В предыдущем мы сосредоточивали все наше внимание лишь на тех постоянных тенденциях кар и наград, которые обнаруживаются в их эволюционном процессе. Хотя мы и оговаривались не раз, что линия санкций зигзагообразна и извилиста, но мы сознательно игнорировали эти «капризные» зигзаги и искали лишь постоянных тенденций. Теперь мы должны частично восполнить этот пробел и остановить наше внимание на этих зигзагах кривой санкций, хотя в общем и стремящейся к нулю, но не прямо, а с неровностями, то поднимаясь, то опускаясь. Мы должны спросить себя: чем объясняются эти временные колебания кар и наград, почему (при своей постоянной тенденции падения) они падают не прямолинейно, а зигзагообразно7. Этот вопрос одинаково приложим и к преступлениям, ввиду того что карательная реакция есть реакция, вызванная преступлением и, как выше было указано, со сверхиндивидуальной точки зрения ничем не отличающаяся от кар, кроме временно причинного предварения. Следовательно, определение причин, вызывающих эпизодический рост жестокости кар> есть в то же время и определение причин, вызывающих реет преступлений. Предыдущий анализ источника преступлений и наказаний (подвигов и наград), а равно и вышеприведенное понимание социальной роли санкций — позволяет нам дать общую теорему, объясняющую это эпизодическое колебание кривой санкций. Эту теорему можно сформулировать так: Интенсивность кар (и наград) тем более велика в каждый исторический момент, чем более примитивно данное общество и чем больше антагонистической разнородности в психике и поведении его членов. И наоборот, чем более культурно данное общество и чем более однородна психика и поведение его членов — тем менее жестоки кары и менее интенсивны награды. Из этой теоремы видно, что степень интенсивности санкций зависит от двух основных условий: а) культурности общества и Ь) наличия или отсутствия между его частями антагонистической полярности. Первое условие имеет значение потому, что, как мы убедились, с ростом цивилизации кары падают. Поэтому меньшая культурность общества сама по себе уже благоприятствует жестокости кар. Но вышеуказанная социальная роль санкций указывает и на второе основное условие, а именно: на степень антагонизма или морального разномыслия различных членов общества. Из сказанного само собой следует, что там, где даны и высокая культурность, и однородность морального сознания, — там и санкции (а равно и преступления с услугами) стоят низко. Где же дано примитивное общество и вдобавок еще моральное разномыслие — там и санкции интенсивны. Отсюда понятно — когда мы должны ждать повышения кривой и понижения ее. Но эти два условия могут и парализовать друг друга. А именно может случиться, что нам будет дана высокая социальная группа, но с наличием глубокого морального антагонизма между ее частями. В этом случае кары могут в ней стоять, впредь до уничтожения антагонизма, довольно высоко. И наоборот, может быть дано примитивное общество, но без наличия конфликта в психике и в поведении его членов, в этом случае, впредь до появления конфликта, санкции могут в нем быть мало интенсивными. Коротко говоря — рост культурности и цивилизованности общества всегда стремится понизить кривую санкций, увеличение конфликтности и антагонизма (в каких бы то ни было формах) — повысить ее. Надлежащим сочетанием этих двух разнородных факторов и объясняется степень интенсивности санкций в каждый данный момент в любой социальной группе. Первое было доказано выше, а второе прямо вытекает из вышеизложенного понимания социальной роли кар и наград. Раз они вызваны конфликтным ходом развития социальной жизни и раз их задача заключалась в поддержании единства или солидарности группы, то само собой следует отсюда, что они должны сильнее давить, т. е. быть более интенсивно обильными в моменты, когда этому единству группы грозит опасность. А эта опасность бывает тогда, когда в группе происходит разложение или распадение ее членов на две или большее число подгрупп, моральные убеждения и поведение которых начинает не совпадать, а противоречить друг с другом. Эта антагонистическая разнородность внутри группы может быть вызвана как чисто внутригрупповыми причинами, так и вне- групповыми... Внутригрупповые причины — это причины, вызываемые самим процессом социального взаимодействия и в конечном счете сводимые к неодновременному и к неодинаковому изменению психических убеждений должного, рекомендованного и запрещенного поведения и сообразно с этим соответственных шаблонов поведения. Внегрупповые же причины — это причины, вызванные, например, войной, включением в состав одного социального тела новых народов и новых социальных групп, поведение, нравы, обычаи которых отличны как друг от друга, так и от нравов, обычаев и поведения, требуемого включающей группой. Для того чтобы