Несостоятельность концепции «индустриального общества», или дефицит теорий как характерная черта «историко-критической социальной науки»
С начала 70-х годов в социальных науках экономически развитых капиталистических стран чрезвычайно оживилась теоретическая дискуссия. Выражением этого явились быстрое увеличение объема социально-теоретической литературы, выявление разногласий, утрата интереса к старым концепциям и установкам, поиск и создание новых. Резкое усиление спроса на теорию объясняется потребностью буржуазии и буржуазной идеологии в разработке теории преодоления общего кризиса капитализма. Это отразилось в происходящей на протяжении многих лет теоретико-методологической дискуссии в буржуазной исторической науке ФРГ. Поводом для новой постановки традиционных вопросов и попыток их решения послужила главным образом деятельность тех историков, которые привнесли в буржуазную социальную науку критическую и «эмансипирующую» струю. Их интерес был направлен не только на обновление методологии исторической науки, но прежде всего на разработку выходящей за рамки концепции «индустриального общества» теории (или теорий) исторического процесса. Последние в свою очередь рассматриваются как средства, а также непременные условия исследовательской работы. Сторонники традиционного понимания исторической науки реже выступают против требований усиления ее теоретического обоснования. В своих историко-теоретических положениях они упорно придерживаются концепции «индустриального общества» и настроены против создания всеобъемлющей исторической теории. По-раз- ному реагируя на лозунг «Побольше теории!», они вносят определенные коррективы в обоснование своих теоретико-методологических представлений, как это сделал, например, Т. Ниппердей, введший так называемое антропологическое измерение в историческое исследование. Оставаясь сторонниками концепции «индустриального общества», они в целях обогащения содержания общетеоретической концепции исторического развития концентрируют свои усилия на разработке теории исторической науки, на теоретико-познавательных вопросах исследования, одним словом, на методологии. Но одновременно они отклоняют или резко ограничивают теорию истории как теорию исторического развития общества142. Различия в понимании ценности теорий вообще и разработке теории исторического процесса в частности в значительной мере определяются общественно-политическими взглядами представителей «традиционно» и «эмансипированно» ориентированных направлений. В то время как первые отстаивают сохранение существующего строя, капиталистической системы, что исключает какую-либо критику ее, вторые всегда ориентируются на реформы. Какова же связь между общественно-политической позицией представителей «историко-критической социальной науки» и их теоретическими амбициями и общественной активностью? Вообще говоря, эта связь заключается в потребности реализовать главную цель — построить «разумно организованное будущее общество» с помощью критического анализа прошлого и настоящего143 и создать теории, охватывающие проблемы общественных изменений и способные обосновать возможность управления этими процессами. В то же время в историко-критической буржуазной науке существовала потребность в разработке и обосновании убедительной альтернативы историческому материализму. В противовес идее «замороженности», «естественной предустанов- ленности», фатальности современных общественных отношений была выдвинута идея об их историческом характере, согласно которой их следует показать как исторически возникшие и историчерки преходящие и тем самым породить «энергию, перспективы, взгляды с целью оказать сопротивление ошибкам, извращениям, «установке подчиненности будущему» в технократической индустриальной цивилизации» 144. Препятствия на пути реализации утопической идеи «гуманно-рационального общества» (М. Хоркхаймер) должны быть устранены путем выявления законов происхождения и развития тенденций, мешающих прогрессу общественных структур и власти. Во избежание опасных диспропорций между социально-экономической, политической и идеологической сферами, а также в целях контроля за равномерностью общественного развития требовалось популяризировать общую теорию единства общественных изменений. Такая теория должна быть создана не на базе весьма поверхностного объяснения мира145, которое тяготело к абстрактному социологизму, а на основе обобщения единого исторического опыта развития человечества по пути к «современному миру». Это