§ 1. Мифология и суверенитет: Верховная Власть сквозь призму сакральных традиций
СОВРЕМЕННОЕ государствоведение признает, что научная концепция суверенитета и само это понятие, как необходимый признак и атрибут государства, появляются на пороге Нового времени во второй половине XVI века. Категория «суверенитет» не была известна политической мысли и законодательству Древнего мира и Средних веков. Однако, как феномен Верховной Власти, суверенитет существовал и действовал и до признания его наукой. Сама категория Верховной Власти и ее теория начинают складываться с самого начала возникновения государственности. На пороге Нового времени зарождается идея прогресса, то есть представления о возможности принципиального улучшения окружающей действительности посредством человеческого разума и рациональной деятельности людей, о поступательном, в целом, ходе развития общества, необходимости радикального переустройства общественных отношений путем создания более совершенной политической организации на рациональных началах. Как считают многие современные философы, убеждение в прогрессивном, поступательном характере развития человечества со своей содержательной стороны было не чем иным, как мифом Нового времени, получившим широкое распространение в связи с развитием буржуазных отношений, распространением материалистического мировоззрения и атеизма, как замены, или, вернее, подмены, религиозной системы ценностей. До этого в сознании людей господствующим был противоположный миф, согласно которому «Золотой век» относился к прошлому, к «первичным временам», «правремени» Божественного сотворения мира, когда человек еще не отошел далеко, не отделился от своего Творца. На земле господствовал идеальный миропорядок и социум не был подвержен инволюции и деградации. В то время люди поддерживали Божественные установления с помощью передачи сакральной традиции на основе мифа, обряда и ритуала. В этом смысле, до рубежа ХУ1-ХУН столетий все общественные системы и государственные образования можно отнести к традиционным, то есть таким, в которых первостепенным регулятором общественных отношений и основой социально-политических установлений выступает традиционное (обычное) право, нормы которого носят одновременно религиозно-нравственный характер, ведут свое начало, происхождение от Божественного первопредка или культурного Героя, постоянно воспроизводятся в общественной практике как сакральная традиция, господствуют в сознании как универсальные и неизменные святыни, действительно либо мнимо существующие с примордиальных времен. Понятия традиции и традиционного общества были введены в научный оборот эзотериком Р. Геноном (1886-1951 гг.) и развивались в большинстве его работ204. Согласно Генону, в человеческом мире есть единая истина, которая представляет собой изначальную, примордиальную традицию, имеющую Божественную, трансцендентную, нечеловеческую, вернее, надчеловеческую, природу и происхождение. Единая истина и представляющая ее примордиальная традиция есть сверхвременной синтез всей истины человеческого мира и цикла человеческой истории. Отдельные религиоз ные и мифологические доктрины, внешне даже между собой несхожие внутренне, так или иначе ориентированы на изначальную традицию, ведут свои истоки из нее. Они представляют собой вторичные, производные, прикладные, частичные истины, помогающие реализации в человеческом мире этой единой истины, пусть даже неполно и фрагментарно. Единая Истина включает их в себя, реализуется посредством них, пусть лишь частично, фрагментарно, но поступательно и последовательно. Отсюда — основным содержанием сакральной традиции является передаваемая из поколения в поколение совокупность священных знаний, мифов, «облегчающих понимание имманентных принципов вселенского порядка, поскольку человек не в силах сам определить смысл своего бытия»205. С этой точки зрения, любая традиционная культура мифологична, а мифология традиционна, а саму традицию можно понимать как «закрепленную в опыте и освященную временем мифологическую парадигму»206. Традиция составляет духовно-нравственную основу всякого здорового общества и может рассматриваться как «духовные узлы», связывающие предыдущие и последующие поколения посредством передачи «первозданной мудрости», из которой «черпало свои силы архаическое мироустройство» в период «Золотого века»207. Представления о «Золотом веке» содержатся практически во всех религиозно-мифологических (традиционных) системах. Гесиод, первый исторически установленный древнегреческий поэт (VIII в. до н.э.), в своей поэме «Труды и дни», говоря о первом поколении людей, живших во времена правления верховного бога Кроноса, утверждает: «жили те люди, как боги, с спокойной и ясной душою, горя не зная, не зная трудов. И печальная старость к ним приближаться не смела»208. Эти люди именуются Гесиодом «золотым поколением». Они никогда не старели, проводили свою жизнь в веселье и танцах. «Большой урожай и обильный сами давали собой хлебодарные земли». Смерть им была не страшна. Они «умирали как будто объятые сном». Умершие, они продолжа ли свое существование в виде добрых «демонов», охраняющих порядок на земле209. Похожую картину рисует римский поэт Овидий (43 г. до н. э. — 18 г. н. э.), описывающий «Золотой век» как вечную весну, «сам соблюдавший всегда, без законов, и правду и верность»210. Древние индоарии знали «Золотой век» под именем «Критою- га» или «Сатояюга». Их космогоническая традиция утверждает, что во времени этого циклического периода люди были наделены всевозможными достоинствами и не знали страданий. «Махабхара- та» рисует «Критоюгу» как время «когда цари, оставив пороки, происходящие от страсти и гнева... правили землею». «Все люди, преданные добродетели, придерживались закона, делали свои дела, преданные справедливости»211. В . и гл и зороастриискои традиции «Золотой век» связывается с периодом справедливого семисотлетнего правления царя Джамишда, обучившего людей носить одежду из ткани вместо звериных шкур, разделившего их на сословия и основавшего государственность212. В «Авесте» (Видевдата II, Ясна) он известен как Имма — первопредок человечества, солнечный герой, создатель благ цивилизации, устроитель социальной организации общества, владыка мира в эпоху тысячелетнего «Золотого века», при котором царило бессмертие, не было болезней, старости, смерти, моральных пороков213. В китайской мифологии говорится о привольной жизни древних людей во времена легендарного первопредка китайцев Хуан-ди («желтый император») и его преемников, добродетельных Яо и Шуня. Именно их правление рассматривалось Конфуцием и его последователями как «Золотой век» китайской древности и образец для последующих правителей «Поднебесной»214. Как своего рода «Золотой век» характеризуется заря мироздания в скандинавской мифологии: только что сотворенный мир гармоничен и создан