Формирование теорий «модернизации» было связано с обращением к старым буржуазным теориям общества34. Это является, как показывает, например, возрождение идей Токвиля, Лоренца фон Штайна и Макса Вебера, общей отличительной чертой образования позднейших буржуазных теорий. Между прочим, именно в этом и проявляется кризис буржуазной идеологии: поскольку на последней стадии капитализма все более обнаруживается его неспособность к созданию качественно новых, действенных концепций и оригинальных теорий общественного развития, постольку идеологи все чаще обращаются к старым буржуазным социальным теориям в целях продуктивного использования их в современных условиях. На какое же духовное наследие опираются создатели теорий «модернизации»? Даже при первом знакомстве становится ясным различие гносеологических корней теорий «модернизации» и концепции «индустриального общества». Концепцию «индустриального общества» разделяют многие различающиеся по мировоззрению и политическим взглядам буржуазные ученые. Их «предтечами» были такие мыслители, как Гегель35, Сен-Симон и Фурье; сторонники теорий «модернизации» опираются почти исключительно на теории буржуазных социальных теоретиков XIX в., которые олицетворяли крах буржуазной идеологии и начинали борьбу против прогрессивного буржуазного идеологического наследия. Различное отношение к идеологическому наследию, конечно, не свидетельствует о большей прогрессивности концепции «индустриального общества» по сравнению с теориями «модернизации». Оно обусловливается различными функциями этих теорий и различными идеологическими традициями, существующими в США и Западной Европе. Для первых представителей теорий «модернизации» такие элементы прогрессивного и революционного наследия, как гегелевская диалектика или утопический социализм Сен-Симона, представлялись опасными и чужеродными. Напротив, западноевропейские «духовные отцы» концепции «индустриального общества» считали ссылки на определенных прогрессивных мыслителей прошлого целесообразными и вполне оправданными в рамках философско-исторического анализа эпохи, тем более что благодаря этому могла якобы возрасти ценность концепции «индустриального общества» как нового достижения мысли Старого Света, традиции которого-создатели данной концепции и без того должны были принимать во внимание в значительно большей степени, чем авторы теорий «модернизации», ориентировавшиеся на американский прагматизм. Таким образом, теоретики «модернизации» не обра- тились ни к материализму французского Просвещения и английской буржуазной политэкономии, ни к диалектике классической немецкой философии. Их духовное наследие составляла не революционная, антифеодальная идеология поднимавшейся буржуазии XVII—XVIII вв., а консервативная, антипролетарская идеология буржуазии 40-х годов XIX в., которая, завоевав политическую власть, испытывала всевозрастающее давление со стороны рабочего движения. Это относится к тому периоду, когда борьба между буржуазией и феодалами сменилась классовой борьбой между буржуазией и пролетариатом. С тех пор на буржуазные общественные науки можно с полным основанием перенести характеристику, данную К. Марксом буржуазной политической экономии. Он писал: «В 1830 г. наступил кризис, которым все было решено одним разом. Буржуазия во Франции и в Англии завоевала политическую власть. Начиная с этого момента, классовая борьба, практическая и теоретическая, принимает все более ярко выраженные и угрожающие формы. Вместе с тем пробил смертный час для научной буржуазной политической экономии. Отныне дело шло уже не о том, правильна или неправильна та или другая теорема, а о том,, полезна она для капитала или вредна, удобна или неудобна, согласуется с полицейскими соображениями или нет. Бескорыстное исследование уступает место сражениям наемных писак, беспристрастные научные изыскания заменяются предвзятой, угодливой апологетикой»36. Главными историко-теоретическими источниками теорий «модернизации» являются, во-первых, буржуазные теории развития, главным образом английские, достигшие наивысшего влияния в эпоху господства свободной конкуренции; во-вторых, дихотомические модели общества, при помощи которых буржуазные социологи и этнологи последней трети XIX в. установили качественное различие между докапиталистическими общественными формациями и капитализмом, стараясь увековечить последний; в-третьих, историко-социологические взгляды М. Вебера; в-четвертых, функционализм буржуазной социологии и этнографии XX в. Буржуазные эволюционные теории XIX в. Среди представителей эволюционизма наряду с О. Контом (1798— 1857), основателем буржуазной социологии, обычно называют Г. Спенсера (1820—1903) как духовного предшественника теорий «модернизации»37. Взгляды на общество эволюционистов, в частности Конта и Спенсера, являются продуктом упадка буржуазной идеологии в двояком отношении: им не свойственны ни материализм, ни диалектика. Хотя именно буржуазная