<<
>>

Религиозно-политическая мифология в Восточно-Римской империи: «наместник Христа» на троне

Выступая на Большом Московском Соборе 1666 — 1667 гг., митрополит Константинопольского патриархата Паисий Лигарид следующим образом сформулировал православное понимание должности царя: «Наречется новым Константином.
Будет царь и вместе архиерей, как и преданный вере Христовой великий Константин восхваляется у нас на великой вечерне — иереем и царем. Да и у римлян, как и у египтян (курсив наш. — Л. А.), царь соединял в себе власть священства и царства»35. Тем самым православный архиерей признал глубокую внутреннюю связь между христианским учением о едином христианском царе и политическими ми фологиями древних восточных деспотий, в первую очередь — древнеегипетской.

Истоки римско-христианской мифологии с ее учением о богочеловеке-Спасителе следует искать в древнеегипетском мифе об Осирисе — Горе, в шумеро-вавилонском мифе о Таммузе, в западноазиатском мифе об Аттисе, в культе Митры II — IV вв. Эти мифологии связывали природные явления и аграрные циклы (прежде всего цикл посева, созревания и возрождения зерна через новый посев) с божественными лицами, богочеловеками, героями, низводящими на людей благодатный огонь и дающими им пищу, из которой главным было зерно. Стихии, препятствующие росту зерна и в целом благополучию, представлялись как персонифицированные демоны, как правило, в обличии дракона, стремящегося к глобальному уничтожению жизни. В основе этих мифологий лежал миф о сверхъестественном Спасителе.

«Всемирно распространенный миф о герое, например, всегда описывает моїучего человека или богочеловека, побеждающего зло в любых его проявлениях: в виде драконов, змей, чудовищ, демонов и т. д. — и спасающего люден от разрушений и гибели», — отмечает К.-Г. Юнг36.

Сравнительное изучение «мифов о героях выявляет ряд единообразных черт на типичном фоне, который может служить основой для построения стандартного сказания, — пишет Отто Ранк.

— Такой план построения представляет собой нечто вроде идеального человеческого скелета, который с незначительными отклонениями неизменно наблюдается при просвечивании человеческих фигур, внешне отли чающихся друг от друга»37.

Последовательность развития событий, связанных с появлением религиозно-мифологического образа Спасителя человечества, побеждающего дракона и кормящего народ манной небесной, подробно проанализирована В. С. Полосиным, выделившим следующие этапы формирования образа сверхчеловека:

«1) До зачатия или рождения героя имеет место некое предзнаменование, символическое совпадение имен, мест, событий или религиозное пророчество о его спасительной миссии РАЯ людей и о нежелательности его рождения для его же земного отца или лица, занимающего или узурпирующего его место. <...> 2)

Герой является сыном божественного “отеческого” персонажа непосредственно, что выражается в таинственности или неизвестности его подлинного происхождения, либо через посредство земного царя или иного богоносного правителя (кровного отца, предка). Его рождению предшествуют физические трудности: бесплодие или девство матери, различные опасности. Само рождение носит сверхъестественный характер. “Формула отречения царя от земных родителей в пользу божественных <...> стала почти стереотипом для Вавилонии и позднее для Ассирии”. <...> 3)

Младенца хотят убить оружием, с помощью диких зверей или утопить, но его чудесным образом спасает либо мать (если она мать не только по телу, но и по духу), либо ее духовная символическая замена (мачеха либо звериная самка), при этом символически он как бы заново рождается из лона реки, моря, пещеры, сада, леса и т. п. <.„> 4)

Предназначение героя некоторое врелля является тайной и проявляется лишь пророчески и иносказательно. По достижении некоего символического возраста происходит тайное посвящение через пророка, Церковь, оракула и т. п. на его высокое предназначение. <...> 5)

Выросший герой находит своих знатных родителей или псевдородителей и мстит им: либо родному отцу-предателю, либо псевдоотцу-узурпатору и в конце концов занимает (телесно или духовно) их место в новом качестве и получает признание как сверхчеловек.

<...> 6)

Герой терпит страдания и погибает за правду либо физически, либо символически. В случае физической гибели герой сходит в ад. <...> 7)

Герой чудесно или символически воскресает в этой жизни (сам или через своего преемника) и довершает свою высокую (спасительную) миссию либо через личное воцарение и всеобщий триумф, либо духовно — уходя в мир иной, занимая в нем место отеческой ипостаси Божества и воплощаясь в своем воцарившемся преемнике»38.

Все эти этапы отчетливо прослеживаются на примере мифа об Осирисе. Осирис был богом, чья смерть и воскре сение ежегодно торжественно отмечались в Древнем Египте и описанием которых испещрены стены пирамид. Из дошедших до нас европейских исторических источников история Осириса систематизирована у Плутарха39.

Религиозная сторона этого мифа об Осирисе сводится к тому, что Осирис — богочеловек, пришедший на землю с мессианской целью, невинно пострадавший, но воскресший после смерти. «Эта легенда, которая станет частью жизни людей, источником надежды и веры»40. Политическая же суть предания об Осирисе: Осирис — богочеловек, поставленный земным царем Египта.

Сформировавшийся в Древнем Египте культ Осириса оказал заметное влияние на все последующие культы, включая и христианский. Раз в году страдания бога инсценировались в виде мистерии, когда происходило поминовение страстей господних. Из храмовых покоев выносили позолоченную статую коровы и семь раз обносили вокруг храма, что символизировало поиски богиней Исидой тела Осириса. В течение этого ежегодного поминовения египтяне с обритыми головами причитали над идолом Осириса. Это действие продолжалось в течение нескольких дней, пока жрец не объявлял о нахождении искалеченных останков. Мистерия завершалась воскресением Осириса. Такая же сюжетная линия просматривается в христианстве: в «страстной неделе» и в Воскресении Христа.

Культ Осириса несет в себе архетипический образ божества аграрных культов, которое родится от союза божественного и земного и будет выполнять мессианскую роль на земле (первосвященник и светский властитель), подвергнется мучениям и пожертвует собой ради людей, воскреснет после смерти и будет судить души умерших по делам их.

Так же можно проследить и архетипический треугольник: бог Осирис — богиня Исида — их сын Гор.

Например, «изображение Исиды, кормящей грудью младенца Гора, столь сходно с изображением Мадонны с младенцем, что некоторые невежественные христиане молились на него»41. Черты архетипа женского образа Богоматери можно найти в облике душевно уравновешенной и милосердной богини Исиды. Величественным был религиозный ритуал богини с заутренней и вечерней службами, колокольными звонами, окроплением святой водой из Нила, ювелирными изображениями богини. «Невежественность» же новообращенных христиан, молившихся Богоматери перед изображением Исиды, не меняла сути молитвы.

Культ Осириса и богини Исиды был созвучен настроениям египтян, поэтому и стал культом для всего народа, а не замкнулся в региональных рамках.