потребовало переработки и новой интерпретации миро вой истории, по крайней мере с момента возникновения капитализма, включая и опыт «модернизации» освободившихся стран. «Только предварительно выработанное и нацеленное на перспективу представление обо всем в целом является условием адекватного понимания конкретных сфер и отдельных проблем; их анализ окажется неполноценным и искаженным, если не будут определены их взаимосвязь и значение внутри общей системы». Если историческая наука сосредоточит свое внимание исключительно на частных проблемах, то ее анализ будет бессодержательным и приведет к уступкам, к идеологии и мифам, «не находящимся под контролем науки»146, вместо того чтобы удовлетворить объективно существующую потребность в современных исторически- обобщающих интерпретациях. Как свидетельствуют вышедшие к настоящему моменту номера журнала «История и общество», современная ситуация, сложившаяся в ходе разработки исторических теорий, характеризуется тем, что существуют определенные, имеющие строго очерченный предмет исследования, так называемые предметно-содержательные теории и методы, но, как и прежде, нет теории единого общественного развития. Этот факт отметил Й. Коцка, объяснив его отсутствием «широких, интегрирующих теоретических категорий высшего порядка»147. Создание такой теории является поэтому главной целью «историкокритической социальной науки». Научная теория общественного развития должна содержать по меньшей мере три положительных момента: во-первых, объяснение закономерностей общественного развития как ступеней прогресса общественно-экономических формаций в их конкретно-историческом выражении и географических масштабах; во-вторых, выявление функционального механизма социальных структур; в-третьих, раскрытие диалектики процесса и структуры, обнаружение исторического характера всех структур и определение тех элементов, которые обеспечивают их прогресс, т. е. являются движущими силами общественного развития. Марксистско-ленинская историческая наука имеет теоретический фундамент для научного объяснения целостного общественного развития — исторический материализм. «Свыше ста лет назад Маркс и Энгельс положили начало, во-первых, междисциплинарным исследованиям общественной жизни, во-вторых, системным исследованиям социального процесса и, Б-третьих, исследованию развития общества. Они не только стояли на голову выше тогдашних историков, экономистов, социологов; они предвосхитили методы исследования, которые ныне получают повсеместное признание также и в науках о природе» 148. Даже ведущие представители «историко-критической социальной науки» пока еще далеки от научного понимания задач теории целостного общественного развития. В противоречивом, осуществлявшемся на протяжении более 10 лет процессе выработки интерпретации задач науки формировалось понимание необходимости создания научной концепции общества, связанной с точкой зрения Куна149, согласно которой следует разработать парадигмы, универсальные модели решения проблем, удовлетворяющие новым познавательным потребностям и отвечающие результатам исследований 150. Очерченные в 1975 г. Коцкой и в 1978 г. Велером проблемы теоретического анализа исторического развития общества в полной мере отражают современное состояние их научных взглядов. Этот анализ содержит элементы, относящиеся и к методологии исследования, и к развитию теории целостного общественного процесса. Впоследствии Коцка дополнил плодотворную для исторической науки теорию общества, поставив перед ней следующие задачи: во-первых, она должна представить убедительные критерии определения ценности исследования, ограничения его предмета и обоснования целей. Во-вторых, эта теория должна подготовить всесторонне проверенные гипотезы, которые можно было бы практически использовать при изучении различных областей действительности. «Детерминанты изменения» и «движущие силы» должны быть- обоснованы, с тем чтобы установить связи между экономикой, социальной структурой, политикой, культурой и другими отдельно управляемыми «частями системы», учитывая «объяснение общественных изменений во времени». В-третьих, теория должна дать соответствующую периодизацию предметов исследования. В-четвертых, она должна разработать понятийный аппарат для «синхронического и диахронического сравнения различных общественных структур». В-пятых, она должна быть открыта для включения в нее специальных теорий и вариантов.