В контексте большевистской риторики все было и должно было выглядеть как отражение «научного знания». Только первоначально ленинизм был чисто политической теорией, но очень скоро он стал «всеобъемлющим научным мировоззрением». С этим мировоззрением были тесно связаны другие научные явления, такие как «научная политика», «научный коммунизм», «научный атеизм». Достижениям естественных наук придавалось огромное символическое значение. Не случайно космические полеты рассматривались как блестящие примеры побед социализма. Обожествление науки было типичным для радикальной российской интеллигенции еще в девятнадцатом веке. Бердяев рассматривал эту черту как ключевое воплощение тоталитарной природы российской духовности: «Когда российский интеллигент становился дарвинистом, дарвинизм превращался для него из биологической теории, могущей стать предметом споров, в догму, и любой человек, который с этой догмой был не согласен (например, последователь Ламарка), будил в нем чувство нравственного недоверия. Величайший русский философ девятнадцатого века Соловьев говорил, что российская интеллигенция придерживается веры, основывающейся на странном силлогизме: человек произошел от обезьяны, поэтому мы должны любить друг друга. В этом тоталитарном и догматическом ключе российская интеллигенция приняла и прожила теории Сен Симона, Фурье, Гегеля, материализм, марксизм, и марксизм в особенности» (Berdjajev, 1937,18). Именно это стремление сформировать целостный взгляд на мир, выступает как антипод критическому скептицизму (Merton, 1942). Критика, неудача, ошибка являются понятиями, не вписывающимися в целостное мировоззрение. Впериодмежду 1928и 1941 гг. численность промышленных рабочих выросла втрое, возникли совершенно новые отрасли промышленности, было создано 8000 новых предприятий, повышенными темпами развивалась урбанизация. В этой ситуации росла напряженность, вызванная тем, что большей частью неграмотное сельское население, привыкшее к крестьянскому быту, должно было научиться использованию машин, работе в непривычно сложных организациях. Одновременно это население должно было научиться читать, уважать начальство, работать по ча- сам, а не по солнцу, пользоваться урной и носовым платком. Не удивительно, что такая напряженность приводила к исключительно высокой текучести кадров, большому числу прогулов, алкоголизму и «хулиганству в целом». Ситуация еще более усложнялась структурной напряженностью и возможностью неудачи, встроенной в механизм плановой экономики. Именно эти неудачи породили интерпретации, связанные с религиозными традициями российского крестьянства, а именно постоянную демонизацию действительности. Моше Левин ставит в центр нашего внимания влияние крестьянских религ иозных верований на процесс становления социалистической действительности. В самом деле, российское крестьянство представляло собой самостоятельную социо-культурную систему. Религия была основополагающим элементом социальной и культурной реальности этого класса. С этим багажом он шагнул прямо из шестнадцатого века в двадцатый. Его религия представляла собой специфическое сочетание христианства и язычества. Как и Католицизм, Православие нашло компромисс между основами христианства и народными религиозными верованиями. Церковь взяла на вооружение несколько языческих ритуалов и адаптировала их, используя собственную символику (Ьс\\1п. 1985,57—71). Чудеса и волшебство соседствовали друг с другом в религии российского крестьянства. Святая духовность сосуществовала с разнообразными духами и демонами. Крестьяне имели весьма ограниченные представления об официальной церковной догме. В почитании икон и святых присутствовал сильный элемент магии. Священник (поп) был родом из крестьян и не рассматривался как священная особа. И одновременно жилище крестьянина (изба) считалось священным местом: здесь происходили все церемонии, связанные с рождением, смертью, женитьбой, здесь почитали умерших родственников. Крестьянское хозяйство было окружено своей собственной мифологией, в которой духи и демоны играли важную роль. Считалось, что все поля и леса, а также постройки на территории хозяйства имеют собственного духа. Существовал, якобы, дух двора (дворовик) и дух бани (банник). Нечистая сила вызывала болезнь и смерть (считалось, например, что женскую истерию вызывает кикимора). Верили в то, что у чертей есть хвост и рога. Некоторые из чертей могли быть дружелюбными, другие — смертельно опасными. В особую катего- ' (•'.« ' ч-. /У»=ич- • &•: рию выделялись души людей, умерших преждевременно, не принятых в лоно Земли-матери. Ни Церковь, ни крестьяне не знали, что происходит с этими душами. В культуре российского крестьянства суеверия, которые Вебер связывал с народными поверьями, присутствовали в разных формах. Существовала вера в ведьм, пророков, целителей, блаженных. Короче, вот тот контекст интерпретации, в котором большевики должны были уместить свои проблемы, неудачи и противоречия. Процессом научно-обоснованного развития общества управляла партия, вдохновленная идеями научного коммунизма, поэтому в планах не могло быть никаких ошибок. Да и не мог научный подход быть полезным в борьбе с этими проблемами. Существовала необходимость мобилизовать иные культурные ресурсы, поэтому ставилась задача найти врага. И враги были найдены: троцкисты, промпартия, буржуазные спецы, бухарин- цы. Развернулось бесчисленное множество ритуальных кампаний, призванных избавить страну от засилья нечистой силы. Эти кампании не завершились вместе со сталинской эпохой. Они продолжались и в период правления Хрущева. Аналогичная охота на ведьм прокатилась по всему международному коммунистическому движению. Например, кампании Мао по борьбе против таких классовых врагов как воробьи и заросли служили не чем иным, как мостом в магический мир народных суеверий. Как ни важны были упомянутые кампании, но политика — это больше, чем ритуалы, направленные на мобилизацию масс, что происходило в государстве Негара, созданном воображением антрополога Клиффорда Гертца (Geertz, 1980). Необходимо направлять и вести процесс социального развития. Социальная структура не может измениться без посредничества со стороны государства и принятия соответствующих решений. Поэтому и в политике возникает напряженность между научным подходом и бесконечным поиском нечистой силы. Демонизация действительности находилась в остром противоречии с научными ценностями, в особенности с такими ценностями, как универсализм и организованный скептицизм (Merton, 1942). На этос науки оказывалось мощное давление, призванное добиться классовой солидарности и осуждения отхода от линии руководства.