объединить эти гетерогенные части, чтобы подавить центробежные силы, чтобы «склеить» разнородные части в одно единство, привести их поведение к «одному знаменателю» — кары и награды и в том, и в другом случае начинают давить сильнее и сильнее, становятся более жесткими или интенсивными и начинают отпускаться в более обильном количестве. Проверим теперь эту теорему в применении к карам посредством метода сопутствующих изменений и чисто эмпирического наблюдения над данными истории. Первым буквальным подтверждением указанного закона служит хорошо всем известный факт повышения суровости кар и интенсивности наград (в пользу определенных лиц) при так называемых «чрезвычайных положениях» (усиленная охрана, чрезвычайная охрана и военное положение). Как известно, в эти моменты и теперь еще отменяются обычные законы, приостанавливаются Habeas corpus’bi1, гражданский суд сменяется военным, несравненно более строгим и «скорым», почти всем выносящим смертные приговоры. Меч кар становится более острым и начинает срезывать большее число жертв. Нужно ли доказывать, что эти факты — прямое подтверждение указанного закона. Чрезвычайные положения всегда устанавливаются именно тогда, когда в группе увеличивается антагонистическая гетерогенность, когда в ней появляется резкая дифференциация на две или большее число частей, убеждения и поведение которых начинают не совпадать друг с другом, иначе говоря — в периоды революции. Чтобы предотвратить развитие борьбы между ними, чтобы не дать возможности распасться группе и чтобы склеить отталкивающиеся друг от друга части — карательно-наградной рычаг механически начинает давить сильнее и сильнее, стараясь подавить конфликтные импульсы и путем соединенного мотивационно- дрессирующе-рикошетного влияния на поведение человека снова установить необходимое единство. Отсюда и обилие наказаний, и повышение их жестокости, и большее число жертв. Правительство вводит чрезвычайные положения, военные суды, карательные отряды. Виселицы и гильотины начинают работать вовсю. Люди расстреливаются поодиночке и группами, тюрьмы переполняются. Палачам приходится работать не покладая рук. В ответ на это усиление кар и противная сторона действует по тому же типу. В ответ на казни — следуют террористические акты, в ответ на массовые убийства — восстания, в ответ на конфискации — усиленный грабеж, в ответ на чрезвычайные терроризирующие постановления — прокламации, угрожающие жестокой расправой «блюстителям и приверженцам» старого порядка. Одним словом, линия кар и наград с той и другой стороны делает резкий скачок вверх. В конце концов одна из сторон побеждает. После победы кривая санкций продолжает еще идти вверх или держится на достигнутой высоте. Продолжается еще уничтожение «преступников» и устрашение других от «преступлений». Но с течением времени вновь установившийся шаблон поведения постепенно входит в жизнь, делается привычным, «страна успокаивается» и... кривая санкций начинает мало-помалу спускаться вниз. Такова схема любой революции491, любого общественного сдвига, и любая из них сопровождается означенным скачком кривой санкций вверх. Из сказанного же, между прочим, ясно, что всякий общественный кризис должен сопровождаться и повышением «преступлений» с точки зрения обеих борющихся сторон. С точки зрения правительственной «преступления» будут расти потому, что разразившийся кризис означает рост противоправных деяний, нарушающих нормы, охраняемые уголовным законом. С точки же зрения другой борющейся стороны, преступления тоже повысятся, так как теперь с ее точки зрения поведение представителей власти и лиц, держащихся «старого порядка», начинает квалифицироваться в качестве поведения преступного. Отсюда взаимное усиление борьбы и санкций, отсюда же и повышение кривой санкций492... Хотя указываемое мною обстоятельство ввиду своей всеобщности и не нуждается ни в каких доказательствах, все же я для примера приведу две-три иллюстрации, показывающие правильность сказанного. Если мы возьмем, например, кривую смертных казней во Франции за последнее истекшее столетие, то она ясно показывает правильность указываемой закономерности. Предоставим слово М.