объяснения 151. Велер, ссылаясь на Коцку, предложил список из десяти условий, которым, по его мнению, должны были соответствовать исторические теории: «1) способность к синтезу и интеграции частично неоднородных по составу элементов; 2) разработка критериев выбора проблем; 3) создание функциональных и причинных гипотез объяснения; 4) умение комбинировать специфические гипотезы, вообще большая степень гибкости; 5) максимум эмпирических данных; 6) необходимость критериев периодизации; 7) способность учитывать различные темпы развития исторических процессов и структур; 8) возможность сравнительного анализа; 9) проверка на основе критериев эмпирической достоверности, на основе утверждений в сравнительных исследованиях, на основе совпадения с номологическим и эмпирическим знанием смежных наук; 10) практическая отдача в широком смысле слова»152. Намереваясь дать «наиболее полное представление об истории германского общества в XIX—XX вв.», Велер осознавал, что его набор теоретических положений, интерпретаций, концепций и «парадигм» «необычайно узок»153. В конце 70-х годов буржуазные социальные науки в ФРГ занимались разработкой «истории германского общества», в ходе которой были выдвинуты следующие теории: 1) социологические теории «социального изменения»; 2) теории исторических процессов на различных уровнях абстракции и в разных временных параметрах; 3) теории, объясняющие функционирование социальной системы (системные, структурные теории и «теории конфликта»); 4) концепция «индустриального общества» как пример интерпретации всемирной истории; 5) теории «модернизации». Что касается пункта первого, то следует заметить, что актуальные теории «социального изменения»154 в сущности были заимствованы из сочинения американского социолога Вильяма Ф. Огбурна (1886—1959) «Социаль * ное изменение», опубликованного в 1922 г. Под «социальным изменением» понималась «совокупность изменений в структуре общества в конкретный период времени». В противоположность понятиям «прогресс» и «развитие», употреблявшимся в теориях эволюции и дихотомических теориях XIX в., понятие «социальное изменение» не содержало указания на направление, в котором должно осуществляться изменение155. «Социальное изменение» определялось на основе анализа различий в темпах развития отдельных социальных сфер; так, технико-эко номическая сфера в своем развитии значительно опережает социальную, политическую и культурную, снимая возникающее между ними напряжение; по сути дела «социальное изменение» — это преодоление путем адаптации вызванных таким напряжением дисфункций (социальное и культурное отставание). Хотя идея «отставания», как отмечалось ранее, воспринимается как центральный пункт «историко-крити- ческой социальной науки», тем не менее теория «социального изменения» не смогла стать общетеоретической платформой общественно-исторической науки из-за ее абстрактности. «В социальных науках представления о социальных изменениях часто имеют нечеткий характер, так как им присуща абстрактная постановка макросо- циологических проблем, а это автоматически означает и неопределенное понимание истории»156. Относительно второго пункта. Прежде всего опреде- ' ляются разные теории «среднего радиуса действия», которые мы находим в работах американского социолога Р. К. Мертона 157. Они содержат как временные, так и структурные параметры истории. Временные параметры должны охватывать определенные исторические периоды, но различной продолжительности, в рамках которых только и могут использоваться эти теории. В 1973 г. Велер выделил четыре формы исторического времени: краткое время исторического события; естественное время одного поколения; длительные волны возобладания действия тенденций экономического и социального развития; «собственное» время большой продолжительности, которое охватывает, например, староевропейское аграрное общество от периода «застывших форм», выделенных французским историком Ф. Броделем158, вплоть до XVIII в. В то время как Р. Косселек пытался возвести подобного рода позицию, «так сказать, в ранг центрального пункта реформы исторической теории» 159, Велер и Коцка уже в начале 70-х годов отнеслись к ней неоднозначно. С одной стороны, они стремились создать целостную теорию общественного развития, а с другой — ограничивали ее, подчеркивая эвристический характер теорий «среднего радиуса действия» и сужая рамки применимости такой теории лишь современностью, которая, как они полагали, дает возможность проверить факты опытным путем. В этом противоречии отражалась в конечном счете неспособность