В создании же собственно христианского мифа о девственнице, родившей дитя-Бога, наиважнейшее значение имели миф Западной Азии об Атгисе и зороастрийский миф о Саошйанте (Спасителе).

Культ Атгиса был распространен во Фригии, где ежегодно во время праздника жители оплакивали смерть этого бога и радовались его воскресению. По мифологическому преданию, Аттис был юным пастухом, возлюбленным Кибеллы, азиатской богини плодородия, «Матери богов», главный храм которой располагался во Фригии. Одно из центральных мест в культе Аттиса занимала тема непорочного зачатия. Его мать была девственницей и зачала ребенка, приложив к груди зерно миндаля или граната. Во фригийской космологии миндаль выступал в качестве Отца всего сущего42. Этот сюжет близок к греческому мифу о богине Афине, знавшей только духовное материнство и родившейся (выпрыгнувшей) из головы Зевса.

По преданию, после смерти Аттис превратился в сосну. Культ богини Кибеллы и Аттиса был перенесен воинами Ганнибала в Италию.

Ритуальная часть мистерий, связанная с Аттисом, имитирующая его жизнь и воскрешение, отличалась изуверством (принесение в жертву «мужской силы»), но по смысловой нагрузке была в целом идентична мистерии Осириса. Совпадали и внешние проявления: траур, скорбь верующих по Аттису и взрыв ликования, когда при неожиданно вспыхивавшем во мраке свете жрец сообщал благую весть о воскресении Атгиса из мертвых.

Перед началом мистерии верующие соблюдали пост, предусматривались также элементы священной трапезы и крещение бычьей кровью.

В лице Атгиса соединились Бог Отец и Бог Сын43, и этот архетип позднее был воспринят жрецами и инкорпорирован в христианскую мифологию. Самооскопление также стало частью христианской обрядности: в древней Церкви оно встречалось реально, так поступали многие Отцы Церкви, но затем его заменили культом «духовного оскопления», «бескровного мученичества» — монашества. Христианское понятие о греховности плоти с вытекающими отсюда многочисленными половыми ограничениями для верующих, например, полным воздержанием для неженатых верующих, а для женатых — в дни поста (половина дней в году), явилось развитием и модернизацией традиции примитивного самооскоп- ления, присущего культу Аттиса.

Согласно зороастрийским верованиям (VI в. до н. э.), Спаситель мира родится от святой девы, которая искупается в благодатном озере, в водах которого сверхъестественным образом хранится семя великого пророка. Зороастризм был воспринят римлянами через призму культа богочеловека Митры, который изображался на коне в виде всадника-побе- дителя, поражающего своим копьем драконообразного быка. Этот культ приобрел громадную популярность на закате античного мира, особенно во П — IV вв. н. э., когда в Риме ежегодно совершались ритуалы крещения юношей кровью быка В миграистский культ были посвящены, например, императоры Константин Великий, принявший христианское крещение лишь перед смертью в 336 г., и его преемник Юлиан.

Поклонники бога-Спасителя Митры верили, что он родился 25 декабря в пещере. Дата и место его рождения были заимствованы христианами у митраистов в период огосударствления в IV в. религии последователей Христа — до этого христиане не знали и не отмечали даты его Рождества. Митра ассоциировался со Всепобеждающим Солнцем, поэтому его Рождество было приурочено к зимнему солнцестоянию, к началу прибавления дня, то есть к 25 декабря — к «рождению» нового солнца.

Характерно, что в многочисленных христианских гимнах Иисус Христос именуется «Солнцем правды», «истинным Светом».

В культе Митры существовало причащение в память последней вечери воплощенного бога. В книге мага Зардушта об этом говорится так: «Кто ест мою плоть и пьет мою кровь, остается во мне, и я остаюсь в нем»44.

Все три мифа и культа — Осириса, Атгиса, Митры — воплотили общие архетипические черты бога-Спасителя, сочетающего земное и небесное начала: свое сверхъестественное рождение, принесение на землю людям блага, мученическую смерть, воскрешение, которое гарантировало людям загробную жизнь. В результате военной экспансии Рима и подчинения Востока восточные культы стали проникать непосредственно в Италию и медленно разрушать греко-римский античный культ и ментальность. «Подобно долго заключенным сводам <...> сломали твердую поверхность эллинизма и наводнили древний мир, хлынув в созданные греками формы и наполняя их своим содержанием, помимо этого создавая собственные, новые напластования»45. Возрождение в Римской империи восточных культов приблизительно совпало с зарождением христианства. Одним из основных проявлений ориентальной волны в эллинистическом мире станет гностицизм, развивавший понятие о радикальном дуализме царств Бытия: Бога и мира, духа и материи, души и тела, света и тьмы, добра и зла, жизни и смерти — и, следовательно, чрезмерную поляризацию существования, действующую не только на человека, но и на реальность в целом. Общей религией данного периода являлась дуалистическая трансцендентная (т. е. над мирная) религия спасения. В разнообразных гностических сектах, появившихся в кильватере христианской экспансии, сочетались «восточные мифологии, астрологические учения, иранская мифология, элементы иудаист- ской традиции, библейские, раввинистические или оккультные, христианские представления, спасение — эсхатология, платонические термины и понятия»46. Первоначально гностические секты возникли в Палестине и затем распространились в Александрии, Риме и городах Малой Азии.

Для понимания дуалисгичной природы христианства, его гностических (или протогностических) корней охарактеризуем ту среду, в которой оно сформировалось. В предызраиль- ское время страна, где оно возникло, называлась Ханаан. Израилиты занимали часть Ханаана и, вероятно, в XIII или IX в. до н. э. быстро слились с пришедшими сюда евреями.

Жителей Ханаана отличал политеизм — они верили в бога Эла, его супругу Элат, их сына и дочь. Множественный синтез этих богов породил бога Элохима — доброго, сочувствующего, гуманного бога, который впоследствии возродится в учении гностиков и христиан.

Египетское господство наложило свой отпечаток на религиозную мифологию древних евреев. Влияние попыток религиозного синкретизма египетского фараона Эхнатона скажется, когда ранее раздробленные 12 еврейских племен образуют культовое государство, основанное на почитании Яхве и союзе с ним. После установления единого культа бога Яхве тех, кто происходит от него (т. е. ангелов), будут называть Элохим47. В этом проявится двузначность восприятия сущности Бога, что послужит основой для возникновения дуализма в иудеохристианстве.

Основные типологические черты бога Яхве — воинственность, кровожадность, жестокость. «Этот бог, одержимый абсолютностью, как до сих пор ни одно порождение религиозной истории, и жестокостью, которую никто после этого не превзошел, стойт за спиной всей истории христианства»48.