весь из золота, все асы (боги) во главе с Одином, живущие в небесном селении Асгарде, погружены в счастливую безоблачную жизнь. В нордическо-германских традициях Асы — это Полубоги или преображенные герои, северные короли, ведущие свои народы к победам, за счет своего мистического могущества215. В египетской мифологии счастливая пора - это время, когда на земле правили боги Осирис и Исида. Представления о «Золотом веке» имеются также в вавилонской, ацтекской и других мифологических и религиозных традициях216. Не принимая буквально аллегорические образы многовековых преданий о «Золотом веке», следует отметить главное: наличие в них представлений «об изначальном «социуме» как об обществе идеальных людей, подобных Богам». И это богоподобие (но не богоравенство) придает всем этим представлениям сакральный характер, указывающий на некий «Божественный порядок», существовавший когда-то, «во времена Оны», на Земле217. И в те изначальные времена, как считает целый ряд традиционалистов, могла существовать только одна социальная группа (сословие, варна218), «царская каста» универсальных брахманов (священников), одинаково эффективно работавших как на духовном, так и политикоэкономическом уровнях. Это была «каста божественных королей», «волхвов-витязей», синтезирующих в себе священнические (брахманские) и воинские (кшатрийские) начала при доминировании интеллектуально-аналитических качеств характера219. В индуистской и древнешумерской традиции ее называли «хамса» (дословно «каста лебедя») — это каста андрогинов, царей мира, воплощающая в себе всю полноту исторического архетипа человека220. Именно к ней принадлежали легендарные божественные цари. Но она исчезла с лица земли вместе с ушедшим «Золотым веком», инволюцией и деградацией земного мира по мере удаления, с течением времени, земного творения от своего Творца. Как указывает буддийская мифология, люди «Золотого века», поддавшись чувственности, влечению к материальной первопище, «уплотнились», потяжелели, перестав пропускать божественный свет, закрылись от влияния нетварных, внешних сил. Вместе с физической деградацией началась социальная дифференциация, возникло отчуждение материальных ресурсов, появились воровство, вражда, ограниченные лишь созданием жестко сословной, кастовой системы в соответствии с врожденной внутренней природой людей, выполняющих необходимые, корреспондирующие человеческим качествам, общественные функции. Так образовалась касты брахманов, кшатриев, вайшьев и шудр. Примерно то же самое мы находим в других мифологических системах. «Золотое поколение» Гесиода уступает людям «Серебряного века», открывшего дорогу сварам и невежеству, которые еще более усиливаются во времена «Медного века» — века страшной грубости и беспричинной жестокости221. В языческом фольклоре славян имеются представления об уходе Правды с земли на небо и наступлении царства Кривды222. Иная идея появления социальной стратификации и собственно политического общества содержится в ряде других традиций. Так в «Ригведе» упоминается о единой «варне ариев», которая в силу определенных естественно-исторических причин пришла на территорию современной Индии с севера около 4000 г. до н. э.223 И арии, оказавшись в окружении завоеванных ими темнокожих дравидов и находясь на более высоком уровне культурного развития, рассматривали себя как единую руководящую касту. Они были для аборигенов некими божественными учителями, могучими пришельцами, миссия которых заключается в том, чтобы нести свет другим народам, обладавшим меньшими интеллектуальными и организационными возможностями224. Постепенное смешение различных рас, разных этнических принципов также постепенно ведет к дегенерации (вырождению) правящего этноса и к упадку общества и государства225. Однако такая деградация с точки зрения сакрального традиционного учения не является фатальной, вернее, она выглядит таковой только до определенного момента, за которым должен начаться новый цикл человеческой истории, а следовательно, и новый «Золотой век». На неизбежности его реставрации настаивают практически все религиозно-мифологические доктрины. Такая реставрация должна произойти по воле Небес в результате пришествия ниспосланного оттуда Мессии, Аватары, который свершит справедливый Суд, восстановит «закон» и «добродетель» на земле. Наиболее детально эта идея разработана в православной христианской эсхатологии. «Политический уровень цивилизации есть не что иное, как внешнее коллективное выражение общепринятого в данный период типа мышления»226. Мировоззрение древности и средневековья «было по преимуществу теологическим»227. Политика и юриспруденция являлись простыми отраслями богословия228. Поэтому в основе политико-правовых взглядов и доктрин того времени, подходов к осмыслению сущности государства и Верховной Власти лежали мифологические и религиозные соответствия. Традиционному мировоззрению древности и средневековья было свойственно восприятие государства как «идеи» и «факта» одновременно. Людям этих эпох государство представляется как единственно возможная, универсальная форма общественной жизни, самая высокая форма народной (национальной) жизни, единый целостный социально-политический и религиозно-нравственный организм. Именно представление о государстве как некой органи ческой целостности и дает основание уже гораздо позднее выделить в его структуре следующие основополагающие элементы: территория, народ (нация), верховная государственная власть, которая скрепляет общество в единое политическое целое, обеспечивая ему организационное и функциональное единство. Государство возникает тогда, когда уже фактически сложившаяся Верховная Власть устанавливает свое господство над населением, занимающим определенную территорию. При этом ранние государства древности и средневековья — это всегда государства неполные. В них, как правило, атрибуты и признаки государственно организованного общества присутствуют неполностью. Чаще всего неполнота появляется в неразвитости или фрагментарности государственного аппарата. Достаточно часто ранние государства либо не обладают некоторыми важнейшими чертами государственности (аппарат управления, территориальное деление, письменное право), либо не развивают их до необходимой степени229. Единственным характерным атрибутом, наличествуемым у всех протогосударственных образований и ранних государств, является Верховная Власть — зарождающаяся или уже возникшая и потенциально содержащая в себе идею суверенитета большого политически организованного этносоциального сообщества. Причиной такого положения является то фактическое обстоятельство, что в эпоху разложения родовой патриархальной общины и возникновения протогосударственных образований идея верховной власти в своеобразной иносказательной форме уже содержится в религиозно-мифологических системах практически всех первобытных народов. Именно мифология закладывает основы светского, обыденного восприятия и научного осмысления всех сторон государственно-правовой действительности. Сила и глубина религиозно-мифологических образов на подсознательном уровне и вполне осознанно оказывали и продолжают оказывать существенное влияние на развитие политико-правовой мысли, формы организации и порядок осуществления государственной власти. Реальной основой появления мифологических сюжетов, объясняющих сущность верховной власти, стало глубокое осознание и признание необходимости иметь уже в родовой общине (роде, племени и т.