мысль породила зачатки материалистического и диалектического мышления, однако за все время своего существования ни материализм, ни диалектика не были разработаны ею достаточно последовательно. Когда пролетариат выступил на историческую арену в качестве главного политического противника буржуазии и впервые поставил вопрос о перспективах капитализма, у буржуазии пропал интерес к вскрытию и анализу общественных противоречий. Из картины общественной жизни было устранено противоречие как конституирующий принцип и движущая сила. Общество стало пониматься отныне внеисторически, как неизменный, самосохраняющийся организм. Развитие больше не воспринималось как борьба противоположностей и переход к новому качеству, а представлялось как непрерывный процесс количественного роста. Когда-то бывшие прогрессивными идеи исторического развития как революционного становления были опошлены до такой степени, что могли служить только целям апологетики, интерпретации развития как эволюционного изменения капитализма. История общества заменяется «историей происхождения и постоянного совершенствования капиталистического мира»38. Это в свою очередь с необходимостью приводит к тому, что социология, претендовавшая во второй половине XIX в. на статус исторической социологии, т. е. пытавшаяся понять общество исторически, по своему содержанию становится глубоко антиисторической и позитивистской. Диалектическое понимание противоречивости прогресса было отброшено, «развитие» превратилось в чисто количественную категорию. Общественные и исторические взгляды Конта и Спенсера характеризуются, как отмечалось ранее, отходом от диалектики39. О. Конту, ученику и временному секретарю Сен-Симона, были чужды как социализм, так и стихийная диалектика его учителя. В то же время его социология содержала критику спекулятивной буржуаз ной философии истории как «консервативного ответа на социализм»40. В теории О. Конта конституирующими принципами являются согласие и гармония, а все, что нарушает гармонию и равновесие системы, считается противоестественным, патологическим. В теории эволюции Спенсера признается непрерывный прогресс от «милитаризма» («Militarismus»), т. е. от докапиталистических обществ, особенно феодализма, до «индустриализма» («Industrialismus»), под которым понималось идеализированное капиталистическое общество. В «индустриальном обществе» социальная гармония достигается уже не путем насилия, а благодаря «симпатии» и знаниям. Социальная гармония становится тем полнее, чем медленнее и осторожнее происходит эволюция. Отход от материализма в социально-теоретической мысли означает отказ от объяснения общества исходя из развития его собственных оснований, прежде всего экономического базиса. С одной стороны, сформировалась буржуазная вульгарная политическая экономия, которая вообще отстранилась от объяснения общественного развития и считала своей главной задачей убрать из политэкономии проблему прибавочной стоимости. С другой стороны, возникла буржуазная социология как чистая «духовная наука», которая, однако, выступила с претензией на роль универсальной общественной науки и пыталась представить идеализированное капиталистическое общество как вершину развития человечества. Но поскольку этого нельзя было доказать с помощью данных экономической науки, постольку социологи попытались найти другие основания41 внесоциаль- ного порядка. В условиях расцвета естественных наук, особенно физики и биологии, социология заимствовала у них способ интерпретации социальных явлений. При этом общественное развитие понималось по аналогии с развитием природы или как приспособление к ней. Таким образом, Конт и Спенсер связывали историю природы с историей общества. Конт рассматривал естественные науки в качестве рациональной основы общественного развития и намеревался превратить социологию в «социальную физику», исследующую и регулирующую совместную жизнь индивидов и групп при помощи количественных естественнонаучных методов. Сущность социально-теоретических воззрений Конта ярче всего выражена в его «законе трех стадий», согласно которому дух последовательно проходит технологическую, или фиктивную, метафизическую, или абстрактную, стадии и с неизбежностью достигает научной, или позитивной, стадии. Этим стадиям эволюции духа соответствует переход от военно-жреческой социальной системы через западноевропейские революции к современному «индустриальному обществу», рациональному человеческому социуму. Спенсер отождествлял жизнь общества с функционированием биологического организма, объяснял причины общественного развития при помощи социал-дарви- нистских теорий естественного отбора и биологического приспособления к природному окружающему миру. Он стремился доказать, что история природы и человечества определяется всеобщими законами; соответственно общественное развитие, по его мнению, есть часть космического процесса движения от «несвязной однородности» к «связной