<<
>>

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Брежневская эпоха* Снятие Хрущева и избрание на его место Брежнева в моем окружении не произвело особого впечатления. Оно прошло как заурядный спектакль в заурядной жизни партийной правящей верхушки, как смена одной правящей мафии другой.
По моим наблюдениям, так же равнодушной была вообще реакция населения, которого смена лиц на вершинах власти вообще не касается непосредственно. Хрущевский “переворот” был переворотом прежде всего социальным. Он был подготовлен глубокими переменами в самих основах советского общества. Он отражал перелом в эволюции общества, перелом огромного исторического масштаба и значения. Брежневский же “переворот” был верхушечным, лишь в высших этажах аппарата власти. Он был направлен не против того состояния общества, какое сложилось в послесталинскос время, а лишь против нелепостей хрущевского руководства, против Хрущева лично, против хрущевского волюнтаризма, исчерпавшего свои позитивные потенции и превратившегося в авантюризм, опасный для множества лиц в системе власти и для страны в целом. С социологической точки зрения, брежневский период явился продолжением хрущевского, но без крайностей переходного характера. В наших кругах никаких антихрущевпев не было и никакой борьбы против хрушевцев не велось. Все те, кто холуйствовал перед Хрущевым, без всяких конфликтов и переживании начали делать то же самое в отношении Брежнева. И даже еще усерднее. Принято считать снятие Хрущева реакцией неких консервы торов на попытку Хрущева реформировать советское общество * прозападном духе, будто некий консервативный аппарат помешал прогрессивному Хрущеву осуществить эту перестройку общества. Это - сущий вздор. На самом деле всемогущий “аппарат” помешал Хрущеву в его сталинистских амбициях и рецидивах. Он сохранил основные итоги десталинизации страны и направил ее по пути нормальной (для этого типа общества) эволюции зрелого социального организма.
В первые годы брежневского руководства улучшения условий жизни и либерализация были гораздо более значительными, чем в хрущевские годы. Хрущевские улучшения казались более значительными, поскольку сравнивались непосредственно со сталинскими годами, После брежневского “переворота” сравнение производилось уже с достижениями периода хрущевского, что создавало ложное впечатление брежневской “реакции”, якобы наступившей после хрущевской “либерализации”. Иллюзия поворота советского общества вспять создавалась за счет того, что стали обращать внимание в первую очередь на недостатки брежневского периода, считая достижения чем-то само собой разумеющимся. Так, в отношении диссидентского движения стали прежде всего видеть репрессии против диссидентов, а не тот факт, что они появились в большом количестве и распустились до такой степени, какая была немыслима при Хрущеве, Недостатки стали выступать на первый план не потому, что они только теперь появились, а потому, что стало свободнее, и о них можно было говорить гораздо смелее, чем ранее. Именно улучшения брежневского периода способствовали тому, что недостатки стали занимать больше места в сознании людей. А колоссальный культурный взрыв в брежневские годы не идет ни в какое сравнение с жалкой хрущевской “оттепелью". На этот взрыв были обрушены репрессии. Но он все же произошел, и этот факт для истории не менее важен, чем факт его разгрома. Хрущевский период был переходом советского общества от состояния юности к состоянию зрелости. Этот переход растянулся на несколько лет. Ничего необычного в этом нет* Исторические процессы протекают во времени, как и любые другие материальные процессы. Кроме того, процессы в руководстве обществом не всегда и не на все сто процентов совпадают с процессами в фундаменте общества. Последние в брежневские годы все более стали уходить из под контроля властей, В брежневские годы реальный коммунизм впервые в истории достиг сравнительно завершенной формы- Обнаружилась прозаическая и заурядная натура реального коммунизма, его объективные закономерности, механизмы его функционирования и перспективы на будущее.
