Отмеченная выше сложность социальных явлений демонстрирует трудности, с которыми мы сталкиваемся, пытаясь найти надежный критерий обоснованности наших представлений о социальном конструировании реальности. Проблему, связанную с нашими притязаниями на знание того, что знают другие (к этой теме мы будем возвращаться и в последующих главах, в частности в пятой, шестой и восьмой), удачно сформулировал культурантрополог Гудинаф: «Это величайшая проблема наук о человеке — как от объективного мира материальности с его бесконечной изменчивостью перейти к субъективному миру форм, как они существуют в том, что за неимением лучшего термина нам приходится называть сознанием других людей. Все мы каким-то образом осуществляем этот переход, иначе мы никогда не научились бы понимать друг друга. Само существование языка является достаточным подтверждением этого факта. Но сам процесс перехода ускользает от нас» [82, р. 39]. Этнографы действительно пытаются описывать культуру, избегая при этом анализа и объяснений, могущих нарушить чистоту описания. Но все равно они остаются на позициях внешнего наблюдателя, навязывающего местной культуре чуждые ей категории и понятия «адекватного» описания. Исследование Фрейком [72] методов диагностики болезней у племени субананов на острове Минданао (Фи- липиины) иллюстрирует некоторые стоящие перед этнографами проблемы. Фрейк начал с традиционного этнографического изучения социальной структуры, но вскоре обнаружил, что оно невозможно без понимания местной терминологии, без знания того, какие из суждений, содержащих данные термины, семантически и грамматически приемлемы. На этой стадии исследования Фрейк обратился к концепциям этнонауки — познавательным схемам и правилам, используемым представителями туземной культуры в процессах восприятия, определения, классификации и объяснения фактов и явлений социальной жизни. Следовало выяснить, что у су- бананов считается знанием (их «народная наука») и как, в частности, они представляют себе болезнь и лечение (их «этномедицина»). В своем исследовании Фрейк пытался выявить симптомы, при наличии которых субанан считается больным, показать, как путем соотнесения симптомов с туземными медицинскими таксономиями ставится диагноз и прогнозируется развитие болезни, выяснить, какое лечение считается у субананов соответствующим той или иной болезни Хотя Фрейк весьма тонко определяет цели и методы своего исследования, тем не менее остается вопрос относительно адекватности его представлений о правилах интерпретации, которым следуют туземцы в процессе диагностики. Фрейк предлагает три метода, позволяющих удостовериться в адекватности получаемых данных: аналитический, перцептивный и эксплицитный. Аналитический метод состоит в использовании доступных внешнему наблюдателю средств категоризации; к примеру, болезнь определяется в терминах современной Медицины, и этот диагноз сравнивается с диагнозом су- бананов. Фрейк считает этот метод неудовлетворительным, потому что различие двух концепций науки слишком велико, чтобы позволить сколько-нибудь осмысленное сравнение. В другом случае исследователь использует наличную перцептивную информацию —туземец называет болезнь, этнограф идентифицирует физические ^имптомы, воспринимаемые туземцем. Однако трудно ывает точно определить, что именно из доступной ему ^формации имеет в виду туземец, а те перцептивные са [laofМ сРавнеине этнонауки и этнометодологии в работе Псата- ключевые признаки, на которых основывается наблюдатель, могут отражать представления, характерные для его собственной культуры. Простейший, эксплицитный, метод состоит в том, что исследователь просто выясняет у туземца интересующие его детали. Фрейк считает этот метод более приемлемым потому, что, хотя субанан лично переносит очень мало болезней, он должен уметь ставить диагноз по вербальному описанию значимых симптомов. Фрейк утверждает, что субанан достаточно легко может объяснить, чем одна болезнь отличается от другой, и поэтому информаторы редко спорят о самом термине, хотя часто не соглашаются друг с другом относительно возможности его применения в том или ином конкретном случае. Фрейковский «эксплицитный» метод содержит в самом себе собственное обоснование, поскольку предположение наблюдателя о том, что «имеет в виду» туземец, подтверждается апелляцией к мнению туземца. Если последний соглашается, наблюдатель, вероятно, «прав»1. Этому методу присущ осознаваемый самим Фрейком недостаток — он не раскрывает механизма приписывания значений в конкретных ситуациях действия. Так, знание словарных значений мало поможет тому, кто ищет точный