Критические замечания: Парсонс об эволюции

Парсонс предлагает считать социальную эволюцию расширением биологической, хотя фактические механиз- ^ мы той и другой различны. Нет оснований полагать, что между биологической и социальной эволюциями внезапно возникает непредвиденный разрыв. С точки зрения Парсонса, «водораздел между биологическим и социальным» символизирует один из этапов длительного процесса развития. Оба типа эволюции могут быть поняты в терминах так называемых «эволюционныхуниверсалий», т. е. типов развития «достаточно важных для дальнейшей эволюции», которые обнаруживаются по крайней мере в нескольких случаях в независимых друг от друга условиях [63]. Примером эволюционной универсалии в мире природы является зрение. Способность видеть позволяет неизмеримо увеличить спектр реакций, скоординированных с изменениями окружающей среды, и поэтому имеет огромную адаптационную ценность. Зрение не просто появилось в какой-то одной, изолированной части животного царства, а развилось независимо у нескольких видов: моллюсков, насекомых и позвоночных. Органы зрения этих групп отличаются друг от друга своим анатомическим строением и не могут считаться принадлежностью единого эволюционного процесса, вместе с тем, на высших стадиях биологической эволюции зрение становится необходимой характеристикой всех животных.

Биологические предпосылки социальной эволюции людей определяются эволюционными универсалиями рук и мозга.

Люди живут в обществах и создают культуры. Парсонс полагает, что символические аспекты культуры, описанные им, жизненно важны с точки зрения процессов адаптации. «Символ» заменяет ген и становится основным организую

щим компонентом социальной эволюции.

В своих ранних формах культура в определенной мере синонимична религии. Религия, утверждает Парсонс, является одной из четырех эволюционных универсалий, обнаруживаемых «даже в простейших системах действия ». Три другие — коммуникация посредством языка, родственные отношения и технология, «наличие которых создает минимум, служащий отличительным признаком человеческого общества как такового »[66]. Они относятся к общим свойствам действия и соответственно ко всеобщему процессу биологической эволюции. Эволюцию в направлении от наиболее примитивных типов систем действия можно представить как процесс постепенной дифференциации, связанный с функциональной специализацией. Дифференциация может вести — хотя и не обязательно — к увеличению адаптивной способности каждой специфической, вновь отдиф- ференцировавшейся функции; мы можем назвать этот процесс аспектом «адаптивного усиления ». Общие направления процесса дифференциации могут быть обозначены в этих терминах. Если считать природу социальных систем кибернетической, то эти направления должны пониматься как функциональные.

если она обусловлена не только сегментацией, включает развитие подсистем, специализирующихся на более специфических функциях в действии системы как целого и на интегративных механизмах, которые увязывают функционально дифференцированные подсистемы [67][††††††††]. Эти подсистемы — поддержание образца, интеграция, политическое устройство и экономика — составляют основу анализа, проведенного Парсонсом.

Ранние типы общества — первобытное общество — демонстрируют весьма низкий уровень дифференциации всех четырех подсистем. Для них характерна особая система «конструктивного символизма», обеспечивающая группе определенную культурную идентичность, отличающую ее от других. Символизм этот напрямую связан с отношениями родства — например, посредством мифа о существовании богов-родоначальников, основавших сообщество. Миф объединяет группу и одновременно обеспечивает концептуальную основу противостояния трудностям и угрозам, исходящим от мира природы. Одной из отличительных особенностей первобытных обществ является то, что конструктивный символизм пронизывает практически все сферы жизни — религиозную, нравственную и техническую, — делая их частью сплоченного социального целого. В качестве примера культуры, находящейся на низшей стадии социальной эволюции, Парсонс (как и Дюркгейм) рассматривает племена австралийских аборигенов. Эти общества струк- турированы исключительно на основе родственных отношений, которые в свою очередь выражают религиозные взгляды, а также связаны с отношениями обмена и хозяйственной деятельностью во внешней среде. Экономические аспекты последних относятся к разряду «простейших» и заключаются в охоте, сборе ягод, корней и различных съедобных насекомых. Большую часть времени племена живут кочевой жизнью, странствуя по обширным пространствам земли, и хотя отличающая их система конструктивного символизма соотносится с постоянной территорией, между общинами отсутствуют четко определенные территориаль

ные границы.