д.) кого-то такого, кто бы был наделен способностью и правом повелевать и безапелляционно решать все важные вопросы ее жизни, особенно в критических, экстраординарных ситуациях. И понимание этого факта сложилось задолго до возникновения первых государств и тем более их научного объяснения. Все известные высокоразвитые народы Древности и Средневековья — вавилоняне, египтяне, евреи, индусы, жители Ирана и Персии, греки и римляне, германцы и славяне — еще на ранней стадии развития начали прославлять своих национальных героев, мифических правителей и царей, основателей религий, династий, империй или городов, во множестве поэтических сказаний и легенд. Причем истории рождения, раннего периода жизни таких культурных Героев, перепетий их дальнейшего жизненного пути окутаны фантастическими элементами, которые у различных народов, несмотря на их географическую отдаленность и полную независимость друг от друга, обнаруживают удивительное сходство, а отчасти даже буквальное соответствие230. Согласно структуре (схеме) этих мифических сказаний их герой сначала порывает с миром обыденности и повседневности, отваживается отправиться в область удивительного и сверхъестественного (стадия бегства, ухода или уединения); там он встречается с различного рода испытаниями, трудностями, фантастическими силами, противостоящими ему, и одерживает над ними решительную победу (стадия инициации перехода героя в новое качественное внутреннее состояние, его преображение, просветление); из этих исполненных таинств приключений герой возвращается к людям (своему роду-племени), наделенным способностью нести благо своим соплеменникам {возвращение)1. Прометей восходит на небеса, похищает у Богов огонь и спускается вниз, чтобы отдать его людям. Ясон проплывает через Сим- плегады, попадает в море чудес, обманывает дракона, охраняющего Золотое руно, и возвращается с ним на родину, наделенный силой вырвать свой законный трон у узурпатора. Эней бежит из покоренной Трои, спускается в преисподнюю, переплывает Ахерон, подкупает свирепого трехголового пса Цербера, говорит с тенью умершего отца, ему открываются все судьбы и участь Рима, который он еще должен основать, и через ворота слоновой кости он возвращается в мир, чтобы выполнить предназначенную ему миссию. Величественное изображение трудности задачи героя, который часто имеет божественное или царственное происхождение, глубина ее постижения и самоотверженность в ее выполнении составляют содержание мифов о Будде, Моисее, Магомете, Саргане, Гильгемаше, Кире, Персее, Тезее, Ромуле, Иисусе, Артуре и других основателях государств и религий. При этом возвращение героев и их воссоединение с людьми необходимо самим людям, обществу в целом для своего обновления и воскрешения духовной энергии мира231, возрождения «Золотого века». «Герой», как универсальная категория определенных персонажей обнаруживается в любой мифологии. Уже для самых архаических мифологических систем характерно представление о герое как первопредке, участвующем в творении, создании социума — изобретающем «кухонный» огонь, культурные растения, вводящем социальные и религиозные институты — т.е. выступающем в качестве демиурга (буквально — «творящий для народа» в переводе с древнегреческого). В более развитых мифологиях герои являются легендарными древними царями или военными вождями, носят исторические имена и имеют реальные прототипы. Некоторые исследователи (Ш. Отран, Ф. Рэглан и др.) прямо и возводят генезис мифологических героев к феномену царя-колдуна (жреца), описанного Дж. Фрезером в «Золотой ветви», и даже видят в них ритуальную ипостась Божества232. Исходной основой формирования государства, его естественным природным субстратом всегда выступает определенный человеческий коллектив, этническая общность, доминирующая в определенном территориальном природно-климатическом ареале. В самую раннюю эпоху своего бытия такой этнос имеет все главнейшие нравственные основы собственной национальности жизни в своей мифологии, которая находится в теснейшей связи с верованиями, обычаями, нравами, обрядами и первобытным правом. Решительный толчок мифотворчеству дает религия, и древнейшие мифы, сопровождаемые обрядами, стоят на пути созидания языка, культуры различных социальных институтов и первобытного права233. Для первобытного общества было характерно наличие в качестве регуляторов общественных отношений так называемых мононорм — недифференцированных общеобязательных правил поведения, в которых совместно сосуществуют различные правила социальной регуляции: религии, ритуалов, морали, этикета, обычного права и т.д. Ведущую роль среди источников таких мононорм занимают мифы. Они дают фундаментальные объяснения возникновения вселенной, рождения жизни на земле, происхождения самого человеческого общества, цивилизации и политической реальности. Они же определяют основные правила, регулирующие отношения между людьми. По существу, «в традиционных обществах миф выполняет роль закона»234. Посредством комплекса нормативных предложений, высказанных в своем содержании и имеющих цель восстановить порядок, нарушаемый силами хаоса, миф утверждает само существование общества, объединяет людей в единый этносоциальный организм, устанавливая в нем иерархию взаимодополняемых групп. Следовательно, «миф отражает процесс становления — в природе и обществе»235. Он отражает фундаментальные черты происхождения современной реальности и оказывается одним из важнейших условий и причин становления и развития государственности. В связи с этим весьма важным является определение природы мифа, прочтение имманентного ему смысла как такового. Для этого «надо сначала стать на точку зрения самой мифологии, стать самому мифическим субъектом. Надо вообразить, что мир, в котором мы живем и существуют все вещи, есть мир мифический, что вообще на свете только и существуют мифы». Лишь «такая позиция» дает возможность познать «существо мифа», произвести его «смысловое... феноменологическое вскрытие»236. При таком подходе миф рассматривается уже не в обычном, обыденном значении как «сказка», «вымысел», «фантазия», а так, как его понимали и понимают в традиционном обществе, где миф обозначает как раз обратное, а именно «подлинное, реальное событие» и, что еще важнее, событие