Б.Н.Вепринцев

Наряду с Перцовым «

Хесиным, Б.Н.Вепринцев — один из тех моих героев, чьи жизни полностью прошли з условиях со- зетской власти.

Однако, несмотря на все. что ему пришлось испытать, он сумел достичь многого. И эти достижения «несмотря на» останутся з истории российской науки.

Его жизнь, его судьба — обвинительное заключение партии большевиков, ответственной за нанесенный стране ущерб. А сам он типичный представитель своего (и моего!) поколения, и потому его портрет — тоже в некотором роде портрет поколения, поколения студентов первых послевоенных лет.

Борис Николаевич Вепринцев родился 4 апреля 1928 года. Его отец, Николай Апександрович, рабочий, профессиональный революционер, член РСДРП с 1903 года, партийная кличка «Петербуржец». Мне представляется, что качества личности многих революционеров романтического времени конца XIX века — обостренное чувство справедливости, крайне активная жизненная позиция, смелость — переда

ются по наследству, как чисто генетически, так и при воспитании. Николай Александрович входил в марксистский кружок П.Г.Смидовича, затем, уже в Петербурге, в кружок Н.К.Крупской. Дружеские отношения с ней сохранялись многие годы. В 1903 году он вступает в партию большевиков, и его направляют в Баку для организации революционной работы.

В Баку Николай Александрович поссорился со Сталиным. Сталин (по дошедшим до меня рассказам) побоялся выполнить партийное поручение — спрятать у себя переносную подпольную типографию, за что был побит и спущен с лестницы. Позже, в ссылке, Вепринцев-старший женился. Мать Бориса Николаевича, Зинаида Михайловна, была учительницей.

После Октябрьской революции Николай Александрович возглавил профсоюз металлистов Урала. Считая незаконным разгон Учредительноого собрания, вышел из партии. А когда были арестованы председатель городской думы и другие деятели в Златоусте, он распорядился (поскольку никаких преступлений арестованные не совершали) освободить их. И вскоре сам за это был арестован и приговорен к расстрелу. Его спасла телеграмма Ленина.

В 1921 снова вступил в партию. В 20-х годах, будучи сотрудником знаменитого революционера-большевика Г.М.Кржижановского, возглавил Всесоюзную энергетическую комиссию. Однако его не забыли: в 1932 снова арестовали и объявили врагом народа. Его не убили, как, безусловно, сделали бы в 1934—1939 годах, а сослаш на три года в Барнаул, затем продлили срок и отправили в Воркуту. Среди обвинений, предъявленных Николаю Александровичу, были его слова: «Коба хочет стать русским самодержцем» — о них говорила на суде одна из самых зловещих и отвратительных представительниц партии большевиков Р.С.Землячка.

После ареста отца семье, лишенной паспортов и хлебных карточек, было предписано в 24 часа покинуть Москву. Благодаря вмешательству друга отца, выдающегося деятеля партии большевиков С.Орджоникидзе, семью оставили в Москве. Мать и старшая сестра Марина выбивались из сил в поисках заработков. Но... время от времени появлялся мужчина, оставлял деньги и теплое белье для ссыльного отца. Много лет спустя стало известно, что этот человек был посланцем Крупской.

Однажды, в 1940 году, Борис открыл дверь (был звонок): на лестничной площадке стоял оборванный, измученный, беззубый (от цинги) старик. Борис подумал — нищий. Это был его отец. (Борис зидел отца в Барнауле в 1935 году, в ссылке, куда ездил с матерью, а потом уже в Ливнах.) Из Воркуты отец был «списан» по болезни, поселился в г.Лив- ны (Русский Брод) и умер в больнице Моршанска в 1941 году, уходя от наступавших немцев.

Борис рос фактически без отца. Как мать сумела обеспечить ему и сестрам, в общем, радостное детство — тайна.

В 1947 году Б.Н.Вепринцев, кюбзовец, убежденный зоолог, поступил на биофак МГУ.

В предыдущих главах не раз шла речь об этом факультете МГУ и об этом времени: 1945—1948 годы. В самом деле, два первых послевоенных года в университете (как и в стране) были совсем особые. Смягчилась память о репрессиях конца 30-х годов. Пережита ужасная война. Победа. Возрождение. Пришли новые студенты — школьники, дети военного времени, и фронтовики-победители. Пришли мечтавшие о мирном времени и счастье быть в университете. Как слушали они лекции! Как читали лекции в те годы профессора!

