Б. Диалектика отношений между социологией и историей
Историческая реальность, которую отдельные авторы называют ещё «историчностью», представляет собой привилегированный сектор социальной реальности, то есть приливы и отливы целостных социальных феноменов, а также структур, продуктов и обстоятельств, через которые раскрывают себя тотальные социальные феномены. Действительно, историческую реальность характеризуют индивидуальное и коллективное сознание человеческой свободы, чьё направленное действие способно привести к опрокидыванию или модификации структур и предоставляет возможности - в определённой мере - бунта против традиции. Историческая реальность выступает, таким образом, не чем иным, как прометеевской частью социальной реальности. С другой стороны, она противостоит этой реальности, если та не обладает этим характером или обладает им в очень малой степени. Это относится к так называемым архаическим, а также, с некоторыми оговорками, к патриархальным или традиционалистским обществам. Историческая реальность, совпадая с этим сектором социальной реальности, в котором люди - коллективно или индивидуально - полагают возможной трансформацию или разрушение существующих социальных структур путём целенаправленного человеческого действия, находит своё крайнее выражение в любом целостном социальном феномене глобального характера, где возникает осознание возможности революции или контрреволюции по воле участников. Нет нужды доказывать факт множественности уровней прометеизма или ис- 272 торического характера социальной реальности, как и то что в обязанности социологии входит установление шкалы соответствия с разрабатываемыми ею типами социальных рамок... Историческая реальность изучается в равной мере и исторической наукой, и социологией Но если историография (или историческое знание) концентрируется исключительно на себе самом, то социология стремится сопоставить её с неисторическими (или почти не историческими) социальными рамками, то есть переместить её в более широкие социальные совокупности, куда, кроме того, входят и микросоциальные, и групповые элементы, которые лишь слегка пронизаны «историчностью». Уже здесь чувствуется первое возможное напряжение между исторической наукой и социологией, ибо если первая явственно подчёркивает первенство «творящих историю» мировых обществ, то вторая чересчур занята сложной игрой между взаимно предполагающими друг друга уровнями социального. К этому первому напряжению, которое способна выявить только эмпирико-реалистическая диалектика, сразу добавляется другое. Если историки стремятся к чересчур плотной унификации социальной реальности (хотя прометеевские проявления этой реальности в наименьшей мерс, чем какие-либо другие, поддаются унификации), то у социологов наблюдается иная тенденция. Им присуща склонность погружаться в дифференциацию, в ярко выраженную диверсификацию борющихся социальных рамок, несмотря на то, что в некоторых секторах изучаемой ими области унификация сталкивается с меньшим сопротивлением, чем в исторической реальности. Эта парадоксальная ситуация, создающая диалектическую дополнительность социологии и исторической науки, усиливается конфронтацией между присущими этим двум наукам методами и концептуализациями, конфронтацией между объектами конструируемого ими знания. В качестве метода социология располагает типологией целостных социальных феноменов, их структур и цементирующих структуры продуктов цивилизации. Не отвергая типологии, историческая наука стремится выйти за её пределы в поиске непо- вторимого и незаменимого в извилистом движении прометеевских обществ. Она, таким образом, до предела индивидуализирует структуры и глобальные обстоятельства, но ещё больше - движения целостных социальных феноменов, глубинных по отношению к первым и выходящих за их пределы. Поступая подобным образом, она подчёркивает преемственность между структурами, преемственность их преодоления, преемственность их разрывов и, наконец, преемственность неповторимых событийных цепочек. Социология же подчёркивает дискретность типов, равно как и дискретность структур и целостных социальных феноменов внутри каждого уровня и в отношениях между уровнями. Наука истории под углом зрения метода вынуждена заполнять разрывы, наводить мосты между различными структурами, между структурами и целостными социальными феноменами и, наконец, между самими целостными социальными феноменами. Следовательно, исторический метод обладает большей преемственностью, чем метод социологии. Эго и