Глава 1 Адрианопольский мир 1829 г. и обострение англо-русских противоречий на Кавказе
Перекрестком международных противоречий и театром войн Кавказ стал в XVIII в. в результате продвижения туда России, стремившейся обезопасить свои южные окраины от агрессии Ирана, Турции, Крымского ханства. С широким доступом к Черному морю были связаны жизненно важные интересы Российского государства, его успешное экономическое развитие, немыслимое без внешней торговли. Преследуя собственные цели на Кавказе, российское правительство объективно способствовало освобождению местных народов от ирано-турецкого господства. Эта задача облегчалась укреплявшейся прорусской ориентацией значительной части населения края, его неоднократными просьбами о покровительстве. Активизация политики на Кавказе вовлекла Петербургский кабинет в войны с Ираном и Турцией, принявшие со стороны Тегерана и Константинополя, после присоединения Грузии к России (1801 г.), откровенно реваншистский характер и завершившиеся в конце 20-х гг. XIX в. их поражением, в результате чего почти все кавказские земли вошли в состав Российской империи. В первой трети XIX в. отношения между Россией, Ираном и Турцией осложнились вмешательством Англии и Франции, вступившими, как между собой, так и против России, в борьбу за политическое и экономическое влияние на Ближнем и Среднем Востоке. Западные державы поддерживали захватнические устремления шаха и султана на Кавказе, давали им займы, посылали к ним военных инструкторов и оружие. Эта территория косвенно оказалась в сфере внешней политики Парижского и, особенно, Лондонского кабинетов. Их враждебность к России явилась новым фактором, заставлявшим ее еще больше думать об укреплении своих позиций на Кавказе. Однако в первые двадцать лет XIX в. антагонизмы между Англией и Россией на Востоке были приглушены их союзническими обязательствами в анти- наполеоновских войнах, а после Венского конгресса — инерцией общего страха перед возможностью рецидива гегемонии Франции в Европе. Победоносная для России война 1826—1828 гг. с Ираном и увенчавший ее Туркманчайский мир положили конец шахским притязаниям на Кавказ, с тех пор переставший быть предметом русско-иранских разногласий1 . В отличие от этой войны, русско-турецкая 1828—1829 гг. с ее результатами представляла собой не только и не столько итоговую, сколько поворотную веху в международном положении кавказских народов. В августе 1829 года после сокрушительных поражений Турции на Балканах и в Закавказье в г. Адрианополе начались переговоры о мире. Победы России создали реальные перспективы присоединения к ней Аджарии, Ахалцихского, Карского и даже Баязедского пашалыков. Турецкие уполномоченные соглашались подписать любые условия мирного договора в обмен на прекращение военных действий. Это обеспокоило британского посла в Турции Р. Гордона. Наряду с другими вопросами его интересовали возможные территориальные изменения на Кавказе. В ходе мирной конференции Гордон стремился свести турецкие 1 уступки в этом районе к минимуму. Особенно он возражал против передачи России Ахалциха, который, по его мнению, стал бы для нее базой дальнейшего наступления на Восток. Для оказания давления на Петербург посол предлагал подвести британский флот к Дарданеллам.2 Влияние Гордона заметно в поведении турецких дипломатов в Адрианополе, первоначально согласившихся на «любые условия», но затем заявивших, что Порта, считающая себя покровительницей черкесов и других горских народов, не может отдать их «на угнетение России». Лишь после «долгой и угрожающей» речи главы русской делегации на переговорах А. Ф. Орлова турки отказались от дальнейших споров.3 По словам английского историка М. Андерсона, в отношениях между Россией и Турцией кавказские территориальные проблемы «весили» больше, чем балканские. 