термин, чтобы, к примеру, описать состояние находящегося при смерти человека, смирившегося со своей судьбой. В такой ситуации, по-видимому, вообще лучше не прибегать к медицинским терминам, а указать на умиротворенный облик, спокойное лицо и т. д. Знание значения термина «в принципе», но не применительно к конкретным социальным ситуациям может, таким образом, вызвать большую путаницу, когда термин употребляется наблюдателем-участником. Оказывается, стало быть, что «спросить у туземца» недостаточно, чтобы обосновать данные исследователя. Приходится выдвигать дополнительный критерий обоснованности. Считается, что предположения исследователя относительно процессов приписывания значений должны быть признаны адекватными в той мере, в какой они позволят наблюдателю «существовать» среди туземцев так, будто он подобен им во всех практически значимых отношениях. «Изучить» культуру, пишет Гу- динаф, — значит «усвоить все то, что следует знать или во что следует верить, чтобы вести себя приемлемым для туземцев образом, причем в любой роли, в какой только может представить себя каждый из них» [82, р. 36]. Интерес этнометодологов к формальной структуре практической деятельности вызван стремлением именно к такого рода знанию. Они сосредоточивают свое внимание на фоновых ожиданиях в процессах взаимного уточнения значений, позволяющих участникам взаимодействий представить свое поведение и свои высказывания как приемлемые и разумные. Исследуя собственную культуру, этнометодолог старается рассмотреть «привычные» и «безынтересные» взаимодействия как антропологически чуждые, чтобы выявить скрытое знание, как раз и придающее этим взаимодействиям банальный характер. В ходе изучения формального структурирования речи Заксом и Тернером, в работах Сику- рела, Саднау, Силвермена и Джонса [40; 201; 208], посвященных исследованию представлений о социальной структуре, лежащих в основе повседневного определения и разрешения организационных «проблем», были собраны данные, обоснованность которых может быть проверена путем «возвращения» их в конкретные социальные ситуации внутри данной культуры '. Однако, как уже было отмечено, этнометодолог так же полагается на «народную мудрость», как и традиционный социолог2. Притязания обоих на знание социального мира и попытки обосновать эти притязания находятся в зависимости от неизбежной индексичности их объяснений (то есть в обоих случаях автор полагается на имплицитное знание читателя, которое, как он надеется, добавит упущенные детали) и от рефлексивности определения сферы интересов (выделение области исследования в какой-то из сфер реальности служит самообоснованием, ибо предполагает наличие этой сферы как заранее конституированного феномена, доступного для исследования). Эта зависимость осознается Си- курелом в описании предпринятого им исследования знакового языка глухих: «Мы стремились к выработке процедуры него» [189, I, р. 5]. Ученый как наблюдатель волен создавать такие парадигмы природы, которые объясняют применяемые им операции наилучшим образом с точки зрения их соответствия его познавательным интересам. Можно сказать, что своими познавательными способностями естественные науки обязаны не столько 'применяемым правилам исследования, сколько царящему среди специалистов глубокому согласию относительно природы мира, к которому адресуются эти правила, в свою очередь организованные в соответствии с этой природой. Другими словами, естественные науки могут быть охарактеризованы в терминах не требующей обоснования парадигмы, разделяемой всеми работающими в этих науках'. В противоположность миру природы социальный мир — это мир, конституированный смыслом. Социальным явлениям внутренне присущ смысл. Снова процитируем Шюца: «Социальный мир — поле наблюдения социолога — не является по сути своей бесструктурным. Для людей, живущих, мыслящих и действующих в этом мире, он имеет свое особое значение и структуру релевантностей. Эти люди еще до появления социологии определенным образом расчленили и осмыслили этот мир при помощи набора обыденных конструктов, детерминирующих их поведение, определяющих цели их деятельности и доступные средства — короче, помогающих им определиться в природном и социокультурном мире с тем, чтобы жить и действовать в согласии с этим миром» [189, II, р. 5—6]. Социальный мир — это, следовательно, повседневный мнр, переживаемый и интерпретируемый действующими в нем людьми как структурированный мир значений, выступающих в форме типических представлений об объектах этого мира. Эти типические представления приобретают форму обыденных интерпретаций, конституирующих наличное