Против «микро» и «макро»: социальная и системная интеграция

щие за рамки анализа. Подобные разногласия кажутся нам весьма странными. Мы полагаем, что речь вообще не должна идти о каком-либо превосходстве одного или другого понятия. Второй причиной, по которой деление на микро- и макро- порождает неудачные ассоциации даже в тех случаях, когда эти перспективы не конфликтуют друг с другом, является неуместное «разделение труда», возникшее между ними. Считается, что микросоциология изучает деятельность «свободного субъекта », которую вполне можно понять, обратившись к теоретическим построениям символического интеракционизма или этнометодологии; сферой интересов макросоциологии является анализ структуральных принуждений, устанавливающих пределы свободной деятельности (с. 211). Ранее мы говорили о том, что такое разделение труда вводит нас в лучшем случае в заблуждение.

Почему проблема взаимоотношений «микро-» и «мак- росоциологических» исследований волнует такое количество ученых мужей? По-видимому, основной причиной этого является только что упомянутое нами разделение сфер применения понятий.

своей микропринципы, являются решающим шагом на пути развития преуспевающей социологической науки» [33].

С точки зрения Коллинза, правильнее всего двигаться вперед посредством программы «микротрансляции» «структурных явлений». Результатом ее осуществления должно стать появление теорий с прочным эмпирическим фундаментом, выгодно отличающим их от существующих макро- социологических доктрин. Тех, кто исследует макросоцио- логические проблемы, призывают не отказываться от своих изысканий, а лишь признать, что проводимая ими работа носит теоретически незавершенный характер. Коллинз говорит о существовании трех «чистых макропеременных», к которым он относит: время, пространство и количество (число). Т аким образом, понятие «централизация власти » может быть преобразовано в ряд микроситуаций — как конкретные акторы реализуют свою власть в описываемых условиях.

Несмотря на то что концепция «структурных переменных» Коллинза отчасти сходна с идеями Блау (Blau), ее автор вполне обоснованно подвергает сомнению вариант «структурной социологии », предложенный Блау и его единомышленниками. Впрочем, в иных отношениях позиция Коллинза кажется нам явно недостаточной. Мы неоднократно подчеркивали тот факт, что рассматривая время и пространство как «переменные», мы повторяем ошибку, свойственную большинству направлений ортодоксальной социальной науки. Более того, почему считается, что понятие «структура » применимо исключительно к макросоцио- логическим явлениям? Мы полагаем, что деятельность в

микроконтекстах имеет строго определенные структуральные свойства как в узком, так и в широком смысле этого слова. На наш взгляд, это одно из основных утверждений, успешно доказанных результатами этнометодологических исследований. Кто сказал, что время как «переменная » приобретает значение только в макросоциологическом контексте? Временность является такой же неотъемлемой характеристикой небольшого эпизода взаимодействия, как и значительного по своей протяженности взаимодействия. И почему, в конечном счете, мы полагаем, что структуральные свойства слагаются лишь тремя переменными — временем, пространством и количеством? Причина, как нам кажется, заключается в том, что Коллинз по-прежнему считает, будто «структура» должна соотноситься с чем-то «внешним», находящимся за пределами деятельности социальных субъектов; в противном случае полностью утрачивается ее социально -научный смысл.

Однако наибольшую путаницу вносит предположение, согласно которому «макропроцессы» представляют собой «результаты» взаимодействия в «микроситуациях». Коллинз утверждает, что «макроуровень » состоит исключительно из «конгломератов микроопытов». В этом случае можно согласиться с тем, что обобщения в социальных науках всегда предполагают — и, по меньшей мере, неявно упоминают — намеренные и целенаправленные действия индивидов. Но из этого отнюдь не следует, что «макроуровень » является всего лишь мистификацией. Здесь мы снова сталкиваемся с непонятными нам разночтениями. Социальные институты нельзя рассматривать как совокупности «микроситуаций», невозможно и описать их в терминах, имеющих отношение к этим ситуациям — если речь идет об обстоятельствах соприсутствия. С другой стороны, институционализированные модели поведения присутствуют даже в самых скоротечных и ограниченных «микроситуациях».

Продолжим рассуждения и продемонстрируем, почему разграничение «микро-» и «макро-» не является, на наш взгляд, особенно полезным. Что такое «микроситуация »? Ответить на этот вопрос можно в духе Коллинза: ситуация взаимодействия, ограниченная в пространстве и времени. Однако подобное определение явно недостаточно. И дело здесь не только в том, что взаимодействия имеют тенденцию «незаметно ускользать » во времени; если мы поинтересуемся, как они организуются участвующими в них субъектами, то увидим, что ни один эпизод взаимодействия — даже тот, что имеет очевидные временные и пространственные границы — не может быть понят сам по себе. Большинство аспектов взаимодействия укоренено во времени: смысл социальных взаимодействий становится очевидным только тогда, когда мы принимаем во внимание их рутинный, повторяющийся характер.

