Попробуем переформулировать проблему. Можно ли представить себе общество, которое не является результатом взаимодействия личностей? В таком обществе индивид не будет его единицей. Ho возможна ли в этом обществе экономическая жизнь, если и кооперация, и обмен (то и другое — взаимоотношения индивидов) в нем исключаются? Как сила денег может появиться, быть поставлена под контроль и направлена на полезные цели, если нет индивидов, выражающих свою волю и желания? И какого рода человеческие существа должны составлять такое общество, если эти существа не могут осознавать себя и это осознание не ведет к их взаимодействию с ему подобными? Известных нам человеческих существ, наделенных сознанием, представить себе таковыми совершенно невозможно. Тем не менее это так. Фашистская философия намеренно обращается к другим уровням сознания. Их природа описывается двумя понятиями: витализмом и тоталитаризмом. Биоцентрическая философия витализма сформулирована Ницше, тоталитаризм — Гегелем. Ho оба термина в данном случае обозначают нечто гораздо большее, чем просто системы мысли. Они говорят об определенных способах существования. Виталистическая философия Ницше была доведена Людвигом Клагесом до крайнего предела. Обычно ее называют теорией сознания «душа — тело». Сходным экстремистским образом гегелевская философия абсолютного духа была перетолкована Шпанном. Она известна под названием философии тоталитаризма, иногда используется более общий термин — «универсализм». Эта теория в некоторых аспектах представляет собой аналогию гегелевской идее объективного разума, но в качестве центрального принципа вместо разума здесь выступает тотальность. Социальные философии витализма и тоталитаризма описывают разные, а точнее, противоположные виды человеческой экзистенции. Витализм опирается на животный уровень более сумеречного и материального сознания; тоталитаризм представляет неопределенное, туманное и пустое сознание. Субстанция витального сознания называется, как ни странно, душой (термин, введенный Клагесом), субстанция тоталитаризма — духом. Как правило, фашистская мысль перемещается в пространстве между этими двумя понятиями. Именно борьба этих двух концепций позволяет объяснить отдельные прозрения и фатальную противоречивость фашистской философии. IV. ДУША ПРОТИВ ДУХА Начнем с общего противопоставления. Первый тип сознания называется душой; он затрагивает уровень растительного и животного существования. Здесь нет эго. Никакого движения к самореализации не возникает, поскольку нет «себя». Поток сознания не устремляется к способности понимания; его вершина — экстаз. Никакие умственные воспарения не конденсируются над поверхностью души и не внедряют острие воли в ткань животного инстинкта. Ни власть, ни ценность не кристаллизуются в дреме племенного существования. Жизнь непосредственна, как касание. Касание действует тогда и только тогда, когда пустой ум дремлет. Личности отделены друг от друга, и в их отношениях нет сочувствия. Касание — это неразбавленная кровь, неосознаваемый прилив74. Трудно сказать, кто сыграл главную роль — мужчины или женщины. Ho во всяком случае течение жизни определялось исключительно однополыми сообществами, буць то юношеские союзы или матриархальные «сестричества». Сексуальные побуждения тонкой струйкой пробиваются через бурный поток гомосексуальной эмоциональности. Кровь и почва являются метафизической подпиткой этого почти осязаемого слияния души и тела, которое еще целиком находится в лоне природы. Такова структура сознания в чистом витализме. Другой тип сознания предельно далек от этого. Главным действующим началом, производящим тот уровень сознания, на котором общество не является результатом персонального взаимодействия, выступает дух. В обществе, где господствует тотальность, личности не представляют собой его единиц. Единицы — это политика, экономика, культура, искусство, религия и т.д. Личности связываются друг с другом через посредство той сферы тотальности, к которой они обе относятся. Если они обмениваются товарами, они выполняют потребности тотальности, то есть целого; если они совместно их производят, они вступают в отношения не друг с другом, а с продуктом. Ничто персональное здесь не имеет сущности, пока не объективируется, то есть не становится безличным. Даже дружба выражает не непосредственное отношение двух лиц, а их отношение к связывающей их дружбе. Все, что отдельная личность предположительно содержит в себе из своего субъективного опыта, она находит вне себя в виде бесцветной полупрозрачной объективности. Общество есть огромный механизм, составленный из неосязаемых сущностей, из умственной материи; субстанция личного существования представляет собой лишь тень тени. Мы живем в мире призраков, где все как будто бы наделено жизнью, кроме людей. Оттенки этих двух противоположных направлений варьируются более или менее произвольно, так как каждое из них выражает дух самостоятельной школы мысли. Ho присущие им методы и оценки в конечном счете вытекают из