При Брежневе ввели в употребление выражение “развитой социализм”. Мы над этим потешались. Называли прошлое состояние недоразвитым социализмом. Определяли развитой социализм как совокупность пережитков капита лизма, пожитков социализма и недожитков коммунизма. Слова “социализм” и “коммунизм” тут употреблялись в марксистском идеологическом смысле как обозначения низшей и высшей стадии коммунистической формации. Называя развитой социализм также зрелым социализмом, мы называли полный коммунизм перезрелым социализмом. Хотя я и потешался над выражением '"развитой социализм”, социологически и исторически оно было верным. Оно соответствовало реальному перелому в истории реального коммунизма. Впрочем, и достойная смеха форма осознания этого перелома была вполне адекватна самому результату перелома. Великая история коммунизма, достигнув зрелости, сбросила трагические и романтические наряды юности и обрядилась в наряды прозанчески-комические, гораздо более отвечающие ее природе. В этом, кстати сказать, заключалась также одна из особенностей зрелого коммунизма. На место трагического злодея Сталина пришел полу клоун Хрущев, которого отпихнул стопроцентный клоун и маразматик Брежнев, гораздо более подходящий на роль Бога реального коммунизма именно в силу своей из ряда бон выходящей ничтожности. С точки зрения личных особенностей, незаурядность Хрущева символизировала незаурядность самого исторического перелома, а заурядность Брежнева - заурядность самого зрелого коммунизма. Брежневские годы теперь считаются застойными. На самом деле это фактически неверно. Как раз наоборот, это были годы самого стремительного прогресса во всех основных сферах советского общества. В эти годы Советский Союз стал второй сверхдержавой планеты. Думаю, что со временем они станут предметом беспристрастного исследования. Было построено огромное число новых предприятий. Необычайно усложнилось хозяйство, культура и быт населения. Вырос образовательный уровень населения. Возросло число ученых и деятелей культуры.
Улучшились бытовые условия для огромного числа людей. Были достигнуты колоссальные успехи в науке и технике. Произошла общая либерализация социальных отношений. Был окончательно ликвидирован “железный занавес”, необычайно расширились контакты с Западом. Тот факт, что одновременно в стране происходило наращивание экономических и бытовых трудностей, а также усиление морального и идейного разложения, ничуть не противоречит сказанному. Это говорит лишь о сложности и противоречивости исторического процесса, Население страны воспринимало все то положительное, что происходило на их глазах и с их участием, как нечто само собой разумеющееся и акцентировало внимание на недостатках. Даже в достоинствах видели в основном негативный аспект. И главным предметом ненависти, недовольства и насмешек стало высшее руководство страны во главе с Брежневым. Брежнев. Свой путь “вождя" Брежнев начал с коротенькой речи, которую для него за пять минут сочинил один из референтов, а кончил многочасовыми речами, которые для него сочинял целый штат помощников и советников. Его бесчисленные холуи называли его руководителем “ленинского типа”. Он охотно играл эту роль. Однако на самом деле Сталин был длл него образцом. Но Брежнев был карикатурой на Сталина. Культ Сталина вырастал снизу общества и поддерживался сверху. Культ Брежнева насаждался его холуями исключительно сверху и презирался как в массе народа, так и в самом брежневском окружении. Честолюбие Сталина имело под собой деяния эпохального значения. Тщеславие Брежнева превзошло сталинское и стало социально- патологическим, Брежнев побил мировой рекорд в отношении наград: 260 орденов и медалей весом в 18 килограммов! Полкаводец, не выигравший ни одного сражения, но имеющий больше наград, чем самые выдающиеся полководцы времен войны; теоретик, интеллектуальный уровень которого не превосходил уровень партийного работника районного масштаба, но под именем которого шел мощный поток словесной макулатуры, - таков был Брежнев, символ и характерное порождение современного советского общества.
Культ Брежнева был на самом деле не культом личности в принятом смысле слова “личность1’, а культом социальной функции как таковой, т.е. культом обезлиценности. Если бы после смерти Брежнева его шкуру набили опилками» то получившееся чучело могло бы выполнять эту функцию не хуже, а может быть, и лучше, чем живой Брежнев. Культ Брежнева был культом правящей мафии, которую он лишь символизировал, В подражание сталинской Конституции придумана Конституция брежневская. Была придумана и новая Программа КПСС. И то и другое - явления чисто идеологические. Брежневские подхалимы назвали Конституцию 1977 года “подлинным манифестом развитого социализма” Они же назвали Программу КПСС тоже “подлинным манифестом"1, но уже полного коммунизма, “коммунистическим манифестом двадцатого века”. Можно сказать, переплюнули “Коммунистический Манифест” Маркса и Энгельса. В “обсуждение5* этих идеологических документов было вовлечено чуть ли не асе взрослое население, школьники старших классов, студенты, солдаты. Это были грандиозные идеологические кампании, количественно во много раз превосходившие сталинские массовые идеологические оргии. Я знаю, как сочинялись упомянутые “манифесты” и вообще все “теоретические” документы советских вождей. Работу эту в конце концов сваливали на самую плебейскую часть сотрудников идеологических учреждений. Но в истории свои критерии отбора и оценок. Дело тут в том, что даже самые умные, образованные и талантливые идеологические аристократы не смогли бы выполнить эту историческую задачу соз дания “коммунистического манифеста двадцатого века” лучше, чем самые глупые, невежественные и бездарные идеологические плебеи: эти “манифесты" и прочие вклады в сокровищницу марк- сизма-ленинизма по самой природе не могли быть иными и создатели их должны были быть адекватны им. Брежневым. Ирония истории заключалась в том, что Брежнев, подражая Сталину по внешним формам власти, был его прямой противоположностью. Именно с его именем оказался связанным стиль руководства, противоположный сталинистскому, Сталинистский стиль руководства был волюнтаристским.