Обычно, говоря о микро- и макропроцессах, мы имеем в виду позиционирование тела в пространстве-времени, характер взаимодействия в ситуациях соприсутствия, а также связь, существующую между ними и «отсутствующими» воздействиями, важными с точки зрения снятия характеристик и объяснения социального поведения. Эти явления — представляющие собой сферу особого интереса теории структурации — лучше рассматривать с позиций взаимоотношений, существующих между социальной и системной интеграцией. Некоторые вопросы, обсуждаемые в ходе дискуссий на тему микро- и макро-, представляют собой концептуальные проблемы, имеющие отношение к продолжительной полемике вокруг методологического индивидуализма. Мы обсудим это в следующей главе. Другие аспекты проблемы не относятся, однако, к разряду сугубо абстрактных размышлений о понятиях. Они могут быть решены по

средством прямого анализа конкретных типов обществ. Поскольку общества различаются по способам институциональной артикуляции, постольку могут отличаться и формы пересечения присутствия и отсутствия, определяющие специфику их устройства. Здесь мы лишь кратко остановимся на этом вопросе, к которому еще вернемся в следующей главе.

Социальная интеграция определяется как взаимодействие в контекстах соприсутствия. Связи, существующие между социальной и системной интеграцией, можно проследить, исследовав модели регионализации, которые направляют и направляются пространственно-временными траекториями движения индивидов — членов общин или обществ — в процессе их повседневной деятельности.

Сегодня мы живем в обществе, где электронная связь считается само собой разумеющейся, в этой связи надо особо подчеркнуть очевидную особенность традиционных обществ (а, в сущности, и всех обществ столетней давности). Особенность эта состоит в том, что общение членов различных обществ, независимо от масштабов последних, происходит в условиях соприсутствия. Можно получить письмо от физически отсутствующего человека, однако, его необходимо забрать в одном месте и доставить в другое. В традиционном мире в длительные путешествия отправлялись особые категории людей — моряки, военные, купцы, маги и прочие искатели приключений. Кочевые общества стран

ствовали по безбрежным просторам земли. Миграции населения были общераспространенным явлением. Однако это ничего не меняло: ситуации соприсутствия оставались основными «несущими контекстами» взаимодействия.

Большая «эластичность» пространства-времени в так называемых классовых обществах стала возможной благодаря появлению городов. Развитие городов способствовало централизации ресурсов — главным образом административных — что в свою очередь послужило причиной значительного «растяжения» пространства-времени, не свойственного родоплеменным системам. Какой бы сложной и замысловатой ни казалась регионализация классовых обществ, она всегда организуется вокруг отношений — взаимной зависимости и антагонизма — между городом и сельской местностью.

Мы склонны использовать термин «город » в самом общем виде для обозначения городских поселений в традиционных обществах и тех, что возникают как следствие формирования и развития промышленного капитализма. Вместе с тем, неверно считать, что в наши дни мы имеем дело с тем же самым, и рассматривать современный урбанизм как более плотный и разрастающийся вариант того, что происходило ранее. Традиционные города во многих отношениях отличались от современных. Рикверт (Rykwert) обращает внимание на символическую форму, свойственную многим традиционным городам, расположенным в разных частях света:

[Сегодня нам] трудно представить ситуацию, в которой формальный порядок мироздания может быть сведен к графику в системе двух пересекающихся в одном пространстве координат. Тем не менее, именно это и происходило в античности: римлянин, идущий вдоль cardo (перемещавшийся с севера на юг), был уверен, что траектория его движения есть ось, вокруг которой вращается солнце, и знал, что если он проследует по decumanus (с востока на запад), то повторит путь солнца. Вся суть вселенной могла быть объяснена исходя из гражданских установлений индивида, — так что, находясь в ней, он был дома [35].

Отметим, что подобные города отсутствуют в пространстве и времени, проникнутых товарными отношениями [36]. Одной из наиболее характерных черт современного капита

лизма, несомненно, является покупка и продажа времени, например рабочего времени. Установление четкого распорядка дня сродни стройному, организующему звучанию монастырских колоколов, однако только в сфере трудовых отношений регламент времени приобрел влияние, распространившееся по всему обществу в целом. Коммерциализация времени, обусловленная механизмами промышленного производства, нивелирует различия между городом и сельской местностью, характерные для классовых обществ. Развитие современной промышленности сопровождается растущей урбанизацией, процессом не связанным, однако, с каким-то определенным типом пространства. С другой стороны, в классовых обществах традиционный город является ключевой точкой дисциплинарной власти и, как таковой, зачастую отделяется от сельской местности — физически и символически — городскими стенами. Коммерциализация пространства, идущая рука об руку с процессами преобразования времени, порождает специфическую «искусственную среду », выражающую новые формы институциональной артикуляции. Новые формы институционального порядка изменяют условия социальной и системной интеграции, трансформируя, таким образом, характер взаимоотношений между приближенным и удаленным в пространстве и времени.