Я полагаю, теперь следует обратиться к фактам. Во-первых, перед нами открылась первобытная экономика. Назовем два имени: Бронислав Малиновский и Ричард Турнвальд. Эти и другие исследователи перевернули наши представления в этой области и положили начало новой научной дисциплине. Миф о дикаре-индивидуалисте был опровергнут давным-давно. Ни его животный эгоизм, ни мнимая склонность к меновой торговле, ни тенденция вести натуральное хозяйство не были доказаны. Ho столь же несостоятельной оказалась легенда о коммунистической психологии дикаря, его пресловутом непонимании собственных интересов. (Грубо говоря, выяснилось, что люди всех эпох были более или менее одинаковыми. Если изучать общественные институты не изолированно, а в их связи, оказывается, что люди ведут себя в основном понятным для нас образом.) Разговор о коммунизме объясняется тем фактом, что организация производственной или экономической системы обычно не оставляла индивиду возможности умереть голодной смертью. Место у очага и кусок хлеба были ему обеспечены независимо от того, какую роль он играл во время охоты, в возделывании пашни, в уходе за скотом и за растениями. Вот лишь некоторые примеры. При системе краалъ-лэнд в племени каффирс «невозможно быть нищим: любой нуждающийся в помощи получает ее безоговорочно» [Mair L. P. An African People in the Twentieth Century. 1934]. Член племени квакиутль «никогда не подвергается риску остаться голодным» [Loeb Е. М. The Distribution and Function of Money in Early Society. 1936]. «В обществах, находящихся на грани выживания, никто не голодает» [Herskovits M.J. TheEconomicLife of Primitive Peoples. 1940]. В самом деле, индивиду не угрожает голод до тех пор, пока все общество не оказывается в затруднительном положении. Это отсутствие опасности оказаться без средств к существованию для индивида делает первобытное общество в каком-то смысле более человечным, чем общество XIX века, и одновременно делает его менее экономическим. То же самое относится к мотиву личной наживы. Еще несколько цитат. «Характерной чертой первобытной экономики является отсутствие стремления получить прибыль в процессе производства и обмена» [Thurnwald R. Economics in Primitive Communities. 1932]. «Выгода, которая часто является стимулом труда в цивилизованных сообществах, никогда не выступает в качестве его мотива в условиях первобытного хозяйства» [Malinowski В. Argonauts of the Western Pacific. 1930]. Если так называемые экономические стимулы являются для человека естественными, нам придется зачислить все ранние и первобытные общества в разряд неестественных. Во-вторых, в этом отношении не существует разницы между первобытными и цивилизованными обществами. Обратимся ли мы к древнему городу-государству, деспотической империи, феодаль ному владению, городской коммуне XIII века, меркантилистскому режиму XVI века или централизованному государству XVIII века — повсюду мы увидим, что экономическая жизнь растворена в социальной. Источниками экономических стимулов являются обычай и традиция, общественный долг и частные обязательства, религиозный устав и политическая преданность, правовое принуждение и административные предписания, принятые правителем, муниципалитетом или цехом. Ранг и статус, требование закона и угроза наказания, общественное одобрение и личная репутация обеспечивают участие индивида в производственной деятельности. Боязнь нужды или страсть к наживе также не стоит сбрасывать со счетов. Рынки встречаются в обществах любого типа, и фигура торговца известна представителям разных цивилизаций. Ho отдельные рынки еще не составляют экономики. Стремление к наживе так же присуще купцу, как доблесть — рыцарю, благочестие — священнику, чувство собственного достоинства — ремесленнику. Мысль возвести жажду наживы в ранг всеобщего стимула никогда не приходила в голову нашим предкам. До последней четверти XIX века рынки не занимали в обществе господствующего положения. В-третьих, перемена была слишком разительной. Господство рынка не устанавливалось постепенно, это был качественный скачок. Рынки, на которых самодостаточные домовладельцы избавлялись от излишков, никогда не задавали тон производству и не обеспечивали производителям их доходов. Только в рыночной экономике все поступления идут от продаж, а все предметы потребления нужно покупать. Свободный рынок труда зародился в Англии всего сто лет назад. Недоброй памяти Закон о бедности (1834) отменил скудное обеспечение, выдававшееся пауперам заботливым правительством. Приюты для бедняков превратились из убежища обездоленных в места позора и издевательства, куда не могли загнать даже голод и нищета. Бедным оставалось выбирать между трудом или голодной смертью. Так был создан полноценный национальный рынок рабочей силы. Десять лет спустя Закон о банках (1844) ввел принцип золотого стандарта; печатание денег перестало быть делом правительства, несмотря на влияние этого на уровень занятости. Одновременная реформа законов о земле поставила ее на службу экономике, а отмена Хлебных законов (1846) привела к созданию мирового зернового пула, так что незащищенные фермеры на континенте оказались в зависимости от прихотей рынка. Так были заложены три принципа экономического либерализма, основа организации рыночной экономики: стоимость труда должна определяться рынком; объем денежной массы должен регулироваться автоматически; товары должны перетекать из страны в страну свободно, невзирая на последствия. В краткой формулировке: рынок труда, золотой стандарт, свобода торговли. Был запущен процесс саморазвития, в результате которого прежние безобидные рынки превратились в социального монстра.