знание, которое вместе с личным опытом действующего индивида являет собой принимаемую на веру совокупность средств ориентации в этом мире. Процесс конструирования социального мира может быть, таким образом, описан как процесс конструирования первого порядка, осуществляемый в терминах социальных значений. Методологический вывод, со всей очевидностью следующий из сказанного, состоит в том, что социолог в отличие от естествоиспытателей не может извне определить, какие факты и явления или какие их аспекты релевантны его специфическим научным целям. Социологические конструкты, следовательно, с необходимостью принимают характер «конструктов второго порядка, а именно конструктов, которые сами строятся из конструктов, создаваемых действующими на социальной сцене людьми» [191, р. 6]. Важнейшая проблема такого конструирования — конструирования второго порядка— состоит в том, чтобы четко разграничить социологические объяснения и обыденные объяснения социального мира, сохраняя в то же время систематическую соотнесенность первых с последними. Наблюдатель социального мира находится, по существу, в иной позиции по отношению к своему объекту, чем наблюдатель природного мира. В частности, социологическое наблюдение представляет собой деятельность наблюдателя и, как таковое, требует понимания в отличие от простого наблюдения явлений. Коренной недостаток по зитивистской социологии заключается в ее неспособности понять смысловое строение социального мира, вследствие чего позитивизм и выработал методологию, совершенно неадекватную природе исследуемого объекта. Из сказанного следует, что природный мир может быть охарактеризован как мир объектов, материальных (иногда непосредственно осязаемых) чувственных данных (фактов), которые внешни по отношению к наблюдателю и существуют независимо от него. Явления этого мира могут наблюдаться извне, а их наличные свойства — идентифицироваться в терминах парадигмы, причем это будут именно те свойства, которые имеют отношение к наличной цели исследующего эти явления специалиста. В этом — суть свойственной естественным наукам методологической процедуры. Процессы образования понятий, верификации теории, причинного объяснения в любой из естественных наук должны завершаться прямым соотнесением с определяемыми указанным выше образом внешними свойствами объекта. Напротив, социальный мир—это мир субъективного, а не мир объективного. Он отнюдь не представляет собой реальность sui generis, отдельную от людей, образующих действительный «состав» этого мира. Наоборот, социальный мир — это экзистенциальный продукт человеческой деятельности. Благодаря этой деятельности он сохраняется и изменяется. Поскольку социальный мир интерсубъективно 11 конституирован участниками деятельности, он экстернализуется как существующий вне их и независимо от них, то есть обретает некоторую степень объективной фактичности. В этом смысле Дюркгейм не совсем ошибался, говоря об объективной (фактуальной) природе социального мира. Он, однако, не понял, что эта фактичность — воплощение методов, используемых членами общества с целью его познания. Дело обстоит не так, будто существует внеш ний по отношению к людям, реальный, объективный^ фактуальный социальный мир, воздействующий на членов общества. На самом деле именно индивиды в процессе постижения этого мира (то есть объясняя, определяя, воспринимая его) экстернализуют и объективируют его, применяя все доступные средства для выражения постигаемого. Первым и основным средством является, конечно, естественный язык. Язык предоставляет категории для интерпретации явлений социального мира. Благодаря этому именно в языке мир объективируется и экстернализуется для самих его носителей. Социологии, следовательно, требуется теория языка для анализа социальных значений. Разумеется, обретение социальным миром свойства фактичности, являющееся результатом традиционных методов, используемых индивидами для понимания этого мира, не делает социальный мир миром объектов наподобие природного мира. Природный мир не зависит от признания или непризнания человеком его существования, даже если последний анализирует его в терминах структуры значений, которая не присуща ему по самой его природе. Напротив, данный социальный мир неизбежно прекращает свое существование, если ему отказано в человеческом признании, ибо вне такого признания он не обладает свойством существования. В этом смысле общество реально (обладает объективной фактичностью) потому, что его члены определяют его как реальное12 и относятся к нему как к реальности. Социальные факты суть продукт традиционно практикуемых