Рефлексивность, дискурсивное и практическое сознание

Хотя субъектом действия у Фрейда, безусловно, является индивид, он часто рассматривал Ид, Эго и Супер-Эго как самостоятельно действующие элементы, функционирующие в рамках личности. Вплоть до 1920-х гг. Фрейд употреблял термин das Ich (Эго) для обозначения как самой личности, так и отдельной сферы психического. То же самое можно сказать в отношении понятия «Супер-Эго», иногда отличаемого автором от концепции «идеальногоЯ ». По-ви- димому, подобная терминологическая путаница является индикатором более серьезной и глубокой концептуальной проблемы. Если предположить, что das Ich является компонентом психики, то как тогда можно объяснить высказывание Фрейда, согласно которому Эго «отвечает за игнорирование неприемлемых идей и взглядов »? [2] Можно ли утверждать, что решение, принимаемое Эго, представляет собой некую миниатюрную модель процесса принятия решений субъектом? Очевидно, это не имеет никакого смысла. Фрейд пишет также и о «желании Эго уснуть »; вместе с тем, согласно его концепции, оно «стоит на страже », охраняя спящего от худших порождений бессознательного.

Современные исследователи научного наследия Фрейда традиционно утверждают, что вводящий в заблуждение антропоморфизм, характерный для его работ, исчезает, если мы обращаемся к Ид, Эго и Супер-Эго как к неким «процессам » или «силам ». На наш взгляд, подобная тактика малоэффективна, ибо, используя эти понятия, практически невозможно постичь природу человеческого поведения должным образом. Сам Фрейд действительно говорит о потоках, блоках энергии и т. п., но эти представления образуют затем своего рода механистическую концепцию происхождения человеческого поведения, которая ассоциируется с наиболее примитивными формами объективизма. Отчасти эта проблема связана с употреблением терминов «Эго», «Супер-Эго», «Ид» (как в оригинальном немецком, так и в английском вариантах), каждый из которых несет на себе дополнительную смысловую нагрузку, подразумевающую деятельность, т. е. указывает на существование некоего «ми- ни-субъекта » деятельности внутри субъекта как такового. В такой ситуации лучше всего вообще отказаться от терминов «Ид» и «Супер-Эго», признав при этом самобытность понятия das Ich, или «I».

Предположим, что «I» есть субъект деятельности. Несмотря на тот факт, что это утверждение является исходным положением ряда философских школ (от картезианства до философии Дж. Мида (Mead)), оно явно ошибочно. В своих работах Мид подробно рассматривает процессы, посредством которых «самость» (self) проявляется в качестве «Ме »(«Мое »). Однако в этом случае «Я » изображается как некое заданное ядро деятельности, а его происхождение всегда остается загадочным или в лучшем случае малопонятным.

туралистами, избегая при этом выводов, рассматривающих субъекта как знак или символ, существующий внутри смысловой структуры. Формирование «Я» происходит исключительно посредством «дискурса Другой» — иными словами, путем освоения языка — однако «Я» должно быть связано и с телом, как сферой деятельности. С точки зрения лингвистики, «Я» выступает как своего рода «переводной механизм или преобразователь »: необходимость «позиционирования »(нахождения своего места) в социальном окружении позволяет определить, кто есть «Я », в ситуации разговора. Хотя у нас может появиться соблазн рассматривать «Я » как некую сущность, связанную с богатейшими и самыми сокровенными аспектами нашего опыта, не стоит забывать, что это понятие представляет собой один из наиболее поверхностных терминов языка [4]. Ибо «Я» соотнесено исключительно с говорящим, «субъектом » предложения или высказывания. Согласно Миду, субъект, освоивший употребление «I» (Я), умеет использовать и «Ме » (мое, мне и т. п.), что достигается посредством овладения синтаксически дифференцированным языком, иными словами, на той стадии языкового развития, которая позволяет различать «I» и «Ме » в процессе коммуникации. Так, я должен знать, что я это «Я », когда я говорю с «Тобой », но ты это «Я », а я это «Ты », когда ты говоришь со «Мной », и т. д. Мы считаем, что осуществление подобных операций не только предполагает достаточно высокий уровень владения языком, но и влечет за собой необходимость сложного рефлексивного контроля за телом, а также умение вести себя в различных контекстах (обстоятельствах) социального окружения.

Признание важности рефлексивного контроля за собственным поведением в повседневной социальной жизни вовсе не умаляет значимости бессознательных источников познания и мотивации. При этом, однако, не стоит забывать о различиях между «сознанием» (или «сознательным») и «бессознательным ».

Проанализируем традиционное употребление этих понятий в английском языке. Иногда мы говорим о сознании как эквиваленте того, что может быть названо «чувствительностью» [5]. Так, когда человек спит или оглушен ударом по голове, мы говорим, что он «потерял сознание » или «лишился чувств ». «Бессознательное » обозначает здесь нечто,

отличное оттого, что имеют в виду ортодоксальные психоаналитики, а «сознание», которому оно противопоставляется, трактуется весьма широко. В этом контексте быть «в сознании» — значит воспринимать различные воздействия окружающей среды. Подобное понимание не имеет прямого отношения к собственно рефлексивному «сознанию », ибо «терять сознание » или «приходить в сознание » могут не только люди, но и высшие животные. Скорее, речь идет о некоторых сенсорных механизмах тела и их «стандартных» функциях; а само представление предваряется понятиями практического и дискурсивного сознания.

В ряде случаев термин «сознательное» используется применительно к тем обстоятельствам или условиям, в которых человек обращает внимание на происходящие вокруг события для того, чтобы соответствующим образом скоординировать свою деятельность. Другими словами, оно (сознательное) относится к рефлексивному контролю за собственным поведением или тому, что мы привыкли называть «практическое сознание». Так, например, учитель может «осознавать », что делают дети, сидящие в классе на передних партах, и «не замечать », что на задних рядах ученики начали болтать на посторонние темы. В этом случае мы сталкиваемся с невнимательностью, но отнюдь не с бессознательностью — состоянием, характерным для индивида, «потерявшего сознание». Если это значение «сознательного» и имеет аналог в животном мире, то во всяком случае уже не столь очевидный. Третье определение «сознательного», отнесенное Стивеном Тулмином (Toulmin) к разряду «способностей артикулировать», в общем и целом соответствует дискурсивному сознанию [6]. В качестве иллюстрации Тулмин приводит следующий пример: бизнесмен, зарабатывающий деньги, обманывая своих клиентов, занимается «сознательным и умышленным мошенничеством». Если же его действия непреднамеренны и он не осознает их возможные последствия, то этот человек становится причиной чьих-то финансовых проблем «бессознательно ». Иначе говоря, для того чтобы деятельность осуществлялась «сознательно», человек должен «думать» о том, что он или она делает. В этом смысле «сознание» есть способность отдавать себе отчет в собственных действиях и породивших их причинах.