4 В Адрианополе было заметно, что азиатские владения турок «ближе их сердцу», чем европейские. Эта же географическая шкала ценностей существовала и для русских государственных деятелей. Один из них Д. В. Дашков в 1828 г. высказывал опасение, как бы уничтожение турецкого господства на Балканах не привело к перемещению национально-государственного ядра Турции в Малую Азию, откуда легче было вмешиваться в кавказские дела.5 Много позже, в 1844 г., подобную же озабоченность проявит русский посол в Лондоне Ф. И. Бруннов.6 Форин оффис противодействовал всему, что могло усилить Россию в ее политическом и экономическом соперничестве с Англией на Востоке. Предполагаемые приобретения России на Кавказе приближали ее к караванному пути — Трапезунд-Эрзе- рум-Тавриз,— по которому осуществлялась английская торговая экспансия в восточные страны. Кроме того, Закавказье, по имперской «философии» Лондона, это еще и подступы к Индии, а значит — рубежи ее обороны.7 Премьер-министр Великобритании А. У. Веллингтон писал министру иностранных дел Д. Г. Эбер- . дину о необходимости не допустить передачи России крепостей Анапа и Поти, однако советовал делать это разумно, избегая риска быть вовлеченным в войну.4 Не желая обострять отношения с западными державами, в частности с Англией, русская дипломатия ограничилась включением в число территорий, отходивших к России, Ахалциха, Ахалкалаки и узкой прибрежной полосы от устья Кубани до форта Св. Николая. Петербургский кабинет пояснял, что «требуемые места, особенно Анапа, представляют исключительную важность для России не как территориальное увеличение, а как гарантия безопасности и будущего спокойствия всех пограничных провинций России, и особенно азиатского побережья Черного моря. Наконец,— это средство прекратить постоянные конфликты, которые до сих пор вызывались поведением управлявших там пашей, и, следовательно, средство потушить тлеющие искры разногласий между Россией и Портой».9 Русский историк и публицист М. П. Погодин писал 30 сентября 1829 г.: «У нас теперь все радуются миру. Жалеют только, что слишком великодушно поступили, а великодушие в политике не имеет курса».10 Умеренность условий, предъявленных туркам, признавал даже Ф. Генц, австрийский дипломат, известный своей неприязнью к России. «В сравнении с тем,— писал он,— чего могли по-; требовать русские и требовать безнаказанно, они потребовали мало».11 Некоторые западные историки разделяют это мнение. 12 Адрианопольский договор был для России международно-правовой санкцией на «владение» Черкесией 13 и знаменовал завершение длительного процесса присоединения народов Кавказа к Российскому государству. В Европе он вызвал сенсацию, в Великобритании — возмущение. 14 Едва пришло в Лондон известие о заключении мира, как состоялось два экстренных заседания правительства, после чего Эбердин пригласил русского посла в Англии X. А. Ливена и заявил ему, что «по мнению британского кабинета, Османская империя более не существует». 13 Эбердин, как отмечал К. Маркс, усматривал опасность «в каждом отдельном условии мирного договора». 16 В инструкции английскому послу в Петербурге лорду Хейтсбери указывалось, что Россия приобрела в Малой Азии «преобладающую» позицию, позволяющую ей вершить судьбу этого района. Проникнув в глубь Армении с ее христианским населением, Россия «разом овладела ключами и от персидских и от турецких провинций», вольная теперь развивать свое наступление либо на Восток (Тегеран), либо.на Запад (Константинополь), не встречая на пути никаких особых преград. 17 Хейтсбери было поручено предъявить по поводу Адрианопольского трактата протест, являвшийся одновременно и требованием его пересмотра. 18 В Лондоне делали вид, будто считают присоединение к России Ахалцихского пашалыка и восточного побережья Черного моря фактором, нарушавшим европейское равновесие. 19 Преемник Эбердина на посту госсекре-' таря Г. Пальмерстон писал в 1831 г., что крохотные французские приобретения в Европе несут гораздо большую угрозу принципу равновесия сил, чем обширные русские приобретения на Кавказе. 