Н. Гернету. «Проф. Garmon, — говорит он, — подметил интересный факт в движении числа смертных приговоров: при каждом новом политическом режиме число смертных приговоров больше в первые годы, нежели позднее. Так, Консульство дебютирует с 605 смертными приговорами (1803 год), а в 1813 году их 325, т. е. меньше вдвое; Реставрация начинает в 1816 году с 514 приговорами, а затем эта цифра падает до 91; Июльская монархия начинает в 1831 году с 108 приговорами и кончает в 1847 году с 65; в период империи число смертных приговоров было наивысшее в 1854 году — 79, а в последний год, 1870, всего 11. Уменьшение смертных приговоров с 1871 года очевидно»*. Эта кривая не требует комментариев. Она буквально подтверждает проверяемую теорему; и притом не только в отношении самого колебания, но и постепенного уменьшения приговоров по мере приближения к нашему времени, т. е. с ростом культурности и сложности французского государства. Я, конечно, далек от мысли видеть в этих цифрах подлинный учет всем смертным казням, имевшим место при переворотах. Эти колебания de facto должны быть гораздо значительнее, если мы примем во внимание те сотни расстрелянных на баррикадах и без суда во время и после любой революции, а в особенности после 4 7 0 Книга третья. Генезис и эволюция основных форм поведения неудачной коммуны 1871 года. Эти «смертные казни» обычно не попадают в статистические таблицы. Но мы, при нашем понимании кар, должны учесть и их. А этот учет может только подтвердить еще сильнее правильность проверяемой теоремы... Второй пример. В России за конец XIX и начало XX в. статистические данные дают такие цифры казненных: В пятилетие с 1875 по 1880 год всего казнено 119 1881 1885 71 1886 1890 76 1891 1895 47 1896 1900 78 1901 1905 93 А далее цифры делают сразу громадный прыжок вверх. В течение одного 1906 года казнено 547 1907 1139 1908 1340 717 129 73 126493 А затем уже снова идет падение: 1909 год дает цифру 1910 1911 1912 Эти данные, а равно и число смертных приговоров — опять- таки вполне определенно подтверждают сказанное. Вообще указанная связь общественных потрясений, вызываемых усилением антагонистической полярности в психике, нравах, обычаях и вообще в поведении членов социальной группы, настолько самоочевидна, что ее можно проверить и испытать на любом историческом факте общественного перелома. Раньше эти переломы обходились обществу еще более дорого, жертвы борьбы были еще более многочисленны. Вспомним хотя бы антагонизмы и их разрешение в таких случаях, как знаменитая Варфоломеевская ночь, или восстание «жаков», или восстание крестьян в Англии под предводительством У. Тайлера, или восстание рабов в древности под предводительством Спартака, или же те многочисленные факты, которые дает нам история Ассирии, Вавилонии и Древнего Израиля (см. книги Царств) и т. д. Всюду здесь мы видим в такие моменты громадные скачки кривой кар вверх и беспощадную расправу одной из антагонистических групп с другой... Исходя из той же теоремы, мы можем понять и вторую весьма распространенную категорию явлений, данных опять-таки во множестве случаев. Если сравнить интенсивность кар в каком-нибудь государстве по отношению к своим подданным-«старожилам» и по отношению к жителям только что присоединенной колонии, имевшим до сих пор иные нравы, обычаи, моральные воззрения, — то нельзя не видеть громадной разницы интенсивности кар в том и другом случае. По отношению к жителям только что присоединенной колонии — кары обычно более жестоки. Это было как в прошлом, так и в настоящем. Луазелер, автор «Преступлений и наказаний в древности и теперь», весьма рельефно подчеркнул это обстоятельство. Из законов, изданных для жителей колонии в XVII веке, ясно видна эта большая жестокость. Примером могут служить de Code noire2, изданный в 1685 году, и решения совета Мартиники в 1674 и 1677 годах494. 4-я статья решений совета Мартиники гласит: «Все негры, которые ударят белого, будут повешены или задушены; в случае, если белый умрет, они будут разорваны живыми»495. В сравнении с наказаниями, имевшими в это время место в метрополии за подобные преступления, как правильно отмечает Луазелер, здесь кары были несравненно более жестоки. И это понятно почему. Здесь население держалось иных обычаев и нравов, а потому, чтобы изменить и сделать однородным его поведение, — приходилось сильнее давить карами на его поведение... Эта большая интенсивность колониальных кар красной нитью проходит через всю колониальную политику. Когда же моральные убеждения колонии с течением времени делаются более или менее однородными со средней моралью метрополий — кривая кар и здесь постепенно начинает спускаться до уровня ее в метрополии: жестокость и разнообразные ограничения мало-помалу падают. Из сказанного становится понятным, почему кривая кар должна делать подъем тогда, когда государство находится в периоде «собирания» и усиленного расширения границ, когда оно включает в свой состав множество «разнородных» племен и народов, с различной степенью культуры, с различными нравами и обычаями и вообще с гетерогенной психикой и поведением. Для того чтобы удержать необходимое равновесие между этими центробежными частями, чтобы соединить и скрепить их в одно целое — рычаг кар начинает давить все сильнее и сильнее. Пока эта необходимая солидарность не установлена — до тех пор рычаг давит. По мере того как сплочение частей все более и более растет, по мере того как проходит «муть» перестройки и