Общее знание против здравого смысла
киваются с теми, кто живет в другой, отличной в некоторых отношениях от первой. Вопрос «Почему они поступают (думают) именно так, а не иначе? » является стимулом проникнуть в культурно чуждую среду и прояснить ее. Для тех, кто уже находится внутри этой среды, — и об этом писали Винч и другие, — такого рода инициатива может быть не поучительна в основе своей. Однако многие социальные исследования — с точки зрения эмпирических материалов, которые они дают, и теоретических интерпретаций, связанных с ними, — критикуют представления, разделяемые субъектами деятельности. Дабы исследовать содержание этой критики, мы должны ответить на вопрос, в каком смысле социальные науки обнаруживают новое знание и как последнее может сочетаться с критикой ложных представлений и убеждений. Проблемы эти весьма сложны, и мы рассмотрим здесь лишь некоторые из их аспектов.
Критические устремления социальных, как и естественных, наук связаны с логической и эмпирической адекватностью заявленных в отчете результатов и связанных с ними теорий. Как совершенно справедливо подчеркивали Шюц и др., в этом отношении критический характер социальной науки, как правило, резко расходится с убеждениями и используемыми теориями, являющимися частью поведения в повседневной социальной жизни.
Можно сказать, что все социальные акторы являются теоретиками-обществоведа- ми, изменяющими свои взгляды в свете собственного опыта, будучи восприимчивы к входящей информации, которой они овладевают, поступая таким образом. Социальная теория не есть особая, замкнутая область академических мыслителей. Однако непрофессиональных акторов интересует, как правило, практическая польза «знаний », применяемых ими в процессе повседневной деятельности, и могут существовать фундаментальные свойства институциональной организации общества (включая идеологию, но не только), которые ограничивают или искажают то, что они считают знанием.Совершенно очевидно, что «разоблачительная модель» естественных наук не может быть прямо перенесена в науки общественные. Основанные на здравом смысле убеждения относительно естественного мира поддаются корректировке в свете открытий естественных наук. Нетрудно понять,
что происходит в этих обстоятельствах, несмотря на то что могут существовать социальные барьеры, препятствующие восприятию научных идей [39]. Иными словами, непрофессиональные верования открыты для корректировки — в той мере, в которой это необходимо, — путем представления новых научных теорий и результатов. В принципе естественно-научные дисциплины способны доказать, что некоторые разделяемые людьми убеждения относительно материального мира ложны, в то время как другие имеют право на существование. Сложнее, и нам стоит смириться с этим, обстоят дела в общественных науках. Как мы уже говорили, «открытия », сделанные в этой области, не обязательно новы для тех, кого они касаются.
Проблемы, возникающие здесь, весьма неопределенны, что является результатом метаний между объективистскими и интерпретативными трактовками социальной науки. Первая склонна к свободному и неограниченному использованию разоблачительной модели. Иными словами, согласно ей, убеждения относительно социальной жизни, базирующиеся на здравом смысле, легко корректируются на основе открытий социальных наук.
Однако те, кто находится под влиянием герменевтики и философии обыденного языка, выдвигают веские возражения против столь наивной точки зрения. Убеждения, основанные на здравом смысле, являющиеся частью повседневного словоупотребления и деятельности, не могут рассматриваться исключительно как препятствие на пути обоснованной или соответствующей действительности характеристики социальной жизни. Ибо мы не можем описать социальную деятельность, не зная, что известно участвующим в ней акторам, что они знают — неявно или дискурсивно. Эмпиризм и объективизм просто подавляют всю проблему порождения социальных описаний посредством общего знания, которым социологические наблюдатели и неискушенные члены общества владеют сообща [40]. Проблема состоит в том, что, придя к подобному заключению, сторонники интерпретативных (объяснительных) форм социальной науки считают сложным или даже невозможным поддерживать ту критическую остроту, на которой при сопоставлении социальной науки и здравого смысла справедливо настаивала противоположная традиция. В таком случае, как нам кажется, задачи социальныхнаук жестко ограничиваются этнографией — герменевтическими попытками «слияния горизонтов» [41]. С точки зрения логики, полное бессилие критической воли столь же неудовлетворительно, как и наивное использование разоблачительной модели.
