Новое определение предмета, задач и функций исторической науки историками, группирующимися вокруг журнала « История и общество»
С начала 70-х годов в ФРГ существовали два пути преодоления кризиса буржуазной историографии. Исходя из исследований и оценок Г. Лоцека90 и К. Ирм- шлера91, их можно охарактеризовать следующим образом. Первый путь состоял в стремлении расширить разработанную на рубеже 50—60-х годов и признанную большинством буржуазных историков концепцию «современной» социальной истории за счет «постепенного укрепления уже созданных теоретико-методологических позиций... в строго ограниченных рамках, т. е. лишь частично расширяя теоретико-методологический инструментарий»92. Представители этого «ограниченного» варианта социальной истории старались (еще в 60-х годах) превратить его в норму и блокировать все стремления продвинуться дальше93. Они отразили господствующую и поныне тенденцию в области теории и методологии буржуазной историографии ФРГ. В отличие от этого в начале 70-х годов сформировалось незначительное по численности, но постепенно завоевывавшее все большее влияние направление, представители которого стремились «в рамках буржуазной исторической мысли расширить социальную историю до так называемой истории общества»94. Этот «расширительный вариант» социальной истории был основан на разработанных к концу 60-х годов принципах «ограниченного варианта», однако его сторонники отказались от них по научно-теоретическим и политическим соображениям, прежде всего из-за недостаточной содержательности теории исторического процесса и наличия в ней откровенной или завуалированной апологетики капитализма. История общества в этом варианте понималась «как история социальных, политических, экономических, социокультурных и духовных феноменов, которые закрепились в определенной общественной формации. Центральной темой было исследование и изображение процессов и структур общественных изменений»95. В науч- но-теоретическом плане это расширение понималось как изменение социальной истории от «аспектной истории» к «интеграционной». Предполагалось, что методологически история общества должна строиться на основе «междисциплинарного подхода» и «не должна зависеть ни от застывших традиций... ни от новых догм любого происхождения»96. Однако и с политической, и с теоретико-методологической точек зрения это направление нельзя считать однородным. В политическом плане общим для его представителей является поддержка капиталистического общественного строя и более или менее ярко выраженная враждебность реальному социализму; в теоретико-методологическом отношении — признание и частичное заимствование наряду с другими и отдельных марксистских положений об обществе как методов исторического познания при одновременном отрицании марксистского мировоззрения и марксизма-ленинизма как целостного учения в единстве его составных частей. В качестве главных поставщиков идей данного направления выступили Г.-У. Велер, И. Коцка и Г.-А. Винклер. Выходящий с 1975 г. журнал «История и общество», в основании и издании которого они приняли активное участие, можно рассматривать в качестве организационного центра, объединявшего усилия ученых по преобразованию исторической науки в «историю общества». Наряду с новым определением предмета исторической науки вырабатывалось и новое определение ее задач и функций как «историко-критической социальной науки»97 или как «исторической социальной науки»98. (Упоминавшиеся марксистские исследования касались лишь соотношения определений предмета и функций99 или соединяли новое определение функций с определением предмета 10°.) Однако превращение социальной истории из «аспектной» в «интеграционную науку» само по себе еще никоим образом не связано с какой-либо определенной общественно-политической и общественно-теоретической ориентацией. Расширяясь по объему и обогащаясь методами социальных наук, социальная история допускает совершенно различные общественно-политические выводы и возможности интерпретации истории. С точки зрения содержания социальная история может быть представлена «по-разному: в смысле историко-материалисти- ческого учения об обществе и в качестве особого способа применения элементов структурно-функциональной теории в изучении истории общества, или как модели, созданные ad hock (для этой цели.— Прим. переводчика)». Содержание социальной истории и постановка ею основных проблем остались даже для «союза консервативных историков (в США.— Г. Р.) 50—60-х годов центральными» 101. Г.