буржуазных историков понять диалектику общего и особенного во всемирной истории, Поэтому постоянно возникала дилемма между стремлением к обобщению и абстрактным социологизмом, историзмом и стремлением насытить фактами плоские исторические схемы. В то же время Велер и Коцка включили теории «среднего радиуса действия» в историческую концепцию «модернизации». Структурные параметры истории, по их замыслу, должны охватываться ориентированными на отдельные стороны социальной жизни «предметно-определенными» теориями, наподобие теории «трех профессиональных секторов» Ж. Фурастье 16°, демографических теорий161, теорий структурного изменения отношений между обществом и государством 162 и социально-психологических изменений163. На фоне исторической концепции теорий «модернизации» они воспринимались как поиск эмпирического материала для общего анализа истории 164, а вовсе не как теоретическая база для «истории общества». К третьему пункту. Теории объяснения функционирующей социальной системы широко используются сейчас в буржуазной социологии165. При этом сталкиваются теории систем и «теории конфликта». Теории систем исходят из структурно-функциональной социологии Т. Парсонса. Соответственно признается, что изменение во взаимосвязи элементов социальной системы оказывает определенное воздействие на функционирование системы. Вопросы о том, в каком направлении развиваются те или иные общества и почему в динамике каждой антагонистической системы есть определенные, преодолевающие противоречия этой системы элементы, считаются не заслуживающими внимания. Внутренняя динамика социальной системы понимается как устойчивый интеграционный и адаптационный процесс, при этом структурный и исторический анализы выпадают сами собой. Изжила себя и такая постановка вопроса: что движет общества вперед? Актуален лишь вопрос: что их объединяет?166 В большинстве современных буржуазных теорий социальные системы рассматриваются по аналогии с кибернетическими, подверженными влиянию эндогенных и экзогенных факторов, социальные системы управляются государством во избежание конфликтов. Отрицание исторического характера социальных структур в этих теориях сближает их со структурализмом, ставящим на место исторических процессов самостоятельные структуры, которые якобы следует рассматривать как абсолютно стабильные. Вопросы о том, как возникли и почему из меняются эти структуры, повисают в воздухе. Изучение структур не дает представления об исторических изменениях, а «социальные изменения» не объясняют целостность системы. Не удивительно, что представители теории систем и структурализма ввиду их антиисторизма оказывались в конфронтации с буржуазными историками всех направлений и оттенков. Поэтому Велер иронизировал над теми, «кто с железным упорством цепляется за вершину Синайской горы теории систем», и утверждал, что «в теориях систем заморожены динамические процессы»167. Представителям*«историко-критической социальной науки» теории систем были чужды также вследствие их явно апологетического характера: в них содержались псевдонаучные доказательства вечности современного капитализма. Исходя из этого, теории систем и структурализм, отмечает Велер, не рассматривались как теоретические предпосылки общественной истории168, скорее на эту роль могли бы претендовать «теории конфликтов», которые «гораздо лучше оправдывали движение во времени»169. Однако вследствие их ограниченности (общественное развитие анализировалось лишь во времени, его пространственные характеристики не учитывались) «теории конфликтов» также не смогли стать теоретической основой изучения истории общества. Относительно пункта четвертого. Анализируя работы буржуазных обществоведов, можно сделать поразительный на первый взгляд вывод о том, что буржуазные идеологи, которые понимали концепцию «индустриального общества» не как теорию или учение об «индустриальном обществе» и сами эти понятия использовали редко (это могло бы вызвать спор с учеными-марксистами), в известной мере делали различие между концепцией «индустриального общества» и теориями «модернизации», «конвергенции» и др., которые имели более четко выраженный апологетический характер. Например, в «Международной энциклопедии социальных наук»170 можно встретить пояснения таких центральных понятий, как «индустриализация», «индустриальная революция», «модернизация», «конвергенция» и т. д., однако комментарии к словосочетаниям типа «индустриальное общество» и «теория индустриального общества», как и к