Следующая ступень эволюции — уровень «развитого первобытного общества», переход к которому ознаменован нарушением отношений равноправия между родственными группами. Это происходит, когда одной группе удается завладеть ресурсами, позволяющими ей контролировать и управлять процессом заключения браков; затем эти ресурсы могут быть использованы для накопления материальных благ и формирования прочих основ власти. На смену эгалитарным отношениям, характерным для обществ более простых типов, приходит тенденция к вертикальной дифференциации и стратификации обществ. В экономической сфере изменения идут рука об руку с процессами создания постоянных поселений и возникновения особой производственной системы, основанной на скотоводстве и земледелии и приходящей на смену кочевому образу жизни охотников и собирателей. Пока что речь не идет о дифференцированной «экономике», однако, усовершенствованная система материального производства и возросший уровень производительности труда порождают экономические рычаги, способствующие укреплению имущественных прав и стабилизации контроля над территориями. Вместе с тем, вполне возможно, что стратификация есть первая и основная эволюционная универсалия на пути перехода от более к менее примитивным обществам. Стратификация возникает главным образом посредством возвышения одного клана и занятия им привилегированного социального положения; затем старейшина этого рода получает, как правило, титул правителя. Развитые первобытные общества гораздо менее однородны, чем их предшественники; в них существует множество противоречий — этнических и религиозных, а также деление на классы.

Зулу. Парсонс полагает, что в Зулу и других подобных ему племенах первостепенное значение в деле формирования и укрепления общественного строя и социального порядка имела военная власть. Однако, пишет он, куда более важную роль играло, вероятно, возникновение развитой религиозной культуры, узаконивающей положение и статус вождя и стимулирующей социальную сплоченность.

Вместе с тем, согласно Парсонсу, развитые примитивные общества стоят на первой ступени эволюционной лестницы; поднимаясь по которой, мы обнаруживаем то, что он называет «промежуточными» обществами. Последние состоят из двух подтипов — «архаических» и «развитыхпромежуточных» обществ, — связанных с возникновением письменности. Для архаических обществ характерно то, что Парсонс называет «ремеслом письменности »; здесь письмо используется главным образом для специальных целей — ведения административных учетных записей и кодификации магических и религиозных заповедей. Грамотность является достоянием небольших групп священнослужителей и не институционализирована как часть общего образования господствующего класса или классов. Примером архаического общества служит Древний Египет. Общества этого типа отличаются «космологическим» религиозным порядком, обобщающим и систематизирующим конструктивный символизм в большей степени, чем это было в первобытных обществах. Политическое руководство приобретает форму государственных администраций и выступает в некоторой степени обособленно от религиозных служб. Архаические общества отличаются от первобытных большей адаптивностью, ибо предполагают функциональную ответственность в религиозной и политической сферах. Этитенденции получают дальнейшее развитие в «продвинутом» типе промежуточных обществ — «исторических империях», подобных Риму или Китаю, связанных с «мировыми религиями», о которых писал Макс Вебер. Общества этого типа характеризуются масштабными культурными новациями, явившимися следствием «философских прорывов», приведших к разделению божественного и мирского; монархи перестали быть богами.

Появление исторических империй приводит к возникновению новой эволюционной универсалии — специализи-

рованной культурной легитимации политической сферы, являющейся средством укрепления государственной власти и предполагающей появление особой категории политических лидеров, функционирующих наряду с правителем.

Независимо от конкретных культурных вариаций политические деятели должны обладать в перспективе не только достаточной властью, охватывающей чрезвычайно обширную сферу, но и законным правом на нее... Сочетание различных культурных образцов легитимации с социально дифференцированными видами деятельности есть основной аспект эволюционной универсалии политической легитимности [68].

Вторая эволюционная универсалия связана с появлением бюрократической организации. Соглашаясь с Вебером в том, что бюрократия есть необходимое условие эффективной широкомасштабной мобилизации власти, Парсонс утверждает, что развитые промежуточные общества отличаются экспансией процессов административной координации правительства, вооруженных сил и других от- дифференцировавшихся институциональных секторов. Третья универсалия, возникшая благодаря историческим империям — денежный обмен и рыночный комплекс. Последний, полагает Парсонс, представляет собой систему власти, освободившуюся от ряда «дилемм» политической власти. В основе своей политическая власть опирается на систему штрафных санкций, налагаемых административными органами; деньги обладают некоторыми свойствами политической власти, однако являются более генерализированным ресурсом, коим обладают и «потребители», и «поставщики », ресурсом, избавляющим людей от необходимости быть лояльными по отношению к определенным политическим группам, а также от аскриптивных родственных связей. Однако три перечисленных нами эволюционных универсалии с необходимостью предполагают четвертую — «высоко генерализированный универсалистский нормативный порядок» [69], воплощенный в правовой системе. Последняя универсалия приводит нас к истокам современности, ибо некоторые исторические империи, обладая достаточно развитыми бюрократическими организациями и рынками, не имели при этом столь же мощной системы обобщенных безличных норм.