Яхве выступает прежде всего как бог жестокого возмездия за непослушание: «Пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и изллучится душа, и будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их» (Лев. 26: 16). И если после этого ослушаются, то «наведу на вас мстительный меч в отмщение за завет; если вы укроетесь в города ваши, то пошлю на вас язву, и преданы будете в руки врага» (Лев. 26: 25). Но и этого мало: «И будете есть плоть сынов ваших, и плоть дочерей ваших будете есть» (Лев. 26: 29).

Образы самого Яхве устрашающи: «Господь — муж брани», чей рот — «пожирающий огонь», который «мечет пламя», посылает раскаленных змей и чуму.

Таков он со своим народом — беспощаден и жесток, и он — бог одной нации, которая должна властвовать над миром. Нет и намека на равенство всех «детей Божиих». Яхве поучает: «А чтобы раб твой и рабыня твоя были у тебя, то покупайте себе раба и рабыню у народов, которые вокруг вас» (Лев. 25: 44).

Схема взаимоотношений израильтян с соседями такова: избранный народ Израиля — «Мои рабы» (Лев. 25:55), окружающие народы — рабы сынов Израилевых.

Для язычников Яхве страшен. Для них он — бог тотальной религиозной войны. «Истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим <...> и разрушьте жертвенники их, и сокрушите столбы их, и сожгите огнем рощи их, и разбейте истуканы богов их, и истребите изображения их <...>» (Втор. 7: 5). Пощады нет никому. Вот один из примеров. Яхве повелевает Моисею отомстить мадианитя- нам за сынов Израилевых. И Моисей вопрошает своих военачальников: «Для чего вы оставили в живых всех женщин? <...> Итак, убейте всех детей мужеского пола и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте. А всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя» (Лев. 31: 15,17,18). Многочисленны народы, которые Яхве повелевает истребить святому народу. Это — хеттеи, гергесеи, амморреи, хананеи, ферезеи, евеи, иевусеи (Втор. 7: 1).

Яхве предстает как кровожадный бог, замкнутый на завоеванной территории, протекционистский, ревнивый. Такой образ Яхве послужил отправной точкой для возникновения гностицизма, оказавшего решающее влияние на становление христианства. Гностицизм претендовал на знание особого тайного смысла Библии, часто противоположного прямому. Многие гностики считали, что чувственный мир был сотворен низшим богом Иалдаваофом, мятежным сыном св. Софии (небесной мудрости). Он и является тем Яхве, о котором говорится в Ветхом Завете, а змий не был порочным и должен был предупредить Еву о лживых наущениях Иалда- ваофа. Долгое время верховный бог предоставлял Иалдава- офу свободу действий, но потом послал своего сына, чтобы тот вселился в тело человека Иисуса и освободил мир от лжеучения Моисея. Судовладелец Маркион — одна из ключевых фигур в становлении христианства (основавший около 140 г. н. э. паулинианские церкви, ставшие первым звеном кафолического движения) — отождествлял с демиургом бога Яхве, жаждущего крови, и противопоставлял ему христианского бога, доброго, совершенного, но неосязаемого и непостижимого.

Вселенская Церковь осудила дуализм Маркиона, как и суждения других гностиков, но отнюдь не всех. Гностический дуализм проявился позднее в учении о Едином Боге из трех лиц, в коем соединились представления о боге правосудия и кары, подобно Яхве; боге сострадания и доброты, каковым являлся Сын Божий, воплощенный в мессии Иисусе; и о Святом Духе, выражавшем объединяющую всех верующих роль Церкви49. В дальнейшем все историческое развитие христианства явило собой синтез бога устрашения с богом доброты и милосердия. В те исторические периоды, когда Церковь доминировала в общественной жизни, предпочтение отдавалось первому (классический пример — Инквизиция, когда на кострах было сожжено столько людей, сколько, вероятно, не приносилось в жертву за всю языческую эпоху). По мере развития общественных отношений и гуманизма, секуляризации общества акцент был вынужденно перенесен на бога сострадания и милосердия.

Христианство рассматривается нами как религия, базирующаяся на архетипе богочеловека-Спасителя, родившегося сверхъестественным образом, пришедшего на землю с мессианской задачей, страдавшего и воскреснувшего после гибели. Идея циклизма в архетипе богочеловека-Спасителя восходит к цикличности земледельческого архетипа (посев -» рост —? умирание —» новое возрождение). Другой сюжет, который можно проследить в вышеперечисленных культах, — это неизбежность страданий на земле и воздаяние только в загробной жизни, то есть обесценивание земной жизни и перемещение центра тяжести в мир иной.

Идея Спасителя — помазанника Божия (на иврите — «Мо- шиях», в греческом произношении — «Мессия», в переводе на греческий — «Христос») — это та идея, в которой соединились религия и политика. В еврейской Библии в качестве помазанников выступают цари (прежде всего Давид и его потомки), персидский царь Кир Великий (Ис. 45: 1), сирийский Азаил (1 Цар. 19: 15), первосвященники и пророки50.

Акт помазания миром символизировал божественное избрание личности для исполнения предначертаний Всевышнего, нисхождение на нее Духа Господа, трансцендентной харизмы, а для священнослужителей — акт их посвящения, т. е. в результате этого действия личность становилась неподконтрольна никаким земным институтам.

Идея царя как Мессии воплотилась в египетской мифологии. Осирис был одновременно богом и светским правителем

Египта, он был богом-Спасителем, который передал управление своему сыну Гору, так что произошла сакрализация должности фараона как богочеловека-Спасителя. К титула- туре египетских фараонов всегда прибавлялось слово Гор, что отражало их первосвященническую функцию. Необходимость молитв Божеству за умершего фараона и поклонение фараона самому себе (так, в Абу-Симбеле Рамсес П молится статуе сокологлавого бога, на которой начертана надпись «Рамсес, Великий Бог, Царь Неба»51) свидетельствуют о разделении фараоном внутри себя самого человеческой и божественной личностей, ибо к последней фараон обращается как к другому существу. Это вполне логично для древнеегипетского мышления, разделявшего человека на его актуальный образ и на его «ка» (вечный двойник-помощник). «Ка» фараона было Гором или Осирисом, но в своем актуальном бытии фараон оставался смертным человеком. Следовательно, божественной считалась священная должность, но не личность фараона.

«Царь (фараон) — вполне бог и одновременно вполне человек. <...> В зачатии <...> любого будущего царя действовала божественная природа царя-отца (отсюда диада Осирис Гор), а не только его человеческая природа»52. Это построение отражало принципиальную идею — политическое повиновение фараону базировалось на вере в его богочеловеческую природу как посредника между лшрам богов и Египтом. Бунт против фараона автоматически был бунтом против Бога.