переверстания и более или менее однообразный моральный уровень водворяется всюду — кривая кар начинает опускаться. Именно этим фактом и объясняется ряд подъемов кар, иногда весьма и весьма продолжительно держащихся на большой высоте, которые нам дает история. Возьмем несколько случаев. Кто сколько-нибудь вдумчиво изучал кривую интенсивности кар в истории Рима, тот не мог не заметить, что эта кривая вначале стояла высоко, затем постепенно опускалась, но, начиная приблизительно с эпохи принципата, и в особенности с эпохи империи, — она начинает быстро повышаться. Выше мы видели, как кары за воровство и адюльтер совершили именно такую траекторию. То же можно видеть и на истории наказаний за другие преступления, а равно и на эволюции самих кар. Возьмем, например, кривую смертной казни. Вначале здесь единственным публичным наказанием за преступления была смертная казнь (а частное наказание покоилось на праве мести). Еще в XII таблицах, по словам Моммзена496, die eirizige gesetzliche Strafe des offentlichen Verfahrens bleibt der Tod3. Затем идет ее постепенное ограничение, во-первых, в виде установления права провокации к народу, необходимого для приведения в исполнение магистратского приговора, а затем в виде растущего стремления заменять ее денежным наказанием (Geldbusse). Далее, «хотя римская республика формально и не уничтожила смертной казни... но в последнее столетие республики растет тен денция уничтожения смертной казни, и законы на практике в действительности проводили эту тенденцию (замена казни ссылкой и т. д.)». Цезарская диктатура и ранний принципат хотя и не восстановили законодательным путем на практике уничтоженную казнь, но «в судебной практике, во всяком случае при Августе, смертная казнь восстанавливается и смертные приговоры (Bluturteile) кон- суло-сенаторских судов наполняют анналы в особенности первого столетия»497. В период же империи хотя смертные приговоры, направленные против римских граждан, для первых двух столетий и немногочисленны, однако «после Пия и до Александра, может быть, при Севере — смертная казнь становится обычным наказанием за тяжелые преступления, и эта тенденция в дальнейшем все более и более растет498. «Die Todesstrafe wird immer haufiger angedroht und auf immer geringere Verschuldigung erstreckt, die Execution immer weiter gescharft, fur der Einzelfalle die Willkur stetig gesteigert»4. Аналогичное же поднятие жестокости проявляется и в других видах кар. Спрашивается, чем объяснить такое явление? Дюркгейм видит в этом частный случай сформулированного им общего закона колебания кар, который гласит: интенсивность кар прямо про- порциональна степени абсолютности и неограниченности центральной власти. Чем неограниченнее последняя, тем более жестоки кары. А так как и в Риме подъем жестокости кар совершается параллельно с ростом абсолютизма, то Дюркгейм видит в этом и иллюстрацию, и подтверждение своей теоремы499. Однако такое утверждение причинной зависимости между этими двумя явлениями малопонятно. Не более понятным становится оно и после объяснения Дюркгейма. Это объяснение сводится к следующему... Он различает двоякого рода преступления: а) направленные против коллективных благ (идеальных и материальных) и Ь) направленные против индивида (убийство, воровство, насилие). Первые преступления, как оскорбляющие всю коллективность, караются сильнее, ибо коллективные блага, в силу их коллективности, кажутся «святыми», вторые же оскорбляют только индивида, а потому и караются ме нее жестоко (criminalite religieuse et criminalitc humaine). С течением времени «религиозность» все более и более падает, поэтому должны ослабляться и кары, что мы и видим в действительности. Усиливающаяся правительственная власть постепенно обоготворяет себя и становится богом, а в силу этого и нарушение ее повелений как «божеских постановлений» представляет criminalitd religieuse и поэтому должно караться тем сильнее, чем абсолютнее власть, чем она богоподобнее500. Нетрудно видеть всю искусственность и самопротиворечи- вость такого объяснения. Во-первых, допустим, что «религиозные преступления» как преступления, оскорбляющие всю коллективность, караются сильнее. Иначе говоря — здесь предполагается единство и тождество морального сознания всего коллектива, в силу чего и может тот или иной акт оскорблять психику всех членов коллектива. Допустим, что это так. Но спрашивается, какое отношение имеет к этому рост власти и ее абсолютизма? Власть может вообразить себя сверхбожеством, но это еще не значит, что моральное сознание носителей власти и всего общества тождественно. А ведь для наличия «религиозной преступности» это условие, по словам самого же Дюркгейма, необходимо... Как же можно подменять одно другим и белыми нитками сшивать два разнородных явления. Во-вторых, сам же Дюркгейм