Он заключался в том, что высшая власть стремилась насильно заставить население жнть н работать так, как хотелось ей» власти. Брежневский же стиль руководства, хотел он этого или нет, оказался приспособленческим, Здесь сама высшая власть приспосабливалась к объективно складывавшимся обстоятельствам жизни населения. Высшая власть разыгрывала спектакли волюнтаризма, а на самом деле плелась в хвосте неподвластной ей эволюции страны. Альтернатива сталинизму не есть нечто хорошее. Она может быть столь же гнусной, как и то, альтернативой чему она является. Это лишь две крайности в рамках одного и того же социального феномена. Другая важнейшая черта брежневского типа власти заключается в том, что система сталинского народовластия исчезла совсем или отошла на задний план, уступив место системе административно-бюрократической, государственной- И третья черта - превращение партийного аппарата в основу, ядро и скелет всей системы власти и управления. Об этом я буду говорить специально в дальнейшем. Бунтарство. Сейчас говорят о брежневских годах как о годах возрождения сталинских репрессий. Это -историческая чушь. Бесспорно, многие люди подвергались репрессиям, многие испытывали всякого рода запреты и ограничения. Но сказать это значит сказать нечто банальное и пустое. Нужно еще выяснить, почему и какие люди подвергались репрессиям. Брежневские репрессии были, в отличие от сталинских, оборонительными. В по- слесталинские годы в стране стал назревать протест против условий жизни, в особенности - в среде образованной части населения. Начали сказываться последствия десталинизации и “тлетворное влияние Запада”, Поведение довольно большого числа людей стало выходить за рамки дозволенного. Основная масса советского населения встретила враждебно эти бунтарские явления. И брежневское руководство, прибегая к карательным мерам* выражало эту реакцию общества на поведение нарушителей порядка. Власть не изобретала карательные меры по своей инициативе. Она сдерживала назревавший взрыв недовольства. Это было новое явление в советской истории, а не возрождение репрессий сталинского типа. И число репрессированных было ничтожно. И репрессируемые были не те. Это были не политические противники сталинцев, не крестьяне, не остатки “недобитых контрреволюционеров9". Это были люди, воспитанные уже в советских условиях и бунтовавшие в силу специфически социальных причин. Многие из них сами принадлежали к привилегированным слоям, Брежневские годы стали самыми бунтарскими в советской истории. Большой силы достигло диссидентское движение. Появился “самиздат” и “тамиздат", т.е. печатание сочинений советских граждан за границей. Имена В.Тарсиса, В.Ерофеева» Г.Вла- димова, В.Войновича, Б.Окуджавы, А.Галича и многих других стали широко известны. Произошел нашумевший процесс А-Синявского и Даниэля. Стали распространяться запрещенные сочинения А.Солженицына. Начали бунтовать деятели культуры (М.Ростропович, Э .Неизвестный). Началась эмигрантская эпидемия. Возникали попытки самосожжения и взрывов. Кто-то попытался взорвать Мавзолей Ленина. В 1969 году лейтенант Ильин совершил попытку покушения на Брежнева. Короче говоря, началось беспрецедентное общественное брожение. Оно охватило прежде всего интеллигенцию. Затем оно стало распространяться и в других слоях общества, в особенности - в среде молодежи. Этот период еще станет предметом скрупулезных исторических и социологических исследований. Я хочу лишь рассказать, как я сам понимаю характер этого бунта. На мой взгляд, тут произошло совпадение двух важнейших факторов. Первый из них хрущевская десталинизация стала приносить плоды лишь в брежневские годы. Нужно было время, чтобы эти плоды созрели и заявили о себе открыто и массовым порядком. В брежневские годы десталинизация не прекратилась, а лишь ушла вглубь. Второй фактор - беспрецедентное доселе внимание Запада к бунтарским настроениям в стране и воздействие на советское общество. Несмотря на всякие защитные меры, западная идеологическая атака на Советский Союз оказалась чрезвычайно сильной. Западные радиостанции работали с учетом того, что происходило в нашей стране, и имели огромный успех. Они реагировали на все факты репрессий, причем даже на самые мелкие. Они поддерживали самые разнообразные формы протеста хотя бы уже тем, что предавали их гласности. Масса западных людей посещала Советский Союз и оказывала внимание всем тем, кто каким-то образом протестовал и бунтовал против советских условий жизни. На Западе издавались книги