По замечанию Дж. Уилсона, «для хорошего египетского правителя самым точным стало выражение “пастырь своего народа”. Функциями государства было: владеть, контролировать, управлять, наказывать и защищать, а также заботиться, кормить, давать приют и увеличивать население. Посланный богами надзиратель над египетским народом был “пастухом”, который “пас его на зеленой траве”, “сражался за свежие, безопасные пастбища”, “отгонял прожорливых зверей” <...> и помогал слабым. <...> Один из фараонов рассказывает, почему Бог сделал его правителем: “Он назначил меня пастырем страны этой, ибо Он знал, что я приведу ее в порядок для Него; Он направил (= передал) мне оберегаемое Им (т. е. Египет)”. <„> Повсюду царь называется “доб рый пастырь”, бдительно следящий за делами всех, помогающий тому, кто действует под его началом. <...> Пастушеский посох — один из самых ранних знаков отличия фараона, и от его названия происходит одно из слов, означающее “править”. <...> Царь есть “ка” и его уста — изобилие <...> он созидает то, что необходимо сделать <...> царь есть “ка” добрый, делающий праздничными Обе Земли, творящий пропитание всей страны»53.

Идея о царе-Спасителе развивалась постепенно. У иудеев в период еще до пленения возникает идея об идеальном царе, наделенном сверхъестественными качествами и даже некоторыми божественными атрибутами. Его основные функции: разгром внешних врагов, укрепление страны, установление социальной справедливости и суд над нечестивцами54.

Иудея, утратившая независимость, ждала Мессию как царя Израиля, который разгромит ненавистных поработите- лей-римлян и будет одновременно первосвященником и воином. Однако у секты ессеев было разделение образа Мессии на две ипостаси: жреческую и светскую. Светский Мессия мыслился военным предводителем Израиля, который будет подчинен жреческому55. Но в конце концов и у ессеев возобладала синкретическая идея о том, что светский Мессия — новый царь Давид — есть духовный Сын Божий56.

Основную политическую идею христианства — сакрализацию должности земного владыки как земного царя-Мессии, не подконтрольного никому на земле, — использовал римский император Константин для легитимизации своей самодержавной власти.

Неизбежно возникает вопрос: почему именно христианство стало государственной религией Римской империи? Вся история его развития позволяет утверждать, что возведение христианства в ранг государственной религии стало возможным лишь после того, как само христианство «приняло» Римскую империю. К моменту, когда император Константин «огосударствил» его, оно обрело уже черты универсализма, впитав в себя мифологию восточных культов, и прошло обработку греческой философией.

Оторвавшись от иудаизма и прокляв иудеев за распятие ими Иисуса Христа, христианство перестало восприниматься как разновидность иудейства, враждебного Риму. Для политического режима Римской империи начала IV в. оно стало приемлемо только после того, как в его учении произошло отделение в образе Мессии архетипа мифического постиудейского «вечного первосвященника» от архетипа мифического зороастрийского царя-воина, победителя зла. Функции первосвященника перешли к «непогрешимому» первоиерарху Церкви — Папе Римскому. Постулат о разграничении духовной и светской власти в наиболее законченном виде будет сформулирован в учении Папы Римского Геласия (V в.). Незадолго до своей смерти Геласий написал трактат о разделении сфер власти, в котором развивал идеи политической теологии св. Августина и где вопрос о взаимоотношениях Церкви и государства получил классическую формулировку. Констатировав то, что до Христа короли были жрецами, Геласий приходит к выводу: помня о слабости человека, Христос «разделил функции двух властных компетенций и сделал их самостоятельными сферами. Духовная функция держит известную дистанцию по отношению к обстоятельствам здешнего мира, и, с другой стороны, тот, кто имеет дело с земными вещами, не должен претендовать на руководство делами божественными»57. Однако дуалистичная природа христианства скажется в том, что теория разделения сфер власти окажется антагонистичной христианскому же учению о социальных функциях Христа как первосвященника и царя Иудейского, соединившего в себе оба царства (Послание ап. Павла к евреям). И спустя столетие другой Папа — Григорий Великий (590 — 604 гг.) провозгласит верховенство духовной власти над светской, что послужит идейной основой для возникновения на Западе такой политической модели, как папоцезаризм, когда в руках Папы Римского будут сосредоточены как светская, так и духовная власти, и он окажется одновременно как земным владыкой, так и первосвященником, главой Церкви. Эта властная модель окончательно оформится только к середине XI в. Во время понти фиката Иннокентия III (1198 — 1216) будет провозглашено, что Папа Римский уже не преемник св. Петра, а «наместник Христа» на земле. Позднее борьба папоцезаризма с цезаро- папизмом — борьба между Папой Римским и василевсом Ро- мейской империи за власть «наместника Христа» - обретет формы борьбы Восточной и Западной Церквей. Это противостояние завершится отделением Церкви Константинопольской от Папы Римского, в результате чего василевс сможет в полной мере ощущать себя «наместником Христа», хотя бы в границах Восточно-Римской (Ромейской) империи.

Другой причиной, давшей толчок процессу государственной христианизации Римской империи, стала необходимость сплочения населения на основе всеобщей идеи. Христианство с его разветвленной организацией хорошо подходило для этой цели. Главное, что идея царя как Мессии была в христианстве универсальной, а не национальной, как в Египте.

И последнее. Римская империя находилась на стадии перехода к феодальному землевладению. Если раб был говорящим орудием, то для его эксплуатации требовалось только насилие. Понятно, что в такой стуации у последнего не было заинтересованности в результатах своей деятельности. Но с прекращением военной экспансии Римской империи прекратился приток рабов-пленников. На смену рабу приходит крестьянин, наделенный орудиями труда и закрепленный на земле. Христианство предоставило господствующему классу идейное обоснование эксплуатации крестьян. С одной стороны, оно уравняло всех, как сынов Божиих, с другой — закрепило следующий порядок: раб оставайся рабом, а господин господином; правда, призвало последних не обращаться жестоко с рабами. Без ответа оставался вопрос: если надо стремиться возлюбить ближнего, как самого себя, то почему этот ближний должен оставаться рабом, а не быть свободным? От таких земных вопросов христианство уходило, указывая на земные страдания Иисуса Христа, призывая к смирению.

Представляется справедливым суждение Дж.-Дж. Фрэзера о том, что «неизбежным следствием принятия этого учения был все возрастающий отход верующих от служения обществу, сосредоточение на личных духовных переживаниях и появление у них презрения к окружающей жизни, в которой они начинали видеть не более как временное испытание перед жизнью вечной. Высочайшим идеалом человека в народном представлении стал святой отшельник, пол ный презрения ко всему земному и погруженный в экстатическое религиозное созерцание; этот идеал пришел на смену древнему идеалу самозабвенного героя-патриота, готового пожертвовать собой на благо своей родины. Людям, чьи взоры были устремлены к заоблачному граду Божьему, град земной стал казаться безжизненным и жалким. Центр тяжести, так сказать, переместился с настоящей жизни на будущую, и насколько от этого перемещения выиграл один мир, настолько проиграл другой.

