верным чадам Российской Православной Церкви не только проклял Советскую власть, но и призвал к открытому сопротивлению и организации Союза духовных борцов. При этом указывалось, что противостояние предстоит не мирное и не духовное: «А если нужно будет, и пострадать за дело Христово зовем вас, возлюбленные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собою»‘. На фоне этого бескомпромиссного воззвания Декрет СНК об отделении Церкви от государства и школы от Церкви от 23 января 1918 г.

В ответ на это 27 января 1918 г. Собор выпустил воззвание, где опять прозвучал призыв к сопротивлению: «Лучше кровь свою пролить и удостоиться венца мученического, чем допустить веру православную врагам на поругание»575.

Для всех этих документов характерна еще одна особенность: это отсутствие какой-либо критики предшествующего строя, более того, утверждалось, что «доселе Русь называлась святою»576. Причиной событий, сотрясавших Россию, назывались всенародные грехи. Особенно странным выглядело осуждение народа за стремление вырваться из нищеты, «соблазн чувственных земных благ, которыми и прельстился наш народ»577. Но всякий раз, когда речь заходила об итогах самодержавного правления, иерархи безмолвствовали.

Открыто объявляя себя врагами Советской власти и призывая, по сути, к вооруженной борьбе, высшее руководство Православной Церкви поставило под удар весь клир, поскольку с начала Гражданской войны духовенство расстреливалось по принципу принадлежности к организации, открыто заявившей о своей борьбе с новой властью еще в мирный период. Только поражение белых армий заставило патриарха Тихона выпустить послание от 8 октября 1919 г. с призывом о невмешательстве в политическую борьбу и подчинении Советской власти. В этом послании он писал, что Церковь «подпала под подозрение у носителей современной власти в скрытой контрреволюции, направленной якобы к ниспровержению Советского строя»578. Если принять во внимание предыдущие послания, то говорить о «скрытой контрреволюции» не приходится, позиция была самая что ни на есть открытая.

К концу 1920 г.

Большевики, придя к власти, не имели продуманной доктрины государственного строительства Единственная работа В. И. Ленина о перспективах дальнейшего развития Советского государства — «Государство и революция»579 не содержит ни глобального вйдения, ни детального плана. Упор делался на учет и контроль, но это были общие принципы деятельности любого экономически развитого цивилизованного строя. Экстремальная политика военного коммунизма была не способна обеспечить подъем экономики в эпоху мирного строительства. На продразверстку деревня отвечала восстаниями. Маршал М. Н. Тухачевский, который по методам подавления Тамбовского крестьянского восстания может бьггь сопоставлен с царским фельдмаршалом князем Репниным, писал Ленину, что причина восстания — это «недовольство продразверсткой и неумелое и исключительно жестокое ее проведение продотрядами на местах»580. Однако Ленин понимал, что «длительного применения жестокостей народные массы не вынесут»581, и большевики были вынуждены перейти к нэпу. В начале 20-х годов XX в. Россия могла либо пойти по общедемократическому пути к социальному рыночному государству, либо вернуться к деспотическому политическому режиму, прикрытому марксистской экономи ческой риторикой. Третьего, коммунистического, пути не было, поэтому никто из большевиков не знал, что же делать практически и как двигаться к коммунизму. Этой растерянностью объясняется, по-видимому, тот факт, что Ленин не назначил себе преемника, поскольку со всей очевидностью понял, что дело не в личности.

Большевики грезили воображаемой моделью будущего — коммунизмом и созданием нового совершенного «сверхчеловека». Настоящее и прошедшее отрицалось во имя утопического «завтра». Они придали мировоззренческую законченность квазирелигиозному культу, который начал складываться в России еще с 60-х годов XIX в.

Узурпировав политическую власть, «вождь всех народов» столкнулся с тем, что экономический базис с элементами рыночного хозяйства не мог соответствовать тоталитарной политической надстройке. Это несоответствие необходимо было ликвидировать. В 30-х годах, с переходом к коллективизации и индустриализации, сложилась та же ситуация, что и в 988 г., когда политическая надстройка стала формировать экономический базис, — и в этом лишний раз четко проявилась одна из доминирующих особенностей развития России.

Под лозунгами новой квазирелигиозной идеологии (последовавшее затем разоблачение культа личности Сталина разрушило сакральную формулу наместнической власти: «Сталин — Ленин сегодня») в «настоящее» России вползло ее «прошлое». Коллективизация и насаждение колхозов были возвратом к послереформенной (1861 г.) общине. Именно община этого типа, в которой, по сути, никто ничем не владел, где господствовала круговая порука, когда крестьянин не мог уйти в город, поскольку ему не выдавали паспорт, была возрождена под ширмой социалистических колхозов. После реформы Столыпина, разрушившей общинный строй, прошло не более 20 лет. Коллективизация не стала движением к новым, неведомым формам, это был возврат к привычному, еще не забытому «прошлому». Непохоже, что это было воплощение Сталиным теории «общинного социализма», скорее это был удобный способ контроля, который окончательно ликвидировал многоукладность в экономике и, соответственно, гарантировал недопущение политической «многоукладное™» общества.