утверждает, что с развитием общества «религиозные преступления» стремятся к нулю, а возрастают за их счет «человеческие преступления». Раз так, то отсюда само собой следовало бы, что чем далее развивается общество, тем все менее и менее возможными становятся «религиозные» преступления. Поэтому и в Риме, согласно словам самого же Дюркгейма, он, при повышении кривой кар, должен был бы указать на наличие роста тождественности морального сознания коллектива. Но он сам же утверждает обратное. Поэтому становится совершенно непонятным, при чем здесь усиление власти. Одно из двух, или усиление власти есть и усиление морального единства общества — тогда понятным становится рост кар как реакции на «религиозные преступления», но тогда нельзя утверждать, что эта «религиозность» с развитием общества падает, а поэтому кары ослабляются. Или же, если с развитием общества «религиозность» морального сознания падает, тогда необъяснимо, при чем здесь усиление правительственной власти и почему преступления против ее веления принимают «религиозный характер». Необъяснимым становится даже сам рост этой власти. Помимо этих общих соображений и фактическая проверка этого «закона» на данных истории далеко не оправдывает его. Во- первых, есть ряд республик, где кары более жестоки, чем в абсолютных монархиях. Карательная система Древних Афин и Спарты была в общем гораздо жесточе, чем Рима в период империи. Подобно этому и кары ряда средневековых городов-республик (например, республики Св. Марка) едва ли можно отнести к числу менее жестоких, чем хотя бы кары ряда средневековых монархий. Нельзя сказать, чтобы степень центральной власти в Австрии при Иосифе II или в Пруссии при Фридрихе II была менее абсолютной, чем раньше, однако при них совершилось значительное падение кривой кар. Равным образом нельзя сказать также, что и в России с Петра I до конца царствования Александра III степень абсолютизма падала, однако кары — с очень незначительными отклонениями — все более и более падали. Одним словом, связь, указываемая Дюркгеймом, далеко не всеобща и вдобавок малопонятна, как малопонятным остается и сам факт роста абсолютизма центральной власти. Попробуем подойти к объяснению кривой кар в Риме с точки зрения нашей теоремы. Согласно ей, мы, начиная с эпохи принципата, должны найти здесь рост антагонизма и разнородности морального сознания. И действительно, в эпоху принципата Рим включил в состав своей империи настолько разнородные элементы и такое множество различных по своим нравам, обычаям и поведению народов, что поддерживать их взаимное равновесие, подчинить их одним нормам можно было только путем «нечеловеческих» усилий. И вот с этой именно эпохи мы и видим, как Рим начинает напрягать все свои силы, чтобы удержать центробежные свои элементы в одном единстве, чтобы не допустить их разрыва друг с другом. Этим именно обстоятельством в значительной степени вызвано было и само усиление центральной власти и наряду с этим — повышение кривой кар. Чем далее, тем труднее и труднее становится задача поддерживания единства. Восстания отдельных народов происходят чаще и чаще. Указанная задача еще более становится невозможной, благодаря начавшемуся натиску германцев, парфян и других народов, надвигавшихся на Римскую империю. К этому обстоятельству присоединяется появление хрис тианства, его рост и вносимый им разлад в единство общества. Чем дальше, тем больше христианство ширится, антагонизм язычников и христиан все более и более растет и единство общества все более и более падает. Прибавьте к этому растущее недовольство колонов и рабов, прогрессирующую быстроту их восстаний, рост мятежных групп или «багаудов», в III веке разросшихся до огромных и многочисленных полчищ, вожди которых одно время даже провозгласили себя императорами (Элиан и Аманд), прибавьте вызываемое тем же недовольством массовое бегство к варварам, растущее число преступлений против личности, имущества и строя — и тогда вполне понятным становится, почему кары, начиная с I же века начинают все более и более ползти вверх501. Это, согласно теореме, должно было случиться неизбежно и случилось. И чем более распадалась империя, тем сильнее давили кары, безуспешно пытаясь подавить центробежные силы. И они оказались бессильными. В IV веке Римская империя разорвалась на две части, центробежные силы победили центростремительные. Из этих кратких штрихов видно, почему кары должны были повышаться. Мало того, если взять в эту же эпоху историю христианства и репрессий против него — то и история гонений на христиан буквально подтверждает сказанное. Многие из историков христианства выражали свое изумление тому, что наиболее жестокими гонителями христиан были лучшие римские императоры (Траян, Марк Аврелий и Диоклетиан). Но, приняв во внимание сказанное, становится понятным, что