Начался процесс всеобщей дезинтеграции общества: государственные и семейные связи ослабли, общественная структура стала распадаться на составляющие фрагменты, над обществом вновь нависла угроза варварства. Ведь цивилизация возможна только при условии активного содействия со стороны граждан, при условии их готовности подчинить свои частные интересы общему благу. Между тем люди отказывались защищать свою родину и даже продолжать свой род. В стремлении спасти свои души и души других людей они равнодушно взирали на то, как гибнет окружающий мир, — мир, ставший для них символом греховности. Это наваждение длилось целое тысячелетие. <...> Долгому застою в развитии цивилизации пришел конец. Волна восточного нашествия наконец захлебнулась и стала идти на убыль. Отлив этот продолжается до сих пор»58.

Рим эпохи поздней античности представлял собой общество, утратившее веру в политеистические культы. Боги, пирующие и ссорящиеся на Олимпе, потеряли в умах людей свою сакральностъ и сделались предметом открытого насмехательства в пьесах и публицистике.

Император Константин чутко уловил, что священное единение вокруг единого христианского Бога придаст правителю империи ту сакральностъ, которую ему не могли обеспечить десакрализованные олимпийцы. Подобно древнеегипетским фараонам, христианский император приобрел безграничную власть. Ф. И. Успенский справедливо отмечал: «<...> доставив торжество христианству, Константин Великий придал ему характер монархической общины, во главе которой встал сам император. Главные устремления Константина Великого можно свести к трем положениям: 1) сосредоточение в своих руках управления всей Церковью; 2) признание высочайшим главою верных (т. е. христиан. — А А.), первосвященником- намесгником (актуализацией) Иисуса Христа, подобно отношению Осирис — Гор — фараон; 3) восприятие подданными введенного порядка как отражения небесного строя — нечто совершенного и безукоризненного. После Константина Великого, сделавшего первый шаг к обладанию духовной властью, его преемники, как, например, его сын Константин П, открыто заговорили о своих притязаниях бьггь верховными арбитрами не только в светских, но и в духовных делах. В 335 г. на Соборе в Милане Константин П заявил: “<...> не канон, а моя воля должна бьггь законом для Церкви”, а в V в. мы уже видим полное благоговение перед особою императора; даже епископы в протоколах соборных постановлений (Халкидон- ский Собор, 451 г.) выражаются обыкновенно так: “Тогда сказал божественный всеблагочестивейший наш повелитель <...>”. Тогда же было произнесено многолетие “царю первосвященнику, учителю веры”»59. Не стоит забывать, что долгое время Рим был республикой и что самодержавная власть императора никогда не была в нем столь всеохватной, как в азиатских и африканских деспотиях.

Возведение христианства в ранг государственной религии легитимизировало завершившийся к тому времени процесс утверждения императорской абсолютной власти — самодержавия. Процесс же установления абсолютизма начался с птолемеевского Египта, где завоеватель Август и его преемники стали, по сути, неограниченными и обожествленными монархами, как и Птолемей до них.

Восточная идея обожествленного монарха была антагонистом римской концепции власти первых принцепсов. По свидетельству Светония, процесс обожествления власти монарха приобрел первые определенные контуры при императоре Калигуле (I в. н. э.), который был готов принять императорскую корону-диадему, ранее не являвшуюся атрибутом власти в Риме. Император Элагабал (перв. пол. Ш в.) уже носил диадему в частной обстановке, а император Аврелиан (втор. пол. Ш в.) был первым, кто стал появляться с ней на публике; именно он ввел автократическую форму правления в Римской империи60. Следует учитывать, что языческая сакрализация обожествляла именно личность императора, но не императорскую должность как таковую. Стоило кому- то занять императорский трон, как слово «питеп» [лат. «таинственная сила», «божество») тут же оказывалось в числе его личностных характеристик. Если ранее термин «питеп» употреблялся лишь в связи с богами, как, например, «питеп Juvis» («божественная сила Юпитера»), и в исключительных случаях — при именовании римского народа и сената, то уже во времена Августа (I в. н. э.) «питеп» стал употребляться в связи с персоной императора. При этом сам император, провозглашавший себя одним из богов, нуждался, как ни странно, в божественном покровителе, о чем свидетельствует тот факт, что большинство жертвоприношений богам совершалось в государстве от его (т. е. императора) имени61.

Самодержавие в форме, близкой восточной деспотии, было установлено в начале IV в. Диоклетианом, при дворе которого в Никомедии (Малая Азия) много лет жил Константин. Как раз там в то время находился центр христианской Церкви и именно тогда Диоклетиан стал государем-богом, самодержцем. Все, что касалось императора, называлось священным: «священный дворец», «священная особа», «священные слова». При аудиенции подданные должны были падать на колени, едва смея поднять глаза на государя. Диоклетиана окружал огромный двор — средоточие интриг, восточной роскоши и сложного церемониала62. Преследование Диоклетианом христиан объяснялось тем, что в тот период в христианском учении преобладал образ императора как царствующего первосвященника «не от мира сего», в противовес популярной в Риме Ш — IV вв. идее императора- воина, победителя.

Новые властные полномочия христианского императора нашли отражение в титулатуре. «Во имя Господа Ийсуса Христа, Бога нашего. Император цезарь Флавий Юстиниан Аламаннский, Готский, Франкский, Германский, Антский, Аланский, Вандальский, Африканский, благочестивый счастливый славный победитель триумфатор присносвященный Август»63 (так в оригинале. — А А.) — таков полный титул Юстиниана I. Особое внимание следует обратить на присутствие в титулатуре явного указания на жреческую функцию — «присносвященный Август». Любопытно, что этот титул возник при язычнике Диоклетиане, гонителе христиан, и с легкостью перекочевал в титулатуру христианских императоров64.

Принятие христианства в качестве государственного культа явилось для Римской империи логичным шагом, завершившим создание нового типа монархии, основанной на принципах восточного деспотизма.

Модель построения общества в Восточно-Римской (Византийской) империи была следующей: един Бог — един васи- левс — единая империя. Краеугольным камнем византийской политической мысли было учение о единой христианской империи и императоре — «наместнике Христа» на земле, чья (т. е. наместника) власть не ограничивалась никаким «общественным договором». Христианская Церковь в Византии обосновала теорию божественного происхождения императорской власти. В установлении власти императора как авто- кратора (самодержца) важную роль сыграло унаследованное от поздней Римской империи обожествление его личности, а также философско-политические концепции абсолютной власти, воспринятые Византией с Востока65. Кульминацией такой власти явилась идея царя (василевса), хотя еще в первых веках н. э. иметь царя в Риме считалось уделом варваров.

Василевс должен был восприниматься населением как «наместник Христа», получивший власть непосредственно от Христа. Это политическое построение хорошо прослеживается в посланиях византийских патриархов к своим императорам.