идей, соответственно, Ницше и Гегеля. В первой из описанных систем они биоцентричны, то есть им присущи мотивы выживания, аморальности, прагматизма, апатии, а также мифологические, оргиастические, эстетические, инстинктивные, иррациональные, агрессивные побуждения. Во втором случае идеи и ценности логоцентричны, то есть ориентированы и иерархически выстроены под знаком разума, образуют царство объективного бытия ума и духа. И Ницше, и Гегель были мыслителями великого интеллектуального накала. Зато их нынешние последователи, далеко уступающие им по масштабу, превосходят их своей последовательностью в проведении одной мысли. Клагес — это Ницше без сверхчеловека. Шпанн — это Гегель, лишенный его диалектики. Отсутствие этих существенных элементов делает портретное сходство карикатурным. Ho в обоих случаях изменения служат для того, чтобы усилить реакционное содержание. Ницше лишается анархического индивидуализма, Гегель утрачивает революционную динамику. Первый сведен к исступленному анимализму, второй — к статичному тоталитаризму. Очевидно, что эти трансформации служат повышению методологической полезности названных систем для обоснования фашистской философии. сто прямой кооперации занимает опосредованная кооперация через обмен благами. Реальное взаимодействие сохраняется, производители по-прежнему обслуживают друг друга. Ho это взаимодействие теперь скрыто за кругооборотом товаров, оно безлико, оно выражается в объективном измерении меновой стоимости предметов потребления, которая объективна, как материальные вещи. Материальные блага, в свою очередь, приобретают живые черты, они живут по собственным законам, наполняют рынок и исчезают с него, перетекают с места на место и как будто сами управляют своим движением. Мы живем в мире призраков, но в этом мире призраки реальны. Ведь мнимая жизнь товаров и объективный характер меновой стоимости не иллюзорны. То же самое относится к другим «объективациям», таким как стоимость денег, капитал, труд и государство. Они образуют реальные условия деятельности, в ходе которой человек отчуждается от себя самого. Часть его «Я» воплощается в предметах потребления, которые теперь располагают странной автономией. Это можно сказать и обо всех социальных явлениях капитализма, будь то государство, закон, труд, капитал или религия. Ho подлинная природа человека восстает против капитализма. Реальностью общества являются человеческие взаимоотношения. Вопреки разделению труда они должны быть непосредственными, то есть личными. Средства производства должны контролироваться обществом. Тогда человеческое общество будет реальным, потому что оно желает быть человеческим: взаимодействием личностей. В философии Шпанна как раз отчужденные от человека условия его существования принимаются за реальность общества. Эта лже- реальность получает оправдание и благословение на дальнейшее существование. Социальные явления уподобляются вещам, но при этом самоотчуждение замалчивается. He только государство, закон, семья, обычай и тому подобное становятся «объективациями», как у Гегеля, но и все виды социально-групповых контактов и функций, в том числе в сферах экономической и частной жизни. У индивида не остается никакой опоры, люди попадают в ловушку отчуждения. Капитализм не только оправдывается, но и обретает право на вечное существование. Антииндивидуализм этой позиции идет гораздо дальше Гегеля. О причине этого нетрудно догадаться. Гегелевская апология абсолютизма и прославление полуфеодального прусского государства ограничиваются в конце концов сферой политической этики; они не касаются личности. Гегель провозгласил «Божественной Идеей на Земле» не общество, а государство. Ho государство для Гегеля само по себе является личностью, и в качестве таковой оно не может полностью отказаться от метафизической субстанции свободы самореализации. Чтобы устранить идею свободы из мира людей полностью, главенство должно получить не государство, а общество. Действительно, в этом и состоит различие между Гегелем и Шпан- ном. Шпанн уделяет государству очень скромное место в своей системе (которая, между прочим, вполне соответствует средневековым натуралистическим концепциям) и приписывает тотальность обществу в целом. Этим удачным ходом он исключает саму мысль о свободе. Ведь даже государство рабов — всего лишь государство, и поэтому оно может стать свободным. Ho рабское общество, организованное столь совершенным образом, что для его существования не требуется принуждения со стороны государственной власти, никогда не станет свободным, у него нет механизма эмансипации. Таким образом, невзирая на использование гегелевского метода, мир людей в его целостности в описываемой системе не составляет личности; это беспомощное тело, лишенное сознания. В нем нет свободы и нет перемен. Трудно сказать, можно ли представить себе общество, столь же чуждое самоопределению. называется принять эти законы сам в нелепой погоне за химерой некоей высшей и более благородной формы существования. При всей его яростной враждебности