начиная со II века, т. е. с эпохи все более и более быстрого распространения христианства, — борьба с ним должна была становиться все острее и острее, пока оно не будет подавлено или пока оно окончательно не восторжествует, что и случилось при Константине Великом. Если теперь мы возьмем другие случаи колебания кривой кар, то увидим, что и они вполне согласуются с указанной теоремой. Переходя от древней истории к средней и следя за общей линией кар как в Восточной Римской империи, так и среди германцев и в Меровингско-Карловинских областях, мы принуждены констатировать, что кривая кар в общем не понижается, а повышается или стоит на достигнутом раньше уровне. Если опять-таки исходить из теоремы, то вполне понятной становится эта линия наказаний. В самом деле — оба фактора жестокости в этот период налицо. Германские и франкские народы, выступившие в это время на «арену» истории, были примитивны и, как большинство примитивных народов, держались примитивной же карательной системы: смертной казни в области преступлений против общества, ордалий5, композиций и частной мести. С другой стороны, все эти века, как известно, были эпохой «переселения народов», политические тела возникали и исчезали с удивительной быстротой. Образованные насильственным путем из самых разнородных единиц, между моральным уровнем которых мы напрасно бы стали искать consensus’a, они, естественно, не могли образовать хоть сколько-нибудь мирного сообщества и поэтому или очень быстро распадались сами, или разрушаемы были внешними причинами, или же, если и держались, как держалась сравнительно долго империя Карла Великого, то только при помощи беспощадных кар: в виде ли беспощадного избиения восстающих и беспрерывных войн или же в виде жесточайших наказаний, постигавших всех «диссидентов» и «преступников»502... Здесь не место описывать все возникавшие и лопавшиеся, как пузыри, общественные союзы и государства этой эпохи, а равно и перечислять «кружившиеся в этом водовороте народы и племена германцев, галлов, гельветов, бойев, арависков, озов, треверов, нервиев, вангионов, трибоков, неметов, батавов, хаттов, маттиа- ков, узипов, тенктеров, бруктеров, хамавов, ангривариев, кимв- ров, свевов, семионов, лангобардов и т. д. и т. д.*, далее пиктов, ананов, готов, сарацин, гуннов, сарматов и т. д. и т. д. Можно только сказать вместе с Иорданом (VI в.), что в эту эпоху «все вооружились на взаимную гибель... Королевства распадаются на нации, из одного тела образуются отдельные члены, и один не чувствует боли другого, но по отсечении головы, наносят взаимно удары. Сильнейшие народы, не находиirime прежде равных себе, теперь растерзывают сами себя, всасываясь в раны друг другу»503. При таких условиях мудрено было бы ждать падения кар. И позже, когда образовалась Меровингско-Каролингская империя, «сшитая» наскоро из ряда различных народов, — опять-таки антагонистическая полярность дана нам налицо, а поэтому и не приходится удивляться жестокости капитуляриев6 Карла и его преемников504. Но и она скоро распадается, сделавшись жертвой тех же центробежных сил. Дальше дело не становится лучше ни в Германии, ни во Франции: водворяется феодализм, а вместе с ним и «война всех против всех». Не только давления кар светской власти, но и двойного давления церкви и государства недостаточно, чтобы прекратить эти вечные антагонизмы, кулачное право и почти беспрерывную борьбу. Мудрено ли поэтому, что «мир» никак не мог установиться, и только под угрозой проклятий церкви после долгих усилий удается установить некоторое ограничение этого беспрерывного взаимного преступно-карательного потока феодальной борьбы505. Мудрено ли поэтому, что и в «установлениях» Людовика Святого, в Германии в Саксонском и Швабском зерцале, а позднее в ряде отдельных постановлений и в Каролине — эта жестокость кар не только не падает, но даже, пожалуй, поднимается506. Было бы долго описывать здесь все антагонизмы — экономические, политические, моральные, религиозные и т. д., — непрерывно волновавшие Европу до XVII-XVIII веков. Но известный каждому историку наказаний факт высокого состояния кривой кар до XVII- XVIII веков объясняется именно этой разнородностью населявших Европу народностей. С самого перехода к средним векам перед жителями Западной Европы стояла задача уменьшения взаимной моральной гетерогенности и увеличения сходства, уменьшения агрессивности и увеличения социального альтруизма, установления большего единства между соприкасавшимися в силу необходимости народами, превращения в одно целое совершенно разнородных элементов и т. д. Целые века понадобились, чтобы выполнить эту задачу; ряд столетий до XVII-XVIII веков может быть рассматриваем как вре мя, потраченное на созидание органически связанных широких общественных союзов (государство и церковь). Целые