С индустриализацией картина была почти аналогичная. Не отрицая того факта, что благодаря индустриализации Россия превратилась из аграрной в мощную индустриальную державу, основным лейтмотивом этого процесса была постановка верховной властью — декларировавшей цели создания общенациональной собственности — всей промышленности, торговли и т. п. под единоличный контроль. Власть стала верховным собственником.

Черты этой модели государства можно обнаружить уже в конце XVII в.: в то время самодержец являлся монополистом земли, мануфактур, естественных монополий. Разница состояла лишь в том, что раньше это был самодержец — «наместник Христа», теперь же на его место заступила партийная элита во главе с вождем — «наместником Ленина». История России свидетельствует, что узурпация всей полноты политической власти всегда идет синхронно с установлением контроля над экономикой.

Сталин реанимировал царскую систему государственного террора. Западный ученик Л. Д. Троцкого Виктор Серж заметил в 1937 г.: «Преемственность политических мер ужасна. <...> Старые тюрьмы выполняют старые функции. Суздальский и Соловецкий монастыри, куда отправляли еретиков, превратились в изоляторы для еретиков социалистических»‘.

Новый строй, как и старый, объявлял себя непогрешимым. Критика строя каралась методами, позаимствованными у самодержавия. В Уголовном кодексе РСФСР 1926 г. (ст. 580 и 581) было записано:

«Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти <.„> основных хозяйственных, политических и национальных мероприятий Советского государства. <...> Пропаганда и агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти <...> а равно распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содер жания влекут за собою лишение свободы со строгой и золя цией на срок не ниже шести месяцев»582.

Уголовный кодекс РСФСР 1969 г. (ст. 70) провозглашал: «Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих Советский государственный и общественный строй, а равно распространение, или изготовление, или хранение в тех же целях литературы такого же содержания наказываются лишением свободы на срок от шести месяцев до семи лет со ссылкой на срок от двух до пяти лет»583.

Точную оценку этим методам дал Ричард Пайпс: совет ское законодательство содержало «санкции против антипра вительственных преступлений, которые ни по широте трактовки, ни по суровости существенно не отличались от законов, принятых царским режимом»584.

Не случайно выходивший в 20-х годах исторический журнал «Каторга и ссылка», уделявший основное внимание наказаниям, практиковавшимся в царской России, был закрыт, а вся его редакция в полном составе арестована. Слишком бросались в глаза аналогии между реалиями сегодняшнего дня и самодержавным строем. Путем репрессий ликвидировались те элементы общества, которые могли «умом понять Россию», остальная же часть держалась в страхе.

Полная преемственность была и в идеологическом обес печении. Если деспотизм самодержцев прикрывался Православием, игравшим роль идеологии режима и претендовавшим на всеобщий охват и тотальность, то у коммунистического деспотизма была своя квазирелигиозная идеология — футуристический коммунизм, такой же тотальный и всеобщий. Неприязнь коммунистического режима к Православию объяснялась во многом тем, что колилунисты усматривали в нем идейного близнеца по легализации тотальной власти, а в тоталитарном обществе может существовать только одна тотальная идеология. Аналогичная ситуация была и в фашистской Германии. Мнение фюрера сводилось к тому, что «<...> иерархическая организация и посвящение через символические обряды, действующие магически на воображение, — опасный элемент. <...> Разве вы не понимаете, что и наша партия должна быть такого же характера? <...> Орден, иерархический орден секулярного священничества <...>. Мы или <...> Церковь — есть место только для одного <...>»'.

Советский режим использовал патриотический порыв людей в Великой Отечественной войне для легитимного возрождения имперских принципов и символов самодержавной России. Де Голль напишет о Сталине: «Один лицом к лицу с Россией, Сталин видит ее таинственной, более сильной и более прочной, чем все теории и все режимы. Он ее любит по-своему. И она приняла его как царя (курсив наш. — Л. А.) до истечения страшного времени и поддерживает большевизм, чтобы использовать его как орудие. Собрать славян, раздавить германцев, распространиться в Азии, получить доступ к открытым морям — такими были мечты родины, такими стали цели деспота»585. Де Голль уловил главное: в Советской России появился коммунистический царь, скроенный на старый наместнический лад.

Арнольд Тойнби констатировал: «Как под Распятием, так и под серпом и молотом, Россия — все еще “Святая Русь”, а Москва — все еще “Третий Рим”»586. Круг замкнулся.