Разговоры и рефлексивность

Наиболее ценные идеи Гофмана, проливающие свет на поддержание и воспроизводство взаимодействий, касаются связи, существующей между рефлексивным контролем тела — то есть рефлексивным самомониторингом жестов,

ш

г

телодвижений и позы — и обоюдной координацией взаимодействия посредством такта и почтительного отношения к нуждам и потребностям других людей.

С точки зрения Г офмана, «психическое расстройство », и даже наиболее серьезные формы «психотического нарушения », проявляются прежде всего в неспособности или нежелании принимать и поддерживать многообразие мелких (хотя и нетривиальных) форм мониторинга телодвижений и жестов, составляющих нормативное ядро повседневных взаимодействий. Сумасшествие представляет собой скопление «ситуативных некорректностей (или бестактностей)» [58]. Психотическое поведение отклоняется или значительно расходится с общепринятым порядком пространственно-временных отношений, поддерживаемым с помощью тела и его возможностей, посредством которых человеческие существа «ладят друг с другом » в ситуации соприсутствия. «Душевнобольные » не адаптируются к чрезвычайно строгим (и устойчивым) требованиям контроля за телом, предъявляемым «нормальным индивидам »; они не признают сложные принципы, управляющие и контролирующие образование, поддержание, прекращение или временную приостановку социальных взаимодействий; а также не способны поддерживать разнообразные формы и проявления тактичности, являющиеся основой «доверия» [59].

ют многие «психически больные люди», находящиеся в состоянии очевидного кататонического ступора или передвигающиеся механически, как будто принудительно направляемые внешней силой [60].

Проявление присутствия с легкостью принимает различные формы и имеет предумышленный характер, однако, несомненно, осуществляется прежде всего на уровне практического сознания. Обратимся к внешнему виду и заметным показателям одежды и украшений. Забота о внешнем виде проявляется, например, посредством внимания и тщательности, с которой индивид выбирает и «аранжирует» одежду и украшения в зависимости от конкретного контекста деятельности, в которой он собирается принять участие. Однако неверно предполагать, что подобная тщательность представляет собой прототипичный способ поддержания собственного стиля. Более сложным и сущностным является постоянный мониторинг соответствия одежды и позы в ситуации присутствия посторонних. Так, «душевнобольные » могут сидеть в расслабленной позе, при этом их одежда приведена в беспорядок или скомкана; одетые в юбки женщины могут не следить за соблюдением принятого в западных обществах правила сидеть, сдвинув ноги, и т. п. Между представителями богемы или бродягами, не подчиняющимися в своей манере одеваться и вести себя общественным условностям, и «психическибольными»людьми существует фундаментальное отличие. Ибо нормативные ожидания, на которых основывается контроль за телодвижениями и внешним видом, касаются не только внешних атрибутов аксессуаров или явных показателей моторного поведения, но и «непрерывного контроля », который одновременно «осуществляет» и демонстрирует деятельность.

То, что подобный постоянный самоконтроль является неотъемлемым атрибутом социальной жизни, очевидно благодаря значимости так называемых «задних планов» —присутствующих в том или ином виде во всех обществах, — в которых люди могут отчасти ослабить контроль за собственными телодвижениями, жестами и внешним видом. Однако даже оставаясь в одиночестве, индивид может поддерживать респектабельный вид. Ибо тот, кто обнаруживается небрежно «несобранным», передает другие личностные аспекты, которые, по всей видимости, заметны только в по

добных ситуациях [61]. Суть состоит в том, что обеспечение «имиджа квалифицированного субъекта деятельности» внутренне присуще самому понятию «деятельность », а мотивы, которые побуждают и усиливают эту связь, свойственную процессу воспроизводства социальных практик, аналогичны тем, что непосредственно управляют этим процессом. Жестко санкционированный характер подобных явлений со всей очевидностью обнаруживается в нижеприведенных рассуждениях:

В таком случае манера представлять собственную персону (телесная идиома) является условным дискурсом. Помимо этого, она носит нормативный характер. Иными словами, в большинстве случаев существует принудительная обязанность передавать в присутствии посторонних людей определенную информацию и не создавать других впечатлений... Хотя индивид может прекратить разговор, он не способен завершить коммуникацию, осуществляемую посредством телесной идиомы... Парадоксально, на наш взгляд, то, что способ, которым индивид может передать минимальное (хотя и значимое) количество информации о себе, заключается в том, чтобы соответствовать и вести себя так, как того ожидают от людей его круга [62].

Многие «психические больные» испытывают трудности или не подчиняются нормам, связанным с «открытием » и «закрытием» взаимодействий. Так, пациент психиатрической клиники может удерживать кого-то из штата персонала независимо от того, что этот человек подает знаки, указывающие на его или ее желание идти дальше.