Выход из этого тупика может быть найден посредством дифференциации общего знания и «здравого смысла» [42]. Первое указывает на необходимость признания социальным аналитиком аутентичности убеждения или герменевтического доступа к описанию социальной жизни. В данном случае «необходимость» имеет под собой логическую основу. Причина, по которой при обсуждении того, как акторы находят собственный путь в контекстах социальной жизни, имеет смысл говорить о «знании», нежели о «вере или убеждениях », заключается в том, что поколение описаний нуждается в упоминании скептицизма [43]. Убеждения — подразумеваемые и дискурсивные — должны восприниматься как «знание », в тех случаях, когда наблюдатель действует на методологическом уровне описания деятельности.
Общее знание как необходимое условие доступа к «предмету», изучаемому социальными науками, не поддается исправлению в свете открытий последних; напротив, речь идет о возможности этих «открытий» как таковых.Поскольку в большинстве своем общее знание подразумевается, но не выражается словами — то есть существует и функционирует на уровне практического сознания — трудно заметить, что признание аутентичности (достоверности) убеждений является неотъемлемым элементом этнографической работы в социальных науках. Нападки приверженцев феноменологии и этнометодологии на более традиционные и общепринятые концепции социальной науки, несомненно, имеют решающее значение в плане объяснения сущности общего знания. Но, рассуждая о «здравом смысле » или равнозначных понятиях весьма расплывчато и неопределенно, они не проводят аналитических границ между методологической проблемой и критикой. Отделяя общее знание от здравого смысла, мы стремимся сохранить последнее понятие для обозначения пропозициональных убеждений, используемых в процессе повседневной деятельности. Предлагаемое различие является по существу аналитическим; иными словами, здравый смысл есть общее знание,
рассматриваемое не как таковое, но как ненадежное убеждение. Однако не все общее знание может быть выражено в виде пропозициональных убеждений — убеждений, что дела обстоят так или иначе. Более того, не все убеждения такого рода могут быть дискурсивно сформулированы теми, кто их разделяет.
Различая общее знание и здравый смысл, мы не утверждаем, что в контексте реального социального анализа они представляют собой легко отделимые аспекты или этапы исследования. С одной стороны, описательный язык, используемый экспертами-социологами, всегда в той или иной степени отличается от того, к которому прибегают непрофессионалы. Представление социально-научной терминологии может (хотя и не обязательно) поставить под сомнение дискурсивно сформулированные убеждения (или, если они объединены в некую совокупность, «используемые на практике теории »), поддерживаемые акторами.
В тех случаях, когда оспариваемые описания уже применяются изучаемыми субъектами деятельности, любая версия, предлагаемая экспертами — даже та, в которой используются категории самих акторов, — критична в отношении других наличных терминологий, которые могли бы быть в употреблении. То, что с одной точки зрения является «освободительным движением», с другой может считаться «террористической организацией». Конечно, предпочтение одного термина в ущерб другому подразумевает определенную установку или позицию наблюдателя. Гораздо менее очевидно это в отношении выбора «нейтральных» терминов; их использование, однако, также указывает на критическое расстояние, на котором обозреватель держится от концепций, применяемых непосредственно участвующими в процессе акторами.В любой исследовательской ситуации присутствуют разделяемые участниками убеждения, действующие на взгляды наблюдателя столь раздражающе, что он старается держаться от них на некотором расстоянии, даже если речь идет о чисто этнографических проектах. Антрополог может не испытывать ни малейших сомнений, утверждая, что «X выращивают урожай, сажая каждую осень зерна », поскольку и он (она), и члены культуры X обоюдно знают, что высаживание семян в определенное время года приводит к появлению урожая.
Однако тот же антрополог замечает: «X верят в то, что их ритуальные танцы принесут дождь », и это свидетельствует о разрыве, существующем между представлениями антрополога и взглядами культуры X на то, что является условиями, вызывающими ливень [44].
Примеры, упоминаемые нами в предыдущем параграфе, говорят о том, что даже чисто этнографическое социальное исследование — то есть исследование, преследующее узкие цели описательного репортажа, — склонно к моментам критики. Хотя логическое различие между общим знанием и здравым смыслом и не заключается лишь в этом, исследование такого типа имеет значение с точки зрения определения составных элементов моментов критики, развиваемой в других типах исследований.