сакральное, значительное», представляющее собой «первобытное откровение, пример для подражания» и основу «священной традиции»237. Эйдетический (чистый) смысл мифа заключается, следовательно, в том, что он «излагает сакральную историю, повествует о событии, произошедшем в достопамятные времена «начала всех начал». Он «рассказывает, каким образом реальность, благодаря подвигам сверхъестественных существ, достигла своего воплощения и осуществления, будь то всеобъемлющая реальность, космос, или только ее фрагмент: остров, растительный мир, человеческое поведение или государственное установление. Это всегда рассказ о неком «творении», где нам сообщается, каким образом что-либо произошло, и в мифе мы стоим у истоков существования этого «чего-то»238. Персонажи мифа, его герои, с одной стороны, личности общеизвестные, так как они действуют в легендарные времена «начала всех начал». С другой стороны, они существа сверхъестественные, наделенные свыше исключительной силой и энергией. «Миф раскрывает их творческую активность и обнаруживает сакральность (или просто сверхъестественность) их деяния. В целом миф описывает различные... мощные проявления священного или сверхъестественного в этом мире. Именно эти проявления явились реальной основой создания этого мира и сделали его таким, каким он есть сегодня»239. Поэтому миф есть всегда прецедент и пример как для действий человека, так и по отношению к месту, которое он занимает в мире, а также по отношению к модусам реального бытия в целом240. Система мифов представляет собой некую образцовую историю для того человеческого общества, в котором они были сохранены, и для мира, в котором живет это общество. При этом события, имевшие место в начале истории, должны непременно повторяться, потому что начальное откровение было предельно богатым и оно не может быть исчерпано однократной манифестацией241. Отсюда парадигматичность мифологии, наличие в ней мотивов повторяемости великих событий, из чего проистекают ожидания прихода нового Мессии — в религиозной традиции иудаизма, второго пришествия Христа — в идеологии христианства, легенда об умирающем и воскресающем Боге в египетской религиозной мифологии и т.д. Тем самым функция образцовой истории мифов тесно связывается со стремлением людей традиционного общества добиваться конкретного осуществления идеального архетипа здесь и сейчас, по крайней мере, на протяжении жизни настоящего поколения. Архетип — это модель, логическая схема ситуации или истории («если... то...»), многократно возникающей в общественной жизни и зафиксированной в общественном (под)сознании242. Архетипов имеется ровно столько, сколько есть типичных жизненных ситуаций, социальных институтов, важных семейных и общественных ролей. Бесконечное повторение отчеканивает этот опыт на психической конституции людей в виде идеальных образцов-символов, которые активизируются, проявляя свою принудительность, как только встречается ситуация, соответствующая данному архетипу243. Поэтому сами мифы могут рассматриваться как архетипы, заполненные эмпирическими образцами-символами. Эти образцы- символы выполняют важнейшую функцию сохранения социального опыта в коллективной памяти, они соотносят «желаемое» с опытом и задают тем самым алгоритм общественного развития244. Тем самым они выступают инструментами социальной интеграции: в качестве средств и способов познания они позволяют возникнуть консенсусу, который играет фундаментальную роль в создании, воспроизведении и восстановлении социального порядка, религиозного и политического единства245. Символ всегда предполагает наличие теологического в своем подтексте. Именно религия является, поэтому, основным источником символизма в культуре, позволяя соединить воедино различные общественные системы, включая и политические246. Крупнейшие государственные образования древности были во многом порождениями глубоко разработанных мифологии и символики. Однако в их основе всегда находятся некие первичные мифы (мономифы), которые доносят до последующих поколений архетипы идеального устройства общества, идеальной организации власти и управления и образ идеального верховного правителя — первоначального суверена, архетипические черты которых всегда соотносятся с настоящим положением вещей и служат прообразом для настоящего и всех последующих поколений. Процесс образования и развития государства всегда сопровождается становлением национального (национально-государственного) сознания, то есть общественного сознания в его обращенности к собственному единству на основе духовной (религиозной) и языковой однородности. Исходным началом (фундаментом) такого сознания выступает национальная мифология. Она представляет собой «совокупный иносказательно выраженный коллективный опыт сохранения, внутренней организации и развития сообщества в качестве одной Великой Семьи»247. Поэтому и в процессе образования государства государствообразующий народ (нация) для утверждения собственного политического статуса должен осознать себя единой великой Семьей, интерпретируя свое прошлое, настоящее и будущее в качестве единой социально-политической общности на основе единства исторически сложившийся территории, традиции и языка. Самая древняя и естественная форма организации общества — это семья, семейная родовая община. Поэтому в сознании людей Древности государство также воспринимается через призму единой семьи. Она становится прообразом политически организованных обществ, где «правитель — это подобие отца, народ — детей»248. «Семьи — питомники государства», — говорит по этому поводу Вико249. В них лежат семена всего, что потом раскрылось и взросло в традиционном государстве250. Не случайно все древние монархии носят патриархальный характер. Даже в древнем Риме царского периода, несмотря на то, что здесь самого начала «понятие о суверенитете было неразделимо с понятием о римской гражданской общине»251, и на наличие в качестве высших органов, наряду с царем Народного собрания и Сената, царь является патриархальным владыкой своего народа и стоит к последнему в таком же отношении, как отец семейства к своей семье. Он имеет в общине совершенно такую же власть, какая принадлежала в доме отцу семейства, и подобно этому последнему властвует до конца своей жизни и во всех сферах жизнедеятельности общины. Ему принадлежал imperium (высшая власть) и в мирных делах и в военных. Как глава семейства не был ограничен ничем, кроме религии, традиции и общественного мнения, так не ограничен был и царь в управлении народом. Никаких внешних правовых ограничений власть царя не имела и прекращалась только с его смертью. Ее юридический источник находился в совете старейшин (сенате), как коллегии отцов (глав семейств), которая избирала из своей среды нового царя, и в самой гражданской общине, которая одобряла такое избрание. Тем не менее единство римского народа