века были нужны, чтобы выдрессировать людей и заставить их жить более гармонично между собой, а равно и изменить радикально их психику. К XVIII веку эта задача была в значительной степени достигнута, и вот кривая кар начинает со значительной скоростью понижаться и все более и более падает. Если теперь мы возьмем ряд отдельных эпизодов из этого процесса, то и здесь убедимся в правильности теоремы. Возьмем для примера историю инквизиции. И здесь рычаг кар начинает давить сильнее тогда, когда в единой церкви появляются разнородные течения. Началом инквизиции можно считать конец XII века и начало XIII века (декрет Совета Вероны от 1184 года, поручение Иннокентия III об отыскании еретиков, данное Pierre de Castelnau et Raoul в 1203 году, а затем эдикт 1215 года), т. е. то время, когда антагонизм различных частей церкви уже укрепился, о чем и свидетельствует появление ереси альбигойцев и вальденсов9. И в нашей истории процесс «собирания русской земли», с одной стороны, и процесс поддержания единства уже собранной земли, с другой, — не обошелся даром. Действительно, ко времени Иоанна III этот процесс собирания в основном был закончен. Теперь задача государственной власти заключалась в том, чтобы не дать возможности рассыпаться вновь созданной государственной храмине, составленной из элементов далеко не однородных. Нужно было «склеить» в одно целое как народности, вошедшие в состав государства, так и различные сословия и социальные группы, образовавшиеся внутри Московской Руси. И мы, действительно, видим, как совершается эта «склейка». Покорение и неоднократное усмирение Новгорода и Пскова при Иоанне III и Иоанне IV, с одной стороны, опричнина и массовые казни Иоанна IV — с другой, и все более и более растущая жестокость «официальных» кар, как это видно по Судебникам, — с третьей — вот свидетельства этой «склейки». Не Иоанн IV виноват в опричнине, а исторический процесс, который свои законы диктует одинаково и пастухам, и царям... Антагонизм, однако, не прекращается: ряд новых причин поддерживает его существование, конечным пунктом которого является «разруха и смута». Мудрено ли поэтому, что и Уложение Алексея Михайловича не понижает эту жестокость кар. Задача объединения еще далеко не была выполнена, а потому и кривая кар не могла понижаться. Только в XVIII веке мы видим это понижение. Вообще говоря, всякий социальный кризис, как развито было выше, есть следствие антагонистической разнородности морального сознания, поэтому всякий кризис есть борьба, а социальная борьба состоит именно из преступно-карательных актов, которые не могут не влечь увеличение преступлений и наказаний и с официально-правовой точки зрения. Ришар вполне прав, когда говорит, что «это социальная среда определяет формирование карательного права и преступности в различные времена. Само общество сознательно или спонтанно организует сопротивление преступным тенденциям, когда оно находится в нормальном состоянии, т. е. в состоянии медленного, гармонического и правильного развития; оно же обусловливает появление преступности, когда оно находится в состоянии кризиса»507. Отмеченное уже многими криминалистами-статистиками повышение преступлений во время экономических кризисов — есть лишь частный случай указываемого нами общего закона временного колебания кар (и преступлений)508. Тот же Richard не менее правильно указывает далее, что «коллективные и кровавые формы преступности соответствуют острым кризисам, а индивидуальные и коварно-хитрые — кризисам более мягким и идущим на убыль» (en voie d’attenuation)509. У него же мы находим новый ряд подтверждений нашей теоремы и его собственного положения. Так, Германия конца XV века дает картину широкого развития разбойничества (brigandage) и соответственно суровых наказаний, частных ли (кулачное право) или публичных. Подобного рода явление при экономическом и культурном процветании Германии того времени может быть объяснено лишь столкновением двух миров: старокатолического и новопротестантского, родоначальниками которого были лолларды10, Гус и др., действовавшие до этого и в это время. Не менее знаменательны и данные, приводимые им относительно кривой убийств в Италии, если мы их сопоставим с кривой смертной казни: кривая убийств в Италии дает такие цифры. Она постепенно спускается с 8000 убийств в год около 1860 года до 5418 в 1880 году, до 4288 в 1885 году, до 3628 в 1890 году и 3861 в 1895 году. Чем объяснить подобного рода падение этого рода преступлений? Ришар вполне правильно указывает на то, что эпоха после 1860 г. есть эпоха новой жизни Италии, вышедшей из состояния кризиса, в каком она была до половины XIX-го столетия, и вновь возродившейся в виде национального государства, свободного от опеки церкви и других государств. Параллельно с этим уменьшением преступлений падают и