Общества и социальные системы

Нетрудно убедиться, что в большинстве случаев термин «общество » употребляется в двух основных значениях (среди множества других, таких как «общество » в смысле «высшее общество »).

бой легко поддающуюся интерпретации единицу исследования, находится под влиянием ряда пагубных социальнонаучных допущений. Одно из них — концептуальное соотнесение социальных и биологических систем, осмысление первых по аналогии с частями биологических организмов. В наши дни осталось не так много людей, кто, подобно Дюрк- гейму, Спенсеру и многим другим представителям социальной мысли XIX в., использует при описании социальных систем прямые аналогии с биологическими организмами. Однако скрытые параллели встречаются довольно часто даже в работах тех, кто говорит об обществах как об «открытых системах ». Второе из упомянутых нами допущений — превалирование в социальных науках «эндогенных» или «разворачиваемых моделей »[1]*. Согласно этим моделям, основные структурные характеристики общества, обеспечивающие стабильность и изменение одновременно, являются внутренними по отношению к нему. Совершенно очевидно, по какой причине эти модели соотносятся с первой точкой зрения: предполагается, что общества обладают качества- I ми, аналогичными тем, которые делают возможным контроль за формированием и развитием организма. Наконец, не стоит забывать и об известной склонности наделять любые формы общественного устройства чертами, характерными для современных обществ как государств-наций.

'I              ми границами, не свойственными, однако, большинству

I              других исторических типов обществ [2].

|              Противостоять этим допущениям можно, признав тот

факт, что социетальные общности существуют только в кон- I тексте интерсоциеталъных систем, рассредоточенных вдоль , пространственно-временных пределов. Все общества пред- ; ставляют собой социальные системы и одновременно порож- • даются их пересечением. Разнородные социальные системы jv могут быть «внутренними » по отношению к обществам или I, располагаться на пересечении «внешних » и «внутренних » зон, благодаря чему образуется множество возможных способов | соединения социетальных общностей и интерсоциетальных j систем. Последние не являются однородными и, как прави- ! ло, включают в себя формы отношений между обществами f:

{¦              * См. ссылки на с. 311-317.

$

gt;

'              16 Устроение общества

различных типов. Иными словами, речь идет о системах доминирования, исследование которых возможно через обращение к отношениям автономии и зависимости, установившимся между ними. «Пространственно-временные пределы » относятся к взаимосвязям и различиям власти, обнаруживаемым между различными социетальными типами, образующими интерсоциетальные системы.

Таким образом, «общества » представляют собой социальные системы, «выделяющиеся » на фоне ряда других системных отношений, в которые они включены. Их особое положение обусловлено четко выраженными структуральными принципами, используемыми в процессе всеобъемлющей «кластеризации институтов» во времени и пространстве. Такого рода кластеризация или группировка является первой и наиболее существенной характеристикой общества, однако есть и другие [3]. К ним относятся: связь между социальной системой и определенной (конкретной) локальностью или территорией. Локальности, занятые обществами, не обязательно представляют собой фиксированные в своем постоянстве, «стационарные » области.

Еще раз подчеркнем, что термин «социальная система » не следует употреблять лишь для обозначения четко ограниченных (и отделенных от других) совокупностей социальных отношений.Уровень «системности» весьма изменчив. «Социальная система » — излюбленное понятие функционалистов,

редко пренебрегающих органическими аналогиями, и сторонников «теории систем», имеющих в виду физические системы или разновидности биологических образований. В свете всего вышесказанного мы утверждаем, что одной из основных особенностей теории структурации является ее стремление рассматривать процессы расширения и «замыкания» обществ во времени и пространстве как проблематичные.

Тенденция считать государства-нации «типичными» формами обществ, относительно которых могут быть оценены все остальные их разновидности, настолько сильна, что о ней стоит сказать особо. Три критерия, которые мы обсуждали выше, по-разному ведут себя в меняющихся социетальных контекстах. Рассмотрим, к примеру, традиционный Китай сравнительно позднего периода — около 1700 г. Обсуждая эту эпоху, китаисты часто говорят о «китайском обществе ». При этом речь идет о государственных институтах, мелкопоместном дворянстве, хозяйственноэкономических единицах, структуре семьи и других феноменах, объединяющихся в общей, достаточно специфической социальной системе, именуемой «Китай ».

вительственные структуры. Вместе с тем, их права постоянно нарушались представителями китайского чиновничества, полагавшего что они тесно связаны с центральным государством.

По сравнению с масштабными по своей протяженности аграрными обществами современные западные государства- нации представляют собой внутренне скоординированные административные единицы. Переместимся в глубь веков и рассмотрим в качестве примера Китай в том виде, в каком он пребывал в пятом веке. Зададимся вопросом, какие социальные связи могли существовать между китайским крестьянином из провинции Хонань и правящим классом Тоба (табгачи). С точки зрения представителей господствующего класса, крестьянин стоял на самой низкой ступени иерархической лестницы. Однако общественные связи его совершенно отличались от социального мира Тоба.

