Деятель и деятельность

рефлексивный мониторинг действия рационализация действия мотивация действия непреднамеренные

последствия

поступка

Рис. 1.

Иными словами, акторы не только непрерывно отслеживают течение собственной деятельности и ожидают аналогичного поведения от других; они также регулярно контролируют социальные и физические факторы своего окружения. Говоря о рационализации действия, мы подразумеваем, что акторы — в установленном порядке и, как правило, без излишней суеты — поддерживают целостное «теоретическое представление » о мотивах собственных действий. Как мы упоминали ранее, наличие подобных представлений не следует приравнивать к дискурсивному перечислению причин конкретных поведенческих проявлений, равно как и к способности определять эти причины на основе умозаключений. Вместе с тем компетентные деятели предполагают, что окружающие их акторы, как правило, способны в случае необходимости объяснить большинство из того, что они делают, и именно эта способность является основным показателем компетентности, используемым в повседневной практике. Излюбленные философские вопросы относительно побуждений и мотивов тех или иных действий волнуют обычно лишь неискушенных и не имеющих достаточного опыта акторов в тех случаях, когда отдельные поступки приводят их в сильное замешательство, или тогда, когда имеется своего рода «провал gt;gt; или пробел в знаниях, который на самом деле может носить преднамеренный характер. В обычной ситуации мы, как правило, не спрашиваем у другого человека, почему он или она занимается той или иной деятельностью, традиционной для группы или культуры, к которым они принадлежат.

снование, хотя и редко осознаваемое как самими нарушителями установленного порядка, так и теми, кто был свидетелем их поступков.

Мы будем различать понятия рефлексивного мониторинга и рационализации действия и его мотивации. Если причины относятся к основаниям тех или иных действий, то мотивы следует считать желаниями или потребностями, побуждающими совершать их. Вместе с тем в отличие от рефлексивного мониторинга и рационализации мотивация не связана напрямую со связностью и последовательностью действий. Она касается скорее потенциальных возможностей деятельности, нежели традиционного, привычного для деятеля образа действий. Мотивы имеют прямое отношение к действию только в относительно необычных или нестандартных условиях, в ситуациях, которые некоторым образом нарушают привычный (рутинный) ход событий. Главным образом они представляют собой всеобъемлющие планы или программы — «проекты» (терминология А. Шю- ца) — в рамках которых разыгрываются конкретные поведенческие сценарии. Многие из наших обыденных поступков не являются мотивированными напрямую.

Тогда как искушенные и опытные акторы практически всегда способны дать обоснованный отчет о целях и причинах своего поведения, они зачастую не могут с такой же легкостью описать его мотивы. Несмотря на то что далее мы обозначим ряд критических замечаний, касающихся интерпретации Фрейдом природы и сущности бессознательного, следует все же признать: подсознательная мотивация есть существенная особенность и характерная черта человеческого поведения. Понятие практического сознания представляет фундамент теории структурации. Оно есть та особенность или свойство социального деятеля или субъекта, которое было практически упущено структурализмом [3].

тодоксальным социальным теориям. Мы отнюдь не считаем, что различия, существующие между дискурсивным и практическим сознанием, являются непоколебимыми и не поддаются никакому влиянию. Напротив, граница между ними изменяется под воздействием различных аспектов социализации и образованности деятеля. Таким образом, между дискурсивным и практическим сознанием не существует преград; речь идет лишь о несовпадениях между тем, что может быть сказано, и тем, что обычно делается. Однако между дискурсивным сознанием и бессознательным — барьеры все же существуют; и, как правило, они относятся к области вытеснения в подсознательное.

Далее мы поясним, что предлагаем эти понятия взамен традиционной психоаналитической триады «ego (мое «Я») — super-ego (сверх-Я) — id (оно)». Предложенное Фрейдом различие между «ego» и «id» не способно справиться с задачей анализа практического сознания, которому явно недостает теоретической базы в психоанализе, как в других, ранее упомянутых направлениях социально-научной мысли. Термин «предсознание », используемый в понятийном аппарате психоаналитической концепции, возможно, наиболее близок по смыслу представлениям о практическом сознании, однако в повседневной практике он, очевидно, означает нечто иное. Вместо «ego » предпочтительнее говорить об «I»(«я »), что, естественно, и делал Фрейд в первоисточниках на немецком языке. Подобное словоупотребление не защищает нас от антропоморфизма, в котором «ego » представляется как своего рода мини-деятель; однако оно по меньшей мере помогает приступить к исправлению существующего положения вещей.