Когда в мае 1947 года завершал двухсеместровый курс лекций по зоологии беспозвоночных Лев Александрович Зенкевич, были аплодисменты и цветы. А он сказал: «Никогда я не испытывал таких сильных чувств радости и понимания, как на этих лекциях» — и благодарил студентов. Блистал, особенно на первых лекциях «Введения в биологию», Яков Михайлович Кабак. На лекции по физиологии растений Дмитрия Анатольевича Сабинина ходили физики, историки, математики, химики. Зоологи позвоночных были

особым племенем — следопыты, охотники, натуралисты с подчеркнутой «экспедиционной» мужественностью, и рассказами о зверях и птицах. Два направления в зоологии: практики — натуралисты, следопыты, и систематики и теоретики — эволюционисты.

В 1947—1948 годах один и тот же общефакультетский курс зоологии позвоночных читали параллельно два лектора: Сергей Иванович Огнёв и Владимир Георгиевич Гептнер.

Особое место на факультете принадлежало Г.О.Роскину, он возглавлял кафедру гистологии, и М.М.Завадовскому — основателю и заведующему кафедрой динамики развития. Это были выдающиеся люди, огромной эрудиции, яркой индивидуальности. Роскин рисовал цветными мелками на доске высокохудожественные, тщательно продуманные картины гистологических препаратов и строения клеток. Зава- довский держался величественно, а его предмет — механизмы развития, гормональная регуляция, морфогенез — захватывал воображение.

На кафедре Завадовского работали профессора Л.В.Кру- шинский, известный впоследствии своей теорией рассудочной деятельности, и Б.А.Кудряшов, прославившийся исследованиями механизма свертывания крови, курсом лекций «Витамины» и практикумом по экспериментальной хирургии. Студентам было неизвестно, что и большой практикум по зоологии позвоночных, и курс зоологии беспозвоночных, и работа многих других кафедр связаны с именем Кольцова и его учеников (М.М.Завадовский, Г.О.Роскин, А.С.Серебровский и С.Н.Скадовский).

Не все было благостно на факультете... Но лицо биофака определялось целым «стадом зубров»: выдающимся биологом, заведующим кафедрой низших растений Л.И. Курса- новым, замечательным лектором, биохимиком С.Е. Севериным, биохимиком растений А.М.Белозерским, заведующим кафедрой дарвинизма И.И.Шмальгаузеном, заведующим кафедрой высших растений К.И.Мейером, зоологами А.Н. Формозовым и Л.А. Зенкевичем, антропологами

ЯЛ.Рогинским и М.Ф.Нестурхом. Это было уникальное соединение могучей науки и ярких лекторов.

Удивительным образом с этой блестящей «коллекцией» был в полном резонансе и объединял ее декан факультета Сергей Дмитриевич Юдинцев.

Все это, создаваемое многими десятилетиями и многими поколениями, было разрушено в августе 1948 года. Но почти три года, с весны 1945 до августа 1948 года, были дарованы судьбой поколению, к которому и принадлежал Вепринцев. Туг к его довоенному КЮБЗу прибавился могучий биофак. Факультет, где все его знали, где он и раньше бывал, а теперь стал совсем своим.

Борис был очень заметен на факультете: голубоглазый блондин с гладким, может быть, слишком юным лицом и решительным и самостоятельным характером.

Зимой 1949 года он поехал на Белое море, на Беломорскую биостанцию МГУ, где сделал замечательные наблюдения и сфотографировал водоплавающих птиц, остающихся на зимовку в незамерзающих от сильных приливно-отливных течений проливах между к териком и островами. Его доклад на зоологическом семинаре очень понравился профессору А. Н.Формозову.

В эти годы он постоянно бывал в доме НА.Северцовой. Там он встречался с Г.Г.Нейгаузом, Б.Л.Пастернаком.

А.Г.Габричевским и другими замечательными людьми.

В комнатах университетского общежития на Стромынке он часто был героем рассказов, многие из которых тут же превращались в легенды.

Рассказывали, как один (очень бойкий и неприятный) студент, член факультетского бюро ВЛКСМ, сказал Борису, что его отец — враг народа. И, получив восхитительную оплеуху, скатился по железной винтовой лестнице. (Какая аналогия: сын—отец!) Мы очень положительно оценивали эту живописную картину. (Сам Борис не подтверждал достоверность этого события.) Внимательно следили за ним и «компетентные органы».

