§ 1. Наказание и награда и их связь с преступлением и подвигом
Простейшее определение наказания будет гласить: наказание есть акт или совокупность актов, вызванных преступлением и представляющих реакцию на акты, квалифицируемые как акты преступные. В pendant1 к этому, определение награды будет гласить: награда есть акт или совокупность актов, вызванных подвигом и представляющих реакцию на акты, квалифицируемые как акты услужные157. Что всякое наказание и всякая награда представляют какой- нибудь акт — физический или психический, безразлично — это само собой очевидно. Но не менее очевидно, что не всякий акт может быть карательным или наградным актом, а только акт, обладающий специфическим признаком. Каков же тот логический моменту который простой акт делает карой или наградой? —Таким логическим моментом является именно то обстоятельство, что кто-нибудь совершает этот акт как реакцию на поступки, кажущиеся ему преступными или «услуж- ными». Именно в том, что определенный акт индивида вызван преступлением или подвигом, именно в этом обстоятельстве лежит логическое условие бытия кар и наград158. Все другие указывавшиеся признаки кар и наград не могут быть отнесены к числу конституирующих признаков159. Например, общераспространенное утверждение, что всякая кара состоит в наложении на преступника страданий и лишений, а награда —в наложении извест ной суммы удовольствий, наслаждений и выгоду — само по себе неприемлемо. Неприемлемо потому, что не все страдательные акты — акты карательные, и не все акты, доставляющие удовольствие, акты наградные. Можно причинить человеку страдание, но оно может и не быть карой. Например, причинить «страдание любя», ради пользы любимого человека; врач часто при операциях причиняет страдание — но едва ли кто будет его акты называть карой; точно так же взимание податей с бедных часто причиняет им страдание, но едва ли эти акты они осознают как акты карательные; исполнение ряда «прав» часто неразрывно связано со страданием для «обязанного», но он не квалифицирует акты правомочной стороны как акты карательные. Наконец, кто-нибудь может случайно, по неведению толкнуть, ранить и искалечить другого, т. е. причинить ряд лишений и страданий, — но едва ли кто назовет акты первого карой. То же, mutatis mutandis, применимо и к удовольствию и наслаждению по отношению к награде. Не они простой акт превращают в акт наградной, а именно то, что последний есть реакция на подвиг. Но страдание, лишение и вообще зло — с одной стороны, и удовольствие — с другой, не являясь условиями, конституирующими наказание и награду, все же весьма тесно связаны с ними в том смысле, что карательный акт почти всегда есть акт, причиняющий преступнику страдание и лишение160 (зло), а наградной — удовольствие, выгоду и благо. Суть дела здесь заключается в следующем. Как уже во II главе, при характеристике наших реакций на различные поступки других людей, было отмечено, акты, квалифицируемые нами как акты преступные, всегда являются для нас «оскорблением» и вызывают в нас некоторую «обиду», неприятность, вражду и злобу по отношению к себе; они отталкивают нас от себя. Эта враждебность и неприятность неизбежно переходят и на субъект преступления, т. е. на того, кто совершил этот акт... Он становится в наших глазах «преступником», «врагом» и вообще лицом, акты которого перестают быть терпимыми. Это психическое переживание вражды и злобы по его адресу неизбежно проявляется и в наших действиях, вызванных преступлением. Они, реализуя эту вражду, неизбежно принимают характер отрицательныйу направленный и на причинение преступнику страдания, зла и вообще «отмщения за обиду», за преступление. Можно не иметь никакого намерения причинить зло кому-нибудь, например, убить кого-нибудь, но раз этот кто-нибудь совершит акт или ряд актов, кажущихся нам преступными, то вражда, а иногда и ненависть (при преступлениях, кажущихся особенно тяжкими), вызываемые преступлением, неизбежно объективируются в актах, отрицательных по адресу преступника. Этим и объясняется ряд совершенно неумышленных убийств, увечий и т. д., которыми «оскорбленный» реагирует по адресу «оскорбителя» или преступника. В случае преступлений, кажущихся кому-нибудь особенно тяжелыми, враждебность может принять форму страшной ненависти и разрядиться в ряд актов, называемых убийством, побоями и etc. Великий сердцевед Достоевский в своих романах дает тысячи примеров, прекрасно иллюстрирующих эту связь оскорбления, вызываемого преступлением, с неприязнью, возникающей на почве оскорбления. А эта неприязнь разряжается самопроизвольно в формах страдательных для преступника. Для Дмитрия Карамазова поведение отца было поведением преступным по его адресу. Отсюда — его враждебность к отцу. Враждебность переходит в ненависть. Отец и его поведение становятся в «его глазах» отвратительными. — «Как можешь ты говорить, что убьешь отца?» — спрашивает Митю Алеша. «Я ведь не знаю, не знаю, — отвечает первый, — может, не убью, а может, убью. Боюсь, что ненавистен он вдруг мне