юридически олицетворялось именно в царе, для чего ему присваивались все атрибуты высшего Божества252. В общественном сознании он представал в качестве главы разросшейся семьи, «отца нации», и ее символа. И в этом смысле его imperium (верховная власть) являлась в то же самое время авторитетом (auctoritas). Уже указывалось на содержательную характеристику латинского понятия «авторитет», как возможность осуществлять власть без принуждения и насилия, «чистую» способность повелевать. Этимология данного понятия позволяет выявить источник такой способности. Свое происхождение оно ведет от латинского auctor - деятель, делатель, что-либо приумножающий, увеличивающий, приращивающий, создающий и созидающий. «Auctor, — пишет Э. Бен- венист, — имя деятеля от глагола «augeo» обычно переводимого как «приумножать, увеличивать...» Но в самых древних примерах «augeo» указывает не на приумножение того, что существует, а на вскармливание грудью, на творческий акт, созидающей нечто из питательной среды и являющейся привилегией богов или могучих природных сил, но не людей...» Отсюда вывод: «В качестве «auctor» во всех сферах деятельности называется тот, кто «проводит в жизнь», берет на себя инициативу, первым проявляет какую-то активность, организует, обеспечивает... Таким путем абстрактное имя auctoritas обретает всю полноту своего содержания: это акт творения или качества, предустановленное верховным магистратом...», которое «предопределяет некоторое изменение в мире, создает нечто. Это подспудное качество и выражает augeo — силу, которая заставляет растения произрастать и дает жизнь закону... В auctoritas заключены смутные и могучие смыслы. Это присущий немногим дар порождения — в буквальном понимании — сотворения бытия»253. Фундаментальное понятие порождающей силы - власти было В «_> ,, ,, , ^ полинезиискои и меланезийской мифологии таким ключевым понятием является слово «манна», под которой подразумевается особая жизненная сила, потенция, проявляющаяся у мифологических героев и вождей254. М. Элиаде считал ее особой формы иерофании, т.е. вторжения священного, божественного в мирскую обыденность255. В древнеарийской иранской традиции эта сила обозначалась как хварно (фарн) или хварено. Хварно обычно трактуется как солнечное сияющее начало, божественный огонь, возрастающая, прибывающая, расширяющая сила, державная сила256. Завладевший «хварно» становился царем Ирана257. Практически синонимом иранского «хварно» является греческое слово «харизма», дословно — божественный дар, благодать — мистическое свойство, ниспосланное свыше и выделяющее его обладателя из массы других людей. Как пишет А. Дугин, «хварено (или фарн) — это конденсированная световая энергия, которая делает человека равным богам». Его символом традиционно считался сокол «варган», а иногда и овен. Хварено отожествляется, как уже указывалось, со стихией огня, стремящейся вверх в небеса. Каждый иранский царь имел свой личный огонь, символизирующий обладание хварно. Исходя из этого, исследователь делает вывод, что факт признания варяга Рюрика на русское княжение в Новгород (862 г.) этимологически воплощает в себя весь комплекс зороастрийских и, по-видимому, даже — общеарийских идей и традиций. «Рюрик» по-скандинавски значит сокол, то есть по преимуществу символ хварно. Кроме того, слово «рюрик» весьма близко по значению старославянскому «ра- рог», означающему «огонь» или «дух огня». Другим его значением также является слово «сокол». «Когда же произошло крещение Руси, царь — Рюрикович стал также помазанником Божьим, наделенным силой Христа, именуемого «Агнцем». Таким образом, идея христианского монарха была духовным развитием и сакральным подтверждением древнейшей монархической традиции, воспринявшей признание Рюрика, как общенародное стяжание небесной благодати — Хварено»258. Весьма символично, что форма правления (верховной власти) на Руси получила название самодержавие — от слово «держава», «держать», а одним из определений «хварено» и в иранской мифологии является понятие «державная сила»259. Держава — это поддержка могуществом или силой, дарованная своему избраннику Всемогущим Богом260. Фундаментальное значение этого слова — скрепа, соединение, обеспечивающее целостность и прочность261. И уже с XI века понятие державы начинает употребляться в русском языке в значении верховной власти. «Тело крепится жилами, а мы княже твоею державою», — говорит Даниил Заточник262, а митрополит Иларион называет князя Владимира «единодержавцем... земли своей»263. Но источник земной власти олицетворяется при этом с высшими, небесными силами, с Господом Богом, как подателем блага политической целостности. «Бог — Вседержатель собственно и держит землю, язык, отчину, поскольку завещает своему народу формализованную структуру политической организации, то есть государственность»264. Само же слово «власть» и его этимологический предшественник, понятие «волость», означают в это время явление владения (держания в своих руках) и господства над определенной территорией265. Однако их значение в то же время находится близко к таким понятиям, как возможность, способность, сила, право что-либо сделать, исполнить по праву в интересах рода (народа) и по общему согласию266. К области священного по своей сути принадлежит и древнеримское понятие imperium, которое означало не просто какие-то исключительные экстраординарные полномочия царей, а затем высших магистратов, а позднее систему территориального владычества рим лян над покорными народами (imperium Romanum), но главным образом чистое право повелевать, почти мистическую силу и авторитет, присущие тому, кто по праву облечен соответствующим статусом и исполняет функцию Главы в религиозной и военной области и по отношению ко всему государству. Даже в глубоко реалистичном римском мире понимание верховной власти (imperium), выступающей одновременно как auctoritas, всегда сохраняло внутренне присущий ей характер горней светоносной силы и священного могущества, независимо от разнообразных и нередко незаконных приемов, которыми пользовались для ее достижения в разные периоды римской истории267. Не в меньшей степени это относится и к Византии, где перевороты и насильственный захват власти отнюдь не понимались ее подданными как нечто чрезвычайное. В любом случае верховная власть императора имела религиозный фундамент и рассматривалась как Божественная инвеститура268. То же самое наблюдается в первых мусульманских государствах. Причем здесь такое отношение к верховной власти подкрепляется авторитетом Корана, в соответствии с которым «Аллах дарует царство Тому, кого сочтет Себе угодным...» (сура 2, стих 274)269. Причем ни знатность, ни богатство первостепенной роли при этом не играют. Тот, кто сможет добиться верховной власти, имеет расположение и благословение Всевышнего. Именно это и обеспечивает успех захвата власти, о чем