неоднородности»42. Дихотомические модели общества в XIX в. До появления концепции «индустриального общества» эволюционная теория Спенсера была по существу последней попыткой буржуазной теоретической мысли дать комплексное, широкое объяснение общественного развития. Разрыв преемственности общественного развития, обусловленный возникновением современного промышленного капитализма, ощущался большинством буржуазных мыслителей настолько отчетливо, что они стали рассматривать это явление как острое противоречие между «традиционализмом» («Traditionalit?t») и «модернизмом» («Modernit?t»). Поэтому и сформировалось представление о «возникающих сами по себе» типах общества с собственными функциональными отношениями. Начиная с последней трети XIX в. эволюционные теории уступили место дихотомическим моделям общества одномерного характера. Их принцип состоял в противопоставлении структурных признаков начального и конечного моментов процесса «модернизации», и с этих позиций характеризовались «традиционные» и «современные» общества 43. Буржуазные теоретики выявляли специфические признаки капиталистического общества и стремились отыскать соответствующие дополнительные, а также противоположные признаки, присущие докапиталистическим формациям. Путем сопоставления указанных признаков они старались найти различие между докапиталистическими формациями и капитализмом и таким образом дать представление о закономерностях исторического развития. Данные методы должны были с необходимо- стыо привести к усилению европоцентризма, поскольку исходным пунктом служила история развитых буржуазных наций Европы, по сравнению с которыми история менее развитых народов изображалась как «подготовительный этап» или отклонение от нормы44. Таким образом, исторический процесс был разделен на симметричные дихотомии, одна сторона которых считалась исходным пунктом, другая — конечным. «Симметричная социология»45 решала проблемы исторического развития согласно неисторической линейной схеме, в которой история представлялась как вытекающая из одной причины и телеологически стремящаяся к единственной цели — буржуазному обществу. Никто не пытался понять общественное развитие комплексно, с точки зрения действительных материальных причин, каждому казалось целесообразным указывать какую-либо одну причину. В действительности же «дихотомический каталог» передавался от мыслителя к мыслителю с большими или меньшими модификациями и, наконец, был подхвачен теоретиками «модернизации» и приспособлен для анализа современности. В результате такого идеально-типического подхода была составлена система абстрактных контрарных понятий, которая заменила анализ реального исторического процесса46. Из большого числа дихотомических умозрительных построений 47 наиболее влиятельными были дихотомии Спенсера «милитаризм — индустриализм» («Militarismus — Industrialismus») и «гомогенность— дифференциация» («Homogenit?t — Differenzierung»), оказавшие сильное воздействие на позднебуржуазную, особенно англо-американскую, социологию. Английский этнолог Генри Самнер Мэйн (1822— 1888) усматривал основное отличие капиталистического общества от докапиталистического в характере присущих им социальных связей: для докапиталистических формаций, утверждал он, свойственны преимущественно сословные связи; основные социальные связи капиталистического общества — это договорные отношения. Общественное развитие протекало, таким образом, от «статуса» к «договору». Понимание развития, сформулированное сначала в работе «Античное право» (1881) 48, легло затем в основу «Лекций по древней истории законодательства» (1875), которые К- Маркс конспектировал в 1880—1882 гг. наряду с другими этнографическими работами49. Интерпретация Мэйном общинной собственности как деспотической власти над личностью, замечал К. Маркс, отвечает буржуазному индивидуализму и служит стремлению противопоставить общинные отношения древности современному буржуазному обществу как воплощению индивидуальной свободы. «Английский филистер Мэйн совершенно примитивно понимал «деспотизм группы над индивидами, составляющими их» (с. 327)! В то же время Бентам именно в древности нашел не увиденные Мэйном, свойственные новому времени формулу и передаточный механизм «современного» законодательства: «наибольшее счастье наибольшего числа людей». О ты, Пексниф!» 