вынудило размышлявшего над методологическими проблемами историка Фернана Броделя говорить о желании «вновь зажечь столь необходимый объединяющий свет»257. Он забыл лишь о том, что этот свет находится не в исторической реальности, а в самой исторической науке. Ибо именно там обыгрывается один из аспектов диалектики отношений между историей и социологией, границы которой мы скоро попытаемся уточнить. Непрерывность исторического метода подтверждается одновременно сингулярным и замкнутым характером исторической каузальности. В социологическом объяснении каузальность является не единственным (и не всегда успешным) принципом. Кроме того, всегда сингулярная социологическая каузальность никогда не достигает пределов этой сингулярности, но предполагает наличие разнообразных ступеней. Напротив, историческая каузальность в значительной мере усиливает сингулярность каузальной связи (что не превращает её в социологическую каузальность), делает их более жёсткими, более протяжёнными, тем самым вскрывая очевидность отношений между причинами и следствиями. Действительно, в уже прошедшие, но реконструированные и ставшие достоянием современности времена, к которым обращается историческое знание, каузальная последовательность, утверждающаяся как исключительно неповторимая и индивидуальная, становится настолько сжатой и последовательной, что историк приходит к гораздо более строгим и удовлетворительным объяснениям, нежели те, которые может предложить социолог. Не в этом ли причина веры, несколько преувеличенной у некоторых историков, в силу исторического детерминизма? Эту веру мы встречаем у Маркса258, но особенно она сильна в официальном марксизме, облачившем её в дутые определения, такие, как «неумолимый путь исторического развития», «исторически неизбежная победа коммунизма». Достаточно распространённая у историков, считающих себя отчасти социологами, эта вера обнаруживается даже у Сартра, претендующего на примирение свободы и необходимости посредством «исторического разума» Избежать соблазна историцистского догматизма поможет обращение к настоятельно необходимой диалектике отношений между социологией и исторической наукой, выявляющей отношения дополнительности и взаимной импликации между объяснением в социологии и истории. То же самое можно сказать и о проблеме социологических и исторических эпох259, чье многообразие подчёркивают обе науки, но каждая из них представляет время в различных аспектах и по- своему ставит проблему его унификации. Социология преимущественно подчёркивает дискретность социального времени и относительность его унификации. История как наука, напротив, придает такое значение преемственности эпох, что ее унификация грозит их многообразию. Это расхождение основано на различии в методах, присущих обеим наукам. В исторической реальности множественность социальных эпох подчёркнута их связью с прометеевским духом. Последний предпочитает время беспорядочных битв, время, опережающее самое себя, наконец, время творения, несмотря на то, что эти времена всякий раз серьёзно ограничиваются длительными периодами обескураживающей стагнации260. А в исторической науке (историографии, или историческом знании) эти реальные исторические времена реконструируются в соответствии с идеологической точкой зрения историка, вынужденного отбирать одни эпохи в ущерб другим. Это значит, что изучаемые исторической наукой прошедшие эпохи реконструируются в соответствии с критериями современных историкам обществ, классов и групп. Так, общества вынуждены бесконечно переписывать собственную историю, осов- ременивая и идеологизируя прошлое. Многообразие эпох, равно как и избыточная их унификация, с которыми сталкивается историк, принадлежит не столько исторической реальности, сколько варьирующим реконструкциям прошедших времён и их восстановленным и усиленным унификациям. Ибо эта вторая множественность и вторая унификация (которые здесь совершенно неизбежны) сводятся к многочисленным интерпретациям преемственности эпох. Соревнование между этой двойной множественностью и двойной унификацией «исторических времён» становится особо драматическим, когда историки, принадлежащие к различным обществам, классам и группам, способны восстановить ушедшие времена лишь ценой проекции их «настоящего» в изучаемое ими «прошлое». Ибо они не могут проецировать без учёта преемственности и единства временных шкал, присущих различным обществам. Именно поэтому великим искушением, преследующим историческую науку, является «предсказание прошлого», которое