аналогичным им, отсутствуют. Понятие «индустриальное общество» прочно вошло в обиход современных буржуазных идеологов, которые отождествляют его с понятием «современное общество» и уже более не обсуждают его 171. В этом значении они используют понятие «индустриальное общество» как альтернативное понятию «реальный социализм» и рассматривают его как центральное в исторической и общественной мысли. При этом концепция «индустриального общества» противопоставляется марксистско-ленинской теории формаций и объявляется универсальной моделью истолкования всеобщей, новейшей, современной и будущей истории, а также тем общим основанием, на котором могут быть интерпретированы различные течения позднебуржуазной идеологии. Таким образом, эта концепция находится «вне споров о соотношении теории и эмпирических исследований в буржуазной социальной науке»172. Исходя из сказанного, все-таки нельзя делать вывод о том, что концепция «индустриального общества», сформировавшаяся в 50-х годах, оставалась неизменной. Напротив, из »ее были выведены различные, более или менее долговечные и отчасти противоречивые субтеории, такие, как теория «конвергенции», теория эволюции, теория «постиндустриального общества» и концепция «контакта» 173; кроме того, претерпели изменения и свойственные ей методы исследования. Эти изменения были вызваны определенными общественно-политическими целевыми установками, что со всей очевидностью проявилось в историко-теоретических дискуссиях в ФРГ. В то время как влиятельная группа историков, объединившихся вокруг Т. Шидера, В. Конзе и Т. Ниппердея, использовала теоретико-методологические принципы традиционной концепции «индустриального общества» для утверждения своих, направленных на укрепление.капиталистической системы общественно-политических представлений, сторонники «историко-критической социальной науки» отвергали эту концепцию, поскольку считали ее неприемлемой для разработки историко-теоретического обоснования собственной концепции общества и историографии. Но при этом они использовали основные понятия концепции «индустриального общества». Ведущие представители «историко-критической социальной науки» усматривали в тедриях «модернизации» теоретический фундамент «истории общества». Почему же традиционная концепция «индустриального общества» оказалась неприемлемой для теоретиков «модернизации»? Во-первых, из-за ее апологетического характера. Представители концепции «индустриального общества» отказываются как от представлений о гармонизации «индустриализации—демократизации», так и от провозглашенных консервативно-технократическими идеологами «диктата вещей» и «вещной закономерности». С точки зрения эмансипирующей функции исторической науки должны быть высвобождены направленные против «вещного фетишизма» оппозиционные энергии и указаны перспективы, устранены иллюзии об естественности существующего порядка вещей путем обоснования его историчности и найдена альтернативная структура истории. Во-вторых, в концепции «индустриального общества» слишком абстрактно трактуются содержание, направление, движущие и противодействующие силы исторического процесса. Исходящие из нее субтеории «конверген- ции» и «эволюции» слишком узки и неконструктивны, поэтому не могут служить основой для формирования исторических теорий; они занимаются лишь исследованием перспектив социализма и империализма. Уже с момента возникновения они имели антикоммунистическую направленность и ориентировались на США как на нормативный образец, цель человеческой истории. Поскольку они тесно связаны с империалистической стратегией, постольку быстро устаревают. Освободившиеся страны развиваются независимо от модели, предлагаемой концепцией «индустриального общества». По существу сторонники этой концепции рассматривают будущее общественное развитие освободившихся стран лишь как движение по пути капиталистической индустриализации. Специфические проблемы этих стран хотя в какой-то мере и учитываются в «реформированных» теориях «модернизации» 60-х годов, тем не менее практически не принимаются всерьез. При уточнении содержания буржуазных концепций теории и истории общества используется в известной мере плодотворное разграничение философии истории, теорий общества и социальных наук, предложенное Бергнером и Мозеком 174. В этой связи подчеркивается, что буржуазные философы истории общества попытаются с общеисторических позиций дать ответ на вопрос о характере современной эпохи и, исходя из своего образа мышления, объяснить