советских неофициальных авторов, печатались статьи о советских деятелях культуры, вступавших в конфликт с советским обществом и властями. Так что советский интеллигентский бунт и культурный взрыв произошел в значительной мере благодаря вниманию и поддержке со стороны Запада. Мно гие советские люди ломали свою привычную жизнь, шли на риск и на жертвы с расчетом на то, что на них обратят внимание на Западе и окажут поддержку хотя бы самим фактом внимания. Диссиденты. На Западе советскими диссидентами называют всех тех, кто по каким-то причинам вступает в конфликт с советским общественным строем, его идеологией и системой власти, подвергаясь за это каким-то наказаниям. Тем самым в одну кучу сваливают различные формы оппозиции и протеста: и националистов, и религиозных сектантов, и желающих эмигрировать, и террористов, и политических бунтарей, и жаждущих мирового простора деятелей культуры, и пускающих свои сочинения в “самиздат” писателей. Диссидентами в Советском Союзе называли не всех, вступающих в конфликт с обществом, идеологией и властями, а лишь определенную часть оппозиционеров, которые делали публичные заявления, устраивали демонстрации, создавали группы. Их лозунгами стала борьба за гражданские свободы и права человека. Вопрос об оценке значительности диссидентского движения, о силе его влияния на население страны и об отношении к нему населения является, пожалуй, наиболее сложным. Здесь любая точка зрения, по-видимому, может быть подкреплена фактами. Я хочу отметить здесь лишь следующее. Все, что было связано с диссидентством, составляло один из главных (а часто - главный) предмет разговоров и размышлений в самых различных слоях общества. И хотя бы только как явление в области идейной жизни общества оно не имело себе равных по степени внимания. Было бы несправедливо отрицать то, что некоторые смягчения в области культуры в последние годы явились одним из следствий диссидентского движения. Даже власти благодаря диссидентам получали некоторое представление о реальном положении в стране, вынуждались к более гибким методам руководства. К концу брежневского периода диссидентское движение пришло в упадок. Свою роль в этом сыграли репрессии со стороны властей. Но дело не только в этом. Были и другие причины. Упомяну лишь некоторые из них. Прежде всего бросаются в глаза преувеличенные расчеты лидеров диссидентского движения на сенсацию, которая переросла в непомерное тщеславие и самомнение. Многие видные диссиденты стали играть социальные роли, аналогичные ролям кинозвезд и популярных певцов. Концентрация внимания общественности на отдельных фигурах диссидентского движения и на отдельных действиях, ставших удобными штампами для журналистской шумихи, нанесло не меньший ущерб движению, чем погромы со стороны властей. В диссидентское движение приходили, как правило, люди, не имевшие специального политологического, социологического, философского образования и навыков понимания явлений обще ственной жизни. Исторически накопленная культура в этой области игнорировалась совсем или подвергалась осмеянию. Достаточно было обругать советское общество и разоблачить его язвы, как разоблачающий автоматически возносился в своем самомнении над официальной советской наукой и идеологией, воспринимая себя единственно правильно понимающим советское общество. Достаточно было подвергнуться репрессиям, чтобы ощутить себя экспертом в понимании советского общества. Третья волна. Одним из важных явлений брежневского периода была массовая эмиграция на Запад, получившая название “третьей волны”. Первой эмигрантской волной считалась послереволюционная эмиграция. Во вторую волну включали советских граждан, попавших на Запад в связи с войной с Германией 1941-1945 годов и оставшихся там. По своему социальному составу, по причинам, мотивам и целям “третья волна” была чрезвычайно разнообразной. Одни покинули страну с намерением лучше устроиться на Западе в материальном отношении, другие же - вследствие неудовлетворенности своим положением в Советском Союзе. Одни эмигрировали добровольно, других спровоцировали на это или вытолкнули насильно. Как массовое явление “третья волна” явилась результатом совпадения многих причин. Она началась отчасти стихийно, отчасти была подогрета западной пропагандой, отчасти была сознательно спровоцирована советскими властями с целью очистить страну от неугодных людей. Но, несмотря на все это, она все-таки была социально целостным феноменом. Чтобы понять ее целостность и ее характер в