зачастую обращает проекцию этого предсказания в будущее... Здесь, в самом сердце исторического знания, заявляет о себе диалектика, проявляющая всю свою широту в сложных отношениях между социологией и историей. В заключение следует сказать о том, что историческое время двойственно, равно как двойственны его множественность и чрезмерная унификация. Во-первых, двойственность проявляется в разрыве между временем исторической реальности и временем, проецируемым историками. Во-вторых, она присутствует в напряжении, возникающем между двойной множественностью и двойной унификацией исторических эпох: между реальной множественностью и унификацией, с одной стороны, и разными вариантами ее интерпретации - с другой. В-третьих, двойственность проявляется в соревновании между реальной и проецируемой множественностью эпох, с одной стороны, и полагающими преемственность унификаций (более проецируемых, нежели реальных) - с другой. В-четвертых, она проявляется в строгой сингулярности исторических времён, которые только усиливают их сконструированную непрерывность. В-пятых, она обнаруживается, наконец, в том, что прошедшие, свершённые времена имеют весьма мало общего с временами в стадии реализации... Как изучать перипетии исторического времени, его множественность и преувеличенное единство, не прибегая к принципу диалектической двузначности? Однако при некоторых поворотах событий эта двузначность может перерастать в антиномии, требующие, в свою очередь, использования принципа диалектической поляризации. *** Приступая к собственно диалектике отношений между социологией и историей, необходимо отметить парадоксальный аспект их отношений. Действительно, мы сталкиваемся с парадоксом: континуалистская историческая наука изучает склонную к дискретности, в силу ее прометеевского духа, историческую реальность, а дискретная социология в силу своего типологизирующего метода изучает более непрерывную социальную реальность, чем та, которая служит объектом исторической науки. Неужели социология действительно исключает непромстесвские социальные рамки и не выявляет изменения силы прометеевского духа? Этот парадокс невозможно проанализировать, не прибегая ко всем операциональным принципам диалектикизации. Именно за это мы намерены взяться. Прежде всего, для рассмотрения отношений между социологией и историей необходим операциональный принцип взаимной дополнительности, в частности, компенсационной дополнительности, а в некоторых случаях, и дополнительности однонаправленного роста. Таким образом, во всём, что касается отношений между глобальными структурами и низлежащими целостными социальными феноменами, дифференциальным и унитарным, непрерывным и дискретным, наконец, между множественностью социальных эпох и их унификацией, социология и историческая наука оказываются понятыми в движении компенсационной дополнительности, требующей для своего познания 278 применения соответствующего принципа. Историческое знание, например, гораздо лучше, чем социология, способно показать преодоление структур целостными социальными феноменами - во всяком случае, в относительно спокойные периоды социальной жизни. Также оно лучше способно выявить переход структур к оживляющим их целостным социальным феноменам. Но именно социология отчётливо выявляет различия между этими двумя элементами, равно как и их разнообразные конфликты. Кроме того, если история лучше выявляет динамическую унификацию движущихся мировых обществ, социология более успешна в уточнении различных уровней этой унификации и значимости препятствий, с которыми те сталкиваются, а также возможных идеологических импликаций мировых обществ. Таким образом, она помогает исторической науке по возможности свести к минимуму партийность своих истин. Переходя к примерам диалектической дополнительности однонаправленного роста социологии и истории, укажем на переход от типов к конкретным ситуациям, от сингулярной каузальности, могущей повторяться при определённых условиях, к чисто единичной и неповторяющейся каузальности, короче, на переход от социологического объяснения к объяснению историческому. В данном случае история и социология дополняют друг друга тем, что история усиливает тенденции второй к ограничению общего при помощи конкретных тотальностей и их качественно отличных друг от друга типов, чтобы прийти к индивидуальной последовательности исторических событий. Социология, в свою очередь, не может обойтись без исторических событий, которые служат ей материалом для конструирования абстрактных