-У. Веле? предостерегал от «некритического отношения» социальной истории к общественному развитию. «По аналогии с существовавшей благочестивой и кроткой по отношению к государству историей политических событий, которая долго господствовала в Германии, можно говорить о наличии и столь же кроткой по отношению к обществу социальной истории, которая описывает социальное развитие, не рассматривая его в критическом плане... И хотя исторический опыт неумолимо доказал опасность почтительной к властям и благочестивой по отношению к государству историографии, тем не менее еще далеко не все видят столь же большую опасность, какую представляет собой некритический характер предшествовавшей социальной истории... Социальная история выполнит свою важную функцию в духовной сфере современного общества лишь в том случае, если в ней возобладает критический взгляд на описываемые события»102. Й. Коцка понимает социальную историю как «важную, устремленную в будущее» «историко-критическую социальную науку» 103, не вскрывающую, однако, причинно-следственных связей в истории. «Расширительный вариант» социальной истории ни в коем случае нельзя отождествлять с «историко-критической социальной наукой». Уже очевидные различия в понимании целей общественно-политического развития между представителями «расширенного» варианта, например между Г.-У. Велером и В. Ю. Моммзеном, заставляют признать это. Кроме того, такие историки, как И. Гейс, не являющиеся типичными представителями социальной истории и скорее ориентирующиеся на политическую историю, разделяют общественно-политические цели «исто- рико-критической социальной науки». Ее характер нельзя вывести из ее предмета, как и из теоретико-методологических посылок; это можно сделать, исходя из анализа ее общественно-политических целей. При этом важно учитывать понимание специфических задач, функций и возможностей исторической науки в капиталистическом мире, находящемся на третьем этапе общего кризиса. В качестве своеобразной программы можно рассматривать предисловие редакторов журнала «История и общество», хотя оно как единая платформа совершенно различных точек зрения имеет явно компромиссный характер и выражает лишь более или 1^енее общую позицию редакции издательства 104. Это совершенно новый для понимания науки буржуазными немецкцми историками момент, когда они указывают в программном документе на «постоянную рефлексию» «связей научных исследований с общественной практикой» и, в частности, говорят о том, что, хотя «историческая наука испытывает влияние современных познавательных интересов, она в.то же время благодаря анализу исторических процессов и решений прямо или косвенно оказывает обратное воздействие на современное общественное сознание и практику». В свете такого определения функций исторической науки перед ней ставится задача критически проанализировать «общество как изменчивый результат исторического процесса, как результат использованных иупу- щенных возможностей» и тем самым способствовать эмансипации «разумных поступков индивидов и груп\», разрабатывать «гуманные формы человеческого сосуществования, содействовать развитию исторически доказа\ тельной и практически действенной теории современности» 105. В .этом русле оказалось большинство высказываний отдельных представителей данной группы историков. При определении того, против чего должна быть критически настроена историческая наука и от чего должно быть освобождено общество, они в общем (за исключением Велера 106) воздерживаются от конкретного обращения к современности и выражения политических симпатий. Такая позиция основывается на буржуазном понимании теории и практики, согласно которому наука, делая выбор при решении политических вопросов «за кого» или «за что», якобы «всегда теряет относительную самостоятельность, не может соблюдать дистанцию по отношению к социальным и политическим столкновениям и кроме всего прочего выходит/за рамки своих задач»107. Эта позиция близка по духу к социологии знания К. Манхейма, которая содержит иллюзорные и в то же время элитарные представления о «свободно парящем интеллекте» как единственном носителе объективного знания. Таким образом, освободительная функция исторической науки состоит в сущности в критике и объяснении тех общественных и идеологических отношений, которые возникают на пути становления «гуманного» и «рационального» общества. Каковы же препятствия движению общества по этому пути? Как°й вйлад должна внести историческая наука в их преодоление? Исходным пунктом размышлений по данным вопросам является мысль о необходимости реформ и о способности капитализма осуществить их, а также признание необходимости изменения общественных отношений. Существующее в буржуазной идеологии и взятое на вооружение концепцией «индустриального общества» с целью апо/огетики капитализма главное псевдооптими- стическое/убеждение в природной тождественности, или взаимозависимости, индустриализации и «демократизации — г/манизации — гармонизации» (короче, теория «индустриализация — демократизация»108) было отвергнуто. Да же участь постигла и ее кажущуюся псевдопес- сими/тическую противоположность, а именно провозглашенный А. Геленом и Г. Шельски тезис об окаменелости/общественных отношений вследствие усиления «диктата вещей», т. е. о конце истории. ] Более того, оба тезиса служили целям оправдания /существующего состояния буржуазного общества и, сле- /довательно, были препятствием на пути к «гуманному» обществу, за что и подверглись резкой критике-со сто роны идеологов. «Полагаться на будто бы постоянно динамический характер индустриального общества,— писал Велер,— безнадежное дело, поскольку известно, что индустриализация также всегда содержит в себе способность к перерождению. Она ни в коем случае не предоставляет гарантии вечной эластичности «открытого общества»». Каждое «бюрократическое индустриальное государство» может закостенеть в «скорлупе крепостной зависимости будущего» (Макс Вебер) 109. Исходя из взглядов Р. Косселека и В. Ю. Моммзена, И. Коцка формулирует важную задачу «историко-критической социальной науки»: взять под «сомнение современные учреждения, отчуждение квази-природного, растопить все будто бы окаменевшее, расколдовать мифы, исследовать идеологии, освободиться 'от воспоминаний, дать сознательную, соразмерную, саморефлексирующую критику», короче говоря, «погладить историю против шерсти» (В. Бенжамин) 110. В этом отношении Г.-У. Велер идет дальше, углубляя критику идеологии, показывая конкретные общественные силы и интересы, которые скрываются за «диктатом вещей» и в то же время проявляются в нем. Он выступает за демистификацию государства и «диктата вещей» и пишет о «лживости элитарного государства» (Г. Радбрух), которое преподносится приверженцами теории «сформированного общества» или «строгого политического стиля» как «бесценная традиция или идеальная модель»; он противопоставляет^этому точку зрения, согласно которой «надпартийная идеология является тем, чем она всегда и была: оправданием авторитарного господства (доиндустриальной) элиты, вуалированием явно односторонних политических интересов и партийной принадлежности»ш. За «мистификацией государственного аппарата и бессмысленной преданностью политике «диктата вещей» скрыто с трудом\поддающее- ся контролю господство отдельных, выдающихся личностей и бюрократических экспертов, заигрывающих с могущественными группами, преследующими вполне определенные интересы» 112. \ В противоположность концепции «индустриального общества», в которой суть капиталистического общества 50—60-х годов усматривалась во все большем усилении демократии, справедливости и гармонии, сторонника «историко-критической социальной науки» рассматривают формирование «рационально-гуманного» общества как задачу на будущее. В этом плане Велер идет значи- 1Р\ тельно дальше и в отличие от М. Вебера высказывается «за индивидуализированную либерально-капиталистиче- скую систему...». Он выдвигает в качестве цели создание «массового демократического социального государства», в котором «осуществится гуманизация индустриального мира, а вместе с тем придет и планово-рациональный контроль» из. В числе реальных, исторически сложившихся причин, препятствующих конкретному воплощению в жизнь утопии «гуманно-рационального» общества, указываются следующие: а) противоречия доиндустриальных, т. е. уже устаревших, но еще господствующих структур; б) различия в развитии отдельных сфер общественной жизни; / в) интересы капиталистической прибыли (поясняются только Велером). Скажем несколько слов о каждой из указанных причин. А. Тезис о том, «что различное политическое развитие современных обществ (в том числе и капиталистического) по существу определяется доиндустриальными факторами»114, стал прямо-таки эталоном для социаль- но-исторической науки в ФРГ. Его историческое доказательство должно было быть продемонстрировано на примере германского «особого пути» 115 и помочь анализу современности, главным образом развития освободившихся стран. Поскольку важнейшим для этой науки был вопрос о предотвращении некапиталистического пути, и в первую очередь социалистической ориентации, постольку анализ истории Германии сводился к критике юнкерства и открытой апологетике монополистического капитала. Начиная с/М. Вебера, Т. Веблена И6, Г. Розенберга 117 и Б. Мура 118/роковое вступление Германии на путь развития от «аграрного общества» к «индустриальному» объяснялось по существу консервированием экономических и политических позиций власти крупных собственников, что привело к «напряжению между прогрессивным экономическим и социальным развитием индустриального^ общества, с одной стороны, и пережившей самое себя, застывшей политической структурой — с другой» 119, а в конечном счете к закату кайзеровского рейха, кото- рыйуоказался неспособным к «модернизации», развитию и шшвел к фашизму. Подъем и закат германского рей- ха/(1871—1945 гг.) стремились изобразить «как в целом повалившуюся катастрофическим образом попытку ре шить универсальные проблемы, порожденные индустриализацией, возникновением промышленного пролетариата и требованиями демократии путем консервирования традиционной аристократической структуры...» 