Патриарх Николай I Мистик (912 — 925): «Вся власть на земле и все великолепие зависят от небесной силы. <...> Нет власти над людьми и правителя, который унаследовал бы властные навыки благодаря собственным усилиям. <...> господин и единый властитель предоставил это наследство».

Патриарх Атанаис I (1289 — 1293): «Царское господство над православными христианами твоему величеству доверил всемогущий Бог»; «Через небесного царя, который тебя отличил, царь возвышается над христианским народом»66.

Мистическую связь между Христом и василевсом, как земным заместителем первого, олицетворял двухместный императорский трон. По будням император восседал на правой его стороне, по воскресным и другим праздничным дням — на левой, оставляя место для Иисуса Христа, присутствие которого символизировал крест67.

Византийская мифология власти провозглашала, что васи- левс действует, царствует и живет «во Христе», его деятельность божественна, его правление — совместное с Христом. Из этого построения логически вытекал священный характер императорской должности. Император становился обьекталі культа. Его жилище получило наименование «священного дворца», его облачение, как и дворец, также было священно. В знак особой милости самодержец мог даровать свою одежду какому-нибудь городу, и тогда она торжественно вывешивалась в главном городском храме. Даже к портретам императора прилагались эпитеты «sacra laurata», «sacer vultus», «divinus vultus» (лат. «священный портрет», «священный лик», «божественный лик»), которые обычно служили эпитетами при упоминании императорских особ. Эти портреты полагалось встречать перед городскими воротами с зажженными факелами и кадилами в руках, как и при встрече самих монархов; перед этими священными портретами всякий обязан был склониться, воспроизводя ритуальный поклон императору68. Изображения императоров можно было увидеть на различных предметах христианского культа и на стенах церквей69. Василевсы изображались с нимбами святости (Юстиниан Великий, Василий II Болгаробойца), а с X в. в их титулатуру начали включать эпитет «святой».

Император в качестве «наместника Христа» обрел священнические функции. Христианская трактовка социальных функций Христа, как царя и первосвященника, усиливала мысль о «цареосвященстве» византийского василевса.

В церковных церемониях и процессиях, в дворцовой жизни император должен был восприниматься как «отображение» Христа. Например, в этом качестве он должен был ощущать себя в литургической церемонии Страстной недели — омовении ног беднякам. Символично, что в данном случае византийский патриарх выступал только в роли чтеца Священного Писания. Когда он читал отрывок из Евангелия об омовении Иисусом Христом ног бедняков, в это время сам император буквально воспроизводил эту сцену — омывал ноги беднякам70.

Особо следует остановиться на церемонии причащения василевса. Снимая корону, он входил в алтарь и собственноручно причащался по архиерейскому чину, как священнослужитель, т. е. отдельно телу Христову с дискоса (когда причастие дается прямо в руки) и отдельно крови Христовой из потира. Тот факт, что император принимал причастие от патриарха, а не причащался самостоятельно, может рассматриваться как рудимент религиозно-политической доктрины IV в., когда император мыслился только в качестве светского Мессии. Согласно «Книге церемоний», василевс в качестве священнослужителя лично водружал на алтарь св. Софии литургические сосуды — дискос и потир71. Можно констатировать, что канонически император обладал священническим достоинством, а его первенствующее место в церковной иерархии определялось его функциональными возможностями.

Следует учитывать также, что первосвященничество византийского императора было «в силе» лишь в границах распространения его политической власти. Можно констатировать, что до схизмы 1054 г. де-факто существовало два первосвященника: Папа Римский и василевс Ромейской империи. Схизма освободила василевса от конкурента — римского первосвященника.

Византийский император как «наместник Христа» имел право: устанавливать вероисповедное единство, определенную религиозную догму и норму правоверного учения (формально совместно с Собором), давать заключительное решение по спорным догматическим вопросам, исполнять роль третейского судьи в клире. Уже в 380 г. император Феодосий своим ука зом определил, что только те, кто верит в единое Божество Отца, Сына и Св. Духа, должны называться кафолическими христианами, тем самым Феодосий первым из императоров от своего лица, а не от лица Церкви, регламентировал кодекс христианских истин. Аналогично поступил и император Юстиниан Великий, который своим указом подверг анафеме сочинения трех писателей несгориан (несгориане провозглашали полную самостоятельность человеческой природы в Иисусе Христе. — Л А.). Вселенский Собор, бывший послушным орудием в руках императора, согласился с мнением Юстиниана, несмотря на то, что Папа Вергилий отказался участвовать в Соборе.

Эпоха иконоборчества (726 — 843) — яркий пример того, как религиозная жизнь Ромейской империи подчинялась политике василевсов. В 726 г. император Лев III издал иконоборческий эдикт. Патриарх Константинопольский и Папа Римский решительно выступили против императорского эдикта. Однако позиция высших иерархов Церкви была проигнорирована императором. Собор, созванный в 730 г. императорским указом, поддержал религиозную реформу и составил эдикт против икон. Патриарх Герман как противник иконоборчества был сослан, но поскольку с формальной точки зрения под эдиктом Собора должна была стоять подпись патриарха, то император срочно назначил нового патриарха, который без промедления подписал эдикт иконоборческого Собора. Другой император-иконоборец Константин V постановил, что «лица, виновные в иконопочитании, подлежат императорским законам», т. е. светской власти. В 842 г. происходит коренное изменение религиозных доктрин Церкви, поскольку императрица Феодора решила восстановить ико- нопочитание. Патриарх-иконоборец Иоанн Грамматик был низложен и сослан, а на его место назначен ставленник императрицы патриарх Мефодий. Церковный Собор, созванный Феодорой, одобрил на этот раз иконопочитание. Приведенные факты из истории Ромейской империи показывают, что синхронно с изменением религиозных воззрений императоров менялись и религиозные доктрины Церкви.