типов. Она не может обойтись без исторических объяснений, которые гораздо более строги, чем те, которые она сама может предложить, В некоторых случаях диалектическая дополнительность, необходимая для уточнения отношений между социологией и историей, усиливается в диалектической взаимной импликации. Именно это происходит, к примеру, при изучении революций, мощных кризисов, наконец, войн. Невозможно писать социологию революций, не создавая в то же время их историю, и наоборот, нельзя изучать последнюю, не творя одновременно первую. Аналогичное наблюдение будет справедливо, если обратиться к социологии классовой борьбы и ее исторического описания. Оба подразумевают друг друга, и невозможно изолировано вести два исследования. По этой причине социологи, ставящие изучение революций и классовой борьбы в центр своих интересов, всегда являются до предела «исгоризированными», а историки, посвятившие себя работе в той же области всегда крайне «социологи- зированы». Однако даже в приведённых примерах речь ни коим образом не идёт о слиянии или тождестве истории и социологии, но только о диалектике взаимной импликации, поскольку история революций и классовой борьбы значительно более идеологизирована, чем более концептуальная и дискретная социология революций и классовой борьбы. Тем более что диалектика отношений между социологическим и историческим временами проявляется здесь особенно интенсивно и властно требует применения принципа двузначности. Мы уже привели примеры применения этого принципа в анализе отношений непрерывности и дискретности в социологии и истории. Этот принцип позволил нам вскрыть двойственный характер исторического времени и уточнить сложную игру между подходами социологов и историков к множественности эпох и к их унификации. Сейчас мы ограничимся приведением только одного примера. Историки, которые из любви к социологии хотели бы растворить её в собственной науке, и социологи, из любви к историческому знанию желающие растворить его в социологии, сами того не подозревая находятся в позиции ярко выраженной диалектической амбивалентности. История, подчиняющая себе социологию, и исключительно историческая социология представляют собой проявления закамуфлированного империализма, выливающегося в бессознательный догматизм, борьба с которым является призванием гиперэмпирической диалектики. Диалектическая поляризация между социологией и историей происходит как реакция против взаимно направленного империализма. Её также можно вызвать ложными и порочными концептуализациями с обеих сторон, например: ложным отождествлением всех мировых обществ с прометеевскими обществами; неправомерным преувеличением непрерывности и единства в истории и ее дискретности и множественности в социологии. С другой стороны, поляризация проникает в отношения между социологией и историей, когда историки, игнорируя целостные социальные феномены, чью диалектику индивидуального движения они призваны изучать, тяготеют к поверхностности и отдельно выделяют «политическую историю», «экономическую историю», «историю цивилизаций», «географическую историю», «социальную историю». Как будто все эти истории не подразумевают друг друга и не ведут одна к другой, когда мы используем их в качестве отправной точки для воссоздания мировых социальных тотальностей в единичном движении. Поляризация социологии и истории происходит и тогда, когда первая предаётся разного рода «формализмам» или, что ещё хуже, «аксиоматике моделей». Наконец, поляризация этих двух наук возникает в результате разрушительного для социальной реальности поиска (^доминирующего фактора». Остаётся ещё подход с позиций «взаимности перспектив». Этот операциональный диалектический принцип является, скорее, недостижимым «идеалом». Его сложно достичь, когда речь заходит об отношениях социологии и истории. Чтобы приблизиться к нему, необходимо отдавать себе отчёт в том, что историческая реальность представляет собой всего лишь привилегированный сектор гораздо более широкого круга - круга социальной реальности. Очевидно, именно это стремление к хрупкой, постоянно грозящей разрывом взаимности перспектив между социологией и историей воодушевляло Фернана Броделя, когда он писал: «Социология и история - это единое приключение дуги ха, не лицо или изнанка ткани, но сама эта ткань в её сплетений нитей»261. Насчет «самой ткани» не совсем точно, поскольку существуют непрометеевские общества, и рамки малых социальных групп могут почти не пронизываться исторической реальностью. Только