Отметим, что дальнейшая дискуссия носит ограниченный характер. Логический анализ процесса накопления общего знания, равно как и составляющих критики основанных на здравом смысле убеждений, поднимает вопросы эпистемологии, не поддающиеся обстоятельному обсуждению в рамках настоящего издания. Положения, развиваемые нами ниже, есть не что иное как общие контуры, определенный концептуальный взгляд, не уточненный в своих деталях. Мы заявляем, что есть два момента, в которых социальная наука уместна с точки зрения критики ненаучных убеждений, толкуемых как здравый смысл (сюда включается и критика идеологии, не имеющая, однако, никакого приоритета). Критическая деятельность ученых-общество- ведов как ядро того, чем они занимаются, имеет прямые последствия для убеждений, поддерживаемых субъектами деятельности, ибо может доказать, что эти убеждения логически непоследовательны или неадекватно обоснованы. Но такие последствия приобретают особую значимость тогда, когда эти убеждения определяют причины, по которым акторы ведут себя так, а не иначе. Лишь некоторые из убеждений, разделяемых акторами, становятся частью тех оснований, исходя из которых они формируют собственное поведение. Подвергая эти убеждения критике в свете заявлений или открытий социальной науки, обществоведы стремятся доказать, что такого рода основания неверны.
Как правило, определение мотивов и соображений субъектов деятельности тесно взаимосвязано с герменевти
ческими проблемами, возникающими как результат образования общего знания. При условии, что это так, мы должны различать «критерии обоснованности (валидности)» и «критерии правдоподобия», существенные для оценки «качества » соображений. Критерии правдоподобия есть критерии, герменевтические по своему характеру, используемые для указания на то, в какой мере понимание мотивов, которыми руководствуются субъекты деятельности, объясняет, что именно они делают в свете этих мотивов. Под критериями обоснованности имеются в виду критерии основанной на фактах очевидности и теоретического понимания, используемые обществоведами для оценки «качества» обоснований. Обратимся к часто обсуждаемому в антропологической литературе примеру красных ара. Бороро — племя, живущее в Центральной Бразилии, заявляют: «Мы — красные ара ». В числе прочих, над этим утверждением размышляли К. фон ден Штайнен (Von den Steinen), Дюркгейм и М. Мосс (Mauss), многие считали его либо абсурдным, либо недоступным для понимания. Однако недавно этот вопрос был поднят антропологом, имевшим возможность повторно исследовать проблему, находясь среди Бороро [45]. Он обнаружил, что подобные заявления делают только мужчины; что женщины Бороро, как правило, имеют красных ара в качестве домашних животных; что в некоторых отношениях мужчины племени напрямую зависят от женщин; и что контакт с духами осуществляется мужчинами и красными ара независимо от женщин. По-видимому, мы можем сделать вывод, что утверждение «Мы — красные ара» есть заявление, посредством которого мужчины иронически комментируют собственную зависимость от женщин и одновременно утверждают свое духовное превосходство над ними. Исследование причины, по которой делается подобное заявление, помогает прояснить его сущность. Анализ критериев правдоподобия — по крайней мере, в отношении дискурсивно сформулированных утверждений — зависит, как правило, от прояснения следующих вопросов: кто и в каких обстоятельствах высказывает утверждения, каковы их дискурсивный стиль (дословное описание, метафора, ирония, т. п.) и цели.
Оценка критериев валидности руководствуется исключительно сопряжением «внутренней»и «внешнейкритики»,
w
w
Теория структурации, эмпирическое исследование... "Ч* Э. Гидденс «Устроение общества»
порождаемой общественными науками. Иными словами, критерии валидности есть критерии внутренней критики, которые, с нашей точки зрения, во многом определяют сущность общественных наук. Основная роль последних в плане критики здравого смысла заключается в оценке качества соображений, определяемого исходя из знаний, либо просто недоступных непрофессиональным субъектам деятельности, либо истолковываемых ими иным образом, нежели это принято в метаязыках социальной теории. У нас нет оснований сомневаться в том, что в этом отношении нормы и образцы внутренней социально-научной критики прямо соответствуют стандартам критики внешней. Это утверждение достаточно прочно, и именно здесь предполагается особая концептуальная позиция. Считается, и мы разделяем эту точку зрения, возможным продемонстрировать, что некоторые заявления, основанные на вере, ложны, в то время как другие истинны, хотя то, что в данном конкретном случае понимается под термином «продемонстрировать», следует изучить так же тщательно, как и то, что мы имеем в виду под «ложным» и «истинным». Предполагается, в том числе и нами, что внутренняя критика — критический анализ, которому ученые-обществоведы подвергают свои идеи и заявленные открытия, — неотъемлемо присуща социальной науке как коллективному предприятию. Рискуя навлечь гнев со стороны умудренных философов, мы просто утверждаем, что это так. Однако в другом контексте эту точку зрения необходимо будет отстаивать.
