Ночные кошмары

Работы Оруэлла, посвященные Диккенсу и Киплингу, в который речь идет о патриотизме и радикальной политической позиции, в' пабах, почтовых открытках и народной культуре, составляют ежедневные мысли.

Суждения Раймонда Уильямса об этих мрачных романах таковы,; как если бы их целью было неким извращенным образом подтвердить справедливость мнения Оруэлла об упадке английской поли- 39

Orwell G.

Черный роман (франц.) — Прим. ред.

тической литературы. "Что касается романа "1984", — обращается Уильямс к редакторам "Нью лефт ревью", — то составляющие его содержание безобразные и полные ненависти проекции... на трудности, связанные с революциями или политическими изменениями, похоже, служат введением в эпоху по-настоящему декадентской буржуазной литературы, в которой полнота человеческого существа подвергнута редукции" 254. "Трудности, связанные с революциями", так и напрашиваются на сравнение с "необходимостью убийства" у Одена — строчкой, которую, как верно сказал Оруэлл, никогда бы не написал тот, кто хоть раз видел убитого человека. Точно так же и эту фразу Уильямса никогда бы не произнес тот, кто хоть раз испытал на себе такого рода "трудности". Фраза эта выражает нежелание откликаться, интеллектуально или эмоционально, на главные события XX века.

А каков политический смысл отклика самого Оруэлла? Разумеется, писатель не ставит крест на надеждах, связанных с будущим демократии и социализма: кошмар пугает нас, но в конце концов он так и не становится явью; мы просыпаемся в поту, а затем погружаемся в дневные заботы. Оруэлл именно и хочет, чтобы английские социалисты просыпались в поту. Описания тоталитарных режимов часто имели в виду консервативные цели; они состояли в том, чтобы поразить сознание рядового гражданина ужасами, совершающимися где-то далеко, и тем самым представить пороки своего общества в качестве отдельных недостатков, а усилия по борьбе с ними — чрезмерными. Рассказ об ужасах странным образом способствуют комфорту. В самом деле, трудно не прийти к этому, какими бы ни были субъективные цели вашего описания. Однако Оруэлл имел в виду другое. Он считал, что западные социалисты не достигнут успеха до тех пор, пока не признают и не научатся остерегаться того, что происходило на Востоке. "Скотный двор" и "1984" вошли составной частью в оруэлловскую "критику изнутри".

Интересный вопрос — можно ли быть критиком общества, к которому сам не принадлежишь? К тому времени Оруэлл стал почетным восточноевропейцем, а его книги вошли в состав литературы Сопротивления.

Я не думаю, что Оруэлл опасался — по крайней мере при дневном свете — внутренней трансформации английского социализма в Ингсок. Рост бюрократии и самонадеянность элиты могли породить новые формы неравенства, но отнюдь не столь радикальные, каким являлось неравенство между пролетариями и партийцами. Английская культура создала, как отмечал сам Оруэлл, мощные защитные механизмы против подобного рода эксцессов. Тем не менее роман "1984" открытым текстом заявляет: подобное возможно в этой стране — иммунитета не существует. Логика тоталитаризма интернациональна: тоталитаризм не только располагает, но, возможно, и принуждает к имитации. Тем самым опыт мировой войны, а затем идеологический опыт "холодной войны" мог со временем привести к политике репрессий в самой Англии, вопреки английским понятиям

о приличиях. Поэтому Оруэлл всячески противился тому, чтобы социализм оставался внутренним делом людей, слишком легко рассуждающих о "необходимости убийства". Как противился он и тому, чтобы дело социализма находилось в руках людей, принимавших сталинские преступления за "трудности", встречающиеся на пути революции. Он настаивал на том, чтобы английские интеллектуалы взглянули в лицо этим преступлениям, назвали бы их по имени, пережили бы их в своем воображении.

Чувство, одушевляющее роман "1984", — это гнев по поводу благодушия английских социалистов, погруженных в сладкий английский сон. Даже бомбы их не разбудили. Ведь это были бомбы нацистов, т. е. бомбы, сброшенные правыми. Из них не вытекало непременного осуждения преступлений, совершенных левыми. В Англии все еще можно "было считать себя антифашистом, не являясь антитоталитаристом", — старый "грех" левых интеллектуалов, свойственный им еще с начала 1930-х годов 258. Роман "1984" — возмездие за этот грех. Желая подчеркнуть, что это именно возмездие, Оруэлл называет тоталитарный режим, царящий в Первой военно-воздушной зоне, Ангсоцем, хотя он должен был понимать, к каким следствиям могло вести подобное наименование. Дело не столько в том, что Оруэллу было важно освободить от греховности сознание английских социалистов (оно и так было достаточно свободно: английские социалисты не были повинны в грехе убийств, вызванных "необходимостью"). Ему было важно сделать их сознание более проницательным; он хотел, чтобы они стали способны к пониманию, даже если политика, которую он описывал в своем романе, отрицала понимание. "Я могу понять КАК, — говорит Уинстон Смит, — но я не понимаю ЗАЧЕМ" 259.

Однако похоже, что роман отвергает мысль о том, что подобное понимание может открыть путь к политическим альтернативам. И это, с точки зрения Уильямса, является окончательным предательством, совершенным Оруэллом. Образы романа слишком мрачны, они не оставляют какой-либо надежды на сопротивление; в романе отсутствуют положительные герои. Их и на самом деле нет; и "Скотный двор", и "1984" — притчи, а не трактаты или программы.

"Книга внушает нам страх, — пишет Ирвинг Хау, — поскольку описанные в ней ужасы, вовсе не являясь чем-то внутренне присущим человеку "как таковому", составляют отличительную особенность именно нашего века; нас не оставляет тошнотворная мысль о том, что в своем романе "1984" Оруэлл схватил те особенности нашего общественного бытия, которых мы могли бы не допустить при наличии смелости и разума" 260. Их можно не допустить: "Англия, ваша Англия", еще не стала Первой военно-воздушной зоной. Англия самого Оруэлла присутствует в романе "1984" лишь неявно. Ее символизирует перезвон колоколов церкви Св. Клемента, который никак не может вспомнить Уинстон Смит. Но мы-то помним, мы близко знакомы с той жизнью, с теми ценностями, которые Ингсок стремится вычеркнуть из памяти и к которым постоянно апеллирует сам Оруэлл. Работа над романом "1984" не была заключительным актом. Бесспорно, Оруэлл находился под прессом своей болезни, и это вынуждало его торопиться с окончанием романа. Но он еще не был мертв; он еще не был выключен из мира, чтобы претендовать на некое финальное о нем суждение. Он намеревался работать и дальше. История

о последнем человеке не рассматривалась им как последнее слово в политике. Не требуется этого и от нас, пока мы стремимся к той ужасающей ясности, которой так отличалась мысль Оруэлла.