к христианству Ницше, по мнению Клагеса, так и не преодолел христианского предрассудка, утверждающего, что животная жизнь неполноценна. Ницшеанская философия природных ценностей скомпрометирована элементами духовности. Целью своей жизни Клагес поставил их устранение. На оргиастической линии мысли Ницше он построил антропологию, включающую в себя теорию познания человеческого характера, доисторической культуры и мифологии. При этом многие его идеи вдохновлены проведенным И. И. Бахофеном противопоставлением хтонического и солярного принципов в доисторической культуре. Ядро антропологии Клагеса составляют взаимоотношения между телом и душой, с одной стороны, и разумом — с другой. Тело и душа тесно связаны друг с другом, потому что для Клагеса душа — это не anima, a animus: физиологический спутник тела. Разум существует отдельно, это принцип сознания. Это вражеский лазутчик в мире души и тела, фактически это недуг. До его рокового вторжения человек жил в первобытной гармонии с окружающим, будучи неразрывно связан с природой. С момента вторжения появляется сознание. Возникает Я. Душа подчиняется разуму, формируется личность — паразитическое образование, в котором роль души сводится к обслуживанию эго. Однако главной формой овладения жизнью для разума является воля, поскольку ему внутренне присуще господствовать. Разум — источник любой воли к власти. Побуждения животных инстинктов непреднамеренны, они напоминают силы, действующие в процессе родов, наподобие майевтики у греков. Сознание и этика — симптомы разумной болезни, наиболее опасной формой которой является христианство. То, что оно называет духом, — яд для души; это воля к власти, направленная на разрушение жизни. Если она преуспеет в своих намерениях, наступит конец человеческого рода. У Клагеса психология никоим образом не составляет теории сознания. Жизнь бессознательна. Он различает шесть основных понятий психологии, лишь два из которых относятся к сознанию. Тело выражает себя через ощущения и импульсы к движению; душа — через созерцание и импульсы к форме (то есть через магическое или механическое формирование образов); разум — через акты восприятия и волеизъявления. Первые четыре процесса, связанные с душой и телом, могут происходить без участия сознания; это подлинные процессы, в целом составляющие животную и человеческую витальность. Восприятие и воля осознанны, это продукты чуждого жизни и разрушительного начала разума. Все это имеет мало общего с волюнтаризмом Ницше. По мнению Ницше, волеизъявление есть природная функция жизни, воля к власти — истинное воплощение витальности. По Клагесу, воля есть продукт разума, но разум не является подлинной частью витальности, он породнен с заклятым врагом жизни, духом, которого сам Ницше называл опаснейшим элементом христианства. В этом и заключается источник непоследовательности Ницше. Напрасно он пытался противопоставить волю к власти христианству — между ними существует фундаментальное родство. Утверждая волю к власти, Ницше, сам того не желая, обосновывал христианство в ином обличье. Этика любви таит опасность не столько как любовь, сколько как этика. Ho ведь этика Заратустры не становится менее моральной оттого, что она антихристианская. Личность паразитирует на жизни, будь то личность человека или сверхчеловека. Таким образом, ошибочная психология ведет от одного противоречия к другому. Или мы должны признать волю естественным выражением витальности, и тоща нам придется принять то, чего Ницше не хотел принимать, — нравственное сознание и этику, или мы станем отрицать, как делает Клагес, что воля и разум присущи природе человека, тогда мы можем с полным правом отказаться, как и он, от подчинения жизни господству христианского духа любви. Фактически это выбор между двумя концепциями человека — между человеком, наделенным сознанием, и человеком, лишенным его. Позиция витализма недвусмысленна: естественный человек и естественное общество обходятся без индивидуального сознания. Реальность человека кроется в его способности не быть личностью75. Можно назвать две теории общности, с которыми согласуется витализм. Одна из них основана на принципе враждебности Карла Шмитта: по его мнению, категория политики вытекает из феномена враждебности. Условием существования государства, которое является главным институтом политического устройства, выступает признанная необходимость физического уничтожения врага. Государство, таким образом, — это инструмент вооруженной борьбы. Оно существует лишь постольку, поскольку сохраняется эта его предполагаемая цель. Всемирное государство было бы заведомым противоречием, потому что такого государства не может существо вать ввиду отсутствия у него врагов. Моральные или экономические альтернативы войне принципиально исключаются политикой. Политическая теория Шмитта хорошо согласуется с внутренне присущим социальной концепции витализма принципом племен ной вражды76. Это типичный продукт того духа замкнутости, кото рый, как показал Бергсон, является выражением