От воли императора зависело назначение патриарха, митрополитов и епископов. «Патриарх Константинополя практически назначался василевсом. Иногда император сам предлагал свою кандидатуру, иногда выбирал угодного из списка, предложенного митрополитами, иногда тянул записки. В истории Византии бывали прецеденты, когда император, не довольный исходом выборов, оставлял на несколько лет трон патриарха вдовствующим»72. При этом следует учитывать, что Византийская Церковь, в отличие от западной христианской, не была материально независимой от государственной власти. Благосостояние служителей культа как раз во многом зависело от нее. (Византийская Церковь не имела вассалов.) Иногда дар в пользу Церкви был откровенным подкупом. Зоя, вдова императора Романа Ш, купила согласие патриарха Алексея Студита на воцарение Михаила IV с помощью 50 лир, врученных патриарху, и 50 лир - клиру собора Св. Софии (штат до 3000 священнослужителей, из них 500 получали ругу, т. е. регулярное содержание от государства)73. Издавая указ о Соборе для выбора нового патриарха, василевс писал: «Преосвященные митрополиты <...> желание и определение царства моего состоят в том, чтобы вы произвели выборы вселенского патриарха. Итак, собравшись в назначенном месте и призвав благодать Всесвятого Духа, подайте о патриархе голосі, согласно издавна господствующему относительно этого церковному чину и обычаю, и о том, что вы сделаете, и постановите в собрании после совместного, при помощи Божией, обсуждения, доложите и сообщите моему царству, дабы и оно, насколько рассудит, определило об этом то, что и ему покажется подходящим»74. Затем во дворце проходила церемония «наречения», во время которой василевс произносил: «Божественная благодать и наше от нее царство предназначает сего благоговейнейшего в патриархи Константинополя». В XIV — XV вв. василевс вручал патриарху жезл, говоря еще более властно: «Святая Троица через царство, от Нее дарованное нам, производит тебя в архиепископа Константинополя, Нового Рима и вселенского патриарха». Уже в храме при самом посвящении василевс снова выступал в роли «ставящего» патриарха, произнося формулу: «Св. Троица, даровавшая мне царство, ставит тебя <...> в патриарха Нового Рима»75. Таким образом, каноническим правом василевса, как вселенского царя, было «посгавление» патриарха (т. е. духовная и светская инвеститура), что само за себя говорило о его функциях в церковной иерархии. Согласно 64 главе великого Номоканона (сборник канонических правил. — Л А.) патриарх Константинопольский приносил присягу императору: «<..> исповедую сим писанием моим, еже сохранити ми к тебе, крепчайшему царю и повелителю, чистую веру и благохотеиие <...> ми быти под повелительством, и заповедию, и под манием царского твоего достоинства, и противну прогину всякому человек, про- тивляющемуся сему моему крестному целованию <...> сие же крестное целование не только к царю, но и к царице и к ее сыну царевичу подлежит <...>. Аще откуда явится некое сомнение, обещаю мя подлагати под суд и его достойные казни по предложению и по повелению твоего царского престола»76.

Византийский император получал свою власть «непосредственно» от Царя Небесного (сходство между титулом византийского императора — «автократор» (самодержец) и титулом Царя Небесного — «Пантократор» (Вседержитель) не нуждается в комментариях), патриарх же заимствовал власть у василевса, что и было закреплено в церемонии «поставлення» патриарха. Священное происхождение власти василевсов служило предметом многочисленных изображений, напоминавших сцены инвеститур, когда Христос или святой, действуя, так сказать, по поручению Христа, облекал василевса властью автократора жестом благословения или возлагал на его голову императорский знак — венец. Эти изображения, в которых именно Богу отводилась главная роль в священнодействии (при этом фигура патриарха, по сути, отодвигалась на второй план), были призваны наглядно истолковать церемонию коронации как передачу власти василевсу непосредственно от Бога77.

Согласно VI новелле, входившей в «Corpus Juris Civilis» (сборник законов, составленный при византийском императоре Юстиниане. — Л А.), отношения Церкви и государства мыслились не как паритетно-правовая, а как гармоническая парадигма (симфония). «При таком “гармоническом” подходе, когда предполагается строительство не столько государства, сколько “царства”, сам вопрос о каких-либо правах даже не возникал. Ведь юридическо-правовые вопросы могут возникать между чужими, посторонними людьми, а не меж ду “отцами и чадами”, “братьями и сестрами”, решившими жить не “по закону”, а “по благодати”»78.

Некоторые примеры из истории Византийской империи позволяют составить представление о том, что же на самом деле стояло за «симфонией царства и священства». Если император решал низложить патриарха, то его уже ничто не могло остановить. Сначала по его приказу в ход пускались сообщения о тайных пороках владыки. Так, например, философу Пселлу было поручено написать памфлет, порочащий патриарха Кируллярия. Практиковались и такие меры, как изоляция патриарха от народа. Если патриарх продолжал оставаться непослушным, то прибегали к прямой расправе, иногда — казни. Патриарх Константин П был низложен в 766 г. и казнен, патриарха Евфимия избивали при низложении в 912 г. до тех пор, пока он не потерял сознание; его коллега и соперник Николай Мистик, свергнутый пятью годами раньше, был лишен в ссылке теплой одежды, спал в мороз на соломе, не имел права читать книги. В конце ХП в. император Исаак Ангел низложил и заточил одного за другим четырех патриархов (!!!). Аналогичным образом распоряжался патриаршею кафедрой в ХШ в. и император Михаил VIII Палеолог79. Неудивительно, что византийские императоры ценили в своих патриархах необразованность выше их добродетелей. Византийский историк Георгий Акрополит (ХШ в.), говоря об избрании преемника патриарха Мануил а, делает такое замечание: «Цари вообще хотят, чтобы патриархами были люди смирные, недалекие по уму, которые бы легко уступали их желаниям как признанным постановлениям»80. Другой византийский историк Никифор Григора (XIV в.), рассказывая о возведении на патриарший престол иеромонаха Герасима, оглохшего к старости и неученого, говорит, что Герасим, вследствие своей необразованности и простоты, был послушным орудием в руках императора. «Цари на такие высокие места и вы бнрают таких людей, чтобы те беспрекословно подчинялись их приказаниям, как рабы, и чтобы не оказывали им никакого противодействия», — поясняет Григор81.

Идея «цареосвященсгва» легализовала чудовищную деспотическую власть византийских императоров. Невозможно говорить об ограничении власти василевсов, исходя из того, что некоторые законодательные памятники Византии, например сборник второй половины IX в. «Эпанагога», провозглашают принцип опоры императорской власти на закон. Согласно «Эпанагоге», император должен сохранять незыблемым все, что заключено в Св. Писании, что установлено семью Вселенскими Соборами, и, наконец, все, что предписано римскими законами82. При этом в Византии действовало положение римского права: princens legibus solutus est — император свободен ото всех законов государства. Это положение было закреплено в «Василиках», законодательном сборнике IX в. Сложившаяся система отношений между василевсом и законом была закреплена в 105-й новелле Юстиниана, где говорилось (§ 4), что Бог подчинил царю законы и что царь сам есть живой закон83. При таком понимании закона единственными ограничителями свободы действий самодержца оставались «нравственные заповеди, установленные православной верой, и церковные каноны». История Византийской империи дает наглядное представление о том, что означало на практике соблюдение «нравственных заповедей и церковных канонов».

Василевс — «наместник Христа» — обладал безграничной властью. Императора обожествляли как Божьего избранника, а наиболее тяжким преступлением было «оскорбление величества». При этом надо отметить, что одна из самых неограниченных монархий средневековой Европы оказывалась и самой непрочной. Мятеж против василевса как личности, недостойной трона, не осуждался, если мятежники выходили победителями. За 1122 года существования империи в ней сменилось до 90 василевсов84. Почти половина императоров была свергнута или уничтожена физически (к примеру, из 18 самодержцев династии Романовых насильственной смертью умерло 5), что свидетельствует о том, что сакральной являлась лишь их должность, но не они персонально (согласно формуле иерея Агапита (VI в.), своим естеством царь подобен всем людям и лишь в отношении власти он подобен Богу).