наказания, и в 1890 году смертная казнь в Италии отменяется510. И этот факт — прямое подтверждение теоремы, ибо раз убийства падают, то, значит, consensus все более и более укрепляется, а потому нет уже надобности в давлении рычага кар. Подобный же процесс падения убийств, по данным Ришара, происходил и во Франции, начиная с 1830 года — конца старого режима и до 1871 г. — нового кризиса, когда кривая убийств повышается и затем снова быстро падает. Если же взять период с 1788 по 1801 год — период кризисов, то здесь наблюдается громадное число убийств, необычайное развитие разбойничества, особенно на юге Франции. Как же идет кривая кар? Она идет параллельно. Развитие разбойничества и грабежа в эпоху с 1788 по 1801 год означает усиление антагонизма — поэтому, согласно теореме, должны усилиться и кары. Так оно и есть. Февральский закон Наполеона от 1801 года учреждает военные суды вместо обычной юрисдикции, в несколько месяцев расстреливаются сотни людей после суммарно-групповых процессов, и brigandage прекращает свое существование511. Аналогичное же сопутствие и параллельный ход кризисов, роста преступлений и повышений жестокости кар наблюдается и в истории Индостана конца XVIII и начала XIX-го столетия, в момент борьбы ислама с индуизмом, и в Индокитае конца XVIII века512. Из приведенных выше фактов и разъяснений видно, что так должно быть всюду. Всякий кризис есть симптом столкновения моральных норм, это столкновение есть уже социальная борьба, борьба же есть взаимный обмен преступлениями и наказаниями, ее появление и рост есть рост и последних, поэтому нельзя не согласиться с Richard’oM в том, что за всяким социальным кризисом скрывается «кризис этико-религиозный, т. е. быстрое исчезновение старых верований и морали и появление новых верований, прав и обязанностей»513. Таким образом, мы на ряде фактов убедились в том, что наша теорема о колебаниях санкций вполне может быть подтверждена множеством исторических фактов и при надлежащем анализе любое периодическое колебание подтвердит ее правильность. Изучая закономерность подъема и понижения кар и наград за отдельные преступления и подвиги, следует иметь в виду двоякого рода понижения, вызываемые различными причинами: одни кары за определенного рода преступления понижаются в силу того, что поведение людей поднимается на должную высоту и сами преступления становятся все более и более редкими. Другие же кары понижаются потомуу что часто поступок, считавшийся ранее преступным, позднее перестает быть таковым. А раз он перестал быть преступлением, то, понятно, не вызывает и никакой кары. В первом случае психика и поведение людей поднимаются на большую моральную высоту, они начинают совершать или не совершать акт, который раньше мог совершаться или не совершаться лишь благодаря давлению кар. Во втором случае этого подъема не совершается, но просто «вскрывается» заблуждение предшествующего времени; а это вскрытие своим последствием имеет упразднение кары. Так, например, исторически проявляющееся смягчение наказаний за убийство обусловливается тем, что историческая дрессировка вела людей ко все большему и большему вытравливанию из их психики злостных импульсов, ведших к убийству, и все более и более укрепляла отвращение к актам убийства. Иначе обстоит дело с другими преступлениями. Раньше, например, у некоторых народов карался акт прохождения по тени другого человека или же религиозное разномыслие в той или иной форме. В последующие эпохи кары за эти поступки исчезли, но исчезли не потому, что все стали одинаково верующими, — а потому, что сами эти акты были поняты как акты, не имеющие ничего преступного и объявленные преступлениями лишь «по недоразумению». Все сказанное о карах приложимо в одинаковой степени и к услужно-наградным явлениям. Синтезируя исторические тенденции падения санкций с теоремой их временного колебания, принимая во внимание растущую быстроту социального приспособления, а равно и степень достигнутого согласования поведения людей, фактически выходящего далеко за пределы государства и обнимающего Европу и все культурные страны Америки, Азии и Африки, мы с чувством глубокого удовлетворения можем констатировать, что человечество уже выполнило самую важную и трудную часть своей задачи —установления общечеловеческого consensus’a в поведении и установления гармонии в дальнейшей социальной эволюции. Чем далее, тем скорее пойдет этот процесс, и пределом ему может быть только полное гармоническое шествие на новые моральные и культурные выси. Правда, это стоило довольно дорого человечеству, и пришлось тысячам поколений «унавозить» собой и своими страданиями эту дорогу совершенствования, но... «судьба жертв искупительных просит», и было бы бесполезно предъявлять иск к мировой необходимости или, что то же, к «космической случайности».