<<
>>

Аналогия с родственностью

Антиабсолютизм Камю определяется не дистанцией критики, но связью критики. И это обстоятельство вновь заставляет нас усомниться в традиционном мнении, согласно которому социальный криї тик — это тот, кто порывает с родной ему почвой, кто смотрит на

общество, его породившее, как бы снаружи — с некоей идеальной точки зрения, равноотстоящей от всякой социальной действительности.

И если такой критик встает на сторону угнетенных, то делает он это постольку, поскольку, как он считает, в движении этой социальной группы находят свое выражение всеобщие принципы. Он вовсе не видит отдельных людей. Он подобен судье, политически ангажированному судье, который доводит уровень своих высказываний до полной обезличенности. Камю явным образом отказывался играть такую роль, признав в интервью, датируемом 1953 г., что он предпочел бы, если бы мог выбирать, "никогда не сидеть на скамье судьи... в отличие от многих наших философов" 297. Вместо этого он хотел бы быть "на стороне истории и человека, на стороне повседневной жизни, стремясь пролить на нее как можно больше света, упорно противодействуя деградации отдельного индивида, как и всех остальных" 298.

Обратите внимание на порядок слов в последней фразе. Сначала речь идет о противодействии деградации отдельного индивида, и лишь затем масштаб расширяется и Камю заговаривает о "деградации всех остальных". Камю в первую очередь человек чести, человек принципов, а честь начинается с личной верности, а не с идеологической приверженности. Отсюда вытекает его политическая позиция в отношении к алжирской войне. Позиция, которую правильнее рассматривать как долгое, потерпевшее в конечном счете провал противодействие деградации сообщества черноногих. Угрозы последнему таились не только снаружи, но и внутри самого сообщества, вот почему писатель осудил расизм французов задолго до того, как он осудил терроризм ФНО.

Вероятно, мы будем правы, если скажем, что Камю больше ненавидел расизм за то, что он сделал с французами, чем за то, что он сделал с арабами. Однако он принял бы обрат- ную последовательность в произведении (writing) арабского интеяз лектуала. С чем он никак не мог согласиться, так это с тем, что деградация черноногих уже стала фактом, совершившись, без надежды на искупление, благодаря обстоятельствам самой колониальной ие* тории. Такого рода точка зрения и вправду была бы невозможна без дистанцированное™, однако последняя лишила бы почвы и соци- альную критику, сделав ее попросту ненужной. При создавшейся ситуации подобная позиция, как и позиция Фанона, оставляла толь; ко одну возможность — покинуть тонущий корабль. Но позиция Камю была иной: он принимал социального критика за члена команды этогв корабля, который не мог его оставить прежде пассажиров. "В задачу представителей культуры и религиозных деятелей... не входит де* зертирство с полей исторических сражений... Скорее, она состоите том, чтобы оставаться самими собой... защищать свободу от осаждай ющих ее смертельных опасностей" 299.

Таким образом, Камю остался тем, кем он всегда был, писателем—выходцем из черноногих. Бесспорно, часто между ним его черноногими согражданами обнаруживалась дистанция. Корі да, приехав в 1956 г. в Алжир, он призвал к "гражданскому перемирию", головорезы из числа сторонников французского господ* ства, окружившие здание, где писатель выступал с речью, приза* вали к расправе над ним, тогда как в самом здании Фанон презри тельно (bitterly critical) назвал призыв Камю речами "милой сест* рички" 300. В тот момент и позже Камю оказался на ничейной тер1 ритории (no-man's land). Но эта бездомность не была добровол# ной; он был вынужден оставить территорию, населенную его сф гражданами, и он всегда стремился туда вернуться. Он был solitaire et solidaire.

Обычное восприятие дистанции критики основывается на аналогии с семьей: мы скорее готовы признать виновность других, чем нас самих.

Если же мы последовательны в нашей критической позиции, то должны превратить наш собственный народ в "других". Мы должны смотреть на них, как если бы они были абсолютно посторонними для нас, или же мы должны стать посторонними для HVIX. Трудность, возникающая в связи с этой аналогией, заключаются в том, что легкость обнаружения виновного никогда не бывает эффективной. Сколь бы жесткими мы ни были в наших инвективах "своим" они не задевают за живое тех, кому адресованы. Целью же социального критика как раз и является задеть за живое, проникнуть в сознание. Поэтому все эти еретики, пророки, мятежные интеллектуалы, бунтовщики — в том смысле, какой Камю вкладывал в слово "бунт", — все они принадлежат своему народу (insiders): они знакомы со священными текстами тех культур, к которым принадлежат по рождению, и знают их уязвимые места. Социальная критика в большей мере предполагает родственную связь, чем обычно считается. И поскольку эта критика сокровенна, она иногда сводится к молчанию, которого никогда не позволяет себе незаинтересованный судья.

Родственная (intimate) критика — общая характеристика нашей частной жизни, для нее характерны свои (имплицитные) правила. Мы, например, не критикуем наших детей в присутствии посторонних, а делаем это, только когда остаемся с ними наедине. У социального критика налицо аналогичные импульсы, в особенности тогда, когда его собственный народ сталкивается с внешней угрозой. "В сознании Камю, — пишет относительно доброжелательный к писателю критик, — неизменно присутствовала мысль, что его мать, брат, его друзья могли стать объектами растущего терроризма, который спровоцировали его собственные слова, при том что сам он был в полной безопасности" 49. Но социальный критик никогда не бывает и полностью един со своим народом; социальное пространство не тождественно пространству семейному, и потому родственность критика не принимает характера внутрисемейного общения, она лишь позволяет ему соразмерять и контролировать свои публичные высказывания. Терпимость его критических выс- называний уравновешивается их точностью. Критик должен, одна» ко, говорить, говорить громко, говорить все время, пока существует надежда, что он будет услышан своим народом. Отчужденный и незаинтересованный моралист бубнит себе и бубнит, и нам нет до этого никакого дела. А вот молчание социального критика, которого глубоко волнует судьба своего народа, — зловещий знак, знак поражения, знак конца. И хотя он может быть прав в своем молчании, мы жаждем услышать его голос.

<< | >>
Источник: УОЛЦЕР Майкл. КОМПАНИЯ КРИТИКОВ: Социальная критика и политические пристрастия XX века. Перевод с англ. — М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги. — 360 с.. 1999

Еще по теме Аналогия с родственностью:

  1. § 5. Пробелы в праве. Применение аналогии закона и аналогии права
  2. Введение
  3. СОДЕРЖАЩАЯ КОНКРЕТНОЕ ПРИМЕНЕНИЕ ВЫШЕИЗЛОЖЕННОЙ ТЕОРИИ К ЯВЛЕНИЯМ ИДЕИ, ИЛИ К ПОЗНАНИЮ, ЭМОЦИЯМ, ПАМЯТИ И ВООБРАЖЕНИЮ 18
  4. Установление скифского протектората над Ольвией
  5. ЧАСТЬ I
  6. Понятие отражения в философии и естественнных науках. Отражение и информация. Отражение и изоморфизм
  7. Паскаль и французский образ мира
  8. Аналогия с родственностью
  9. Второй этап Протописьменного периода. Возникновение общественных классов
  10. Глава VI 4$ Мифология (продолжение)
  11. Глава третья. Учение о воле в новейшей психологии
  12. Трудовая школа второй ступени
  13. От памяти к мышлению
  14. Общества и социальные системы
  15. НАСЛЕДОВАНИЕ
  16. ДОВОДЫ В ПОЛЬЗУ УЧЕНИЯ о происхождении видов, заимствованные из систематики и из сравнительной анатомии