Становление и развитие современного Запада, занимающего высшую ступень в эволюционной схеме Парсонса, связано с Древним Израилем и классической Грецией — двумя обществами, оказавшимися «зародышевымисточником» для процессов развития, приобретших чрезвычайное значение много лет спустя после того, как сами эти общества прекратили свое существование. (Ниже приводится весьма красноречивое высказывание Парсонса: «Безусловно, буддизм представляет собой наиболее выдающуюся — из всех упомянутых нами — культурную систему, влияние которой распространилось далеко за пределы общества, ее породившего. Но то, что он не являлся проводником современности и имел небольшую значимость для западного общества, удерживает нас от подробного рассмотрения его »[70].) Почему определенные культурные особенности этих обществ получили столь широкое распространение? И что благоприятствовало культурным новациям, произведенным ими? Отвечая на второй вопрос, Парсонс утверждает, что в действительности подобные культурные новшества способны породить лишь небольшие общества, отличающиеся умеренным уровнем политической независимости. Это абсолютно невозможно в крупных империях, занимающих значительные территориальные пространства, на которых сталкивается в конкурентной борьбе множество различных интересов. Ответ на первый вопрос заключается в последующей утрате этими обществами своей независимости, вследствие чего их культурные новации проникают и воспринимаются основными слоями более крупных социальных образований. Иудейская и греческая культуры были заимствованы в большей степени «образованными классами », нежели представителями господствующих политических групп, и превратились впоследствии в «основные социетальные установки », ставшие фундаментом укоренившихся на Западе традиций. Современный тип общества возник в «едином эволюционном пространстве », имя которому — Запад [71].

Парсонс убежден, что возникновение западного общества ведет к дальнейшему, по сравнению с промежуточными обществами, усилению адаптивной способности. Продолжающееся развитие рыночных механизмов, универсализация правовых норм и возникновение системы массовой демократии, наделяющей население гражданскими права- Устроение общества

ми, — все это характерные черты Запада, приводящие к невиданной доселе дифференциации. Вместе взятые они способствуют укреплению «территориальной целостности» обществ, отделенных друг от друга четкими границами. Процесс становления системы обобщенных безличных норм может быть прослежен на примере артикуляции континентального римского и общего английского права. Второе наиболее значимо с точки зрения содействия свободе заключения договоров и защите частной собственности. Оно, говорит Парсонс, есть «существеннейший, унифицированный признак современного общества»; английское законодательство явилось «основной предпосылкой первой индустриальной революции» [72]. Кроме того, оно представляет собой условие развития массовой демократии, которая, в свою очередь, обуславливает эффективное использование власти в обществах, отличающихся высокой степенью дифференциации. Общества, не ставшие на путь демократии, включая «коммунистические тоталитарные режимы », менее адаптивны, чем те, которые выбрали демократическую стезю развития. Какое общество занимает сегодня высшую ступень эволюционной схемы? Конечно, Соединенные Штаты Америки! Утешительный, хотя и не особо оригинальный вывод американского социолога, проанализировавшего весь процесс эволюции человечества [73].

Подобные заявления относятся к разряду тех, что создают социологии плохую репутацию — по меньшей мере, в глазах всего остального мира. Можно было бы поддаться искушению пренебречь ими, сославшись на оговорку, сделанную Парсонсом в заключении его работы по исследованию эволюции, суть которой состоит в том, что читателю не следует слишком вдаваться в детали повествования, ибо главное — «общие представления об эволюционных универсалиях и их основе — обобщенной адаптивной способности» [74]. В целом мы склонны прислушаться к этой рекомендации, отметив, однако, что восхваление Парсонсом США вполне соответствует предложенному им варианту эволюционной теории.

Теория Т. Парсонса отвечает всем критериям, упомянутым нами в качестве отличительных черт эволюционизма. Эволюция, поясняет Парсонс, есть нечто большее, чем просто «история », при этом, полагает он, социальная и биоло

гическая эволюции связаны не только концептуально, но и по существу. Еще раз появляется здесь и знакомое нам понятие адаптации. Парсонс определяет наиболее интересное ему направление развития (дифференциация институтов) и предлагает объяснение механизмов изменений, зависящих от «кибернетического » влияния ценностей и символов. Кроме того, он обнаруживает несколько второстепенных недостатков эволюционной теории и нисколько не осторожничает, будучи достаточно осмотрительным, дабы избежать основных проблем, с которыми так часто сталкиваются эволюционные теории.

Парсонс придает большое значение представлениям о Том, что социальная эволюция есть расширение эволюции биологической. Теперь мы видим, что в некотором смысле этот тезис не вызывает возражений. По-видимому, физические характеристики тела (большой и сложноустроенный с точки зрения неврологии мозг, вертикальное прямохождение и т. п.) все-таки являются предпосылкой развития человеческого общества. Ранние этапы становления социальных объединений людей и культуры напоминали, вероятно, борьбу за выживание, приведшую к благоприятному для Homo sapiens исходу процесса эволюции. Но что из этого следует, опусти мы эстетическую привлекательность теории, объясняющей биологическое и социальное развитие посредством обращения к единому набору понятий? Ответ прост: ничего. Биологическая эволюция связана с изменениями в наследственности и генетических характеристиках последующих поколений, прекрасно объясняемыми наличием небольшого числа относительно простых механизмов. Социальная эволюция затрагивает отношения между человеческими обществами и окружающим их материальным миром, а также отношения, существующие между этими обществами как таковыми. Понятие «эволюция» не соответствует этим феноменам надлежащим образом; кроме того, установленную последовательность изменений невозможно объяснить с «эволюционных» позиций, не продемонстрировав действие аналогичных механизмов. Теория Парсонса достаточно типична для доктрин эволюционного направления в своей убежденности, будто последнее обеспечивается тем (непреложным) фактом, что биологическая эволюция взаимосвязана с ранними этапами развития чело

веческой культуры. Однако что можно доказать, обращаясь за подтверждением к свидетельствам, рассматриваемым как источник самих себя?