целом, нужно принять во внимание следующее методологическое обстоятельство. “Третья волна” была типичным примером массового процесса. В нее были вовлечены многие миллионы людей. Это - прежде всего сами эмигрировавшие и желавшие эмигрировать. Их были сотни тысяч. Причем это были представители далеко не самых низших слоев населения. Во всяком случае, в еврейскую часть ее входили люди, занимавшие социальное положение на средних уровнях социальной иерархии и выше. Большинство имело высшее и специальное среднее образование. Многие были известными в стране людьми, занятыми в сфере культуры и науки. В “третью волну”, далее, были вовлечены миллионы людей из окружения фактических и потенциальных эмигрантов. Они так или иначе переживали эмигрантскую ситуацию и обсуждали ее. В нее, наконец, были вовлечены органы власти Советского Союза, а также средства массовой информации Запада и большое число людей, по тем или иным причинам занятым в эмигрантских делах. Короче говоря, это было явление большого социального масштаба, занимавшее внимание значительной части человечества в течение многих лет и оказавшее заметное влияние на идейную, моральную и психологическую атмосферу как в Советском Союзе, так и на Западе. Эмигрантская волна была неразрывно связана с диссидентским движением. Многие становились диссидентами вследствие отказов на эмиграцию или с намерением добитьсл эмиграции. Большинство диссидентов эмигрировали на Запад. Эпоха “кукишей”. Ниже я хочу остановиться еще на одном явлении этого периода» которое вносит дополнительный штрих в это описание. Оно связано с именами Кафки и Оруэлла. В московских интеллигентских кругах начали говорить о Кафке уже в конце хрущевского правления. Официально творчество Кафки истолковывалось как отражение пороков буржуазно* го общества, как признак его глубокого разложения и предвестник его скорой гибели. Но московские фрондирующие интеллектуалы использовали его как повод в завуалированной форме похихикать насчет язв своего собственного общества и повздыхать о своей собственной печальной участи. Они, разумеется, истолковали творчество Кафки как разоблачение советского "тоталитарного режима11. Вздохи были лицемерны, ибо участь вздыхателей была не столь уж печальна: они делали карьеру, добивались успехов, обогащались материально. Истолкование было притянуто за уши. Но это не мешало московским “храбрым” интеллектуалам вести бесконечные разговоры, в которых они блистали своей осведомленностью насчет “современной” культуры и прогрессивностью воззрений. Сочинения Оруэлла стали циркулировать в наших кругах уже в брежневские годы, причем - в самодеятельных переводах, сделанных, кстати сказать, добросовестно. Они имели больший успех, чем сочинения Кафки, особенно “1984” Об этой книге много говорили и спорили/ Причем ее истолковывали как книгу социологическую и даже как профетическую, предсказывавшую будущее состояние человечества. Это истолкование делалось отнюдь не против воли и намерений самого Оруэлла. Он сам, по его словам, стремился довести до логического конца “тоталитарные идеи”, которые были достаточно сильными уже в его время и которые уже частично реализовались в гитлеровской Германии и в сталинской России. Мои взгляды на коммунистическое общество и на эволюцию человечества в эти годы складывались в значительной мере в полемике с оруэлловской картиной, которая считалась наилучшнм описанием реального коммунизма и эволюции человечества в нашу эпоху. Мнр же эта картина представлялась поверхностной, примитивной, надуманной. Она была очень эффектной и удобной в сфере идеологи чески-пропагандистской критики коммунизма. Я же шел по пути критики научной, отвергающей всякие литературные эффекты. Кто-то сказал, что масштабы ученого определяются тем, как много людей он ввел в заблуждение и насколько долго. Эту формулу можно применить и к оценке масштабов личности в сфере социальной мысли. С этой точки зрения вклад Оруэлла в формирование западных представлений о будущем, посткапиталисти- ческом обществе огромен. И Запад в ближайшие годы врлд ли с ними расстанется. Так что книге Оруэлла предстоит еще немало лет влиять на умы н чувства миллионов людей на Западе. Ничто так долго не застревает в душах людей, как ложные идеи, ставшие предрассудком. Невежество действительно есть сила! По тем же причинам я остался равнодушен к сочинениям Замятина, Платонова, Булгакова и других» которые стали играть роль того же “кукиша в кармане1’* Вообще это была эпоха “кукишей” Критику “режима” усматривали во всем мало-мальски похожем на нее и всему старались придать намек на критику. В игре стало принимать участие огромное число людей, включая научных работников, профессоров, писателей, художников, журналистов, сотрудников аппарата власти и даже КГБ, иностранцев. В эти годы значительная часть столичной интеллигенции заняла позицию “как бы расстрелянных'". Эти люди прекрасно устраивались в жизни и делали успешную карьеру, но вместе с тем стремились выглядеть так, будто именно они суть жертвы “режима”* Они стремились урвать для себя все - и все блага слуг режима, и репутацию борцов против режима. Уже в те годы отчетливо наметилась роль, какую ей предстояло сыграть в ближайшем будущем. Интеллигенция» Термин “интеллигенция11 многосмыслен, причем в каждом случае смысл довольно неопределенен. И дело тут не просто в игнорировании требований логики к терминологии, а в сложности социальной структуры населения, в ее изменениях и многоплановости* До революции в интеллигенцию включали писателей, художников, ученых, врачей, инженеров, учителей, профессоров и т.п., короче говоря, более или менее образованных людей, занимавшихся интеллектуальным трудом или по крайней мере трудом, требовавшим образования и интеллектуальных усилий. Таких людей было сравнительно немного. Они образовывали особую социальную категорию. Их социальную роль видели в просвещении “народа” и в его идейно-моральном улучшении. Они сыграли огромную роль в критике дореволюционного общества и в идейной подготовке революции 1917 года. После Октябрьской революции еще имела место какое-то время инерция дореволюционного статуса этой категории граждан общества. Однако вскоре вступили в силу новые факторы. Во ^первых, общее и профессиональное образование стало до стоянием миллионов людей, так что этот признак уже не выделял интеллигенцию в старом смысле из прочей массы людей. Во-вторых, сферы деятельности, ранее считавшиеся сферами интеллигенции, разрослись настолько, что число занятых в них людей стало исчисляться сотнями тысяч и даже миллионами. Причем и их коснулись общие законы социального структурирования. На первый план вышли социальные различия людей, занятых в совокупности в одном и том же виде интеллектуальной, творческой, культурной и т.д., в общем - “интеллигентской” деятельности. Например, в науке установилась многоступенчатая иерархия социальных позиций от академиков, принадлежавших к самым высшим и привилегированным слоям общества, и до младших сотрудников, технического персонала и всяких подсобных работников, принадлежавших к низшим слоям. Разница в жизненных благах для них достигла колоссальных размеров. Аналогичная ситуация сложилась и в других сферах “интеллигентского” труда. И в-третьих, высокообразованные люди заполнили все прочие, “неинтеллигентские” сферы общества - государственные учреждения, управленческий аппарат, органы государственной власти, милицию, юридические учреждения, армию, спорт и т.д. Большое число ученых, писателей, художников, музыкантов, профессоров, юристов, врачей и т.д. заняли в обществе такое положение, что их скорее следовало отнести к категории чиновников системы власти и управления, чем к интеллигенции в старом смысле. Тем не менее в послесталинские годы сложилась определенная категория людей, которую можно назвать интеллигенцией в широком смысле слова. В эту категорию вошли люди с высшим и специальным средним образованием, занятые трудом по профессии, приобретенной благодаря образованию (научные работники, преподаватели, врачи, инженеры, журналисты и т.д.). Для них источником средств существования и жизненного успеха стало именно их профессиональное образование и успехи в профессиональной работе. Многие из них заняли довольно высокое положение в обществе, большинство - среднее, прочие имели шансы как-то повысить свой статус и улучшить свои жизненные условия. В целом эта категория имела целый ряд преимуществ перед другими - сравнительно обеспеченное положение, легкость и ин- тересность работы, минимум или отсутствие риска, гарантии положения, возможности улучшений, досгуп к культуре, среда общения и многое другое. Кто-то пустил в ход слово “образован- щина”, вполне подходящее для этой категории. С моральной точки зрения “образованщина” была (и остается) наиболее циничной, приспособленческой, трусливой и подлой частью населения. Она была лучше других образованна. Она была уверена в своей профессиональной нужности и ценности. Ее менталитет был гибок, изворотлив. Она умела представить