прямо говорится в Коране: «О мой Господь Владычества Держи - тель! Ты изымаешь власть желанием Своим, ее даруешь (людям) по Своей угоде. Величишь волею Своей иль унижаешь, кого Своим желанием предпочтешь. В Твоей Руке — все блага мирозданья...» (сура 3, стих 26). По существу, здесь заложена концепция сакраль- ности любой верховной государственной власти, способной достигнуть духовного, мироззренческого единства между собой и под- даными, так же как это было установлено Библией: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13,1). Все это тесно переплетается с китайской концепцией «О мандате Неба», зафиксированной древнейшей летописью «Шу-Цзин» (Книга преданий). Именно такой «мандат» давал право на власть китайским императорам — основателям новых династий, сообщая им небесные, сверхъестественные качества, которые делали их единственными посредниками между небесным и земным миром270. Аналогично и в православной христианской традиции царь находится на самой высокой точке имманентного (земного) царства и одновременно на самой низкой точке трансцендентного (небесного) Царствия и является мостом между ними, осуществляя прямой контакт нижнего с высшим, земного с небесным271. В соответствии с этим истинной (подлинной, настоящей) властью может обладать лишь тот, кто имеет свойства (качества) высшего, превосходного; тот, кто представляется, служит носителем и выразителем некоторых положительных идей и идеалов, соответствующих духу данной исторической эпохи. Поэтому качеству «высшего» придается здесь самое широкое значение во всех его физических и духовных смыслах272. Но для того, чтобы это качество высшего было едино с верховной властью, чтобы последняя в своей деятельности могла опираться на свое реальное превосходство, она должна быть обращена к трансцендентному уровню, единственно дающему ей основание и узаконение в качестве высшего, независимого, первичного принципа273, являющегося основой ее права на отправление своей генеральной функции — принятия окончатель- жизни. Развитые мифологические системы неразрывно связаны с религией государствообразующих народов и вместе они составляют их «священное предание, великую родную старину, святой завет предков»274, в котором проявляются все нравственные идеи той или иной нации. Поэтому сама национальная мифология может быть представлена как иносказательный образ нравственного идеала нации ее «крови» и «почвы», аллегорической биографии нации275. Именно нравственный идеал народа составляет эйдос (ядро, «чистую» сущность) мифологии. Нравственный идеал, как идеал общественного блага, добра и справедливости, выраженный в нормах морали, религии и права, является первичным и наиболее общим объединяющим началом любого народа, нации, этноса. Разрушается идеал, разделяется народ, рушатся государства, перекраиваются границы. Более того, один народ отличается и политически обособляется от иных наций «исключительно как субъект собственного отличного от других мифотворчества», которое «является зеркалом его собственной национальной идентичности, консолидирующим и скрепляющим началом. Народ существует, пока существует его собственная, обособленная от других мифология»276. Посредством мифологии народ, нация, этнос определяют свои символические границы, объединяют минипространства (роды и племена, поселения и города) в одном макропространстве (в лице государственной территории), сохраняют и воспроизводят в своем сознании исторические, культурные, военные, политические достижения и, наконец, определяют образы своих врагов и друзей, как внутренних, так и внешних, что, по определению К. Шмитта, является специфически политическим различием, самой интенсивной, самой крайней противоположностью277. Центральной фигурой национальной мифологии является образ Родины-Матери, Абсолютной Родины, который в целом есть не что иное, как национальный архетип самого народа. Абсолютизированный образ Великой Родины-Матери символизирует происхождение и предназначение народа, устанавливает естественные границы нации и ее государства, внутри которых все ее члены осознают друг друга родственниками подобно малой семье, и не столько по «крови», сколько по единству традиции на конкретной территории — «почве»278. Наряду с национальной мифологией и как относительно самостоятельные ее составные части существуют и действуют религиозная и политическая мифологии. Такое разделение (структуризация) единой мифологической традиции является, конечно, весьма условной. Любой миф и мифология в целом носят религиозный характер, являясь «трансцендентальными» категориями. Посредством «Он есть те письмена, которыми этот мир начертывается в имманентном (т.е. человеческом. — Г. Н.) сознании, его проекция в образах»279. Но если для национальной мифологии центральным является образ Великой Семьи, Матери-Родины, то для религиозной — это Абсолютные стабильность и справедливость, которые реально есть не что иное, как нравственный идеал народа, но вынесенный, перемещенный в иную посюстороннюю реальность — более стабильную, могущественную, населенную Богами (Богом) и (или) иными сверхъестественными существами, могущими влиять на естественный ход событий этого, посюстороннего мира. Для того чтобы войти в контакт с потусторонним миром, возникает специальная группа людей — религиозная (жреческая) элита, обладающая правом на доступ в потустороннее сакральное пространство, хранение, воспроизводство и толкование сокровенного смысла религиозной традиции280. Национальная и религиозная системы мифов становятся фундаментом политической мифологии, а впоследствии и государственной идеологии. Тем самым происходит завершение процесса самоидентификации народа, нации, этноса. Происходит процесс образования некоего главенствующего политического единства, собственно государства, которое обособляет себя от иных политических единств и определяет себя по отношению к ним и к самому себе. То есть решает, кто из них друг, а кто недруг, в чем заключается добро, общее благо, справедливость, свобода и независимость и др. По отношению к такому единству хорошо подходит слово «суверенитет», равно как и слово «государство» или «суверенное государство». В Древности и Средневековье не существует общего, единого для них всех понятия государства. При этом для ранних этапов становления и развития государственности характерны отождествление и взаимозамена основных структурных элементов государства (территория, народ, верховная власть), которые первоначально выступают как эквивалентные первичные понятия для обозначения новой государственной формы существования общества. В конкретных условиях места и времени, контекстуальной ситуации какие-то из них получали в языке преимущественное использование281. Это могло быть качественно определенное пространство — территория, чья-то земля, сторона или страна; этноидентифика- иия, определяемая принадлежностью к конкретным языку или вере либо закону и правде, а посредством них к сакральной державе (царству, империи); общее прщсхоэкдетше (род, народ, нация); сибьект верховной власти, обладающий правом принимать наиболее важные, окончательные решения (царь, каган, князь и т.