Концепция адаптации, предложенная Т. Парсонсом, столь же неопределенна и всеобъемлюща, как и другие, представленные в литературе, а посему ее вряд ли можно назвать нетипичной. Адаптация, пишет он, связана отчасти с «выживанием», отчасти с взаимодействием с окружающим материальным миром, но никоим образом не сводится к ним. В более широком смысле она ассоциируется с уменьшением неопределенности — эту идею, также как и представление о кибернетическом влиянии символов и ценностей, Парсонс заимствует в теории систем. Но поскольку автор не дает дефиниций «неопределенности», утверждение это или столь размыто концептуально, что становится фактически бесполезным, или, приобретая некоторое смысловое содержание, оказывается в лучшем случае неправдоподобным. Обратимся к двум значениям, которые может подразумевать Парсонс: уменьшение неопределенности в отношении превратностей природы и уменьшение неопределенности в отношении будущих событий. Ни то, ни другое не способно даже четко соотнестись с типами обществ, упомянутыми Парсонсом в его эволюционной схеме, не говоря уже о том, чтобы способствовать их дифференциальному «выживанию ». Усиление контроля над материальным окружением, вызванное совершенствованием технологий или манипулированием авторитативными ресурсами, вовсе не тождественно снижению неопределенности результатов. Так, технологически «продвинутый » фермер может быть более уязвим перед лицом изменений погоды, чем охотник и собиратель. Что же касается уменьшения неточностей в прогнозировании будущего, то кто возьмет на себя смелость утверждать, что мир, в котором мы живем сегодня, с его невероятными, но все же флуктуирующими темпами технологических и экономических изменений, политической неопределенностью и наличием ядерного оружия менее неустойчив, чем эпоха палеолита?

Более того, направляющий механизм эволюции, связываемый Парсонсом с усиливающейся адаптивной способностью предложенных им эволюционных универсалий, — кибернетический контроль как следствие конструктивного

символизма, — несомненно, абсолютно неубедителен. Парсонс обосновывает свой подход, сознательно противопоставляя его историческому материализму и другим теориям, которые, по его мнению, сходны с ним в том, что утверждают, будто технология или экономическая организация в целом есть движущие силы социальных изменений. Однако этот подход не более убедителен, чем те теории, которым он противопоставляется. Доказательство по аналогии снова испытывает трудности с подтверждением. В механически управляемых системах кибернетический контроль с низким уровнем энергии способен приводиться движение системы с более высоким уровнем энергии. Ййрсонс сравнивает это с геном и контролируемым им синтезом протеина, а также с иными аспектами клеточного метаболизма, будто последние придают некую весомость его утверждениям относительно влияния «конструктивногосимволизма»,управляющего процессами социальных изменений. Предполагаемая им концептуальная параллель несет двойную нагрузку. С одной стороны, она выступает источником тезиса о регулирующих возможностях символов и ценностей, с другой, сам Парсонс пишет о ней так, будто она способствует, одновременно его обоснованию.

Предположим, что идея адаптивной способности плюс «кибернетического» влияния конструктивного символизма на самом деле обеспечивает общую объяснительную схему социальной эволюции, примерно аналогичную той, посредством которой биологи трактуют естественную эволюцию. Проблема определения того, что есть «выживание» применительно к человеческому обществу, — вопрос, который следует связать с прояснением сути самого «общества », — требует гораздо больше внимания, чем ей уделяет Парсонс. В процессе биологической эволюции выживание и вымирание есть две очевидные, исключающие друг друга альтернативы, связанные с условиями, определяющими дифференциальное воспроизводство. Популяция, не способная победить в борьбе за необходимые ей ресурсы окружающей среды, не может передать по наследству свои гены, а посему вымирает. Однако в социальном мире эти обстоятельства не имеют истинных аналогов. Если адаптивная способность определяется настолько широко, что включает в себя мобилизацию для ведения военных действий, социальные

объединения, очевидно, будут подвержены частым неудачам в «адаптации » в связи с порабощением или уничтожением другими сообществами. Однако, как правило, общества не прекращают свое существование подобным образом. Более того, будучи, скорее, колонизированными или подчиненными, нежели истребленными другими группами, ранее существовавшие формы социальной организации зачастую продолжают функционировать практически в том же виде в условиях измененного социального контекста. Ответ на вопрос, сумели ли они «выжить » или нет, во многом зависит от того, как мы определяем «общество» или соответствующую единицу анализа в эволюционном исследовании. Парсонс считает этот вопрос решенным, ибо ответ на него является неотъемлемой частью предложенной им классификации обществ. То, что «первобытные общества» лишены четко обозначенных границ, является показателем их низкого положения на эволюционной лестнице [75]. Альтернативная точка зрения состоит, однако, в том, что определить, что можно считать состоявшимся «обществом», гораздо труднее, чем это предполагает Парсонс, — по крайней мере, до тех пор, пока мы не обращаемся к эпохе современных национальных государств.