На наш взгляд, можно доказать, что между демонстрацией ошибочности социальных убеждений и практическими последствиями трансформации деятельности, связанной с этими убеждениями, существует неслучайное отношение [46]. Критика убеждений логически подразумевает осуждение любой деятельности или установленного порядка, осуществляемых на основе этих убеждений, и обладает непреодолимой мотивационной силой, ибо является причиной действия. Там, где рассматриваемое убеждение характеризует элемент или аспект поведения в отношении к естественному миру, демонстрация его ошибочности (при прочих равных условиях) мотивирует субъекта деятельности изменить свое поведение соответствующим образом. Если эТого не происходит, можно предположить, что в со
знании субъекта деятельности доминируют другие рассуждения, что последствия ошибочности убеждений понимаются неверно, или что на самом деле актор не признает, что его убеждения действительно ошибочны. В отличие от тех убеждений, которые относятся к природе, убеждения социальные есть образующие элементы того, о чем они повествуют. Из этого следует, что (при прочих равных условиях) критика ошибочных убеждений есть практическое вмешательство в общество, политическое явление в широком смысле этого слова.
Как наше обсуждение утверждений соотносится с заявлением, что все компетентные акторы не только знают (с помощью тех или иных описаний), что делают, но также должны делать это, дабы социальная жизнь была такой, какая она есть? На этот вопрос лучше всего ответить, обратившись к конкретному примеру. Рассмотрим голосование в ситуации «один человек, один голос ». Подобная практика ^ определенно предполагает, что все потенциальные избира
тели знают, что представляет собой «голосование », что им со дозволено голосовать только один раз, что они могут голо-
^ совать только под своим именем и т. п. Только в том случае,
L. если участники осознают все вышесказанное и ведут себя
соответственно, мы можем говорить о существовании сис- , темы «один человек — один голос ». Здесь возникает герме
невтическая проблема, насколько правомерно говорить о существовании этого феномена, если о соответствующих понятиях и правилах знает лишь определенная часть людей. Считать, что для того, чтобы система голосования работала, акторы «должны» иметь представление о том, что они делают, значит, точно устанавливать обоснованное описание деятельности. Однако нет никаких сомнений в том, что некоторые избиратели могут не знать, что представляет собой голосование, или не знать всех его процедур, а также не осознавать, что их действия могут повлиять на результаты голосования. Обобщая, отметим, что индивиды могут ошибаться в том, что составляет суть любых аспектов любых социальных традиций. Но никто не может постоянно заблуждаться относительно того, что он (она) делает — в противном случае этот индивид будет считаться некомпетентным другими акторами; не существует ни одного аспекта договоренностей, в отношении которого большинство
субъектов деятельности могут постоянно ошибаться. Конечно, нам следует рассмотреть и другие возможности. Субъекты деятельности, функционирующие в определенных секторах общества, могут не понимать, что происходит в других; акторы могут полагать, что результаты их действий отличны от того, каковы они есть в действительности; а новое описание контекстов деятельности при помощи понятий социальной науки может представлять происходящее способами, отличными от тех, с которыми знаком субъект деятельности.
