Введение

Размышление, достигающее в этике своей систематической законченности, исходит из двух фактов: воления и долженствования.

Воление. Всякое воление есть стремление к такой цели, достижение которой удовлетворяет волю.

Долженствование. В человеческой жизни долженствование выступает как своеобразное побудительное переживание; отличаясь от воления и внешне принудительной обязанности, оно имеет ту форму, что человек сознает предъявляемые к нему требования и сам их ставит: требования не делать того, на что направлена его естественная склонность, и делать то, на что она не направлена. Эту ощущаемую и внутренне признанную обязанность мы называем долгом. В сознании он выступает в форме требования подчинения собственной воли всеобщей норме, морали, или моральному закону. Функция определения и оценки собственного воления и поведения согласно этой норме называется совестью. Ее суждения суть суждения оценки, они выражаются предикатами добрый и дурной: доброй является воля, определяемая уважением к нравственному закону, не считающаяся с естественными склонностями, дурной — противоположная. Возникают вопросы: откуда происходит этот закон? на чем зиждется его обязательность? каково содержание его требований?

Подробный ответ на вопрос о высшем благе дает учение о благе, на вопрос о нравственном законе отвечает учение о долге.

Определение понятия этики укладывается, таким образом, в следующую формулу: этика есть наука о благах, сообщающих жизни абсолютную ценность, и о нормах и силах воления и поведения, на которых покоится их осуществление.

I. Учение о благах и проблема высшего блага

Это та проблема, из которой исходила этика греков и которая и в настоящее время главным образом занимает философское мышление. Господствующий ответ на нее и тут и там одинаков: высшим благом для человека, на которое в последнем счете направлена его воля, является совершенная человеческая жизнь, т. е. жизнь, ведущая к полному развитию и приложению всех человеческих способностей и сил, главным же образом — высших, духовно-нравственных сил разумной личности. Этот ответ я также считаю единственно возможным.

Если исходным пунктом взять этот вопрос в его наиболее общей формулировке: на что, как на последнюю цель, направлена воля живых существ вообще? — то ответ биолога будет ясен: воля всех живых существ, как она проявляется в их внешних действиях и внутренних возбуждениях и состояниях чувствований, направлена на жизнь, точнее, на жизнь их вида, т. е. стремится к выполнению всех тех жизненных совершений, которые ведут к сохранению и полному расцвету этой жизни — как в собственной жизни, так и в жизни потомков. Мы видим, что все системы органов и их функции приспособлены применительно к этой цели, которой мы непосредственно видеть не можем. Ясное дело, что и внутренняя волевая система с ее инстинктами и чувствованиями не может быть устроена и приспособлена иначе.

Что биология утверждает о всех живых существах, то может быть предположено и о человеке, который не может быть извлечен из единства живущего.

Аристотель дал в своей этике общие понятия этого воззрения. Все живые существа хотят своей жизни, хотят развития и применения присущих их виду сил в этой совершенной жизни. Разум — специфическая одаренность человека; поэтому он всей своей волей и всем своим знанием стремится к развитию и применению этой своей высшей силы. Ее дарования, развитые до способностей, составляют человеческие добродетели — этические и интеллектуальные, силы разумного воления и разумного познания.

На этом пункте останавливается аристотелевское рассуждение. Следующая за ним эллинистическая философия расширяет его рассуждения за пределы государств и национальностей, перенося их на человечество. Христианство пронизало понятие единства человечества огнем религиозных переживаний: представление о царстве Божьем, куда призваны все люди без различия нации, сословия и пола, где всякая отдельная личность находит условия для совершеннейшего развития жизни и высшей благости, придало понятию о высшем благе ту окраску, которую оно сохранило неизменным в представлении христианского мира.

Эта формула указывает на нечто Первичное, лежащее за пределами созерцательно представляемого, а именно на Бога, — это вечное и бесконечное благо, которое возвышается над всеми земными и преходящими благами и в котором в вечной прочности сходятся все человеческие блага. Жить в Боге — равносильно формуле жизни в духе высшего блага: труд, потраченный на водворение Царства Божия на земле, является предпосылкой принадлежности к вечному царству Божию.

В форме примечания я прибавлю следующее. Данному здесь определению высшего блага противостоит другое, имеющее совершенно другой характер, — определение гедонизма.

Антагонизм этих воззрений прежде всего нашел себе яркое выражение в греческой философии: наряду с Платоном стоит Аристипп, рядом со стоиками — Эпикур. Этот антагонизм возвращается и в современной этике: гедонизм привился английской философии, между тем как на континенте по сей день перевесом пользуется в различных вариациях энер- гистическое понимание. Замечательно, однако, то, что эволюционистская биология и ассоциативная психология вытеснили и в английской философии гедонистическую мораль: развитие, как уже заметил Дарвин, направлено не на умножение удовольствий, а на сохранение и расцвет жизни. Впрочем, анализ фактов сознания, если их брать беспристрастно и правильно толковать, также ведет не к гедонистической теории (удовольствие — вот желанная цель), а к аристотелевской, утверждающей, что удовольствие, в качестве непредвиденного второстепенного успеха, сопровождает и венчает удачную деятельность, способствующую сохранению и расцвету жизни. Во всяком случае, ни в человеческой жизни, ни в животной не замечается, чтобы для достижения намеченного как цель максимума удовольствия были отысканы и подобраны в качестве средств те или иные силы и действия; наоборот, везде воля притягивается непосредственно объективным и конкретным содержанием. Несомненно ошибочно также и мнение, усматривающее превосходство гедонистической теории над энергистической в том, что первая вкладывает в высшее благо определенное содержание, между тем как последняя набрасывает лишь неопределенную и общую схему. Правда, энергистическая этика обозначает высшее благо схематическим понятием, предоставляя самой жизни или нравственной воле наполнять общую схему конкретным содержанием. Но ведь и позиция, занимаемая в этом отношении учением об удовольствии, не благоприятнее, ибо удовольствие есть тоже только неопределенное общее понятие; в действительности не существует «всеобщего» удовольствия, имеются лишь бесконечно разнообразные, количественно и качественно дифференцированные чувствования удовольствия.