120. Исходя из тезиса буржуазной историографии о несоответствии между экономической «модернизацией» и отставанием в решении социально-политических проблем 121, характерного для германского кайзеровского рейха, представители социально-исторической науки ФРГ переоценивали роль юнкерства и принижали роль монополистического капитала. Тем самым они фактически игнорировали реальные возможности революционного рабочего движения в Германии, которые появились у него, к примеру, в ноябре 1918 г., и в результате рисовали явно негативную картину «особого германского пути», пропагандируемого реакционной историографией. В конце концов эта концепция переродилась в теорию, согласно которой «индустриальное общество» должно было лишь освободить общество от всех доиндустриальных, т. е. консервативных, авторитарных, государственных, структур, чтобы дать возможность развиться «массоводемократическому социальному государству». Б. Утверждение о различиях в развитии отдельных сфер общественной жизни представляет собой одну из теоретических основ структурно-функциональной социологии. В исследовании исторического процесса историческими социальными науками в качестве теоретической системы координат вводится триединый комплекс, состоящий из взаимосвязанных компонентов: промышленного и аграрного роста, социальных изменений и борьбы политических сил при господстве стабильной либо изменяющейся системы122. Вследствие неравномерного развития этих компонентов происходит сдвиг'различных фаз в движении общества, что может тормозить развитие «модернизированного» общества. Поэтому необходимо приводить в соответствие с общественным развитием основные задачи общества и политики, а также исторической науки, «синхронизировать с помощью контроля экономическое, социальное и политическое развитие и тем самым избегать неравномерного развития социально-политической сферы, которое может иметь опасные последствия»123. ^ Данная концепция представляет собой модификацию возникшей еще в конце XIX в. теории «плюрализма факторов» как реакции на исторический материализм. Сторонники этой концепции отдавали должное марксизму в исследовании значения экономических факторов, хотя отрицали, что развитие производительных сил и производственных отношений обусловливает структуру и развитие общественного строя. Общественное развитие было произвольно разбито на частичные процессы, или отдельные сферы, как, например, в теории «социального изменения» В. Ф. Огбурна (1922), а движение этих сфер в конечном счете выводилось из движения сознания 124. Отрицание примата экономики и экономического детерминизма исторического развития выступает теоретической основой гипотезы «сдвига фаз», в рамках которой выдвигается идея равноценности всех общественных сфер. Нельзя не удивляться, пишет Велер, «что «область производства, экономики, индустриализации» может претендовать на «великий диктат», ведь «материальный субстрат принципиального характера» имеет такое же значение, как и другие «измерения развития»» 125. В данном тезисе содержатся два новых момента: во- первых, концентрирование исторических исследований на несоответствии социально-экономического и политико-идеологического развития; во-вторых, подчеркивается необходимость «рационального» контроля в целях равномерного развития общественных сфер. В. В качестве одной из важнейших задач социально-исторической пауки Велер называет ее помощь в выработке и поддержании сознания того, что «можно преобразовать рыночное общество и, несмотря на неизмеримые социальные расходы, направить это преобразование по пути формирования либерально-демократического государства». Он утверждает: «Нельзя не видеть того, что и рыночная экономика может стать с точки зрения социальных критериев подчиненной, а не самостоятельной сферой общества, может стать управляемой, вместо того чтобы быть подверженной влиянию естественных интересов, наконец, может подвергаться общественному контролю со стороны созданных для этого институтов, а не быть доминантой общественного развития» 126. В другом случае он даже ставит вопрос: что же «кроме успехов роста с их все более значительными социальными затратами оправдывает частную собственность на средства производства, частное присвоение прибыли и частное вложение инвестиций?» 