Принцип наследственной императорской власти утверждался в Византии очень медленно. Каждый василевс ггр ила гал усилия, чтобы передать свою должность по наследству. Если ему удавалось утвердиться на троне, его власть оказывалась безграничной. «.Земной бог» — так называет василевса византийский полководец XI в. Кекавмен85. Свобода действий василевса регламентировалась в глазах простодушных и суеверных «рабов Божиих» только степенью религиозности самого «наместника Христа».

На самом же деле эта набожность императора была сродни искусно театрализованной постановке, мистерии. Яркий пример осознанного применения этой PR-технологии можно найти в дошедшем из IX столетия сообщении Луитпранда, посла Оттона Великого, о приеме у императора:

«Перед троном императора возвышалось позолоченное дерево из бронзы, ветви коего были усеяны всевозможными птицами. <...> Трон его был сделан столь искусно, что в один момент он казался низким, в другой — выше, а потом еще более высоким. Огромные львы <...>, покрытые золотом, восседали, словно стражи, по сторонам трона, ударяя об пол хвостами и издавая ужасный рык. <...> При моем вступлении в зал львы взревели, а птицы запели. <...>

Когда я в третий раз, простершись на полу, поднял голову, то увидел, что он (василевс. —Л А.), только что сидевший на небольшом возвышении, поднялся вверх почти до потолка залы, облаченный уже в совсем другие одежды. <„> При этом император не произнес ни слова <...>»86.

Одним из важнейших принципов господствующей доктрины был тезис о том, что император — единственный источник благ в земной жизни. Именно ему, по словам патриарха Николая Мистика, дано Господом могущество «имитировать небесную доброту»87. Этим еще раз подчеркивалась сверхприродная сущность императора как представителя «мира богов» в мире людей.

Блеск придворного ритуала, пышность, величие дворцов — все это было призвано подчеркнуть исключительность власти василевса. В его окружении царили лесть и раболепство. От его воли зависела карьера подданных. Он мог возвы- сить человека из низов, но и представители верхов не могли быть спокойными за свою дальнейшую судьбу. При дворе царили угодничество, зависть и жестокое соперничество. Ке- кавмен в своих советах и рассказах так писал о норме поведения приближенного к императору должностного лица:

«Если ты служишь василевсу, всячески остерегайся клеветы против тебя, каждый день вызывай пред глаза свои картину падения твоего, поскольку не знаешь, какие козни плетут за твоей спиной. <...> Избегай разговоров с беспутными людьми, остерегайся, когда говоришь со своими товаришами или с кем-нибудь другим. А если речь зайдет о васи- левсе и деспине (наместнике. — А А.), то вообще ничего не отвечай и удались. <...> Будь осмотрителен и особенно внимателен ко всему происходящему в столице, чтобы ничто не укрылось от тебя. Имей соглядатаев везде и всюду»88.

Невозможно недооценить роли бюрократии в империи. Попытки отдельных василевсов осуществить реформы получали подчас прямой или замаскированный отпор столичных чиновников. Роман IV Диоген был отстранен от власти и уничтожен физически из-за своих попыток пренебречь интересами высших гражданских сановников. Чиновничество в Византийской империи делилось в соответствии с табелем о рангах. Без сильного покровителя и связей даже талантливый и образованный человек мог всю жизнь оставаться на низших должностях в унижении и вечном страхе за место. Для достижения карьеры требовались ловкость и угодливость начальству как в законном, так и незаконном деле. Кекавмен советовал: когда начальник, бездарь и невежа, допускает ошибки, то первейший долг подчиненного «изо всех сил сдерживать свой язык и подчиняться»89. Взяточничество было фактически легализовано. К примеру, при Алексее Ш Ангеле начальник столичной тюрьмы Лагос выпускал по ночам воров на разбой за определенную плату.

Отличительной особенностью византийской системы власти на рубеже X — XI вв. было господство временщиков, которых император наделял фактически неограниченной властью, что вело к дискредитации власти, расхищению казны. Например, с 976 по 985 г. власть фактически принадлежала паракимомену (т. е. временщику) Василию, а не васи- левсу Василию II. И такое положение дел было практически легализовано: например, афонские монастыри официально направляли свои прошения «василевсу и паракимомену»90.

Донос и клевета, как способ удержаться во власти, процветали среди имущих классов империи. Даже епископы для перестраховки были вынуждены хватать в своей епархии заподозренных в заговоре и отправлять в столицу, дабы избежать подозрения в бездеятельности. После восстания населения Навпакта против корыстолюбивого наместника василевс Константин УШ приказал ослепить епископа города, поскольку тот не сумел удержать свою паству от мятежа. Пытки при допросах стали обычным делом. Ссылки, казни, членовредительство — таков был неполный арсенал наказаний.

В христианской Византии существовал закон, запрещавший хоронить труп казненною. Сначала его оставляли на поругание толпе, затем бросали в ров, голову насаживали на шест и выставляли на видном месте. Печать проклятия лежала не только на детях, но и на внуках государственных преступников: их держали под подозрением, препятствовали продвижению по служебной лестнице. Имелись прецеденты предания анафеме заговорщиков и бунтовщиков, умышлявших против императора или его наследника. В Первом послании к коринфянам апостол Павел провозгласил: «Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема» (16: 22). Но если анафема, отлучавшая человека от Бога, могла распространяться и на государственных преступников (исходя из логики: «кто не любит царя, тот не любит Господа Иисуса Христа»91), то, следовательно, земной владыка фактически ассоциировался с Царем Небесным.

Подводя итоги, следует выделить две составные части религиозной и политической мифологии Восточно-Римской империи: это безграничная деспотичная власть, получившая легитимность путем христианской сакрализации должности василевса как «наместника Христа», и рабская покорность подданных как религиозный долг. Византийский император как «актуализация Иисуса Христа» обладал наивысшей сак- ральностью и в этом качестве занимал первенствующее место в иерархии посредников между миром сакрального и миром профанного (т. е. в иерархии священства).

<< | >>
Источник: Л .А. Андреева. РЕЛИГИЯ И ВЛАСТЬ В РОССИИ. 2001

Еще по теме Религиозно-политическая мифология в Восточно-Римской империи: «наместник Христа» на троне:

  1. Религиозно-политическая мифология в Восточно-Римской империи: «наместник Христа» на троне
  2. 3.1. Реформы Петра I
  3. § 2. Основные функции Верховной Власти в традиционном государстве
  4. Глава 6 Русское государство в начале XVI в.