50 К. Маркс критиковал «прежнюю интерпретацию индивидуальности», данную «болваном Мэйном» и абсолютно не связанную с классовыми интересами и экономическим базисом общества. «Но истинная природа последних (классов. — Прим. переводчика) раскрывается для нас в том случае, если анализируются их интересы. Зати которым соответствовал индивидуальный трудовой процесс и частная собственность на средства производства) и что, таким образом, общественный характер крупного машинного производства и трудового процесса снимал историческую необходимость частной собственности на средства производства и тем самым представлял собой основу для закономерного перехода к коммунизму61,— все это осталось вне поля зрения представителей указанных выше теории. В то же время буржуазная историческая мысль препятствовала разработке исторического подхода к пониманию истинных причин возникновения капитализма. Капиталистический способ производства представляет собой не просто переходную стадию к новому общественному строю. Его «историческое оправдание» или историческая задача заключалась прежде всего в том, чтобы путем революционизирования производительных сил создать материальные предпосылки социализма, «Сконцентрировать, укрупнить эти раздробленные, мелкие средства производства, превратить их в современные могучие рычаги производства — такова как раз и была историческая роль капиталистического способа производства и его носительницы — буржуазии»62. Вместо этого буржуазные теоретики оторвали развитие производительных сил от производственных отношений, объявили первые важнейшим признаком классификации обществ: с тех пор страны мира были разделены на «развитые» и «неразвитые». Со времени Великой Октябрьской социалистической революции возникла принципиально новая ситуация для прогнозирования будущего капиталистической системы. До 1917 г. буржуазные идеологи отрицали социализм как возможность и грозящую опасность, с момента победы российского пролетариата в октябре 1917 г. они повели атаки на практику победившего социализма. Реальным доказательством отмирания капитализма явилось прежде всего строительство социализма в одной стране, которое окончательно разрушило иллюзию вечности, нормальности и естественности капиталистической системы. Это обнажило «жизненный нерв буржуазной идеологии. Она должна была теперь отражать собственное историческое отрицание как объективную реальность»63. Борьба против реального социализма становится отныне главным содержанием буржуазных общественных теорий. Смена аргументации при доказательстве вечности капитализма, разумеется, требовала противоположной мотивировки: если различия капитализма и докапиталистических формаций во всех отношениях выступают весьма четко, и это можно было показать достаточно наглядно, то по отношению к социализму сделать это было невозможно, поскольку его производственно-техническую базу составляет порожденная капитализмом крупная машинная индустрия, которая наряду с обобществлением средств производства представляет собой материальные предпосылки нового общественного строя. Как писал В. И. Ленин, «единственной материальной основой социализма может быть крупная машинная промышленность...»64. Отсюда делался вывод, что в отличие от докапиталистических общественных формаций социализм можно представить как общество, подобное капитали-* стическому. Социализм предстает в буржуазной идеологии тоже как «машинная цивилизация», и потому он якобы не от личается существенно от капитализма. Это дает возможность одностороннего истолкования социализма в рамках концепций «индустриального общества» и «конвергенции». Кроме того, буржуазия нуждается в иной интерпретации социализма по сравнению с докапиталистическими общественными формациями. Так, все аргументы против социализма в позднебуржуазной идеологии сводятся либо к доказательству экономической и социальной невозможности социализма, т. е. его неспособности к рациональному обращению с крупной машинной индустрией, либо, в случае признания социализма, к утверждению о «тоталитарном» характере социалистического государства, которому присуще наращивание и совершенствование производства. Это характерно и для капитализма. Однако, по мнению буржуазных идеологов, капитализм выгодно отличается от социализма отсутствием насилия, децентрализацией власти и многообразием частнособственнических интересов, которые в свою очередь смягчают и даже тормозят тенденции бюрократизации, «обаппаратчивания» («Verapparat- lichung»), «омассовления» («Vermassung») и т. д. Буржуазные теоретики во что бы то ни стало стремятся узаконить капитализм, представив его как необходимую и не подверженную изменениям систему. Историко-социологическая мысль М. Вебера определила наиболее последовательный поворот в классовом общественнонаучном сознании буржуазии и в системе аргументации. Что касается последней, то М. Вебер подчеркивал второй вариант: уже перед Великой Октябрьской социалистической революцией Вебер считал вполне возможным образование социалистической общественной формации, однако полагал, что это не разрешит противоречий капитализма, а, наоборот, обострит их. Вебер был, пожалуй, самым значительным буржуазным теоретиком общества эпохи империализма, оказавшим огромное влияние на дальнейшее развитие буржуазной общественной науки, хотя между выходом в свет его работ и принятием их на вооружение буржуазными идеологами лежит период почти в полстолетия (довольно часто встречающееся явление в истории идеологии). «Гегелевская Сова Минервы иногда начинает свой полет ночью, следующей