положение класса буржуазии. Представители буржуазных теорий общества, напротив, в меньшей степени занимаются истолкованием общеисторических связей той или иной эпохи с современностью, но пытаются дать теоретическое объяснение реальных исторических процессов и структур, исходя, как прави ло, из общих мировоззренческих посылок буржуазной философии истории. Наконец, буржуазные социальные науки (в узком смысле) анализируют ограниченные сферы социальной действительности, создают модели деловых ситуаций, отдельных исследований и дают рекомендации по практическому поведению, непосредственно используемые господствующим знанием как основой буржуазных методов господства. «Разделение труда» осуществляется при этом следующим образом: философия истории формирует мировоззрение; социальные науки непосредственно призваны оптимизировать социальные процессы и с помощью присущих им методов помочь реализации капиталистических производственных отношений; буржуазные теории общества занимают промежуточное положение. Они не имеют четко очерченного предмета исследования, однако круг их проблем нельзя отождествлять ни с философией истории, ни с социальными науками, понимаемыми в узком смысле. «Буржуазные общественные теории,— пишут Бергнер и Мозек,— прежде всего касаются не предмета познания, а связи двух продуктов познания, а именно философии истории и социальных наук» 175. С точки зрения уровня абстракции и функций традиционную концепцию «индустриального общества» по существу можно охарактеризовать как философию истории. В первую очередь она предполагает консервативный вариант мировоззренческого истолкования современной эпохи средствами исторической науки; теоретическое объяснение исторического процесса разработано ею в меньшей степени, и поэтому данная концепция является слишком общей и неоперационализируемой, для того чтобы стать теоретико-методологической основой «историко-критической социальной науки». Представители «историко-критической социальной науки» все-та- ки остаются в рамках мировоззренческих установок концепции «индустриального общества». Их критика традиционных вариантов этой концепции позволяет обнаружить эти две черты. Концепция «индустриального общества» подвергается критике прежде всего в связи с тем, что в ней до сих пор нет удовлетворительного истолкования истории, так как недостаточно последовательно были развиты ее теоретические посылки новой интерпретации истории. В результате индустриальная революция была превращена в «расхожее общее понятие» 176. В предисловии к книге о Бисмарке Велер объясняет, что он исходит из того, что индустриализация является важнейшей предпосылкой развития истории, существовавшей со времен , неолита. Учитывая масштабность этого процесса, историки не должны лишь «дополнять свои традиционные исследования украшательскими словами об индустриальном мире. Исторической науке необходимо всерьез обратиться к ставшей уже шаблоном концепции «индустриальной революции», исследовать описываемые в ней социальные изменения во всех сферах современного общества с помощью дифференцированного исторического анализа» 177. Однако господствовавшая в Германии официальная буржуазная историография XIX и XX вв. не отвечала этой задаче. В значительно большей степени историческая наука развивалась такими представителями нетрадиционных направлений, как Эрхард Кер, которого Велер в некотором смысле причислял к родоначальникам «историко-критической социальной науки»178, и Ганс Розенберг, первым предпринявший попытку «отбросить общие фразы об индустриализации Германии»179 и призвавший к конкретно-историческому исследованию социальной истории индустриального мира. Едва ли ка- кой-либо другой немецкий историк до Кера принимал с такой безоговорочной серьезностью «революционизирование современного мира» путем индустриализации, вызванной «цепной реакцией технологического прогресса...» 