интересов, которую обычно стремится продемонстрировать персонал. Стремительный уход сотрудников иллюстрирует обстоятельства, которые во внешнем мире возможны лишь в тех случаях, когда индивид, покидающий сцену действия подобным образом, демонстрирует непринятие сильной душевной связи — например, любовных отношений, — на существование которой претендует «преследователь ». Разумеется, подобный результат не всегда не осознается психически нездоровым человеком, находящимся под опекой в больнице. Фактически многие неестественные и эксцентричные моменты взаимодействий между здравомыслящими и душевнобольными индивидами представляют собой своего рода «эксперимент», который последние ставят над обычными рамками социальных взаимодействий. Лэй- инг (Laing) полагает, что «шизофреники » вполне справедливо считаются людьми, серьезно — на уровне практического сознания и реального поведения — воспринимающими “              вопросы, гипотетически задаваемые философами в их ми

ровоззренческих работах. Их на самом деле беспокоит не- to              ортодоксальное решение проблемы, такой, например, как

^              «В каком смысле я являюсь личностью? », «Существует ли

L.              мир только в таком виде, в каком я себе его представляю? » и

т. п. [63]. Однако большая часть «экспериментальной деятельности » умалишенных относится к условностям и нормативным санкциям, связанным со сложностями контроля за телом в рамках непосредственных социальных взаимодействий.

Эти рассуждения касаются и разговора как дискурсивного посредника коммуникативного намерения в условиях соприсутствия. Анализ «реакций-восклицаний» (выражений или высказываний, не являющихся речью как таковой) позволяет осуществить переход к исследованию разговоров. Подобные восклицания еще раз убеждают нас в том, что незначительные и «спонтанные », как нам представляется, характеристики человеческого поведения находятся под жестким нормативным контролем. Реакции-восклицания нарушают общепринятые правила не говорить с самим со

бой открыто. Рассмотрим восклицание «Ой!» [65]. На первый взгляд кажется, что это обычная рефлекторная реакция на происшествие, примерно как невольное моргание при резком взмахе руки. Однако на самом деле это не самопроизвольная реакция, она нуждается в детальном анализе, поскольку отражает общие характеристики действий человека. Когда кто-то, уронив или разбив что-либо, вскрикивает «Ой!», может, на первый взгляд, показаться, что изданный звук говорит о потере контроля, привлекая внимание к выводам, которых индивид хотел бы избежать, оповещает о дезорганизации рутинных форм контроля, отражающих рефлексивно контролируемую деятельность. В действительности же восклицание демонстрирует другим, что конкретное происшествие является обычной случайностью, за которую индивид не несет ответственность. «Ой!» используется, дабы продемонстрировать, что ляпсус носит случайный и непредвиденный характер и никоим образом не является свидетельством общей некомпетентности актора или некоего тайного намерения. Но и здесь существует масса других тонких нюансов и возможностей. Так, например, «Ой!» произносится при незначительных неудачах, но не в случае серьезных катастроф и несчастий. Следовательно, восклицание «Ой!», каким бы самопроизвольным и непосредственным оно ни казалось, свидетельствует о внимании к последствиям непредвиденных происшествий, а посему указывает на общую компетентность, которая не принимает во внимание то, что рассматривается как незначительная оплошность.

Более того. «Ой!» может быть истолковано как предупреждение другим. В обстановке соприсутствия существует риск, и индивиды, находящиеся поблизости, должны позаботиться об этом. Восклицание «Ой!» может возникнуть и у того, кто наблюдает, в этом случае его реплика становится предупреждением другому человеку, что допущенная им незначительная оплошность не воспринимается как свидетельство некомпетентности. Звук восклицания обычно короткий, однако, в некоторых ситуациях он может растягиваться. Так может происходить в критические моменты каких-либо действий, которые необходимо преодолеть для их успешного завершения. Шутливо подбрасывая ребенка в воздух, отец говорит: «Ой!» или «Оп-

па!» Восклицание занимает то время, когда ребенок может почувствовать потерю опоры, ободряет его и, возможно, отвлекает ребенка на то, чтобы понять восклицание [66].

Таким образом, восклицание «Ой!» вовсе не оторвано от речи, как может показаться изначально, поскольку оно задействовано в самом общественном характере коммуникации, пересекающейся с практикой, что, по мнению Витт- генштейна, является основой использования языка. В свете предыдущих дискуссий очевидно, что индексальность обыденного языка не является «проблемой» ни для непрофессиональных ораторов, ни для философского анализа. «Индексальность» означает «контекстуальность»: контекстуальность речи, как и контекстуальность положения тела, жестов и телодвижений, представляет собой основу гармонизации этих явлений как взаимодействий, расширенных во времени и пространстве. Беседа — неотъемлемая деталь подавляющего большинства взаимодействий, демонстрирующая к тому же сходства систематической формы. Обычно речевое общение происходит в форме диалога. «Диалог » допускает множественность, это указывает на то, что диалоги представляют собой эпизоды, имеющие начало и конец в пространстве-времени. Нормы речевого общения имеют отношения не только к тому, что говорится, синтаксической и семантической форме высказываний, но и к рутинизированным обстоятельствам речевого общения. Диалоги, или элементы речевого общения, предполагают наличие стандартизированных способов начала и окончания, а также методов, посредством которых возможно удостовериться и продемонстрировать «состоятельность» ораторов как индивидов, обладающих правом участвовать в диалоге. Само понятие «заключение в скобки » указывает на условное установление границ в письме. Завершая настоящий раздел, предоставим слово Гофману. Что представляет собой речевое общение, рассматриваемое в контексте взаимодействия? «Это пример соглашения, посредством которого индивиды собираются вместе и занимаются вопросами, санкционированно, совместно и непрерывно требующими внимательности; именно это требование объединяет их в своеобразном субъективном, внутреннем мире »[67].