за всемирно-историческим днем»65. Запоздавшее, но, вероятно, именно поэтому более продолжительное влияние М. Вебера объясняется В ОСНОРи°М тем, что уже на рубеже веков ОН предупреждал об определенных моментах общего кризиса, в который вступило капиталистическое общество в эпоху перехода от капитализма к социализму. Эпоха активного использования его идей началась только после второй мировой войны. Толчком к «признанию» концепции Вебера в американской социологии явились «всемирно-исторические проблемы Америки после второй мировой войны», побудившие идеологов этой страны к «духовной переориентации»66. Тогда и началось возрождение идей Вебера в общественной мысли капиталистического мира67. Все буржуазные теоретики второй половины XX в. долго находились под влиянием идей Вебера, этого «буржуазного Маркса»68, якобы являвшегося наряду с К. Марксом «интереснейшей фигурой исторической социальной науки»69; они могли в какой-то мере воспринимать основные положения концепции Вебера или оспаривать их, однако в любом случае были вдохновлены ими. В чрезвычайно многогранном и отчасти противоречивом творчестве Вебера главной темой были генезис и структура западного капитализма. В центре его внимания стоял вопрос о происхождении современного капитализма или причинах его отсутствия. Если подходить к содержанию и форме веберовских работ с историкоэкономической и социологической точек зрения, то их можно квалифицировать как подготовку острой полемики о перспективах капитализма в условиях борьбы монополистической буржуазии против революционного рабочего движения и марксизма. Вебер стремился разработать новую систему историко-теоретического обоснования буржуазного общества в период империализма и в условиях стоявшей на повестке дня пролетарской революции. Авторы теорий «модернизации» подхватили интерпретацию Вебером происхождения капитализма из идеологии, сущностное определение капитализма как воплощения рациональности, а также его истолкование социализма. Объяснения •капитализма из идеологии. Хотя Вебер не дал «четкого объяснения причинной детерминации происхождения капитализма из религиозного духа», тем не менее он так искусно излагал положение вещей, что читатель мог взять на себя «ответственность делать философско-идеалистические выводы и рассматривать исторический материализм как исчерпавший себя»70. Так фактически были перевернуты отношения между базисом и надстройкой, между экономикой и идеологией; при Этом оспаривался примат экономики, а соотношение экономики и религии ставилось с ног на голову, так как причиной происхождения современного капитализма было объявлено возникновение в некоторых странах Западной Европы кальвинизма и пуританизма. Для доказательства этого Вебер написал очерк мировой истории религии, где довел до логического конца тезис О ТОМ, ЧТО ТОЛЬКО протестантизм породил в Западной Европе капиталистическую экономическую этику накопления (kapitalistische Wirtschaftsethik der Akkumulation), рационализации (Rationalisierung) и расчетливости (Kalkulierbarkeit), в то время как все азиатские и античные религии тормозили и (или) вовсе исключали расцвет капиталистической экономической этики. Идея отрицания первоначального накопления в качестве основного, исходного условия формирования капитализма была подхвачена и использована теоретиками «модернизации», чтобы не только отвлечь критиков из освободившихся стран от проблем колониализма, но и сформировать у них желание подражать процветающей капиталистической экономической этике Запада, а также, опираясь на данную идею, внушить мысль о целесообразности тех или иных изменений капиталистического общества. При этом буржуазные теоретики настолько выходили за рамки сказанного Вебером, что рассматривали исторически сформировавшиеся капиталистические идеи и учреждения в отрыве от условий их возникновения и преподносили сами эти идеи и учреждения как естественные условия развития, универсально действующие во всех обществах, переживающих «модернизацию». К примеру, Парсояс выделил из общественного процесса развития так называемые универсалии (религию, язык, дифференцированные социальные функции, бюрократию, финансовую и рыночную организации, образование демократических норм, обусловливающих согласие, и т. д.), формирование которых вызывало изменение системы ценностей и влекло за собой структурные преобразования. Вслед за Вебером он исследовал религии и их воздействие на общественную систему ценностей. С помощью таких фундаментальных понятий, как «норма институционализации» («Norminstitutionalisierung»), «ориентация поведения» («Handlungsorientierung»), «дифференциация* («Differenzierung»), «интеграция» («Integration») и «стабилизация» («Stabilisierung»), Парсонс описал способность общества к приспособлению с целью мо- Дернизации. При этом он имел в виду именно современный капитализм, структуры которого проецировались на историческое прошлое. Тем самым они были объявлены