станет, своим лицом в ту самую минуту — ненавижу я его кадык, его нос, его глаза, его бесстыжую насмешку. Личное омерзение чувствую. Вот этого боюсь, вот и не удержусь». А далее Достоевский так описывает сцену, когда Митя стоял под окном отца в роковую для него минуту. «Личное омерзение нарастало нестерпимо. Митя уже не помнил добные сцены великолепно иллюстрируют механизм психических переживаний, вызываемых преступлением, с одной стороны, и наказанием, как актом страдательным по отношению к преступнику, — с другой... Причинный ряд здесь таков: 1) акт — преступление; 2) оно вызывает психические переживания оскорбления, оскорбление — неприязнь (вражду, злобу, ненависть) и 3) они спонтанно разряжаются в ряд актов, наносящих преступнику тот или иной вред или страдание. Такова связь карательных актов с актами, причиняющими преступнику страдание... То же, mutatis mutandis, приложимо и к связи наградных актов с актами, приносящими «подвижнику» удовольствие и вообще благо... Подвиг квалифицируется нами всегда как нечто положительное, и возбуждает как по отношению к «услужным» актам, так и по отношению к «подвижнику» «симпатически-притягатель- ное» переживание, имеющее разные степени, начиная с простой симпатии и с простого «одобрения» и кончая «благоговением, восхищением и восторженностью». Эти «положительные переживания» неизбежно выливаются и в положительные по отношению к «преступнику» акты (награды). Как «страдательность» кар может иметь различные степени в зависимости от «низости» преступления (простое неодобрение, выговор, словесные оскорбления, имущественные лишения, арест, удары, увечья, убийство и т. д.), так и «благая положительность» наград может иметь различные степени в зависимости от «высоты» подвига (простое одобрение, словесная похвала, вещественные дары, восхищение, уважение, преклонение etc.). Таков механизм подвигов и наградных актов, всегда принимающих «каритативную»3 по адресу подвижника форму. Сказанным мы, с одной стороны, подошли, а с другой стороны, ответили на одну из основных проблем уголовного права, проблему, служившую и служащую предметом бесчисленных споров и известную под названием «основ права наказания» или «оснований наказания». Был поставлен вопрос: почему преступление вызывает наказаниеу каковы причины, вызывающие кары по адресу преступника? И вот на этот вопрос последовало бесчисленное множество теорий, выдвигавших различные и разнородные принципы. Указывались различные потребности, вызывающие наказание (потребности материальные, чувственно-психические, интел лектуальные), указывалось на инстинкт самосохранения, поддержания авторитета власти, чувство мести, на закон природы, на божественное провидение, на эстетическое отвращение и т. д. и т. д.161 Наряду с этим ставился и другой вопрос, близкий к поставленным вопросам, а именно: почему наказание всегда направлено на причинение преступнику страдания, иначе говоря — почему карательные акты суть всегда и акты «страдательные», жестокие, а не акты, доставляющие удовольствие7 И на этот вопрос дано было множество тонких и остроумных ответов. Одни говорили, что жестокость и страдательность кар объясняется отсутствием у карающих сострадания или понимания чужого страдания, как это бывает у детей. Другие объясняли жестокость кар тем, что причинение страданий другому доставляет чувство удовольствия, происходящее от сознания своей силы. Третьи «удовольствие наказания» видели не в чувстве собственного могущества, а в том, что это удовольствие происходит в силу закона контраста: чужое страдание в силу контраста возбуждает в нас чувство удовольствия, в силу чего-де и совершают люди карательные акты. Четвертые — потребностью в психических «потрясениях» и в новых эмоциональных возбуждениях, каковые будто бы даются актами жестоких кар. Пятые ссылались на закон эволюции, на то, что страдательность кар есть пережиток зверства и т. д. и т. д.162 Все эти гипотезы и теории, частично правильные, частично односторонние, по существу дела здесь не так уже необходимы и, во всяком случае, при всем своем остроумии не делают указанную связь преступления и наказания, наказания и страдания более ясной, чем она непосредственно дана каждому из нас в наших переживаниях... Иначе говоря, мы считаем даже самую постановку подобных вопросов — ложной, а самую проблему: почему преступление вызывает наказание, а наказание носит страдательный характер — лжепроблемой. Вопросы: «почему и отчего» не возбраняется, конечно, ставить относительно чего угодно. Но эта потенциальная возможность их постановки не равносильна действительной возможности ставить их и отвечать на них. Можно, например, спрашивать: почему сумма углов евклидовского треугольника равна двум прямым, а квадрата — 4d; почему корова имеет четыре ноги, а не две, почему объем газа обратно пропорционален давлению или почему «тела от нагревания расширяются»? Ставиться эти «почему» могут. Но так же ясно, что все ответы на эти вопросы сведутся к положению: «потому, что между данными явлениями существует