Натуралистическая фаза революции

Первое, что сделал Силоне, покинув партию, — начал писать "Фон- тамару". Вместо памфлета по аграрному вопросу он написал роман о крестьянской деревне. Критики утверждали, что крестьяне, изображенные в нем, все-таки остались бумажными, но, на мой взгляд, это свидетельство их непонимания.

нищета... часто столь же глубока, как и материальная" 212. Франц; ский критик писал про Толстого в последние годы его жизни, что "і всегда носил своего muzhik'а 213 в кармане" 214. Всему общественно] злу Толстой противопоставил первобытную, но возвышенную б. гость русского крестьянина. Похоже, что Силоне делал нечто подої ное, только он не питал толстовских иллюзий. Он лишь настаив что радикальная политика должна быть тесно увязана с нуждами ценностями угнетенных. Социализм Силоне, пишет его друг Нико. Кьяромонте, "был целиком заложен в памяти... и самой ткани креї тьянской жизни; а потребность в справедливости и надежда, чті власть force majeure 215 однажды кончится, была неотъемлемой и пі вседневной частью их жизни. Силоне одержим той же потребносты и той же надеждой, и важнее для него ничего нет" 216.

"Фонтамара" — это возвращение к истокам радикализма Сило» Живя в изгнании, он мог вернуться к ним только в воображении на бумаге). Но именно идея возвращения определяет теперь его ді ятельность, а не марксистская теория или события в России, и НІ нужно выяснить, что за этим стоит. Угас ли его критический пыл за этого мысленного возвращения домой, этого добровольного отк за от дистанцированное™? С точки зрения общепринятого поним, ния социальной критики, дело обстояло именно так и это предстаї ление, что вполне естественно, настойчиво поддерживалось быв ми товарищами Силоне.

вят человека в почти невыносимые условия. Нечто подобное може».

"Ш стать судьбой радикальных новаторов из числа художников и ученых, и найдется немного друзей даже среди богемы и коллег-про- фессионалов, которые пожелают разделить с ними одиночество и опасности. Но среди политически ангажированных интеллектуалов такая карьера, как у Силоне, сравнительно частое явление — когда меняют одну веру на другую. Даже отстраненный социальный критик должен занимать какую-то позицию, и, может быть, ему удастся убедить самого себя в том, что его позиция единственно верна (и даже может стать объединяющим центром). Бенда — это пример человека, который при всем своем еврейском "странничестве" выбрал твердую почву вечности и без особого скепсиса защищал абстрактные и универсальные идеалы Просвещения. Силоне после своего "аварийного выхода" нашел пристанище в коммунистической партии. Конечно, его партийная принадлежность упростила задачу критики итальянского общества, вооружив его идеологически выверенной критикой. Но от этого ему не стало легче критиковать саму эту идеологию. Силоне стал критиком партии, лишь возвратившись к нравственным традициям и еретическому христианству, усвоенным им еще в детстве. Определение "безоглядный" никогда не подходило к нему полностью.

Можно, конечно, стать критиком коммунизма, просто всерьез восприняв коммунистические принципы. Сама по себе эта критика не влечет интеллектуального отчуждения. Зато физические странствия и тяготы изгнания зачастую неизбежны для человека, всерьез верящего в традиционные духовные принципы; ему трудно будет зарабатывать на жизнь, соответствовать идеологическим понятиям о пристойном поведении и респектабельности и не попасть в поле зрения полиции. Силоне уехал из Абруцци и никогда там больше не жил, хотя и навещал те края и в отличие от Грамши писал о них: один из лучших рассказов в сборнике "Аварийный выход" — это рассказ о несостоявшемся возвращении.

Позиция Оскара конкретнее и мягче выражена Майклом Харринг-1 тоном: "Появление фигуры крестьянина в политической фантастике: левых, — писал он в 1960-х гг., — есть признак отчаяния. [Отчаяние ” сквозит] в повороте Силоне от компартии к житейской мудрости его * родной провинции, от пролетарской революции к jacquerie" 34,35 . Здесь, не столь важно, что он вернулся домой, а то, что он вернулся в крестьянскую деревню. Харрингтон опасается, что Силоне поддастся провинциальному и моральному местничеству, деревенской беспредметной озлобленности, уживающейся с беспредельным смирением, — еще один банальный пример утомленного радикала, облачившегося в тогу по- - чвенничества и вернувшегося к родным очагам и погостам, чтобы умереть рядом со своими предками. Но Силоне привлекает в крестьянах Абруцци не сама их повседневная жизнь, а их недовольство ею. Бунтарь вернулся, чтобы припасть к источнику своего бунтарства, снова окунуться в ереси и утопии крестьянского сознания.

Я не знаю, правильно ли он понимал крестьянскую деревню; во всяком случае, он никогда не превращал ее в свою идеологическую : вотчину.

Эти маленькие победы противостоят великому, всемирному историческому поражению, гибели мечты, вдохновленной Русской Революцией. Теперь критики-радикалы должны воевать на два фронта — и против существующего общественного строя, и против исторически избранного, ныне извращенного инструмента преобразований. Двойная критика заводит в политический тупик, и "Хлеб и вино", а также "Семя под снегом" — это прежде всего романы о тупиках. Мучительные, жестокие, их иногда больно читать; тем не менее это не романы

о капитуляции и, уж конечно, не о капитуляции критики. "Семя под снегом" — наиболее насыщенный и продуманный роман из всех, что написал Силоне, где дается беспощадное изображение провинциальной элиты фашистской Италии. Блестяще схваченная в своей подлости и оппортунизме, скованная страхом, эта элита противостоит нескольким товарищам Спины, этим "семенам под снегом", чья дружба и чувство юмора составляют не политическую (пока еще), но нравственную альтернативу ей. Только нравственную альтернативу, ведь Спина "не забывал, что социальный вопрос... не решается одной моралью" 36. Но его не решат люди, растерявшие свои моральные принципы, которые когда-то заставили их искать его разрешения.