обязательными и неизбежными. Отклонения от этой нормы казались ему лишь неудачными попытками адаптации тех или иных обществ, а альтернативные возможности развития не получили в данной концепции права на существование71. Есть и иные варианты применения веберовского подхода к проблеме общественного развития. Так, американский социолог Д. Лернер выводит «социальную мобилизацию» («soziale Mobilisierung») из «психической мобилизации» («psychische Mobilisierung»): те индивиды, которые быстрее всех перенимают «современные», а именно капиталистические, ценности и способы поведения, отличаются от индивидов, оставшихся в плену традиции, более высокой степенью «эмпатии», т. е. психической мобильности («psychische Mobilit?t»), рационального расчета («rationale Kalkulation»), планирования («Plannung») и мобильности («Mobilit?t») как предпосылок, дающих возможность осуществлять процессы «модернизации» 72. Сведение капитализма к рациональности. Сущность капитализма, считал Вебер, составляют «рациональность» («Rationalit?t») экономики и способность рассчитывать перспективы развития всех социально-экономических процессов. При этом он отделил «рациональность» и «расчетливость» («Kalkulierbarkeit») от их социально- экономических основ и в их капиталистической форме представил как надысторические, вневременные категории «современного» общества. Тем самым была предпринята попытка выдать капиталистическую «рациональность» за хозяйственно-экономическую сущность и социалистического общества и объявить социально-экономические и политико-идеологические различия между капитализмом и социализмом второстепенными. Таким образом, Вебер усматривал в марксистской теории не более чем «побочное явление» буржуазной «рациональности». В результате заимствования веберовского понятия «рациональности» капиталистический путь развития освободившихся стран постулируется в теориях «модернизации» как классово индифферентный процесс. Одни теоретики «модернизации» просто отождествляют развитие с усилением «рациональности»73, другие рассматривают его в соответствии с установленными Вебером четырьмя типами социального действия (целе-рацио- нального — Zweckrationale, ценностно-рационального — wertrationale, аффектированного — affektuelle и тради- л ционного — traditionelle Handeln) как освобождение от традиционного и аффектированного действия и поворот к ценностно-рациональному и целе-рациональному действию 74, третьи вновь пытаются сконструировать модель, опосредующую цели и ценности75. Фактически ни одной из общественных формаций не присуща «независимая рациональность». Как писал К. Маркс в 1847 г. в работе «Нищета философии», все общественные категории имеют конкретно-историческое содержание. Они «столь же мало вечны, как и выражаемые ими отношения. Они представляют собой исторические и преходящие продукты»™. Это относится в полной мере и к категории «рациональность», содержание которой определяется конкретной исторической общественной формацией и определенными классовыми интересами 77. Интерпретация социализма. В основе веберовского истолкования социализма лежало искаженное представление о его сущности78. Вебер подходил к определению социализма односторонне, подразумевая под социализмом ликвидацию частного капитализма (Privatkapitalismus) и социализацию (Socialisierung), которую он в сущности сводил к бюрократизации. Проблема бюрократизации играла центральную роль в его концепции. Вебер видел в бюрократизации неизбежное следствие «рациональности» и прогнозировал соответствующую всем индустриальным обществам внутреннюю тенденцию: промышленный производственный аппарат подчинит себе людей, человечество неизбежно попадет под власть его требований. Ликвидация частного капитализма привела бы не к устранению процессов бюрократизации, а к их усилению: «Возрастающая «социализация» сегодня означает одновременно неуклонно усиливающуюся бюрократизацию», так как она является «формально наиболее рациональной формой осуществления господст- ства» и как таковая, «будучи обусловлена потребностями массового управления... становится сегодня совершенно неизбежной»79. Выведение процесса бюрократизации из «рационализации» («Rationalisierung») было связано у Вебера с извращенным пониманием им сущности социалистического государства. Поскольку он видел в диктатуре пролетариата только концентрацию власти и применение насилия ii не видел функцию организации нового обще- ства, подчеркивал ее разрушительную, а не созидательную функцию80, постольку он никогда не понимал сути социалистической демократии81, видя в социализме лишь осуществление тенденции к уничтожению свободы, заложенной и в капиталистической «рационализации». «Государственная бюрократия,— писал он,— господствовала бы сама по себе, если бы частный капитализм был ликвидирован. Работающие сейчас рядом и по крайней мере по возможности друг против друга, следовательно, все же до некоторой степени держащие друг друга