Теория Парсонса иллюстрирует практически все пагубные тенденции, свойственные, на наш взгляд, эволюционным концепциям. Она, несомненно, являет собой пример «изложения мирового развития »; она страдает вследствие однолинейной ограниченности и фактически преднамеренно впадает в то, что мы именуем нормативной иллюзией. То, что Парсонс предлагает нам собственный вариант «истории мирового развития», становится очевидным из описания «первобытных обществ ». Автор как бы случайно упоминает о том, что племена австралийских аборигенов относятся к разряду «наиболее примитивных из известных нам обществ» [76], не вдаваясь при этом в дальнейшие рассуждения. Парсонс полагает, что они находятся на самой низшей ступени социальной эволюции, ибо проявляют невысокий уровень дифференциации и отличаются слабо развитой экономикой, структурируя свою жизнь исключительно на основе родственных отношений. А как же сложность системы родства, богатство австралийской культуры, породившей разнообразные ритуалы и специфическое искусство?

Все это остается в тени, поскольку Парсонс прибегает к типично эволюционистской элизии между «примитивностью» определенных аспектов социальной жизни, например технологии, и «примитивностью » общества в целом. Что же можно сказать в этом случае об огромном разнообразии небольших устных культур, выживающих во времени и пространстве, которое справедливо подмечается «культурными релятивистами »? [77]. Если бы Парсонс занимался исключительно формулированием концепции общей эволюции (иначе говоря, если бы он не был эволюционистом, в том смысле, как понимаем этот термин мы), отсутствие ссылок на подобное разнообразие и тот факт, что эти общества господствовали на протяжении большей части истории человечества, можно было бы оправдать. Однако он, несомненно, интересуется эволюцией социальной, пытаясь определить направление изменений, посредством которых «первобытные общества» трансформировались в «развитые первобытные общества », а те —в системы «промежуточного» типа.

Однолинейная ограниченность становится очевидной, как только мы обращаемся к оценке Парсонсом влияния обществ,оказавшихся «зародышевымисточником» процессов развития; здесь мы сталкиваемся с заметным изменением формы повествования. Анализируя предшествующие эволюционные типы, Парсонс обращается к бескрайним просторам истории, переходя же к развитию Запада, он неизбежно сужает рамки своего исследования. На наш взгляд, нет никаких оснований полагать, что культурное наследие Израиля и Греции непременно имеет большую адаптивную ценность, нежели влияния других источников. Тот факт, что оно материализовалось в рамках европейской культуры, не говорит ровным счетом ничего о его эволюционной ценности, определенной Парсонсом ранее. В данном случае Парсонс трактует «эволюционную необходимость» (согласно которой один тип социетальной организации должен обладать свойствами, обуславливающими появление другого, «болееразвитого»типа)как «историческуюнеобходимость» (то обстоятельство, что после того как определенные элементы стали частью европейского общества, события «должны » развиваться именно так, а не иначе).

Наконец, нормативная иллюзия. Убежденность Парсонса в том, что венцом полумиллионной истории человече

ства является социальная и политическая система США, выглядела бы более чем нелепо, не соответствуй она столь очевидно его версии «истории мирового развития ». Более или менее правдоподобный вид она приобретает благодаря своей связи с темой усиливающейся адаптивной способности, ассоциирующейся с процессом эволюции. Если бы даже Парсонс стал настаивать на том, что его концепция носит исключительно аналитический характер и не имеет никакого оценочного подтекста, очевидно, что это не так. Если мы определяем «демократию » особым образом, как некий эквивалент «либеральной демократии, представленной политическим строем США», и если «демократия » превращается в эволюционную универсалию, свойственную обществам, занимающим высшую ступень эволюции, то к какому другому заключению, кроме выводов, полученных Парсонсом, возможно прийти? Однако оно столь же бессодержательно, как и большинство доктрин эволюционизма.