причинная или функциональная связь», т. е. связь необходимо неизбежная. Иначе говоря, мы приходим в этих случаях к тому же, из чего и исходили, т. е. к ответу: «потому, что потому». То же следует сказать и о связи преступления и кары, кары и страдания. Оскорбление, вражда и карательный акт связаны причинно и неизбежно с преступлением. Симпатия, каритативность и наградной акт связаны причинно с подвигом. Такова связь, в этой ее неизбежности и ее объяснение. Нам остается констатировать эту связь, сказать, что это «должно быть так в силу того, что это происходит так»... и только... Если кому- нибудь нравится больше фраза: что «таков закон природы или закон человеческой психики» — можно пользоваться и подобным «объяснением»... Сами же гипотезы в этой области и ряд теорий в области проблемы о «целях наказаний» исследователь должен из «объясняющих теорий» превратить в «факты», которые следует анализировать и о которых позволительно спрашивать: почему в данную эпоху данный индивид целью наказания считал возмездие, в другую эпоху — охранение своей и общественной безопасности, в третью — исправление преступников и т. д. При такой постановке сами эти «гипотезы» превращаются уже в факты и при надлежащем изучении позволяют обнаружить интересные взаимоотношения между структурой общества — с одной стороны, и формами наказания — с другой; между закономерностью развития преступлений и наказаний, закономерностью, почти независящей от воли индивида — с одной стороны, и ее отражением в сфере идеологии — с другой. Многие исследователи думали и еще думают, что явления преступности, ее характер, ее увеличение или уменьшение, линии ее развития, а равно и характер наказания, увеличение или уменьшение его жестокости, его формы и виды и т. д., — что все это дело воли индивида или группы индивидов, что придать тот или иной характер преступлению и наказанию зависит от их желания и воления, что установление их форм — есть дело «произвольного» и «намеренного» акта индивидов, и пытались объяснить все эти явления, исходя из анализа отдельной личности. Однако изучение исторической действительности показывает, что все эти тезисы малоосновательны, и, исходя из них, невозможно хоть сколько-нибудь расшифровать сложный узор, вытканный историей. Историческое изучение преступлений и наказаний, подвигов и наград действительно убеждает в закономерности их поступательного хода. Но эта закономерность — закономерность sui generis, отличная от того, что хотели и чего добивались индивиды, бывшие «виновниками» и «установителями» кодексов, определявших, что есть преступление и что есть наказание и для какой цели предназначено последнее. Они думали одно, а историческая действительность заставляла ими же установленные «нормы» осуществлять совсем другое. Устанавливая ту или иную систему наказаний и обосновывая эту систему на тех или иных принципах, они думали, что это «они творцы этой системы», что она необходима именно вследствие тех оснований, которые формулировали они и из которых они сами исходили при организации этой системы. Но, как мало можно верить в создание государства волением отдельных индивидов, не раз считавших себя его творцами, — так же мало приходится верить и в индивидуально-волевое и намеренное создание кодексов, систем наказания и вообще в регулирование преступно-карательных и подвижно-наградных процессов. Их закономерность — иная закономерность, а потому и вопросы о праве наказания и цели наказания в их обычных постановках мало помогут при исследовании действительности в сфере преступлений и наказаний, подвигов и наград. Иное дело их значение и постановка в науке практической, исходящей из принципа долженствования и строящей программу сознательного регулирования соответственных явлений сообразно с тем или иным идеалом «основной нормы», из которого она исходит и должна исходить. Я разумею уголовную политику. Здесь они уместны и разумны. Но и она может быть действительной нрактически-плодотворной наукой лишь в том случае, когда опирается на теоретическую науку, изучающую с точки зрения сущего 17 6 Книга первая. Систематика актов поведения действительные причинные связи, данные в исторически-соци- альной действительности. Как медицина опирается на биологию, как агрономия — на анатомию и физиологию растений, вместе с органической химией, как практическая технология опирается на химию и физику, и как каждая из этих практических наук только тогда стала плодотворной, когда развились соответствующие теоретические науки, так и уголовная политика только тогда будет действительной «социальной терапией», когда наука уголовного права сумеет сформулировать ряд действительных причинных законов. А их еще мало. Только сдвиг, произведенный в ней антропологической и в особенности социологической школой дает основание надеяться, что криминалистика выходит на настоящую дорогу, идя по которой она может быстро достигнуть весьма плодотворных результатов. Все сказанное о преступлениях и наказаниях, mutatis mutandis, применимо и к подвигам — наградам.