оперировать понятиями «я »(«I»), «меня »(«Ме ») и «ты » и отношениями, существующими между ними, рефлексивно проявляющееся в разговорах и рассуждениях, жизненно важно с точки зрения формирования способностей и компетентности деятелей, изучающих язык. Поскольку мы не используем термин «ego », было бы правильно отказаться и от употребления достаточно грубого понятия «super-ego ». С нашей точки зрения, его вполне можно заменить термином «внутренняя совесть» (мораль).

Все перечисленные понятия относятся к субъекту деятельности. Что же можно сказать о природе и сущности деятельности? Для ответа на этот вопрос обратимся к следующему. Повседневная жизнь представляет собой поток преднамеренной деятельности. Однако действия имеют непреднамеренные последствия; на рис. 1 показано, что посредством механизмов обратной связи эти последствия могут систематически превращаться в неосознанные условия дальнейших поступков. Так, например, закономерным результатом того, что мы грамотно говорим и пишем по-английски, является вклад в воспроизводство английского языка в целом. В данном случае грамотное употребление нами английского носит умышленный характер, в то время как содействие развитию этого языка — нет. Возникает вопрос: «Каким образом можно определить, что представляют собой непреднамеренные последствия человеческих действий? »

Зачастую предполагается, что человеческая деятельность должна определяться исключительно с позиций намерений или интенций. Иначе говоря, для того чтобы тот или иной поступок мог считаться действием, человек, совершивший его, должен был сделать это преднамеренно; в противном случае мы имеем дело с обыкновенной ответной реакций. Эта точка зрения выглядит достаточно правдоподобной, и достоверность ее определяется, на наш взгляд, фактом существования целого ряда действий, которые не могут свершиться без намеренного участия субъекта деятельности.

билем, не является «самоубийцей », если все случившееся было несчастным случаем; речь здесь идет о том, что произошло с человеком, а не о том, что он сделал сам. Однако, с точки зрения интенций, самоубийство нетипично для большинства человеческих действий, поскольку имеет место только в том случае, если человек, совершивший его, намеревался достичь определенного результата. Большинство же действий не обладает этим свойством.

Вместе с тем некоторые философы утверждают, что для того, чтобы событие, в котором принимает участие человек, считалось образцом деятельности, необходимо, по меньшей мере, чтобы поступки этого человека имели под собой определенное (пусть даже и ошибочное) «обоснование », демонстрирующее их целенаправленность. Офицер подводной лодки потянул рычаг, намереваясь изменить направление своего судна, однако перепутал и по ошибке использовал другую рукоятку, что привело к затоплению линкора «Бисмарк». Он совершил свой поступок намеренно, хотя и не предполагал, каковы будут его последствия, и, таким образом, «Бисмарк» был потоплен посредством его действий. Другой пример — некто намеренно выливает кофе, ошибочно полагая, что это чай, в этом случае выливание кофе является неумышленным действием; в то же время другое основание произошедшего — «выливание чая » — превращает поступок человека в действие преднамеренное [4]. (В подавляющем большинстве случаев глагол «проливать » (расплескивать, разливать) указывает на непреднамеренность события. Речь идет о сбое в деятельности, посредством которой индивид намеревался достичь совершенно иного результата, например, передать чашку своему соседу. Фрейд утверждает, что практически все поведенческие ошибки, обмолвки, оговорки и т. п. не являются случайными, поскольку они мотивированы подсознательно, т.

Однако и точка зрения, согласно которой событие получает статус действия лишь в том случае, если оно преднамеренно по тому или иному четко определенному основа