Комментарии Временами «детерминация » получает другое название, что является следствием объективизма, стремящегося объяснить поведение посредством преимущественного обращения к структурному принуждению. Райт (Wright), например, предпринимает попытку определить «последовательность особых взаимоотношений детерминации», базирующихся на «дифференцированной схеме структурной причинной связи или обусловленности, сравнимой с марксистской теорией». Райт различает несколько форм детерминации, однако, мы упомянем здесь только две из них, для того чтобы передать смысл его рассуждений, — «структурное ограничение» и «отбор». Первая относится к способам, посредством которых структуральные свойства обществ устанавливают пределы возможного в рамках данных обществ. Так, Райт утверждает, что «экономическая структура » феодального общества ограничивает форму государства, имеющую место в условиях феодализма. Наряду с тем, что представительная демократия со всеобщим избирательным правом была при феодализме «структурно невозможна», довольно обширное множество государственных форм сравнимы с феодальными порядками. «Отбор» имеет отношение к «тем социальным механизмам, которые конкретизируют ряд последствий или

в экстремальной ситуации (?) особых последствий в рамках структурно ограниченной сферы возможностей». Райт связывает «отбор» с детерминацией «специфических исторических обстоятельств». В условиях феодализма экономика и государство соотносились друг с другом таким образом, что порождали имевшие место формы деления на классы, и эти формы классового конфликта выражались в конкретных столкновениях различных групп.

Понятие «детерминация» сформулировано в данном случае неоднозначно. Когда Райт говорит о детерминации «особых (специфических) последствий» или «исторических обстоятельств» он, очевидно, опирается на в высшей степени обобщенное представление о ней. Понимаемая подобным образом, точка зрения Райта представляет собой развитую разновидность структурного детерминизма— версии «структурной социологии», в которой человеческое поведение рассматривается как результат или следствие социальных причин. Вместе с тем, ряд замечаний, сделанных Райтом, говорит о том, что он вовсе не стремится принимать эту точку зрения. Как демонстрирует нам первая предложенная им категория, структурные черты социальных систем устанавливают границы, в рамках которых может иметь место неопределенное множество последствий. В данном контексте «детерминация» означает «принудительное ограничение» и не отличается от ряда значений, которые, с нашей точки зрения, заключает в себе этот термин. Повторим еще раз: «структура» не может быть определена посредством «принуждения», а вынуждающие аспекты структуральных свойств не могут рассматриваться в качестве родовой формы «структурной причинности». Поскольку эти моменты уже рассматривались нами, нет нужды обсуждать их далее. См. Erik Olin Wright, Class, Crisis and the State (London: New Left Books, 1978), стр. 15-18. Для сравнения см. CPST,с. 230-233. NRSM,гл. 2. Нисбет указывает, однако, что социальный и биологический эволюционизм также развивались отдельно и что «одним из наиболее существенных недоразумений, характерным для большинства современных работ по истории социальной мысли, является представление о том, что социальный эволюционизм XIX в. есть простая адаптация идей биологического эволюционизма, предложенных главным образом Ч. Дарвином, к исследованию социальных

институтов». Robert A. Nisbet, Social Change and History (London: Oxford, 1969), гл. 5. Talcott Parsons, «Evolutionary universals in society», in A.R. Desai, Essays on Modernisation of Underdeveloped Societies (Bombay: Thacker, 1971); онже, Societies, Evolutionary and Comparative Perspectives (Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1966). Длясравнениясм.: «Durkheim’s political sociology », in SSPT. Karl Marx, «Preface» to A Contribution to the Critique of Political Economy, in Karl Marx and Friedrich Engels, Selected Writings (London: Lawrence and Wishart, 1968). Auguste Comte, Physique Sociale (Paris: Herman, 1975), c. 16. Societies, Evolutionary and Comparative Perspectives, c. 2. Julian H. Steward, Theory of Culture Change (Urbana: University of Illinois Press, 1955), c. 248. Julian Huxley, «Evolution, cultural and biological», in William C. Thomas, Current Anthropology (Chicago: University of

^              Chicago Press, 1956), c. 3. Leslie A. White, The Evolution of Culture (New York: McGraw- Hill 1959), c. 29-30. Marshall D. Sahlins and Elman R. Service, Evolution and Culture (Ann Arbor: University of Michigan Press, 1960), c. 12-13. Другиеопределениясм. средипрочихв: V. Gordon Childe, The Progress of Archeology (London: Watts, 1944); Theodosius Dobzhansky, Mankind Evolving (New Haven: Yale University Press, 1962); Sol Tax, The Evolution of Man (Chicago: University of Chicago Press, 1960); Robert A. Manners, Process and Pattern in Culture (Chicago: Aldine, 1964); Betty J. Meggers, Evolution and Anthropology: A Centennial Appraisal (Washington: Anthropological Society, 1959); L. Stebbins, The Basis of Progressive Evolution (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1969); Leslie A. White, «Diffusion vs evolution: an anti-evolutionist fallacy», American Anthropologist, vol. 44, 1945; Alexander Alland, Evolution and Human Behaviour (Garden City: Natural History Press, 1967); Eliot D. Chappie, Culture and Biological Man (New York: Holt, Rinehart amp; Winston, 1970); George W. Stocking, Race, Culture and Evolution (New York: Free Press,

1968). Leslie A. White, «Evolutionary stages, progress, and the evaluation of cultures», Southwestern Journal of Anthropology, vol. 3,1947; онже, The Evolution of Culture,гл. 2.