любое свое поведение в наилучшем свете и найти оправдание любой своей подлости. Она была добровольным оплотом режима. Она была не жертвой режима, а его носителем, его слугой и хозяином одновременно. Она была социально эгоистичной, думала только о себе. Ее роль была двойственной. С одной стороны, она поставляла людей в оппозицию к режиму, сочувствовала диссидентам и даже поддерживала их, была подвержена влиянию западной пропаганды. А с другой стороны, она поддерживала антиоппози- ционные действия властей и сама активно громила диссидентов и “внутренних эмигрантов”. Одновременно с рассмотренным процессом происходило формирование сравнительно немногочисленного слоя, который можно назвать (и часто называют) интеллигенцией в узком смысле слова или “интеллектуалами”. К концу брежневского периода этот слой стал весьма ощутимой силой в обществе. В него вошли представители науки, литературы, музыки, журналистики, профессуры, театра, изобразительного искусства и других сфер культуры. Это - известные личности, имевшие более или менее широкое и сильное влияние на умы и чувства людей. Но не только они. В этот слой вошли и многие тысячи людей “помельче”, рангом ниже, но на своем уровне, в своем регионе и в своей сфере выполнявшие сходные функции, занимавшие сходное положение. И так вплоть до самых “маленьких”, своего рода “солдат” и “чернорабочих” этой армии интеллектуалов, которые выполняли функции распространителей влияния интеллектуальных “офицеров” и “генералов”, а также служили резервом воспроизводства этого социального монстра. Этот слой “властителей дум” советского общества был, пожалуй, самым гнусным порождением советского периода. Он стал базой западного идейного наступления на советское общество, поставщиком в “пятую колонну” Запада в Советском Союзе. Одновременно его “генералы” и “офицеры” делали успешную карьеру, добивались успеха, наживались, приобретали репутацию борцов за прогресс, умело использовали конъюнктуру дома и на Западе. В этой среде вызрела идея: элита общества должна жить по-западному, для чего надо “народ” заставить работать на нее тоже по-западному. Моя личная жизнь. Моя личная жизнь была в высшей степени заурядной. Умерла мать. Я остался один. Имел кое-какие связи с женщинами, какие были обычными для одинокого мужчины с отдельной комнатой. Как-то незаметно женился. Жена работала в нашей лаборатории, имела взрослую дочь, была разведена с мужем, у нее была однокомнатная квартира. Мы “съехались” - обменяли наше жилье на двухкомнатную квартиру. Нового ребенка она заводить не захотела, а я не настаивал. Жили мы тихо и мир но, без особых страстей, но вполне благополучно, как и многие другие люди нашего круга. Когда началось мое “диссидентство”, мы разошлись. После этого никаких контактов с моей второй женой я не имел и ее судьбой не интересовался. Более двадцати лет я проработал в той же самой лаборатории, которую в 1960 году превратили в институт. В 1962 году я стал руководителем небольшой группы. Выше этого уровня я так и не поднялся. Да я и не стремился. Мое положение меня вполне устраивало. Хорошая зарплата, интересная работа, масса свободного времени, широкие возможности общения в богатейшей интеллектуальной и культурной среде Москвы - что еще нужно для человека со скромными претензиями?! Но, увы, удержаться на уровне спокойствия и безмятежности мне не удалось. По роду работы я должен был так или иначе предавать гласности мои результаты. Уже мои первые скромные публикации обратили на себя внимание как в Союзе, так и на Западе. Я стал получать приглашения на международные встречи. Приезжавшие в Москву западные ученые стремились встретиться со мной. Это породило злобу и зависть в среде коллег. Они пакостили мне на каждом шагу. Публикация моих работ систематически срывалась. За границу меня не выпускали. Дважды выдвигали в Академию Наук и оба раза провалили. Выдвинули на премию и тоже провалили. Сам я не претендовал ни на место в академии, ни на премию, и это мои коллеги знали. Меня выдвигали, чтобы провалить. Мне создавали репутацию антимарксиста, антикоммуниста, антисоветчика. Хотя это оставалось на уровне слухов и доносов, это так или иначе работало. Я тогда, конечно, не знал, что попал в поле внимания деятелей Холодной войны, как и многие другие советские ученые. Я вообще тогда не думал в этом направлении. Но действия моих коллег против меня не имели ничего общего с заботой о судьбе страны, народа, советского строя. Они действовали совсем по другим мотивам. После 85-го года все они стали перестройщиками, реформаторами, антикоммунистами, антисоветчиками. Срыв. Я всячески уклонялся от какой-либо политической активности, не имел никаких дел с диссидентами и даже фрондерами. И все же не выдержал, сорвался. Произошло это при следующих обстоятельствах. Уже в шестидесятые годы на Западе сложилось убеждение, будто с современной интеллектуальной техникой можно предвидеть будущее человечества с любой полнотой и точностью. Вершиной этой идеологической иллюзии явились планетарные модели, т.