180. Официальная историография реагировала на это трояким образом: либо просто игнорировала выдвинутые «индустриальной революцией» проблемы; либо находила «своеобразный выход» в использовании идей времен позднего расцвета историзма, согласно которым национальное государство «объявлялось последней непререкаемой ценностью»; либо развивала ориентированную на изучение общества социальную историографию, «в которой идея гармоничной согласованности развития государства переносилась на общественное развитие, и при этом не затрагивались проблемы критического анализа эпохи позднего капитализма» 181. Кер сформулировал четвертый вариант. Опираясь на авторитет М. Вебера и К. Маркса, он ставил вопрос о «прошлой действительности в рамках критической теории», чтобы придать характер открытости обществу и его институтам, которым ранее господствовавшие силы приписывали закостенелость социальных связей в «скорлупе будущего» (М. Вебер) 182. В-третьих, в традиционной концепции «индустриаль- ного общества» недостаточно четко — отчасти вследствие монокаузального характера объяснения исторического процесса, исходящего из индустриализации, отчасти из-за волюнтаристского истолкования исторических «перерывов» и вариантов — трактовалась целостность истории. Это обусловило стремление освободиться от утверждавшегося с середины 60-х годов отождествления понятий «индустриализация» и «модернизация». Основной причиной такого разграничения был крах неоколониалистской «стратегии развития» ориентировавшейся до того времени на капиталистическую индустриализацию освободившихся стран. Предшествовавшие концепции сменились изучением экономических и внеэкономических факторов,- был предпринят комплексный анализ процесса развития в освободившихся странах. Буржуазные социологи и историки стали отказываться от монокаузальной интерпретации истории, подвергли сомнению концепцию «индустриального общества». Их критика была направлена прежде всего против присущего ей (эксплицитно или имплицитно) вульгарноматериалистического экономического детерминизма, с помощью которого уже не удавалось осуществить комплексный анализ процессов общественного развития, «поскольку все объяснялось и выводилось из технического прогресса» 183. В меньшей степени эта критика касалась субъективно-идеалистической и волюнтаристской сторон концепции «индустриального общества», на основе которых, например у Фрейера, решающие поворотные пункты человеческой истории истолковывались просто как результаты «решений», принимаемых людьми в зависимости от обстоятельств, или, к примеру, различные варианты развития объяснялись при помощи категорий «склонности» и «возможности выбора» (Ростоу). При этом характерна критика уже упоминавшейся теории «трех секторов» Д. Фурастье 184. Согласно этой теории, общественное развитие представляет собой трехступенчатый процесс «модернизации» («аграрная», «индустриальная» и «третичная цивилизация»), зависящий от повышения производительности труда в первичном (сельское хозяйство), вторичном (индустрия) и третичном (управление, торговля, транспорт, индустрия «свободного времени» и т. п.) секторах. Это привело' вначале к высвобождению сельского населения и переходу его во вторичный сектор — индустриальное производство. Начиная с определенной степени насыщения товарами, спрос на услуги третичного сектора стал пре- вышать спрос на товары первичного и вторичного секторов. Поскольку повышение производительности труда в третичном секторе на основе присущего ему особого характера труда должно быть все-таки ограниченным, то должно изменяться и число занятых рабочих в первичном, вторичном и третичном секторах: при распределении рабочей силы в соотношении 10:10:80 была бы изменена исходная аграрная ситуация и достигнут уровень «третичной цивилизации». В. Цапф характеризует общественную теорию Фу- растье как «теорию одного фактора» (Ет-РаМог-ТЬе- опе), которая действует на основе модели «трех ступеней» (Огеь51асопровождаться возрастающей демократизацией. Правда, последняя может затянуться или пойти вспять, но не дать тех вариантов, которые не были бы случайными и должны были бы стать предметом теоретической рефлексии. Подобное понимание истории нашло свою наиболее четкую и завершенную форму в «теории стадий» Ростоу. Буржуазная историко-экономическая критика пошла в лобовую атаку на тех, кто признавал присущее всем странам следование друг за другом экономических ступеней развития. Велер характеризовал гипотезу (теорему) единого глобального одновременного развития, основывающуюся на «логике индустриализации», как тенденциозную теорию конвергенции, согласно которой преобразование мира по образцу высокоразвитой индустриализации оказывалось неотвратимым или по крайней мере воспринималось как желаемая ценность и считалось достижимым, «если бы, конечно, определенные злонамеренные политические силы (читай: советские или маоистские) не воздвигали барьеры на этом пути» 187. Вследствие крушения империалистической «стратегии развития» 50-х — начала 60-х годов, а также на основе историко-сравнительных исследований «модернизации», осуществленных