нию, считается нами некорректной. Ибо смешивает понятие предназначения деятельности с описанием действий [5], а также путает рефлексивный мониторинг действия, осуществляемый людьми в процессе повседневной жизни, с отличительными особенностями этого действия как такового. Говоря о деятельности мы имеем в виду не только намерения людей сделать что-то, но и их способность сделать это в первую очередь (именно поэтому понятие деятельности подразумевает власть: приведем для сравнения определение понятия деятеля или субъекта деятельности, данное в Оксфордском Английском словаре (Oxford English Dictionary); «некто, кто обладает властью или добивается результата»). Понятие «деятельность» относится к событиям, инициатором и движущей силой которых является конкретный индивид, который мог бы повести себя иначе на любом этапе установленной последовательности действий. Чтобы ни случилось, не случилось бы без вмешательства индивида. Деятельность — это непрерывный процесс, своего рода поток, в котором рефлексивный мониторинг или сознательное отслеживание деятелями своих действий и действий окружающих составляет основу контроля за телесными движениями, поддерживаемого акторами в ходе повседневной жизнедеятельности. Мы делаем множество вещей, которых не собирались, а может быть, даже и не хотели делать, но тем не менее все равно делаем. И наоборот, существует ряд обстоятельств, при которых мы стремимся достичь определенного результата и добиваемся этого, хотя и не посредством собственной деятельности. Возьмем пример с разлитым кофе. Предположим, индивид А был не в духе и сыграл злую шутку, поставив чашку на блюдце таким образом, что она при поднятии, вероятнее всего, разлилась бы. Индивид Б берет эту чашку, наполненную кофе, и она проливается. Казалось бы, все произошло по вине индивида А или хотя бы при его участии. Однако А не разливал кофе, это сделал Б. Таким образом, индивид Б, который вовсе не намеревался разлить кофе, разлил его; индивид А, который стремился к тому, чтобы кофе был разлит, не разливал его.

Что представляет собой непреднамеренное действие? Отличается ли оно от непреднамеренных последствий, возникающих в результате нашей деятельности? Рассмотрим Устроение общества

так называемый «эффект аккордеона», свойственный деятельности [6]. Человек щелкает выключателем, намереваясь осветить комнату. Несмотря на то что этот поступок носит умышленный характер, тот факт, что внезапное включение света вспугнуло грабителя, таковым не является. Предположим, что грабитель пытается спастись бегством, однако задерживается полицейским и после суда, обвинившим его в краже со взломом, проводит год в тюремном заключении. Можно ли отнести все произошедшее к разряду непреднамеренных последствий, вызванных щелчком выключателя? И что именно индивид «сделал »? Приведем дополнительный пример, взятый из области теории этнической сегрегации [7]. Система этнической сегрегации может развиваться (безотносительно намерений людей, так или иначе затронутых ею) следующим образом, который мы проиллюстрируем, прибегнув к аналогии. Представьте себе шахматную доску с расположенными на ней наборами пяти- и десятицентовых монет, которые, подобно индивидам, живущим в городской зоне, рассредоточены по этой доске в случайном порядке. Предполагается, что несмотря на тот факт, что явная враждебность друг к другу отсутствует, члены одной группы не хотят жить по соседству с членами другой, ибо в таком случае они оказываются в этническом меньшинстве. Каждая монетка перемещается по шахматной доске до тех пор, пока не оказывается в положении, при котором по меньшей мере 50% сопредельных монет принадлежат к той же группе, что и она. В результате мы получаем модель максимальной сегрегации. Десятицентовые монеты образуют своего рода гетто среди пятицентовых соседей. Подобный «эффект композиции» является следствием совокупности действий — тех, кто передвигал монеты по доске, или посредников, функционирующих на рынке недвижимости, — каждое из которых носит преднамеренный (или умышленный) характер. Вместе с тем, конечный результат никто не планировал и не желал. Как таковой он принадлежит всем и никому.

Для того чтобы понять, что значит действовать непреднамеренно, нам следует прежде всего определиться с термином «преднамеренность» или интенциональность. Это понятие мы определяем, как характеристику действия (посредством которого, с точки зрения актора, возможно дос-

тичь определенного качества или результата), отражающую установку деятеля на достижение этого качества или результата [8]. Если определение деятельности, данное нами выше, является правильным, нам следует развести два понятия — то, что субъект действительно «делает», и то, что им планируется (преднамеренные аспекты действия). Деятельность имеет отношение к свершениям (или делам). Включив свет и вспугнув грабителя, субъект совершил определенные действия. Они были непреднамеренными, если он не знал о существовании грабителя и если по каким-то причи- нам, зная о нем, не пытался использовать эти знания для              ^

удаления незваного гостя. В концептуальном плане непред-              го

намеренные действия могут быть отделены от непреднаме-              н

ренных последствий деятельности, несмотря на то что по-              ч

добное различение не будет иметь значения, всякий раз ког-              о

да в центре внимания оказываются отношения между              ^

намеренным и непреднамеренным. Последствиями намерен-              *

ных или непреднамеренных действий субъектов являются события, которые не произошли бы, поведи себя актор по- другому, но появление которых, вместе с тем, неподвласт- ^ но ему (невзирая на то, каковы были его намерения).              ?