е. модели всего человечества. В 1973 году выходец из России В.Леонтьев получил Нобелевскую премию за разработку такой модели. После этого планетарные модели стали модой. Скоро их появилось несколько десятков. Естественно, заразились идеей таких моделей и у нас. Один из секторов нашего института занялся изучением западных глобальных моделей с намерением догнать и перегнать Запад и в этом отношении. А нашему сектору поручили разработку такой модели советского общества. В институте состоялась конференция на эту тему. Это был, конечно, сплошной балаган. Я хотел уклониться от участия в нем, но мне сам директор предложил выступить, причем в категорической форме: фактически я был единственным в институте серьезным специалистом в этой области. Пришлось выступать. Мое выступление было кратким. Я спросил, на основе какой научной теории мои коллеги собираются строить свою модель советского общества. На основе сочинений классиков марксизма, наших философов, экономистов, социологов, специалистов по “научному коммунизму”? А насколько они соответствуют реальности нашего общества? А не получится ли у вас вместо модели реального советского общества модель идеологических представлений о нем, совсем неадекватных реальности? К тому же не стоит преувеличивать и западные результаты на этот счет. Насколько мне известно, и западные модели такого рода, несмотря на грандиозную технику и математический аппарат, в гораздо большей мере суть замаскированное и освященное авторитетом современной науки и техники шарлатанство, мракобесие и идеологическое оболванивание простаков. И выкачивание денег. Мое выступление дружно осудили, обвинив меня во всех смертных грехах. Меня освободили от заведования группой и отстранили от участия в работе над моделью советского общества. Через пару лет институт закончил работу над моделью и приступил к решению правительственных заданий с ее помощью. Первым таким заданием было доказательство бескризисности советского общества. За эту работу группа ведущих сотрудников во главе с директором получила Государственную премию. Многие были награждены орденами и медалями, получили денежные премии, повысились в чинах и званиях. Я решил опровергнуть вывод этой группы и доказать противоположное - неизбежность кризисов и при коммунизме. Погрузившись в исследование, я скоро убедился в том, что необходима содержательная (или базисная) теория коммунизма, в корне отличная от марксистской теории, а также от всего того, что о советском обществе сочинялось на Западе. Без такой теории исследования эмпирической социологии, конкретные измерения и вычисления превращаются в мошенничество, в орудия идеологии и пропаганды, а формальные построения оказываются пустыми умственными (знаковыми) конструкциями. Одним словом, точные методы социальных исследований без содержательной теории, адекватной данному обществу, превращаются из орудий понимания этого общества в орудия помутнения умов. И я такую теорию, как казалось мне, построил. Я ее частично опубликовал в моих первых книгах в 1977-1979 годы на Западе. Ниже я кратко изложу ее основные идеи.
<< | >>
Источник: Зиновьев А.. Русский эксперимент: Роман.. 1995

Еще по теме РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ:

  1. А. И. Фурсов Александр Зиновьев: Русская судьба—эксперимент в русской истории
  2. Зиновьев А.. Русский эксперимент: Роман., 1995
  3. РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
  4. РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
  5. РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
  6. РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
  7. РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
  8. РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
  9. РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
  10. РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
  11. РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
  12. РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