15- Соответствующие рассуждения представлены в: John W. Bennett, The Ecological Transition (New York: Pergamon Press, 1976); Alexander Alland, Adaptation in Cultural Evolution (New York: Columbia University Press, 1970); M.-H. Appley, Adaptation-Level Theory: A Symposium (New York: Academic Press, 1971); J. Cohen, Man in Adaptation (Chicago: Aldine, 1968); Arthur S. Boughey, Man and the Environment (New York: Macmillan, 1971); Rene Dubos, Man Adapting (New Haven: Yale University Press, 1965); Ronald Munson, Man and Nature (New York: Felta, 1971); George A. Theodorson, Studies in Human Ecology (New York: Row, Peterson, 1961); Andrew P. Vayda, Environment and Cultural Behaviour (New York: Natural History Press, 1969); Niles Eldredge and Ian Tattersall, The Myths of Human Evolution (New York: Columbia University Press, 1981). Однако некоторые биологи могут оспорить подобное утверждение. Так, Ehrlichи др. пишут: «Поскольку термин «адаптация» употребляется в литературе по вопросам биологии крайне свободно, возможно, было бы разумно полностью исключить его из обращения». Paul R. Ehrlich et al., The Process of Evolution (New York: McGraw-Hill, 1974), c. 337. RoyA.Rappaport, «Ritual, sanctity and cybernetics American Anthropologist, vol. 73, 1971, c. 60. Критическиезамечаниясм. в: Anne Whyte, «Systems as perceived», in J. Friedman and M.J. Rowlands, The Evolution of Social Systems (Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1978). Thomas G. Harding, «Adaptation and stability», in Sahlins and Service, Evolution and Culture, c. 45 и48. Длясравнениясм.: Niklas Luhmann, «Funktion und Kausalitat», in Soziologische Aufkldrung,КоIn — Opladen, 1970, vol. 1. V. Gordon Childe, «Prehistory and Marxism », Antiquity, vol. 53,1979, c. 93-94. (Эта статья была написана в 1940 г., однако, вышла в свет только после смерти автора.) ССНМ, глава 3. Мы не представляем, каким образом можно отстоять следующее утверждение Ленски (Lenski): «Как вид человеческое общество представляет собой «обособленную» популяцию, члены которой разделяют информационное пространство, а посему связаны общим эволюционным путем». Gerhard Lenski, Human Societies (New York: McGraw-Hill, 1970), c. 60. Критическиезамечаниясм. Pamela J. Utz, «Evolution revisited», Comparative Studies in Society and History, vol. 15,1973.

Herbert Spencer, The Principles of Sociology (New York: Appleton, 1899), vol. 2, c. 110. Для сравнениясм.: Colin Renfrew, «Space, time and polity», in J. Friedman and M.J. Rowlands, The Evolution of Social Systems. Ernest Gellner, Thought and Change (London: Weidenfeld amp; Nikolson, 1964), c. 12-13. V.S. Naipaul, India, a Wounded Civilization (Harmondsworth: Penguin, 1976). Sahlins, «Evolution: specific and general», in Sahlins and Service, Evolution and Culture, c. 30-31. Freud, Civilisation and its Discontents (London: Hogarth, , c. 26. Herbert Marcuse, Eros and Civilization (New York: Vintage, 1955), c. 12. Norbert Elias, The Civilising Process, vol. I, The History of Manners (Oxford: Blackwell, 1978), vol. 2, c. 232-233.

^              30.              Некоторые из этих тем рассматриваются нами в Between

Capitalism and Socialism, vol. 2, CCHM. См. примеры, рассматриваемыевA. Kardiner, The Individual and His Society (New York: Columbia University Press, 1939). Возможно, стоит еще раз подчеркнуть, что это представляет для эволюционизма опасность, а не является его логическим следствием. Хабермас — единственный автор, который тщательно и как всегда в высшей степени проницательно обсуждал этот и многие другие моменты, касающиеся эволюционизма. См. Jurgen Habermas, Communication and the Evolution of Society (Boston: Beacon, 1979), гл. 3 и4; атакже«Geschichte und Evolution», in Zur Re- konstruktion deshistorischenMaterialismus (Frankfurt: Suh- rkamp, 1976). Современная, философскиизощреннаяинтерпретацияисторическогоматериализма, предложеннаяКоэном(Cohen): G.A. Cohen, Karl Marx’s Theory of History, a Defence (Oxford: Clarendon Press, 1978). Второе из этих понятий было заимствовано нами у Эбер- харда. См.: Wolfram Eberhard, Conquerors and Rulers (Leiden: Brill, 1965). CCHM,гл.10. CSAS; CPST, c. 228ff.