В июле 1951 года Борис был арестован: НКВД не был

уверен, что Н.А.Вепринцев в самом деле умер.

Все столько раз описано, но для каждого снова: Лубянка, допросы, каторга, лагерь, нары, тяжелая работа и лагерная среда, среда уголовников и политических. Не вмещающиеся в сознание впечатления. В концлагере юного студента взяли под опеку взрослые арестанты — дипломат, востоковед Марк Исаакович Казанин и историк Лев Николаевич Гумилев. Там же, в лагере, был Лев Александрович Вознесенский, сын Александра Алексеевича Вознесенского, ректора Ленинградского университета, брата бывшего председателя Госплана СССР, члена Политбюро Николая Алексеевича Вознесенского, расстрелянного в 1950 году.

Студенты обычно не знают, как внимательно к ним приглядываются иные преподаватели, как волнуются за судьбу будущей «надежды Отечества». Профессор биофака Леонид Викторович Крушинский был потрясен арестом Бориса. И он сделал и делал то, на что решались очень немногие: посылал Борису посылки с едой и книги. Непостижимым образом некоторые из книг доходили, среди них (сохраняемые по частям в матрасе) Гекели и де Бера «Экспериментальная эмбриология» и АЛотки (на английском языке) «Математическая биофизика».

В Кемеровском лагере Борис возил в тачке кирпичи по обледенелому дощатому настилу на четвертый этаж строящегося дома. От непосильной работы стал «доходить». Спасла мать: в ее посылке было пальто, отданное Борисом нарядчику за то, что тот перевел его на два месяца санитаром в больницу. Потом снова этап, новый лагерь. И сотни новых людей вокруг.

По-видимому, сразу после смерти Сталина, в марте 1953 года, за Бориса вступился близкий друг отца, старый заслуженный большевик и ученый Глеб Максимилианович Кржижановский (он же автор широко известной революционной песни «Вихри враждебные»), чудом уцелевший в годы уничтожения своих товарищей. Обстановка изменилась. Где и как был услышан Кржижановский, мне неизвестно. Но Бориса по этапу привезли в Москву, на Лубянку, для переследствия. Ему ничего не объяснили, нервное напряжение оставалось. Но условия были совсем другими: разреша

лось сидеть на койке и даже спать днем. А еще из богатейшей библиотеки реквизированных палачами книг можно было брать и читать такое, что не достать на воле. И много лет спустя удиалял меня Борис знанием редких изданий. А потом повторный суд признал обвинение необоснованным.

Из тюрьмы вышел издерганный, недоверчивый человек, в стеганке, с красным лицом, так непохожий на гладколи- цего блондина. Глаза оставались голубыми, и всю жизнь от нервного напряжения в них показывалась слеза. А дух сохранился — упряма порода Вепринцевых. Он пошел доучиваться на биофак. Но чуть только заведующий кафедрой зоологии позвоночных проявил нерешительность: «А у вас уже все документы в порядке?», — Борис резко ушел. Зато заведующий только что организованной кафедры биофизики Борис Николаевич Тарусов был безоговорочно приветлив и много сделал для «оттаивания» Бориса. В 1956 году Вепринцев окончил биофак МГУ и остался в аспирантуре на кафедре биофизики.

Во введении мы говорили о метаморфозах в онтогенезе амфибий и насекомых и метаморфозах общества. Не менее драматичны и метаморфозы психики человека. Восприятие мира коренным образом меняется с возрастом. Ранний детский импринтинг звуков, запахов, образов, пейзажей, лиц, интонаций определяет весь последующий характер оценок окружающего. После безотчетного импринтинга наступает стадия ученичества: мы выясняем, все время задаем вопросы (что называется, проявляем «живой познавательный интерес»), впитываем ответы и верим учителям. Это почти непреодолимо, заложено в глубинах нашей организации и создано естественным отбором.

Такое «впитывающее, доверчивое ученичество» длится долго и часто захватывает все студенческие годы. Но должна наступить (также эволюционно обусловленная) фаза сомнений, самостоятельности мысли, бунта. В ходе этой фазы творчества рождаются оригинальные идеи и пересматриваются общепринятые взгляды, закладываются пути, по которым иногда следуют всю дальнейшую жизнь.

Метаморфозы психики происходят у разных людей в разном возрасте. Борис с первого курса был самостоятелен. Этим он также привлекал недоброе внимание. Вернувшись с каторги, он старался не проявлять активности: хватило пережитого. Но удержаться было трудно. Идеологический пресс удушал науку. Лояльность проверялась по отношению

к чисто научным проблемам. «Формальная» (т.е. истинная) генетика, квантовая механика применительно к строению вещества, «непавловская» физиология рассматривались как государственные преступления.

