Критик в качестве героя

Обычное недовольство часто выливается в ропот; страх и давление делают его нечленораздельным. Напротив, критик, противопоставляя свою позицию позиции властей, говорит громко и отчетливо.

герой вдвойне: он критикует власть имущих, но обрушивает огонь своей критики и на других — тех, кто выражает недовольство, поскольку они либо неправильно выражают свое недовольство, либо выражают его не столь громко, чтобы их услышали, либо только выражают недовольство, но не действуют, либо, наконец, если и действуют, то безрассудно и неэффективно. Критик вызывает гнев как друзей, так и врагов. Он обрекает себя на интеллектуальное и политическое одиночество.

Таков, по крайней мере, обычный взгляд на критику, и, надо сказать, сами критики с древнейших времен поддерживали подобную точку зрения. Пророк Амос дает нам понять, что власти предупреди ли его: "Не пророчествуй на Израиля и не произноси слов на дом Исааков". А вот немедленный ответ Амоса: "За это вот что говорит ІЬсподь" 16. Пророк держится твердо: вызывающе, откровенно, бесстрашно. Нам предоставляется возможность самим узнать из других источников (или из критического прочтения его собственных текстов) реальную силу его последователей. Подобным образом ведет себя и Сократ перед судом афинян и открыто претендует на роль героя, сравнивая себя с воином Ахиллом, который считает, что, "где кто поставил себя, думая, что для него это самое лучшее место, или же поставлен начальником, там и должен переносить опасность, не принимая в расчет ничего, кроме позора, — ни смерти, ни еще чего- нибудь". Сократ также действует правильно и принимает возможность смерти; в конце концов они принимает и саму смерть. Однако он не скрывает от нас незначительности перевеса своих противников; "Теперь же, как мне кажется, перепади тридцать один камешек с одной стороны на другую, и я был бы оправдан" 17.

Миссия Сократа состоит в вопрошании, проверке и порицании тех людей, которых он встречает на улицах Афин. Но он и учит их искать благо, не только их собственное, но и того государства, в котором они живут. Он беседует со всяким, кто готов его слушать, неважно — гражданин он Афин или чужестранец. Но все же особенно он внимателен к своим согражданам, "потому что вы [афиняне] мне ближе по крови". Равным образом ориентировано и внимание пророка Амоса: "Только вас признал Я из всех племен земли". Таково слово ІЬспода к своему народу: "Потому и взыщу с вас за все беззакония ваши" 18. Оба этих примера, как мне представляется, суть проявления патриархального локализма. Некоторое сочетание кровного родства и общности интересов привязывает критика к тем людям, которых он критикует; он особенно заинтересован в их благополучии и благосостоянии.

Но с расширением и распадом (частичным) древних общин, которые обусловливали этническую ограниченность критики, многие критики почувствовали, что пределы полиса и этноса являются незаконными ограничениями их деятельности. Теперь они были нацелены на большие масштабы и универсальную обоснованность. В автопортрете героя к вызову добавилась отчужденность. Мощный импульс в этом направлении был дан платонизмом. В дальнейшем к нему добавились стоицизм и христианство. Отныне критики общественного устройства должны были покидать родной город, который представлялся им мрачной пещерой, искать свой собственный путь к свету Истины, путь одинокий и непроторенный, и только после обретения этого света возвращаться к согражданам, имея право испытывать и порицать их. Эти вернувшиеся назад критики уже не воспринимали этнос, из которого они вышли, как родственный.

В пророчествах Амоса или в зафиксированных в "Апологии" обращениях Сократа к афинянам наличие такой дистанцированности критика не так уж и заметно. Возможно, однако, что она имплицитно присутствует в обращении обоих к божественному. Оправдываясь, социальный критик выражает эту свою дистанцированность. Можно вообразить себе оправдания демократического толка, но они никому не дадут властных полномочий; но критик, требующий для себя некоторых властных полномочий, также должен находиться в стороне от демоса. В предельном случае он превращается во врага собственного народа, по крайней мере во врага того ущербного состояния, в котором этот народ сейчас оказался. Образцом здесь является Иисус

Христос, одновременно пророк и спаситель, обращающийся в этой своей двойственной ипостаси к своим ученикам:

Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч; Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью

ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его19.

Иисуса можно с пользой для дела представлять как социального критика, а можно и не представлять — тем не менее эти слова Христа часто использовались (например, флорентийским монахом Савонаролой или женевским религиозным реформатором Ж.