членами общества методов понимания и осмысления социального мира; они постоянно воспроизводятся и сохраняются самим ходом социального взаимодействия. Отсюда следует, что социальный мир является миром множества реальностей13: разные индивиды сосредоточивают внимание на различных аспектах социальных ситуаций и поэтому различным образом «прочитывают» (объясняют) на первый взгляд одну и ту же ситуацию. Одной из таких реальностей является реаль ность, порождаемая объяснительными процедурами позитивистской социологии. Социальный мир, таким образом, оказывается миром, организованным на основе принятых на веру значений, которые индивиды используют в качестве общей схемы интерпретации и объяснения явлений этого мира (событий, действий, ситуаций и т. д.). Под социальной структурой, следовательно, понимаются свойственные участникам представления о социальной структуре, являющиеся продуктом общей схемы интерпретации, конституирующей совокупность социально стандартизованных и стандартизирующих, видимых, но не замечаемых фоновых ожиданий, дающих индивидам возможность осмысленно воспринимать окружающий мир. Важнейший вывод таков: социолог в отличие от естествоиспытателя не может принять на веру тезис о доступности заранее конституированного мира явлений для исследования, ибо процесс, посредством которого социальный мир становится доступным исследователю (то есть конституируется), сам должен стать объектом исследования. Отсюда следует, что задачей социологии является изучение процессов конструирования социального мира. А для этого необходимо воздержаться от веры в существование этого мира как объективной реальности. Главная трудность позитивистской социологии коренится в ее неспособности воздержаться от этой веры. В этом смысле она оказывается тесно связанной с естественной установкой, сводящей любое исследование к выявлению объективных свойств принимаемого на веру реального социального мира. А поскольку проблемы, с которыми сталкиваются социолог и рядовые члены общества, одни и те же, социологию можно рассматривать как еще одно обыденное объяснение социального мира. Как обыкновенные люди творят объективную реальность в результате практического применения процедур интерпретации первого порядка, так и социологи производят подобного рода реальность, применяя свои объяснительные процедуры. И в том, и в другом случае эти процедуры носят документирующий характер: события, действия, ситуационные факторы рассматриваются как свидетельство существования и продукт .деятельности неких лежащих в их основе фундамен тальных факторов или закономерностей. Если сравнить реальность, порождаемую социологом, и реальности, создаваемые прочими индивидами, то окажется, что у нас нет никаких оснований доверять первой больше, чем последним, ибо они равным образом не обладают существованием вне процессов интерпретации, в ходе которых они и были сконструированы. Более того, процессы социологического конструирования могут служить фактическим материалом, подлежащим исследованию так же, как конструкты прочих индивидов'. В этом смысле выдвигаемые позитивистской социологией объяснения являются разновидностью обыденных объяснений, а сама позитивистская социология — разновидностью «народной» науки. Изучение социального конструирования реальности предполагает признание коренного отличия упорядоченного характера социального мира по сравнению с миром природы. Объяснения естественных наук стремятся упорядочить физический мир, открывая инвариантные соотношения последовательности или одновременности физических явлений. Мак-Айвер [143] указывал, что естествоиспытатель «объясняет нам, как вещи соотносятся одна с другой и как они связаны друг с другом в частных процессах изменений». Естествоиспытатель не задается вопросом, почему природный мир характеризуется инвариантностью, поскольку последняя считается относящейся к самой природе вещей (то есть рассматривается как характеристика заранее конституированного мира, являющегося объектом исследования), и поэтому подобный вопрос лишен всякого смысла. Отсюда следует, что такого рода упорядоченность есть упорядоченность парадигмальной конструкции, то есть конструкции, соответствующей принципам парадигмы, используемой ученым для изучения отношений между явлениями. «Природа вещей» оказывается такой, какой требует парадигма. Объяснения в естественных науках, следовательно, суть объяснения, призванные продемонстрировать наличие определенных закономерностей в отношениях между явлениями. Когда же происходит научная революция, это означает, как писал Кун, что создаются новые парадигмы, предполагающие иной тип