Думается, мы имеем право утверждать, что все произо-              I

шедшее с грабителем после того, как был повернут выключатель, можно считать непреднамеренными последствиями действия, при условии, что индивид, включивший свет, не знал о присутствии в помещении вора, а потому положил начало цепи событий неумышленно. Если здесь и существуют некоторые сложности, то они, как правило, возникают              W

при ответе на вопрос, каким образом тривиальное на вид              ^

действие способно инициировать последующие события, удаленные от него во времени и пространстве, независимо              S

от того, планировались ли они субъектом изначального действия или нет. Общая закономерность здесь такова: чем боль-              Q;

ше последствия действия удалены от своего первоисточни- ка во времени и пространстве, тем с меньшей вероятностью              пgt;

они будут интенциональными (или умышленными). Эта ве-              s

роятность обусловливается, однако, возможностями дея-              0

теля предвидеть последствия собственных действий (его              J*

компетентностью, а также тем объемом власти, который он              ф

способен мобилизовать. Обычно мы рассматриваем то, что              ?

деятель «делает », — в противоположность последствиям,              §

вытекающим из того, что было сделано, — как нечто, так или иначе находящееся под его (ее) контролем. В большинстве сфер жизни и для большинства форм деятельности масштаб этого контроля ограничен непосредственной ситуацией (обстоятельствами) действия или взаимодействия. Таким образом, включение света представляет собой нечто, совершенное субъектом деятельности, возможно, мы отнесем сюда же и невольное предупреждение вора об опасности; однако, последующая за этими событиями и непосредственно связанная с ними поимка вора полицейским, завершившаяся заключением мошенника в тюрьму, никоим образом не могут быть причислены к разряду таковых. Несмотря на то что эти события могли и не произойти, там и тогда, где они случились, если бы им не предшествовал акт зажигания света, возможность их осуществления зависела от такого множества других непредвиденных обстоятельств, что они вряд ли могут считаться «действиями » исходного актора.

Философы израсходовали море чернил, пытаясь проанализировать сущность преднамеренной деятельности. Однако, с точки зрения общественных наук, практически невозможно переоценить значимость непреднамеренных последствий преднамеренного поведения. Классическое исследование этого вопроса представлено в трудах Мертона [9]. Мы согласны с его мнением, согласно которому изучение непреднамеренных последствий составляет основы социологического анализа. Конкретный поступок (элемент деятельности) может повлечь за собой а) незначимые или б) значимые последствия, которые в свою очередь подразделяются на в) однократно значимые и г) многократно значимые. В данном контексте «значимость » того или иного события зависит от характера проводимого исследования или типа разрабатываемой теории [10]. Затем, однако, Мертон идет дальше и пытается рассмотреть непреднамеренные последствия с позиций функционального анализа — иными словами, использует концептуальный подход, условно принятый в социологической литературе, но отвергаемый нами. Особенно подчеркнем тот факт, что вопреки заверениям Мертона, анализ непреднамеренных последствий не придает значения иррациональным формам или моделям социального поведения. Мертон сравнивает преднамеренную

деятельность (явные функции) и ее непреднамеренные последствия (латентные функции). Одной из целей определения последних является стремление продемонстрировать, что иррациональные на вид социальные действия на самом деле могут только казаться таковыми. В частности, подобная ситуация наблюдается, с точки зрения Мертона, при обращении к устойчивым видам деятельности или установившимся институциональным практикам, которые зачастую выпускаются из виду как «суеверия», «абсурдная нелогичность», «обыкновенная инерция традиций» и т. п. Между тем, по мнению Мертона, обнаруживая латентную функцию подобных действий —непризнанное и непреднамеренное следствие или ряд следствий, способствующих процессу непрерывного воспроизводства конкретной социальной практики, — мы демонстрируем, что они не так уж и иррациональны.