д.). Так, у древних греков государство называется «полис», но отождествляется не столько с городом, но главным образом с городской общиной — совокупностью полноправных граждан, обладающих правом участия в управлении ее делами. Поэтому полис — это не только сама община, но и особая организация власти и управления ею282. Это и верховная ценность, и, одновременно, высшая власть — суверен283. Когда же греки говорили об иных государствах, то обозначали их названием образовавшей их народности — отсюда Персия, Египет и т.д. Но и о чужих полисах они выражаются подобным же образом — афиняне, фиване, спартанцы, коринфяне и т.д., которые совершенно отождествляются с их государствами происхождение современное общее понятие государства как определенного правового состояния, положения одного народа по отношению к другим. Но только на пороге Нового времени в Италии категория status’a начинает приобретать совершенно отвлеченное значение по отношению к разнообразным по форме правления странам и политиям. Причем первоначально термин lo stato употребляется для обозначения прочных и постоянных властей и должностей в таких государствах, т.е. по отношению к их высшей власти, и лишь затем это понятие закрепляется за территорией, всей политической организацией и к основа политической силы3. Особое распространение оно получает в русском языке, где постепенно начинает относиться не только к территории, но и народу, ее населяющему (отсюда — словосочетание «Русская земля»), т.е. политически организованному на определенном пространстве населению, нации, социально-культурной общности289. Летописец, стремясь показать, «откуда есть пошла Русская земля» и «кто в Киеве нача первое княжити и откуда Русская земля стала есть», пытался выразить именно идею государства. Термин «земля» составляет, таким образом, метафору с перенесением значения территории на другие элементы государства: власть и народ. И оно достаточно точно обозначает и объем первых древнерусских государств и их внутренний характер290. Одновременно возникает необходимость и в слове, которое отражало бы явление владения, обозначало бы власть над такой «землей». Самым древним словом в русском языке, связанным с идеей владения и власти, было слово волость, означавшее обладание собственностью в границах рода и позднее преобразовавшееся в понятие «власть». «Термин «власть — волость», — пишет В. И. Сергеевич, — очень хорошо выражает юридическую природу государственной территории: «все, что находится в пределах территории, состоит под одной властью, а потому и составляет одно государственное целое — волость»291. Отсюда название княжеств и республик по имени главного города, столицы — Черниговская волость, Новгородская волость и т.д.292 Однако чаще всего в названиях ранних государственных образований используются наименования того титула, который носит его глава — верховный правитель как само олицетворение государственности и народа, составляющего его этносоциальный субстрат. Это такие разные и конкретные понятия, как царство, княжество, королевство, герцогство, каганат, халифат, султанат, империя, ханство и т.д. Вне зависимости от самых разнообразных названий и наименований государств древности и средневековья, все они указывали на наличие политического обособления одного народа, складывающейся или сложившейся нации от других или, говоря современным языком, на его внешний суверенитет, если не всегда в реалиях как политический факт, особенно в условиях феодальной раздробленности, то, во всяком случае, как некую идею, к реализации которой нужно стремиться. Отсутствие специального понятия, указывающего на внешнюю независимость и самостоятельность государства, в те времена связано не только с неразвитостью политикоправовой терминологии, но и с тем положительным фактом внешнеполитической жизни, что само его наличие и признание со стороны других государств проявляется в его самоназвании, что определенная степень независимости и самостоятельности уже выражена в понятиях «полис», «республика», «царство», «княжество», «королевство» и т.д. Тем самым подтверждается мысль Г. Еллине- ка, что «суверенитет по своему историческому происхождению есть представление политическое»293, лишь впоследствии получившее оформленное правовое значение. В наиболее разработанной в политико-правовом отношении терминологии Древней Греции делается попытка определения фактического основания внешней независимости полиса, каковой, по Аристотелю, может служить автаркия (autarkia) — самодовлеющее существование или самодостаточность. Такое состояние связывается Аристотелем с социально-экономической структурой населения полиса, обеспечивающей полис всеми необходимыми видами деятельности и наличием в нем соответствующих государственных структур, осуществляющих функции Высшей Власти, а также обеспечивающих ведение войны и оборону государства294. Тем самым аристотелевское понятие автаркии по своему содержанию и значению не только весьма близко к современному понятию суверенитета, но и довольно точно оттеняет его экономические и политические, внешние и внутренние аспекты. К этой же категории относятся и поздние латинские понятии status Romanus и status respublica. Таким образом, как идея, логически изначально, суверенитет в своем внешнем выражении равнозначен понятию государства в широком смысле, как политического единства, страны, исторического общества. Суверенитет здесь как бы тождественен государству и принадлежит народу как единому субъекту политической истории. Государство выступает в данном случае как внешняя форма организации народной жизни. Его внешний аспект выражается в государственном статусе народа, его политическом обособлении и «самодовлеющем существовании» среди других наций, народов и государств. Именно отсюда вытекает важность и значимость такой внешнеполитической прерогативы, как право войны, т.е. реальная возможность в некотором данном случае в силу собственного решения определять внешнего врага и бороться с ним295. Это право вытекает из самой высшей цели государства — свободного и независимого существования, воспроизводства и развития государствообразующего этноса (этносов), обеспечение его (их) самостоятельного политического бытия и независимого национального существования. При этом народ посредством национальной идеологии (политической мифологии, религиозной или (и) правовой доктрины) на основе выработанных в процессе исторического развития верований, обычаев, традиций, общих идеалов и ценностей сам определяет, в чем заключаются его свобода, независимость, самостоятельность, их конкретное содержание, не всегда ясно сознаваемое, но очень остро ощущаемое. Это ощущение того, что мерой свободы народа является могущество его государства. Независимость и самостоятельность народа, реализация его прав по отношению к другим этносам, иные ценности его бытия достижимы в той мере, в какой он обладает достаточным могуществом, чтобы выполнить свое предназначение в мире. Без государственного могущества свободное бытие народа не имеет под собой никакой реальной основы. При этом под могуществом понимается не только материальная (военная, экономическая и т.