осознавая тот факт, что «взаимность перспектив» есть лишь частный операциональный диалектический принцип в ряду прочих, можно дойти до его применения, впрочем, весьма ограниченного, к отношениям между социологией и историей. *** Пафос проделанного анализа должен был проявиться достаточно явственно, но, рискуя повториться, мы все же уточним еще кое-что. 1, Чтобы прийти к братскому, действенному и плодотворному сотрудничеству социологии и истории, чтобы исключить со стороны обеих наук всякие империалистические поползновения, необходимо их обеих подвергнуть страданиям, антидогматнче- ским ордалиям очищения, каковым соответствуют операциональные принципы диалсктизации, на которых зиждется эмпирико-реалистическая диалектика. 2. Только эта диалектика способна демистифицировать историческую науку и придать действительно релятивистский характер социологии. Более того, только она способна освободить обе науки как от профетизма, так и от конформизма. И тогда - и только тогда - социология и история смогут установить братский дуумвират, чтобы руководить интеграцией всех социальных наук в рамках единой права, социологии языка, географической социологии, этносоциологии, экономиче ской социологии и т.д.), то сразу можно заметить всю разницу между изучением целостных социальных феноменов и типологическим подходом к этим же феноменам и к их проявлениям в структурах. Действительно, как и частные социальные науки, специальные отрасли социологии берут начало в одном или нескольких глубинных уровнях социальной реальности, но не ограничиваются ими. Напротив, они усердно стремятся к тому, чтобы в объяснении связать их со всеми остальными уровнями целостных социальных феноменов и через их посредство - со всей системой. Цементирующие их структуры и продукты цивилизации сами по себе выступают посредниками, созданными многочисленными диалектическими напряжениями. Это также относится к дискретным типам, которые социология устанавливает в качестве своих концептуальных рамок соотнесения. Только в случае их диалектизации они могут играть предписанную им роль - обеспечивать объяснение. Само собой, чтобы сохранить контакт с реальностью, быть плодотворными и одновременно познать собственные границы, частные социальные науки испытывают сильнейшую потребность в социологии. Но ясно и то, что специальные отрасли социологии испытывают такую же нужду в систематизации и описании частных наук, вскрывая, впрочем, при этом их относительный, частный, предварительный характер и, наконец, необходимость их интеграции в определенные социальные рамки я, в частности, в типы структур Эта ситуация со всей наглядностью проявляется при социологическом изучении продуктов цивилизации (социология права, морали, религии, искусства, языка, познания, обучения и т.д.). Причём настолько, что в случае с Максом Вебером262 она породила ложные интерпретации. Напротив, систематизации частных социальных наук рискуют остаться абсолютно бесполезными и не достигнуть поставленной цели, если будут проигнорированы требования социологии. Эти требования не только раскрывают наличные рамки соотнесения рассматриваемых систематизаций, но и объясняют их происхождение и функции. Перед нами вновь клубок разнохарактерных диалектических напряжений, изучение которого требует применения всех доступных принципов диа- лектизации. Отношения социологии и частных социальных наук в первую очередь необходимо рассмотреть с точки зрения диалектической дополнительности, обладающей единой смысловой направленностью и дополняемой зачастую компенсационной дополнительностью. Когда речь заходит о чисто дескриптивных частных социальных науках, таких, например, как география, этнография или так называемая политическая наука, дополнительность между этими науками и социологией сводится к тому, что последняя, используя их материалы, углубляет их исследования, поскольку перемещает их в тотальные социальные рамки, ограничивает их пределы и выявляет их относительность. Когда речь заходит о частных социальных науках с их ярко выраженным систематизирующим и аналитическим характером (от правоведения и лингвистики до аналитической политэкономии), их отношения с социологией требуют рассмотрения с позиций компенсационной дополнительности, комбинируемой с дополнительностью единой смысловой направленности. Действительно, с одной стороны, специфичность и вариативность социальных рамок полностью меняет когерентность и действенность моделей, знаков, символов, изучаемых систематизаторами-аналити- ками. На это