Так, например, некий ритуал «может выполнять латентную функцию интеграции группы, усиления групповой идентичности посредством периодически проводимых мероприятий, на которых разрозненные члены группы собираются вместе и вовлекаются в совместную деятельность» [11]. Вместе с тем, ошибочно предполагать, что подобная демонстрация функциональной взаимосвязи является основой существования практики. Неясным в этом контексте остается вопрос, связанный с осмыслением «основ общества» на базе вмененных социальных потребностей. Таким образом, если мы согласны с тем, что различные церемонии и ритуалы «необходимы » группе для ее выживания, то вынуждены признать, что постоянное возобновление их не является иррациональным. Однако утверждая, что социальная общность А нуждается в социальной практике Б, способствующей ее существованию и сохранению в установившейся форме, мы ставим вопрос, на который впоследствии придется дать ответ; ибо ответить сам на себя он не может. Взаимоотношения А и Б не походят на связь, существующую между желаниями (или потребностями) и намерениями субъекта индивидуальной деятельности. В последнем случае потребности, стимулирующие субъекта деятельности, порождают динамическое соотношение мотивации и интенциональности. Совсем не так обстоят дела, если речь заходит о социальных системах, за исключением тех из них,

где субъекты ведут себя в соответствии с тем, что считают социальными нуждами [12].

Подчеркивая важность всего вышесказанного, мы вовсе не намерены отрицать тезис Мертона о значимости связи непредвиденных последствий действия с институционализированными практиками, глубоко укорененными во времени и пространстве. Влияние непреднамеренных последствий может анализироваться в трех основных исследовательских контекстах, разделяемых аналитически. К первому относятся включение света/ невольное предупреждение вора об опасности/ вынуждение его спасаться бегством и другие аналогичные действия. Особый интерес для исследователя представляет здесь накопление (или аккумуляция) событий, вытекающих из первоначального действия, без которого все произошедшее в дальнейшем было бы невозможно. Классическим примером является веберовский анализ влияния битвы при Марафоне (Battle of Marathon) на последующее развитие греческой культуры, а также формирование европейской культуры в целом, равно как и обсуждение последствий выстрела в Сараево, приведшего к гибели австрийского кронпринца Фердинанда [13]. Основное внимание уделяется здесь последствиям единичного события, прослеживаемым и анализируемым методом от противного. Исследователь задает вопрос: «Что было бы с событиями Б, В, Г..., если бы не произошло событие А? », — пытаясь таким образом определить роль А в цепи или последовательности событий.

Второй тип обстоятельств, содержательных с точки зрения социального анализа, представляет собой последствия комплекса индивидуальных действий (в отличие от последствий единичного события). Здесь примером является обсуждение теории этнической сегрегации, изложенное выше. В данном случае объяснению подлежит конкретный «конечный результат» — непредвиденное последствие, возникшее в результате совокупного ряда преднамеренных действий. На передний план снова выходит проблема рациональности, хотя в этот раз против нее нет логических возражений. Теория игр достаточно убедительно показывает, что результат последовательности рациональных действий, предпринятых разрозненными индивидуальными акторами, может оказаться для них иррациональным [14].

«Обратный эффект» —лишь один пример непреднамеренных последствий, представляющий, правда, несомненный исследовательский интерес [15].

Третий тип контекста, в условиях которого следует анализировать непреднамеренные последствия, был упомянут в работах Мертона: здесь во главу угла ставятся механизмы воспроизводства институциональных практик. Непредвиденные последствия тех или иных действий предопределяют общепризнанные условия дальнейшей деятельности в нерефлексивном цикле обратной связи (причинно-следственные петли). Ранее мы обращали ваше внимание на тот факт, что обособление функциональных взаимоотношений не достаточно для объяснения существования такого рода обратных связей. Каким образом совокупности непреднамеренных последствий оказывают влияние, способствующее процессу социального воспроизводства на протяжении длительных периодов времени? В общем и целом это нетрудно объяснить. Повторяющиеся действия, локализованные в одном пространственно-временном контексте, способствуют тому, что постепенно (в ситуациях, удаленных в пространстве и времени) непредвиденные (с точки зрения включенных в изначальную деятельность акторов) последствия становятся упорядоченными и стандартными. То, что происходит в новых условиях, прямо или косвенно воздействует на обстоятельства деятельности в исходной ситуации. Для того чтобы понять, что происходит, нам нет смысла обращаться к объясняющим переменным, за исключением тех, которые отвечают на вопрос, что мотивирует индивидов на участие в упорядоченных во времени и пространстве социальных практиках и что из этого следует. Непреднамеренные последствия возникают постоянно, являясь своеобразным «побочным продуктом» традиционного поведения, рефлексивно поддерживаемого субъектами деятельности.