127 Следует; отметить, что подобные взгляды вполне уживаются с моделью «организованного капитализма», управляемого государственно-монополистического капитализма, «который должен регулироваться государством, еМР если оно не ослаблено окончательно» 128. Велер безоговорочно верит в прочность капиталистической системы и отдает предпочтение понятию «империализм», понимаемому как «социал-империализм», т. е. как техника управления социальными процессами, как средство снятия «внутреннего напряжения» (усматривая в этом «со- циально-эффективную стратегию»), как реакция правящих кругов на неполадки в социальном строе, возникающие вследствие экономических препятствий росту при переходе к «организованному капитализму»или, в его понимании, к «либерально-демократическим ценностям», которые он считает «чрезвычайно достойными защиты» 130. Взгляды Велера, а также других представителей «исторической социальной науки» вызывают «противодействие и открытое недовольство ведущих буржуазных историков ФРГ и других консервативных сил... Последние опасаются, что исторические и общественно-теоретические взгляды Велера, Коцки и других, затрагивая проблему границ современной государственно-монополистической системы господства, могут привести к сближению с марксистским направлением, к постановке «запретных» вопросов и тем самым нанести определенный ущерб основам буржуазной историографии, а вместе с тем (что весьма существенно) буржуазной идеологии и политике» ш. Эти обвинения направлены прежде всего против общественно-политических взглядов указанной выше группы ученых-историков 132. Какова же классовая сущность общественно-политической концепции ученых-историков, представленных в журнале «История и общество»? В марксистской литературе, в которой основное внимание до сих пор уделялось концепции Велера как ведущего теоретика анализируемого направления, еще нет единого мнения по этому вопросу. Так, Г.-Д. Китштайнер характеризует Велера как апологета капитализма, который проецирует установки буржуазной экономической теории на исторический процесс и тем самым не только стремится дать «явное доказательство долговечности капиталистической системы», но и способствует ориентации на воспроизводство капитала. По мнению Велера, сам исторический процесс «сводится к стремлению сохранить теории накопления и конъюнктуры», которые отражают «хотя и временно диспропорциональное, но бесконечно продолжающееся накопление капитала»133. Г. Фюлберт критикует «тяготение к неопределенности» как естественную установку «инду стриального общества»134. Г. Лоцек и К- Ирмшлер определяют общественно-политическую концепцию этой группы историков как «буржуазно-социал-реформистскую» 135 или «социал-реформистскую» 136. Вследствие того что общественно-политические взгляды ее сторонников заметно разнятся137 между собой, обе приведенные оценки их представляются проблематичными по двум причинам. Во-первых, социал-реформизм возник среди тех рабочих, которые отрицали главную задачу революционной классовой борьбы и тем самым отходили от позиций марксизма-ленинизма 138. Поэтому о социал-реформизме данной группы не может быть и речи. Во-вторых, у нее отсутствует какое-либо определенное отношение к рабочему движению (безразлично — к революционному или к оппортунистическому) как к социальной силе, стремящейся к реализации своих общественно-политических идеалов. Представители указанной группы руководствуются, как правило, положениями К. Манхейма, считая себя «свободно парящей интеллигенцией», а свою критику — объективной именно вследствие их неопределенного социального положения. В результате этого возникает иллюзия, будто с помощью одной критики и разъяснительной работы наука может выполнить свою социальную функцию. Относительная изолированность интеллектуалов создает впечатление, будто их позиции не зависят от их классовой принадлежности. Социальные различия между разрабатывающей идеологию интеллигенцией и буржуазией способствуют тому, что «интеллигенция, принадлежащая к мелкобуржуазным слоям общества, благодаря собственному жизненному опыту оказывает определенное идеологическое воздействие на весь социальный и исторический опыт»139. По мнению Велера, «благо общества» («Salus Publica») «не имеет определенного социального носителя» 140. Взгляды указанной выше группы ни в коем случае не выходят за рамки буржуазной теории реформ капитализма (за исключением, и то в весьма ограниченной степени, теории Велера). Точнее говоря, они стоят ближе к Дж. Гэлбрейту, чем к «демократическому социализму». Можно охарактеризовать современные позиции этой группы скорее как либерально-демократические с объективно присущими социал-реформистскими чертами, что не исключает возможности формирования у ее представителей прогрессивных общественных взглядов или реального сближения их с марксизмом-ленинизмом 141. 1.