S.F. Nadel, A Black Byzantium (London; Oxford University Press, 1942). M. Fortes and E.E. Evans-Pritchard, African Political Systems (London: Oxford University Press, 1940). Douglas L. Oliver, Ancient Tahitian Society (Honolulu: University of Hawaii Press, 1974). Henri J.M. Claessen, «The early state in Tahiti», in Henri J.M. Claessen and Peter Skalnik, The Early State (The Hague: Mouton, 1978). Oliver, Ancient Tahitian Society. Henri J.M. Claessen; «The early state: a structural approach », in Claessen and Skalnik, The Early State. Cm. Ronald Cohen, «State origins: a reappraisal», in Claessen and Skalnik, The Early State; Robert A. «A theory of the origin of the state», Science, no. 169, 1970; Morton H. Fried, The Evolution of Political Society (New York: Random House, 1967); W. Koppers, «L’origine de l’Etat», 6th International Congress of Anthropological and Ethnological Studies, Paris, 1963, vol. 2; Lawrence Krader, Formation of the State (Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1968); G. Lenski, Power and Priviledge (New York: McGraw-Hill, 1966); Robert Lowie, The Origin of the State (New York: Harcourt, Brace, 1927); Elman R. Service, Origins of the State and Civilization (New York: Norton, 1975). Для сравнение см. Service Origins of the State and Civilization. Carneiro, «Аtheory of the origin of the state». Louis Dumont, «Population growth and cultural change», Southwestern Journal of Anthropology, vol. 21, 1965; Service Origins of the State and Civilization. Henry T. Wright and Gregory Johnson, «Population, exchange and early state formation in southwestern Iran», American Anthropologist, vol. 77,1975. Karl Polanyi, Trade and Markets in Early Empires (Glencoe: Free Press, 1957). Eberhard, Conquerors and Rulers, c. 9ff. Там же, с. 10. Henri J.M. Claessen and Pater Skalnik, «Limits, beginning and end ofthe early state», in Claessen and Skalnik, The Early St ate, c. 625. Fried, The Evolution of Political Society. Сравнитесуждения: John A. Wilson, The Culture of Ancient Egypt (Chicago: University of Chicago Press, 1951); Allyn L.

Kelley, «The evidence for Mesopotamian influence in pre- dynastic Egypt», Newsletter of the Society for the Study of Egyptian Antiquities, vol. 4, no. 3,1974. Carneiro, «Аtheory of the origin of the state». Emile Durkheim, Socialism (New York: Collier-Macmillan, 1962). Длясравнениясм.: Bertrand Badie and Pierre Birnbaum, Sociologie del’Etat (Paris: Grasset, 1979), c. 189ff. Включая наши собственные комментарии в разделе «Власть» в работах Талкотта Парсонса» в SSPT. Длясравнениясм. такжеН. Луманн(Luhmann), Trust and Power (Chichester: Wiley, 1979), c. 127. Луманн утверждает, что «тесная взаимосвязь влиятельного (могущественного) с опасным на самом деле характерна для архаических обществ и способов мышления...». Подобная убежденность представляется нам — людям, живущим в ядерный век — чрезмерно оптимистичной. Длясравнениясм.: Boris Frankel, Beyond the State (London: Macmillan, 1983). Это одна из книг, подчеркивающих значимость массового производства и сохранения продовольствия для развития капитализма. Marshall McLuhan, ТЪе Gutenberg Galaxy (London: Routledge, 1962). CCHM, c. 96. Lewis Mumford, «University city», in Carl H. Kraeling and Robert M. Adams, City Invisible (Chicago: University of Chicago Press, 1960), c. 7. Talcott Parsons, «Evolutionary universals in society ъ, American Sociological Review, vol. 29,1964, c. 339. Там же, с. 340. T. Parsons, Societies, Evolutionary and Comparative Perspectives (Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1966), c. 9-10. T. Parsons, «Evolutionary universals in society», c. 342. T. Parsons, Societies, Evolutionary and Comparative Perspectives, c. 24. См. также«The problem of structural change», in Victor Lidz Parsons, Readings on Premodern Societies (Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1972), стр. 52ff. «Evolutionary universals in society», c. 346. Там же, с. 351. Societies, Evolutionary and Comparative Perspectives, c. 95.

Talcott Parsons, The System of Modem Societies (Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1971), с. 1. «Evolutionary universals in society», c. 353. The System of Modem Societies, гл. 6. «Evolutionary universals in society», c. 357. Поверхностный характер этой точки зрения становится очевидным из следующей цитаты: «...ясно, что ни одно общество не способно будет достичь того, что мы именуем «продвинутый примитивный» уровень социетальной эволюции, не развивая относительно явной ограниченности. Таким образом, недостаток ограниченности является, по-видимому, характерным показателем примитивности общества». Societies, Evolutionary and Comparative Perspectives,с. 37-38. Там же, с. 36. Мы вовсе не подразумеваем, что единственный выбор, возможный в отношении нормативного смысла социальной теории, находится в области между культурным релятивизмом, с одной стороны, и эволюционизмом, с другой.