упорядоченности явлений. В отличие от порядка природы социальный порядок есть эмерджентный14 продукт человеческой деятельности, и само его происхождение должно стать главнейшей проблемой социологического исследования. Можно, конечно, сказать, что позитивизм также считает изучение социального порядка своей основной задачей. Однако с точки зрения феноменологической критики он подходит к ее решению совершенно неудовлетворительным образом. Обычно позитивизм объясняет социальный порядок как нечто внешнее, создаваемое во внешнем социальном мире взаимоотношениями между такими внешними по отношению к индивидам факторами, как общие нормы и ценности. Но это не только ведет к незаконной реификации общества, но и позволяет обойти самую важную проблему — вопрос о том, как вообще становится возможным этот общий социальный мир. В результате социальный порядок начинает восприниматься как сама собой разумеющаяся основа, исходя из которой объясняется вся социальная деятельность, происходящая в ее границах15. Даже символический интеракционизм (который первоначально сосредоточивал свое внимание на анализе социальных значений в терминах разделяемого всеми участниками взаимодействия определения ситуации), в сущности, полностью игнорирует процессы порождения общих значений. Неопределенность таких понятий, как «общие нормы и ценности» и «общие определения ситуации», используемых представителями традиционной социологии, приводит к тому, что процессы, которые требуют своего объяснения, оказываются положенными в основу самого этого объяснения16. Напротив, феноменологическая социология сосредоточивает внимание на изучении того, как возможна эта самая «общность» и как социальный мир упорядочивается в терминах общих социальных значений (или на основе взаимного понимания). Социальный порядок с этой точки зрения оказывается продуктом деятельности описания и объяснения, не имеющим независимого существования вне этой деятельности. «Структурные установления представляют собой принятые на веру пограничные условия обыденного восприятия мира; это типизированные концепции, в согласии с которыми организованы наличное знание действующих индивидов, их экологическая среда, обыденное словоупотребление и биофизические условия. Взаимодействие всегда струк- турируется этими пограничными условиями, однако остается проблематичным в ходе деятельности. Но типизированная ориентация индивидов по отношению к их среде сводит к минимуму возможную проблематичность социальных взаимодействий: фундаментально важным продуктом обыденных способов восприятия и интерпретации мира является принимаемая на веру общая перспектива, которая гасит удивление, заставляет принимать мир таким, каким он представляется сегодня, и считать, что таким же он будет и завтра. Индивиды конструируют свое повседневное поведение по рецептам, выработанным методом проб и ошибок» [42]. Более того, само взаимное понимание усиленно изучается феноменологической социологией. Главный итог работы таких авторов, как Гарфинкель, Сикурел, МакХью, заключается в том, что они показали, что взаимное понимание не есть частичное или полное согласие индивидов относительно существенного содержания предмета. Независимо от того, насколько специфичны условия взаимного понимания, они всегда предполагают некое условие «поживем — увидим» (то, что Гарфинкель именовал «et cetera clause»17), которое позволяет социальному взаимодействию включать в себя все случайные характеристики. Таким образом, взаимное понимание не сводится к формальным правилам регистрации явлений, служащим индивидам для предсказания будущего по ведения друг друга. Оно является своего рода соглашением, служащим нормализации всего того, чем может на практике оказаться социальное поведение. Действие никогда не бывает только продуктом формальных правил; правила реализуются в социальных ситуациях только посредством постоянной интерпретации их смысла в контекстах обыденного принятия решений. Наиболее важными, таким образом, оказываются не формальные правила, а процедуры, посредством которых индивиды демонстрируют, что их действия соответствуют правилам и потому могут считаться разумными действиями. Социальные значения и социальный порядок, который они создают, являются, следовательно, результатом совместной деятельности участников в ситуациях взаимодействия. Чтобы социологически проанализировать проблематичный характер социального порядка, необходимо воздержаться от веры в его фактичность и сосредоточить внимание на обыденных методах и процедурах интерпретации, посредством которых индивиды создают этот порядок в ходе социальных взаимодействий.