п.) мощь, но и духовная сила нации. Эта сила проявляется и осуществляется с помощью идей. Но идей не как абстрактных понятий, а как фактических жизненных принципов, «идей-сил, мифов, направленных на пробуждение энергии социальных движений и течении народной жизни посредством различных моральных, эмоциональных, религиозных и традиционных видов внушения, могущих воздействовать на массы»296. Идеи действенны лишь тогда, когда овладевают массами. Придать же идеям ценность, могущество и оправданность в глазах широких народных масс, тем более таким трансцендентным и безличным, как идеи «отечества», «государства», «нации», «империи», может только тот, чье превосходство покоится на сверхъестественных, сверхчеловеческих, божественных качествах, намного превышающих силы обычных людей и вещей. Лишь созидающий Герой, обладающий внутренним светом «фарн», пребывающей в нем харизматической силой, царским величием, может «выравнивать, отличать, составлять, использовать, уничтожать или подрывать «гипнотический потенциал», которым обладают различные идеи297. Поэтому государство — это всегда иерархически упорядоченное единство народа. Во всех политических организациях естественно и органично действует правило, известное в истории политической мысли, как «фрасимахов принцип», или «железный закон олигархии». Наиболее лаконично его сформулировал Ж. де Местр: «Всюду и всегда правила аристократия»298. Это тем более относится к традиционным обществам. Традиционное сознание ориентировано строго иерархически. Оно считает людей сущностно не равными друг другу. Подробнее всего эта тема разработана в индуизме, традиционная доктрина которого утверждает существование четырех каст, соответствующих определенным типам внутренней организации людей: жрецы (брахманы), воины (кшатрии), производители (вайшьи), слуги и иные люди низкого звания (шудры). В иных цивилизациях кастовое деление не возводилось в строго определенные социальные институты. Подобное деление проявлялось там более гибко, но в той или иной степени оно все равно имело место299. Например социальная структура западного Средневековья в основных своих чертах весьма напоминает кастовую систему: духовенство соответствует брахманам, рыцарство — кшатриям, третье сословие — вайшьям, а крепостные — шудрам. Сакральная иерархия традиции основывается на примате единства над множеством, качества над количеством и, в соответствии с этими принципами, иерархия властвующих по мере приближения к вершине сужается. На ней находится только один единственный Монарх, «Царь Мира», Бого-человек, Великий Посредник между Землей и Небом. Эта символическая фигура идеального Правителя существует практически во всех восточных традициях: Чакра- варти в индуистской мифологии, сакральный император Хуан-ди в Китае, Царь-Мессия иудаизма и т.д. Он есть последняя инстанция, конечная точка, центральная ось принятия судьбоносных решений, носитель верховной власти, определяющий земную историю в соответствии с Законами Провидения. Он органически сочетает в себе жреческие и воинские начала, обладает всей полнотой духовной и светской власти, выступает как источник всех иных властных полномочий, в какой бы сфере они ни проявлялись. Это — «ативарна», человек «вне каст», стоящий выше всех социальных различий300. Реальный земной правитель, чтобы осуществлять свои функции, должен быть отождествлен с этим первообразом, человеческим отражением которого он является. В сознании людей традиционного общества государство и государственная власть имеют происхождение мистически-религи- озное, всегда связанное с именем такого единоличного властителя. Хотя процесс образования государственности занимает длительное время, сам момент появления конкретного государства на исторической сцене выглядит как некий скачок, революционный взрыв в доселе плавно-эволюционном развитии этноса. Это всегда некое «чудо», божественный всплеск, воля провидения. Но видимой причиной этого «чуда» всегда выступает Сверхчеловек, Человек-Герой, причастный небесному огню хварно, обладатель харизмы, особой божественной благодати и наделенный свыше качествами, намного превышающими человеческую ограниченность и дающими ему силу для актуализации (проявления) и реализации суверенитета, как высшего жизненного символа народной жизни. Человек, в данном контексте, пользуясь словами ницшевского Заратустры, «есть нечто, что должно превзойти (преодолеть. — Г. Н.)... сверхчеловек — смысл земли»301. И образы таких сверхлюдей, «ты сячеликих героев», а позднее «королеи-чудотворцев»302 можно наи- ти в политической мифологии любого народа. Естественно, что главной целью и объектом политической мифологии является государственная власть, а центральным персонажем — образ сверхчеловека, помазанника Небес, харизматического лидера. Согласно религиозно-мифологическим представлениям для актуализации народа, нации, этноса в качестве государства в среде других народов Родина-Мать (т.е. сама «земля», «почва», «страна», ее общество) должна родить, произвести на свет от Прародителя нации — Отеческого Божества, олицетворяющего собой «Золотой век» (т.е. идеал Абсолютной Истины, справедливости, правды) и пребывающего в «Небесном Граде», — сына-героя, «сверхчеловека», получающего от народа особое доверие и исключительные полномочия действовать от его имени. Он воплощает «Отца в себе», то есть становится как бы отцом своего народа и выступает для будущих поколений как «мифический символ, вечно живой иероглиф — священный знак самосохранения, единства и развития нации... реализации национального идеала посредством национальной самоорганизации — государства»303. Чтобы быть объектом концентрации коллективных чувств, находиться в центре движения этносоциального целого, такой лидер, в первую очередь, должен обладать религиозной или магической силой и лишь затем силой военной и политической304. В свою очередь, этнос, народ, нация могут получить, приобрести или вернуть политический статус, идентифицировать себя в качестве государства, обнаружить и реализовать свой суверенитет лишь посредством харизматического лидера, вождя, который, в силу подтверждения своих «харизматических качеств чудесами, победами и другими удачами — благополучием тех, кто ему подчиняется»305, становится сувереном, реальным и конкретным носителем верховной власти.