В биофизике запретной была концепция биологических мембран. Сейчас молодым это покажется необъяснимым. Ну при чем тут диалектический материализм? А очень просто: что является основой жизни? Живой белок, который определяет все свойства жизни, в том числе раздражимость, возбудимость, биоэлектрическую активность.

Были весьма глубокие исследователи, которые и без диамата полагали, что «реакция живого вещества на внешние воздействия» определяется свойствами основной массы протоплазмы, ее белком, а не ничтожными по массе границами раздела фаз (Э.С.Бауэр, Д.Н.Насонов, ВЛ.Алек- сандров). А известные закономерности — зависимости возбудимости клеток от концентрации ионов калия, натрия, кальция — объясняли изменением сорбционной способности белков по отношению к этим ионам. Им противостоял ученик Кольцова Д.Л.Рубинштейн. И был затравлен. Поводом послужил его космополитизм — в своей замечательной книге «Общая физиология» автор только 101 раз сослался на советских авторов и 830 на иностранных! Мембранная теория была запрещена. Студентам ее не преподавали. Соответствующие исследования не проводили. Но многие студенты 1945—1948 годов, будучи уже «испорченными», не смирялись с идеологическим давлением.

Важная роль в сохранении истинного духа науки принадлежит здесь профессору кафедры физиологии Михаилу Егоровичу Удельнову. В его лекциях по электрофизиологии мембранная концепция была представлена с должной полнотой и в те годы. Однокурсники Бориса Л.Чайлахян, Ю.Аршавс- кий и более молодой С.Ковалев не поддались мракобесию. Современные представления о биологических мембранах, о их роли в генерации нервного импульса, вслед за будущими Нобелевскими лауреатами Ходжкиным и Хаксли, первым ввел в нашу науку Чайлахян. Друг Бориса еще по КЮБЗу Г.Курелла освоил в середине 50-х годов методы микроэлек- тродного исследования электрических потенциалов клетки. Борис вернулся в свою среду, в общество молодых и смелых исследователей. Ходжкин, Хаксли, Кац, а за ними и другие изучали свойства мембран, их роль в генерации нервного импульса на гигантских нервах — аксонах кальмаров. Аксон с

выдавленной цитоплазмой, заполненный солевым раствором, генерирует нервный импульс!

У нас в Подмосковье нет кальмаров. Но кто не видел огромных, похожих на молодых ужей земляных (дождевых) червей, выползающих влажными ночами из земли в заросших травой лугах? Таких выползков ловят ночью, освещая фонарем травяные заросли. Их нервы тоньше, чем у катьма- ров, но они достаточно толсты, чтобы вонзить в них стеклянные микроэлектроды. И недавний каторжник, аспирант Борис Вепринцев изучает свойства мембран нервов брюшной цепочки дождевого червя — измеряет температурную зависимость биоэлектрической активности.

В 1961 году в Москву приехал знаменитый исследователь Б.Кац. В Большой биологической аудитории МГУ па его лекцию собралось множество любознательных студентов, осторожных преподавателей и сотрудников научных институтов. Переьодил лекцию Вепринцев (он начал изучать английский сам еще до ареста и продолжал на каторге под руководством М.И.Казанина).

В перерыве в группе оживленных слушателей Тарусов пошутил: «Смотрите, как Вепринцев пропагандирует реакционное буржуазное учение...» Что почудилось Борису? Он не понял шутки, да она и не была безобидной. Еще исключали из университета студентов, восставших против Лысенко. Еще недавно было организовано мракобесное «дело сестер Ляпуновых», Ляли (Лены) и Туси (Наташи), дочерей Алексея Андреевича Ляпунова, организовавших у себя дома семинар по истинной генетике, и подверглись гонениям студенты — участники семинара Н.Воронцов, АЯблоков, Ю.Богданов.

И Борис взорвался. Он закричал, как в лагере, защищаясь: «Это ты сам меня назначил, ах тьг ...» Его успокаивали. Еще нужно было переводить вторую часть лекции. Оставаться на кафедре в МГУ он больше не мог ни минуты. Присутствовавший при этом Лев Петрович Каюшин, заместитель директора Института биофизики Академии наук, сказал: «Иди к нам». Так было положено начало лаборатории Вепринцева.