Повторим еще раз: можно допустить, что новое знание в общественных науках, как правило, оказывает немедленное преобразующее влияние на существующий социальный мир. Но что скрывается под словосочетанием три прочих равных условиях »? Каковы условия, при которых это будет не так? Очевидно там, где описываемые или анализируемые обстоятельства имеют отношение к прошлым событиям и связаны с социальными условиями, более не существующими. Если бы кому-то пришло в голову, что здесь возможно четкое разделение между историей и социальной наукой, то следовало бы указать на то, что даже чисто этнографические исследования вышедших «из употребления » культур могут рассматриваться как анализ, проясняющий текущие обстоятельства, — зачастую посредством тех самых различий, которые он обнаруживает. Мы не можем утверждать, что представления о более не существующих ситуациях неуместны с точки зрения других контекстов, в которых они (представления) могут использоваться в преобразованном виде. Отличным примером является в данном случае влияние «цезаризма» на французскую политику XIX в., раскритикованную Марксом. Там, где рассматриваемое поведение зависит от мотивов и оснований, не изменяемых вследствие появления новой информации. Существующие здесь взаимоотношения могут быть гораздо сложнее, чем это кажется на первый взгляд. То, что представляется двумя совокупностями независимых явлений (например, формулировка обобщения и действия, имеющие отношение к этому обобщению), в действительности может быть
тесно взаимосвязано. Может показаться, что большинство наиболее известных «законов» или общих правил неоклассической экономики являются утверждениями, знание которых не изменяет обстоятельства, к которым они относятся. Иными словами, они зависят от моделей мотивации и рассуждений неискушенных субъектов деятельности, изменение которых маловероятно независимо от степени известности этих обобщений. Однако развитие экономики сыграло существенную роль в деле формирования самих обстоятельств, в условиях которых рассматриваемые обобщения сохраняют свою силу, способствуя исчисляемому подходу к развитию капитализма и т. п., — явление, обсуждаемое нами ниже. Там, где новое знание или информация используются для поддержания существующих условий. Конечно, это может случиться даже тогда, когда теории или открытия способны, будучи использованы соответствующим образом, корректировать то, что сами описывают. Например, тот факт, что сильные мира сего пользуются возможностями эксклюзивного обладания социальнонаучной информацией, может привести к тому, что судьба последней будет совершенно иной, чем если бы она получила более широкое распространение. Там, где попытки применить новое знание, не имеют успеха. Зачастую проблема заключается в доступе к ресурсам, необходимым для изменения существующего положения дел. Но следует указать и на то, что, как правило, возможность дискурсивной артикуляции интересов распределена в обществе асимметрично. Обычно представители нижних эшелонов общества сталкиваются с различными ограничениями, мешающими им дискурсивно формулировать собственные интересы, особенно интересы долгосрочного характера. Возможности этих людей переступить через ситуативный — во времени и в пространстве — характер собственной деятельности гораздо менее значимы, чем возможности представителей верхних слоев общества. Возможно, это предопределяется плохим образованием, более ограниченным характером типичной для «низов » среды деятельности (сточки зрения Гоулднера, они более склон
ны быть «локалыциками », нежели космополитами), или тем, что индивиды, занимающие более высокие социальные позиции, обладают более широким диапазоном ценной информации. Кроме того, те, кто находится в нижних эшелонах общества, как правило, не обладают доступом к логически последовательному и концептуально развитому дискурсу, на основе которого они могут соотнести собственные интересы с условиями их реализации. Там, где то, что объявляется знанием, оказывается отчасти ошибочным. Несомненно, что между валидностью идей или результатов социально-научных исследований и их признанием непрофессиональными акторами не существует обязательной и неотвратимой связи. Из этого вытекают различные возможности, включая те, посредством которых изначально ложные идеи могут стать истинными вследствие их распространения (самореализующееся пророчество). Из этого отнюдь не следует, что усвоение непродуктивных открытий будет нелогичным в отношении поведения, на описание которого они претендуют. Там, где новое знание банально или неинтересно акторам, к которым оно относится. Эта ситуация гораздо важнее, чем может показаться на первый взгляд, что определяется различиями, существующими между представлениями непрофессиональных акторов и теми, что свойственны социальным наблюдателям. Шюц говорит об этом так: то, что существенно для ученых-обществоведов, не обязательно является таковым для акторов, чье поведение они пытаются объяснить. Там, где форма порождаемых знаний или информации препятствует их актуализации или скрывает определенные способы, которыми они могут быть реализованы. Безусловно, наиболее важной является проблема рейфикации. Но возможные возникающие отсюда последствия снова чрезвычайно сложны. Влияние материализованного дискурса, порождаемого общественными науками, различается там, где дискурс непрофессиональных акторов также материализован, и там, где это не так.
Еще по теме Общее знание против здравого смысла:
- Глава двадцатая. ПРАВОСОЗНАНИЕ И ПРАВОВАЯ КУЛЬТУРА
- 3. В положительной теоретической метафизике существует эффективная процедура обоснования a priori необходимой истинности ее суждений, расширяющих познание.
- ЗАЩИТА ЗДРАВОГО СМЫСЛА 4
- Здравый разум
- Откровение Священного Писания как фундамент мировоззрения патристики. Верознание во взаимоотношениях религии и философии.
- Религия, наука и философия в их противостоянии и взаимодействии.
- Второе опровержение того же буквального смысла посредством довода, что такой смысл противоречит духу Евангелия
- 1. Вопрос о непосредственном знании в философии Канта
- &) Sensus communis (здравый смысл)
- § 1. Вненаучное познание, его особенности и содержание
- ФИЛОСОФИЯ И ОБЫДЕННОЕ СОЗНАНИЕ Т. А. Кузьмина