ускользающее от их внимания обстоятельство настойчиво указывают социологи. Здесь особенно активно утверждается компенсационная диалектическая дополнительность. С другой стороны, эта дополнительность движется в едином направлении в той мере, насколько социология продуктов цивилизации, выявляющая их роль одновременно и как продуктов, и как творцов социальных структур, углубляет и разграничивает работ>г систематизирующих социальных наук. Рассмотрение с позиций взаимной диалектической импликации напрямую неприменимо к напряжённостям, возникающим между социологией и частными социальными науками, если только речь не идёт о произведённых как социологией, так н частными социальными науками ложных интерпретациях. Ожесточённое сопротивление, оказываемое как чрезмерным претензиям социологии, так и её законному стремлению «охватить» все области социальной жизни, приводит к возникновению внутри частных социальных наук «стихийных» и в какой-то мере незаконных социологий. Мы можем, к примеру, констатировать это в увлеченных идеей собственной автономии правоведении, криминологии, «политической науке» и политэкономии. Напротив, социологи, отрицавшие любое право на существование частных социальных наук, имели обыкновение замещать действительно существующие в различных обществах модели и символы собственными аналитическими системами. Даже если мы можем констатировать в этих случаях проявление взаимной диалектической импликации, оно все равно осталось не осознанным самими учёными. Напротив, в изучении отношений социологии и частных социальных наук необходимо зачастую прибегать к диалектической двузначности. Ибо как партнёры они не способны избежать ревности друг к другу по поводу их результатов и достижений. Между ними в равной мере проявляется как притяжение, так и отталкивание, как стремление к сотрудничеству, так и конкуренция. Эта двузначность объясняется также тем обстоятельством, что логически социология вместе с историей должны руководить интеграцией частных социальных наук в Науку о человеке, т.е. руководить ими, пожиная плоды их труда. Естественно, это не может не вызывать столкновений. Но их можно частично сгладить, используя для осмысления подход диалектической двузначности... В отдельных случаях амбивалентность отношений между социологией и частными социальными науками может 286 заходить столь далеко, что они способны, даже не осознавая этого стремления, взаимно поглотить друг друга. В частности, в отношениях между социологией и экономической наукой это можно наблюдать во времена Прудона и Маркса. Диалектическая поляризация между социологией и частными социальными науками может происходить благодаря натуралистским претензиям самой социологии, деградирующей в своём отрицании действенности любых регламентаций, норм, символов и ценностей в социальной реальности, сводящей их к естественным феноменам (демографическим, географическим, антропологическим, расовым факторам, борьбе за существование между сильными и слабыми и т.д.). Эта поляризация может также быть следствием всплеска догматизма - догматизма юристов, зачастую отрицающих даже саму возможность пересечения должного и сущего; догматизма лингвистов, экономистов и т.д., которые отказываются признавать изменчивость своих моделей в зависимости от изменений окружающего общества. Дюркгейм вызвал к жизни иной род поляризации, настаивая на необходимости растворить частные социальные науки в социологии и её специальных отраслях, что вызвало довольно резкий отпор с их стороны. Но эта поляризация имела неожиданные последствия, поскольку частные социальные науки, особенно во Франции, постоянно социологизируются, сохраняя определённую методологическую автономию, и всё больше приближаются к честному сотрудничеству с соответствующими направлениями социологии - к вступлению в интенсивные отношения дополнительности. Наконец, использование операционального принципа взаимности перспектив при рассмотрении отношений социологии и частных социальных наук может дать лишь самые общие результаты. Взаимность перспектив представляет здесь скорее некий идеал, недостижимую цель, к которой должна стремиться социология, поскольку она призвана руководить интеграцией частных социальных наук в Науку о человеке и направлять ес. *** То, что было сказано о диалектике отношений социологии и частных социальных наук, можно повторить с некоторыми отличиями по поводу отношений между этими науками и историей. Частные социальные науки едва ли могут обойтись как без истории, так и без социологии. Первая