инстинктивной племенной морали, основанной на страхе. Противоположность ей составляет открытая христианская мораль. Однако политическая теория враждебности не учитывает, несо мненно, существующего в человеческих сообществах согласия. Да же если истребление представителей других национальностей яв ляется логическим оправданием национального государства, не возможно отрицать, что в обществе наличествуют и элементы гармонии. Ганс Принцхорн, первый ученик Клагеса, объясняет этот феномен следующим образом: животные инстинкты челове ка вводят нас в такой порядок вещей, в котором царит совершен ная гармония. Каждое животное неизбежно заканчивает свой пуп в желудке другого животного. Таков экзистенциальный фон тоге всепроникающего чувства полного спокойствия, которое характер но для всякой животной жизни в ее естественной среде. Принциг «последовательного пожирания друг друга» и отсутствие сознание суть две естественных предпосылки того блаженного состояния, ко торое ассоциируется с воспоминаниями о заре существования об щества. Эти соображения о природе человеческих сообществ показы вают, что Клагес не без успеха пытался очистить Ницше от при писанных ему примесей христианской мысли. В конечном сче те он полностью избавил Ницше от каких бы то ни было призна ков индивидуализма. Обширное влияние Ницше на современны? национал-социализм в значительной степени объясняется убежде нием, созданным трудами Клагеса, в том, что витализм Ницше мс жет (а по логике — должен быть) изолирован от индивидуализма Поэтому он может служить альтернативой для общества, которо< не является результатом взаимодействия личностей. Некоторого внимания заслуживает переоткрытие Клагесом Бг хофена. Всегда знаменательно, если какое-то направление мыслг неосознанно отправляется от пункта, который оказывается развилкой нескольких путей. Труд Бахофена о матриархате помимо Моргана стал главным источником марксистских воззрений на первобытное общество. Маркс и Энгельс были, по-видимому, очарованы не менее Клагеса поэтическим воспеванием мнимого единства человечества в доисторические времена. Однако их мысли развивались в противоположном направлении. Дионисийский принцип Ницше и «душа — тело» Клагеса представляют собой шаг назад, к блаженным очагам девственной гармонии. Марксизм представляет собой шаг вперед, к повторению первозданной гармонии человека с окружающей его средой на более высоком уровне. Таким образом, социализм и фашизм на мгновение оказываются рядом, будучи, так сказать, альтернативными путями к обретению более адекватного человеческого сообщества. Однако путь реакции иллюзорен. Идти назад, но насколько далеко? Немецкие националисты предложили вернуться к состоянию до 1918 года. Реакционные романтики типа Мёллера Ван дер Брука назначили датой 1789 год. Шпанн и германские христиане объявили о контрренессансе, отодвинув таким образом порог отступления на полтысячелетия. Германское движение веры установило, что, пока мы не переведем часы ровно на две тысячи лет, возвращение не будет ни гарантированным, ни прочным. Достижение Клагеса заключается в том, что он доказал: разрушить христианство недостаточно, более подходящий рубеж — десять тысяч лет! Революционное решение исходило из реалий. Контрреволюционное решение ведет к бесконечному регрессу. Вернемся к витализму и тоталитаризму. He стоит рассматривать их как логическую альтернативу. И все же резкий контраст между ними свидетельствует о наличии глубокой пропасти, об их известном противостоянии. Витализм упирает на бессознательное и доисторическое; тоталитаризм — на постсознательное и постисториче- ское. В первом случае история еще не начиналась, во втором — она уже завершилась. В первом варианте перемены не нужны, во втором — они невозможны. В первой теории реальностью является душа, а разум — фатальным уклонением от нее; во второй — реальность есть разум, проблемы возникают вследствие атавизмов души. В одном случае личность еще не зародилась в лоне общества, в другом — она уже поглощена им. В первой схеме отсутствует диалектика, потому что душа недиалектична; во второй — потому что капиталистическое общество устремлено не вперед, к формированию высшего типа личности, а назад, к бессознательному социальному организму. Один образ мысли ищет отдохновения от настоящего в животном прошлом, другой — превозносит бесчеловечное наста ящее время. Наконец, виталистское понимание жизни, истощен ной и разрушенной безликими сущностями мира-разума, не совсем иллюзорно; оно порождается тем положением вещей в рыночном обществе, которое отражено тоталитаризмом. Однако в высокораз витом социуме эпохи машин единственной альтернативой капита лизму является социализм. Последовательный витализм означает конец любой цивилизации и культуры. Тоталитаризм проповедует утрату свободы навечно в мире самоотчуждения и призраков, вита лизм — возврат к зыбкой слепоте пещеры. Если что-то и оправды вает обе теории, это мрачные перспективы, которые каждая из них демонстрирует по отношению к другой. VII.