Границы, официально установленные правительством Тоба, могли не совпадать с размахом хозяйственной деятельности крестьянина, пребывающего в определенных областях провинции Хонань. В период правления династии Тоба многие сельские жители установили контакты с членами родственных кланов, проживающими по другую сто

рону границы, в южных штатах. Тем не менее, крестьянин, лишенный подобных связей, склонен был считать индивидов, находящихся за пределами границы, представителями своего народа, нежели чужеземцами. Предположим теперь, что он встретился с кем-то из провинции Кансу, расположенной на северо-западе государства Тоба. Этот человек будет рассматриваться нашим крестьянином как абсолютный чужестранец даже в том случае, если они обрабатывали близлежащие поля. Ибо он будет говорить на другом языке (возможно, на монгольском или тибетском наречии), иначе одеваться и придерживаться незнакомых традиций и обычаев. Ни крестьянин, ни гость могут даже не осознать, что оба являются «гражданами » империи Тоба.

Иначе выглядело положение буддистских священников. Однако, за исключением незначительного меньшинства, непосредственно призванного совершать службы в официальных храмах мелкопоместного дворянства Тоба, и эти люди общались с правящим классом нечасто. Их жизнь протекала в локальности монастыря, при этом, однако, они имели развитую систему социальных взаимоотношений, простирающуюся от Центральной Азии до южных регионов Китая и Кореи. В монастырях бок о бок друг с другом жили люди различной этнической и языковой принадлежности, собравшиеся вместе благодаря общим духовным исканиям. На фоне других социальных групп священники и монахи выделялись своей образованностью и эрудицией. Безо всяких ограничений они путешествовали по стране и пересекали ее границы, не обращая внимания на тех, кому номинально «подчинялись ». Несмотря на все это, они не воспринимались как нечто «внешнее» по отношению к китайскому обществу, как это было в случае с арабской общиной Кантона в эпоху властвования династии Танг. Правительство считало, что упомянутая община находится в его ведении, требовало уплаты налогов и даже учредило специальные службы, ответственные за поддержание взаимных связей. Однако все понимали, что община представляет собой особый тип общественного устройства, а посему не сравнима с другими сообществами, существующими на территории государства. Приведем заключительный пример:

В XIX в. в провинции Юнань установилась политическая власть бюрократии, которая контролировалась

Пекином и олицетворяла собой «китайское» правительство; на равнинах располагались деревни и города, населенные китайцами, взаимодействовавшими с представителями правительства и в известной мере разделявшими его взгляды. На склонах гор встречались другие племена, теоретически подчиненные Китаю, но, несмотря на это, жившие собственной (насколько это им позволялось) жизнью, имевшие особые ценности и институты и даже обладавшие оригинальной экономической системой. Взаимодействие с китайцами, проживающими в долинах, было минимальным и ограничивалось продажей дров и покупкой поваренной соли и текстиля. Наконец, высоко в горах жила третья группа племен, у которой имелись собственные институты, язык, ценности, религия. При желании мы можем игнорировать подобные обстоятельства, назвав этих людей «меньшинством». Однако чем более ранние периоды мы исследуем, тем чаще нам встречаются мнимые меньшинства, являющиеся в действительности самодостаточными обществами, иногда связанными друг с другом экономическими отношениями и периодическими взаимодействиями; отношения подобных обществ с властью напоминали, как правило, взаимосвязь побежденного и победителя в конце войны, при этом обе стороны старались минимизировать возможные контакты [4].

Рассуждая о единицах, превышающих по своим масштабам имперские государства, не следует впадать в этноцентризм. Так, сегодня мы склонны говорить о «Европе » как особой социополитической категории, однако, это является результатом прочтения истории наоборот. Историки, исследующие перспективы, выходящие за пределы отдельных наций или «континентов », отмечают, что если бы совокупность обществ, занимающих пространство Афро-Евразии, была поделена на две части, деление на Европу («Запад») и «Восток» утратило бы всякий смысл. Средиземноморский бассейн, например, представлял собой исторический союз, сложившийся задолго до образования Римской империи, и оставался таковым сотни лет спустя. Культурная разобщенность Индии увеличивалась по мере продвижения на восток и была значительнее, чем различия между государствами Среднего Востока и странами

Европы; еще более неоднородным был Китай. Как писал один историк: «Гималаи имели силу, большую, чем Хинду- Куш» [5]. Зачастую различия между основными «ареалами культуры » заметны не меньше, чем те, что существуют между соединениями, известными нам как «общества ». Широкомасштабная регионализация не должна восприниматься только лишь как совокупность сложных отношений между «обществами». Подобная точка зрения имеет право на существование, если мы употребляем ее в контексте современного мира с его внутренне централизованными го- сударствами-нациями, но совершенно не подходит для предшествующих эпох. Так, в определенных случаях вся афро-евразийская зона может рассматриваться как единое целое. Начиная с VI в. до н. э., «цивилизация » развивалась не только путем создания разбросанных в пространстве и отличных друг от друга центров; в некотором роде имел место процесс постоянной и непрерывной экспансии афро-евразийского региона как такового [6].