Аналогия с родственностью

Антиабсолютизм Камю определяется не дистанцией критики, но связью критики. И это обстоятельство вновь заставляет нас усомниться в традиционном мнении, согласно которому социальный криї тик — это тот, кто порывает с родной ему почвой, кто смотрит на

общество, его породившее, как бы снаружи — с некоей идеальной точки зрения, равноотстоящей от всякой социальной действительности.

Обратите внимание на порядок слов в последней фразе. Сначала речь идет о противодействии деградации отдельного индивида, и лишь затем масштаб расширяется и Камю заговаривает о "деградации всех остальных". Камю в первую очередь человек чести, человек принципов, а честь начинается с личной верности, а не с идеологической приверженности. Отсюда вытекает его политическая позиция в отношении к алжирской войне. Позиция, которую правильнее рассматривать как долгое, потерпевшее в конечном счете провал противодействие деградации сообщества черноногих. Угрозы последнему таились не только снаружи, но и внутри самого сообщества, вот почему писатель осудил расизм французов задолго до того, как он осудил терроризм ФНО.

Таким образом, Камю остался тем, кем он всегда был, писателем—выходцем из черноногих. Бесспорно, часто между ним его черноногими согражданами обнаруживалась дистанция. Корі да, приехав в 1956 г. в Алжир, он призвал к "гражданскому перемирию", головорезы из числа сторонников французского господ* ства, окружившие здание, где писатель выступал с речью, приза* вали к расправе над ним, тогда как в самом здании Фанон презри тельно (bitterly critical) назвал призыв Камю речами "милой сест* рички" 300. В тот момент и позже Камю оказался на ничейной тер1 ритории (no-man's land). Но эта бездомность не была добровол# ной; он был вынужден оставить территорию, населенную его сф гражданами, и он всегда стремился туда вернуться. Он был solitaire et solidaire.

Обычное восприятие дистанции критики основывается на аналогии с семьей: мы скорее готовы признать виновность других, чем нас самих.

Родственная (intimate) критика — общая характеристика нашей частной жизни, для нее характерны свои (имплицитные) правила. Мы, например, не критикуем наших детей в присутствии посторонних, а делаем это, только когда остаемся с ними наедине. У социального критика налицо аналогичные импульсы, в особенности тогда, когда его собственный народ сталкивается с внешней угрозой. "В сознании Камю, — пишет относительно доброжелательный к писателю критик, — неизменно присутствовала мысль, что его мать, брат, его друзья могли стать объектами растущего терроризма, который спровоцировали его собственные слова, при том что сам он был в полной безопасности" 49. Но социальный критик никогда не бывает и полностью един со своим народом; социальное пространство не тождественно пространству семейному, и потому родственность критика не принимает характера внутрисемейного общения, она лишь позволяет ему соразмерять и контролировать свои публичные высказывания. Терпимость его критических выс- называний уравновешивается их точностью. Критик должен, одна» ко, говорить, говорить громко, говорить все время, пока существует надежда, что он будет услышан своим народом. Отчужденный и незаинтересованный моралист бубнит себе и бубнит, и нам нет до этого никакого дела. А вот молчание социального критика, которого глубоко волнует судьба своего народа, — зловещий знак, знак поражения, знак конца. И хотя он может быть прав в своем молчании, мы жаждем услышать его голос.