в страхе частные и общественные бюрократы были бы сплавлены в единую иерархию. Приблизительно так же, как в Египте и вообще в древности, только в несравненно более рациональной и поэтому более устойчивой форме» 82. Характер заимствования веберовской интерпретации социализма его последователями — буржуазными идеологами— зависел прежде всего от изменяющихся потребностей классового противоборства в международном масштабе после второй мировой войны и обнаруживал определенные различия в зависимости от страны и соответственно от главных направлений удара. Так, во времена «холодной войны», когда господствовал традиционный воинствующий антикоммунизм, понимание социализма как одного из вариантов общеисторического процесса «рационализации» было не очень популярно по сравнению с его истолкованием как бюрократического строя, которое подготавливало почву для доктрины тоталитаризма83. Оно представило интерес для буржуазных идеологов в период разрядки, когда в концепциях «индустриального общества» и «конвергенции» была дана новая интерпретация исторической роли социализма и поэтому могли быть «устранены» качественные социально-экономические и политические различия между общественными системами в условиях ширящегося процесса формирования «индустриального общества». В 60-х годах ревизионизм объединил оба элемента веберовского понимания социализма в целях дискредитации новой общественной системы, которая хотя и признавалась экономически рациональной и выгодной, однако в то же время объявлялась бюрократически-дегенера- тивной84. Признание взглядов Вебера в США означало возникновение исторической псевдоперспективы для развития американской социально-теоретической мысли и способствовало освобождению ее от этноцентрической ограни ченности и пристрастия к эволюционным теориям викторианской эпохи. Это содействовало ослаблению наметившегося было влияния марксизма на американские общественные науки. «Его работы предоставили аналитические средства, которые были едва ли менее значительными, чем те, которые создал Карл Маркс... Марк- совский и веберовский методы анализа конкурировали в сфере теоретической мысли целого поколения американских ученых»85. Сравнительно-исторический метод Вебера стал главной методологической базой формирования новейших теорий «модернизации». Функционализм буржуазной социологии и этнографии XX в. Ни с позиций этнологии, ни с точки зрения социологического функционализма86 не представлялось возможным обосновать теорию общественного развития, тем не менее при формировании теорий «модернизации» функционализм сыграл определенную роль в двояком отношении. Прежде всего в первоначальные теории «модернизации» вошли представления сторонников функционализма об обществе как самосо- храняющейся равновесной системе, все элементы которой постоянно находятся в процессе приспособления и интеграции. В начале 50-х годов Парсонс в своей AGIL-схше сформулировал условия сохранения социальной системы: 1) адаптация к внешнему окружению (adaptation. — А)\ 2) достижение целей системы (goal-attaintment—- G); 3) интеграция ее элементов (integration. — I): 4) поддержание нормативной структуры (latent-receptive meaning integration and energy regulation.— L). Позже эта схема была названа «pattern-maintenance» 87. В результате в ранних теориях «модернизации», особенно в теориях, господствовавших в США, часто можно было встретить вывод о том, что указанных выше условий вполне достаточно для формулирования признаков высокой культуры, свойственных странам «западной цивилизации» с их «несравненными способностями к приспособлению»88, особенно Соединенным Штатам. Этот вывод переносится и на освободившиеся страны для доказательства того, что развертывание процесса «модернизации» будет способствовать установлению в них стабильного капиталистического порядка. После отказа от первоначальных моделей «модернизации» функционалисты развивали свои основные идеи в несколько йном направлении: йх абстрактный социологизм был несколько смягчен. На первом плане оказались проблемы повышения способностей общества к самоуправлению и приспособлению к экзогенным и эндогенным изменениям и структурным условиям «современного» развития, а также вопрос о мобилизации людей и ресурсов посредством согласования узаконенных политических решений. В 60-е годы к «эволюционным универсалиям»89 Парсонс относил, между прочим, торговую и финансовую системы, бюрократическую организацию, универсальную правовую систему и демократическую политическую систему, являющуюся, по его мнению, результатом согласования90. Таким образом, функционализм, обогащенный конкретно-историческими элементами, прямо или косвенно воздействовал на новейшие теории «модернизации». Его влияние особенно сказалось на модели «современной» политической системы, которая с начала 60-х годов разрабатывалась «Комитетом по сравнительной политике при Совете социологических исследований»91 Принстонского университета. 1.