по примеру второй использует результаты этих наук, ведя борьбу с присущей им тенденцией догматизма. Таким образом, для изучения отношений между историей и частными социальными науками необходимы все операциональные принципы, но их применение мы предпочли бы доверить самим историкам... *** В заключение, чтобы еще раз исключить в корне всякие подозрения в том, что наше понимание диалектики и её роли в социологии может питаться какой-либо намеренно скрытой или неосознаваемой философской догмой, вкратце уточним свое видение диалектики отношений между социологией и философией. Эти две дисциплины призваны (в частности, когда речь идёт об исследовании продуктов цивилизации) осуществлять одновременно и позитивное и негативное сотрудничество, не смешиваясь при этом друг с другом, взаимно критикуя друг друга и ставя друг другу вопросы. Таким образом, здесь принципы диалекти- зации проявляют свою абсолютную необходимость для прояснения ситуации. Социология и философия находятся в отношениях диалектической дополнительности там, где философский анализ помогает социологии в изучении продуктов цивилизации, находящихся на стыке моральных, когнитивных, эстетических, юридических и прочих фактов. В свою очередь социология позволяет философии замечать конкретные, фактические изменения этих феноменов в их бесконечной множественности, что не предполагает какой-либо предварительно занятой частной позиции ни со стороны философии, ни со стороны социологии. Социология и философия находятся в отношениях взаимной диалектической импликации, поскольку философия не может игнорировать коллективных субъектов когнитивных и моральных актов - Мы, группы, классы и мировые общества, а социология не может игнорировать значения, символы, идеи и ценности, констатируя их деятельность в социальной реальности. Диалектическая двузначность между философией и социологией не касается только представителей этих двух наук даже в части их взаимных претензий на доминирование. Она проявляется в том, что некоторые социологи, стремясь растворить философию в социологии, в действительности подчинили социологию определённой философской доктрине (как, например, Конт - доктрине Боссюэ и Бональда, а Дюркгейм - кантовскому учению), и в том, что такие философы, как Гегель и Дьюи, стремясь растворить социологию в философии, скорее социологизировали определенный раздел своей философии. Диалектическая поляризация между философией и социологией приложима и к догматическим интерпретациям в философии (включая кантовский идеализм), и к механистическим и бихевиористским интерпретациям в социологии, произвольно обедняющим её область, и к оппозиции объяснительной задачи в социологии задаче обоснования и верификации в философии. Наконец, взаимность перспектив между философией и социологией, обретающих параллельность и симметричность в своих результатах, может рассматриваться лишь как отдалённая перспектива. Она допускает только весьма приблизительные решения, плод тщательного и усердного сотрудничества философов и социологов, пребывающих в постоянной готовности фиксировать возникновение новых неожиданных антиномий, требующих от нас обращения ко всем возможным поляризациям. *** Завершая эту книгу, мы хотели бы надеяться вот на что. Мы будем считать свои усилия успешными в том случае, если нам удалось показать, что мы вовсе не стремимся, увязывая судьбу социологии с диалектикой, втянуть ее в какую-то новую философскую авантюру. Напротив, насколько возможно, мы стремимся освободить социологию от любой идеологической, политической и философской ангажированности и свести к минимуму ее социальный и исторический коэффициенты. Дедогматизировать социологию, историческую науку и частные социальные науки, чтобы привести их всех к эффективному совместному сотрудничеству, - в этом заключалось наше единственное устремление. Приблизить эту цель возможно лишь благодаря диалектике, очищенной от всякого догматизма. Диа- лектизировать диалектику, дабы придать ей максимальную мощь и эффективность, - таков был наш девиз. Хотелось бы, чтобы фронтон создающегося в наше время Дворца Наук о Человеке украсила бы надпись: «Недиалектик да не войдёт!» Ибо недогматизированная диалектика представляет собой единственный способ освобождения столь необходимого ей эмпирического исследования от поверхностности (увы, столь распространённой в наше время) и действительного сближения различных социальных наук под совместным руководством находящихся в диалектических взаимоотношениях Социологии и Истории.