Р. Бендиксом, С. Н. Айзенштадтом, А. Гершенкроном, Б. Хозелитцем и Б. Муром-младшим, был сделан вывод о том, что «было бы неправильно представлять индустриальное развитие как однолинейный процесс, который пронизывал бы все развивающиеся общества, что имеются многочисленные альтернативные пути развития, которые четко определяются специфическими исходными условиями и отношением к нациям, завершившим этот процесс ранее» 188. Наконец, в-пятых, централизация на основе «индустриальной революции» как оси, вокруг которой вращается история человечества со времени «неолитической революции», по-прежнему используется при периодизации всемирной истории. И все же для выработки теории общеисторического процесса она оказывается слишком узкой и неконструктивной, так как предоставляет «операционализируемые» образцы интерпретации истории только с момента возникновения капитализма и не затрагивает докапиталистических общественных формаций. Однако на основе обобщения конкретного периода истории — с момента зарождения капитализма до наших дней — не могла быть выведена теория общеисторического процесса. В недалеком прошлом обозначилась тенденция отхода от понятия «индустриализация» как центрального в буржуазной историографии и заме ны его понятием «модернизация», содержание которого толковалось расширительно, ему придавалось общеисторическое значение. Ввиду ограниченности и очевидных недостатков представленных теорий современная ситуация в науке оценивается сторонниками «историко-критической социальной науки» как глубоко неудовлетворительная. Дефицит теорий был осознан как острая неразрешимая проблема в тот момент, когда ощущалась необходимость не только начать исследование ограниченных отрезков истории и отдельных проблем, но и выработать представления о длительных исторических процессах. Это обусловило несравненно более сильное стремление перейти к глобальному историческому обобщению и теоретическому обоснованию, чем заниматься конкретными исследованиями. Не удивительно поэтому, что Велер при подготовке «современной истории германского общества» начиная со времен «двойной политически-индустриальной революции XVIII в.» утверждал, что время для «смены парадигм» наступило и что оно «приведет к адекватной реализации господствующего представления об истории общества (а тем самым, как можно предположить, и о современной политической истории)». «В условиях существующего дефицита теорий этому могли бы способствовать прежде всего два комплекса теорий: истори ческий материализм и историко-сравнительные теории модернизации, которые с точки зрения их претензии на широту обобщения и глубину истолкования не могли бы иметь себе равных» 189. За период более десяти лет ведущие представители «историко-критической социальной науки» изменили, таким образом, теоретическое понимание процесса исторического развития и осуществили попытку переориентации. В марксистской литературе этот момент до сих пор недостаточно учитывается. В 60-х годах для велеровского понимания теории было характерно стремление создать для буржуазной истории «социально-экономический» фундамент. Теориям «среднего радиуса действия» предстояло пробить брешь в истолковании «прошлых событий и мотивов» и «с помощью узла теорий» достичь желаемой цели эксплицитного формирования теорий190. В 1973 г. представителям исторической науки, испытывавшей затруднения и нуждавшейся в теориях, было предложено «объединить большинство теорий или выработать многомерные теории, чтобы таким образом соответствовать изучаемому ею комплексу проблем»191. В 1975 г. четко обозначилась переориентация на историческую теорию «модернизации»; ее сторонники неоднократно выступали с претензией на то, чтобы «создать историческую теорию, адекватную современной эпохе» 192. В одной из программных заметок 1975 г. И. Коцка объявил о трех «теоретических методах»: историческом материализме, методе «длительных волн» экономической конъюнктуры X. Розенберга и теориях «модернизации»193. В 1978 г. Велер предложил провести дискуссию лишь по проблемам исторического материализма и исторических теорий «модернизации», представляя их в качестве возможных теоретических основ общественной истории. Сегодня общих теоретических рамок истории общества касаются главные западные специалисты в исторической теории «модернизации», для которой характерно эклектическое использование положений исторического материализма, синтез воззрений К. Маркса и М. Вебера как «двух важнейших представителей исторической социальной науки» 194.