Истории Сократа и Иисуса странным образом перемешались и соединились в процессе становления этого образа героя. Судилище над философом, крестные муки пророка-спасителя совершаются ради того, чтобы выделить одну-единственную идею: смерть неизбежно вытекает их опасностей, которыми чреваты равным образом и философия, и религиозные пророчества, когда они приобретают критическую направленность. Однако на самом деле истории Сократа и Иисуса совершенно различны. Если жизнь Иисуса, согласно Евангелию, могла окончиться только так, как она окончилась, то жизнь Сократа могла закончиться и по-иному. Он вполне мог быть оправдан. Он даже мог получить то, о чем издевательски просил своих сограждан, — материальную помощь от города для своих исследований и возможность всю оставшуюся жизнь приставать к своим собеседникам с провокационными расспросами: роль, для общества полезная, но никак не героическая. Но образ критика-героя больше отвечает чаяниям основной массы социальных критиков — во всяком случае в том отношении, что позволяет им выделиться на фоне своих сограждан. Она усиливает и подчеркивает специфику их ремесла, наделяет их "высшим благородством" человека, рискующего собой, которым, как отмечает Симона де Бовуар, в иных случаях облечены лишь охотники и воины 20. Критика была бы "женским" делом, каким зачастую представляется обычный протест, если бы она не была сопряжена с опасностью 21.

Однако создание подобного образа — также и реакция на действительные опасности. Я вовсе не намерен их преуменьшать, как не стремлюсь отрицать мужество, необходимое для критика, противопоставившего себя обществу и бросившего ему вызов.

Опасности, связанные с критикой, меняются, как можно ожидать, в зависимости от социальных и политических условий. Даже Иисус мог бы пророчествовать, не подвергая себя опасности, если бы не римское завоевание. Некоторые из современных социальных критиков подвергают себя риску тюремного заключения и гибели, тогда

как для других критика — дело, по существу, безопасное. И не отстраненность критика обусловливает эту опасность: критики подвергают себя максимальному риску именно тогда, когда выражают общее недовольство каким-либо диктаторским режимом, как это было в Аргентине под властью генералов, или, скажем, в Польше во времена Солидарности, или в Южной Африке при режиме апартеида. Дистанция, которую социальный критик устанавливает — или, лучше сказать, дистанция, которую он вынужден установить, — может также сильно варьироваться, иногда — в зависимости от учений, которые он полагает истинными, иногда — в зависимости от институтов и социальных практик, которые он намерен подвергать критике.

В условиях свободы и терпимости деятельность социального критика приобретала другой характер, чем тот, который был ей присущ в древние времена (да и в не столь древние). Возможно, именно это обстоятельство вынуждает современных критиков-интеллекту- алов детально сосредоточиться на своей специализации, представлять себя более рефлексирующими или более отчужденными, чем I критики былых времен. В действительности же по сравнению с кри- ] тиками прошлого они более, чем когда-либо прежде, близки к широ- j кому слою людей, испытывающих недовольство: все мы изучаем пол- j номочия друг друга и неизменно скептичны в отношении героизма j других. Те же, кто сохранил представление о том, что социальная \ критика требует некоторого героизма, сокрушаются, что занятие это | нынче слишком легкое. Либеральная культура впитала в себя кри-1 тику, сделав ее чем-то интересным, даже приятно возбуждающим; оца стала, как отмечает Маркузе, формой развлечения. Сократ превращается в героя телевизионных ток-шоу; более респектабельный и дистанцированный от толпы Платон занимает кафедру какого-ни- будь престижного университета. Разгневанный критик-одиночка бьется головой о резиновую стену 22. В качестве реакции на свою критику он встречает невероятную терпимость, тогда как предпочел бы сопротивление. При этих условиях отстраненность означает не более чем добровольную отставку; ее вероятными последствиями являются апатия, резиньянция или богемная идиосинкразия. Исчезают всякие побудительные мотивы, чтобы вернуться в пещеру, или же все такого рода мотивы оказываются ложными, не имеющими отношения к тому, что составляет подлинную ценность социальной критики. Мне, однако, представляется, что отстраненность социального критика им самим всегда переоценивалась. Критика наиболее действенна, что я и попытаюсь показать в этой книге, когда она становится выражением общего недовольства или же когда в ней выявляются ценности, обусловливающие подобное недовольство. И это совсем не похоже на просто щекотание нервов, даже в условиях либерального общества. "Иногда, пытаясь быть справедливым, — пишет Мартин Бубер, — я иду во тьму, пока не уткнусь в стену и не почувствую боль, — тогда я понимаю: я достиг стены, и идти дальше некуда" 23.