20 Адрианопольский договор в какой-то степени оживил для англичан проблему русского вторжения в Индию, несколько позабытую со времени наполеоновских войн. 21 Итоги русско-турецкой войны навели панические настроения на британских дипломатов. По утверждению посланника в Иране Дж. Макдональда, теперь весь Средний Восток «повержен к ногам Великого Северного Господина». Правда, другие, как,'например, Хейтсбери, считали этй страхи преувеличенными, поскольку Россия не имела достаточно сил для наступления, ла Индию.22 "Петербург едко отреагировал на британскую ноту, заявив, что «если присоединением некоторых турецких городов с окрестностями... Россия нарушила европейское равновесие, то английское правительство своими завоеваниями в Индии с 1814 года систематически его нарушало».23 В ответ на попытки Лондонского кабинета настаивать на пересмотре договора Ливен заявил резкий протест и отказался от всякого обсуждения этой темы. Англия также подстегивала ревизионистские поползновения Турции. Под диктовку Гордона была составлена инструкция для чрезвычайного турецкого посольства в Петербург, в которой рекомендовалось добиваться возвращения султану четырех крепостей на Кавказе. Россия отклонила эти претензии, посоветовав Турции не вмешивать в русско-турецкие отношения другие державы. Вместе с тем она выразила готовность оберегать внутреннее спокойствие Османской империи от строптивых вассалов Махмуда II и национально-освободительных движений. В условиях неустойчивого международного положения Турции, перед лицом тяжелых последствий войны и необходимости преодоления трудностей в политической и хозяйственной жизни страны султан, несмотря на противодействие «реваншистской» фракции турецкого руководства, решил не настаивать на пересмотре Адри- анопольского трактата. Этот документ надолго определил границы между двумя государствами на Кавказе, обеспечил мирное состояние русско- турецких отношений вплоть до 1853 г. и вынудил Константинополь воздерживаться по крайней мере от открытой помощи черкесам. Вместе с тем Россия и Турция понимали, что рано или поздно Кавказ вновь может стать театром войны между ними. 25 Адрианопольский договор вызвал обострение англо-русских отношений, ибо новый международно-правовой статус Кавказа, как части России, был помехой вынашиваемым Лондонским кабинетом планам колониального освоения этого региона. Возникла весьма необычная ситуация: хотя к началу 30-х гг. XIX в. Кавказ уже входил в состав России, он не только не утрачивает значения в международных отношениях (что было бы естествен- ю но), но и превращается в серьезную проблему русско-английских противоречий, которые усугублялись еще не изжившими себя русско-турецкими антагонизмами. Задолго до Адрианопольского мира Петербург в ответ на ранние симптомы зарождавшегося соперничества между Россией и Англией на Востоке, сформулировал свою восточную доктрину, не допускавшую в его отношениях с азиатскими народами «ни посредничества, ни вмешательства, ни даже добрых услуг иностранной державы». Эти отношения рассматривались «скорее как домашние дела». Тогдашний английский госсекретарь лорд' Р. С. Касльри хранил «весьма красноречивое молчание» по поводу этой концепции.26 В начале 30-х гг. в Форин оффис решили, что настало время перейти от проводимой в первой трети XIX в. исподволь, с помощью Турции и Ирана, политики вовлечения Кавказа в сферу английского влияния к активным действиям. Причина такой активизации коренилась в неразрывно связанных между собой политических и экономических интересах британской буржуазии, определявших правительственный курс страны. Играло роль еще одно обстоятельство: владение Кавказом, выгодным военно-стратегическим плацдармом, давало возможность продвижения в Турцию, Иран, Среднюю Азию, и, в конечном итоге, в Индию. К. Маркс писал, что после Адрианопольского договора в ближневосточной политике Англии наметился поворот в сторону активизации.27 В условиях обострившегося англо-русского соперничества общественное мнение Великобритании поддерживало действия правительства. В политике России оно также усматривало угрозу Индии, версия о которой, хотя отчасти и тревожила опасливое воображение ее создателей, служила скорее удобной пропагандистской уловкой, скрывавшей и оправдывавшей агрессивные замыслы и наступательную тактику британского колониализма. Новым препятствием к осуществлению ближневосточных уст- / ремлений Лондона стало Ункяр-Искелесийское соглашение 1833 г. Получив, по смыслу его, возможность контролировать проливы, Россия фактически безраздельно утвердилась в Черном море, весрмо упрочила свои позиции в Турции.28 К. Маркс отмечал, что” в силу этого документа оттоманский престол был перенесен из Константинополя в Петербург.29 Для России договор носил оборонительный характер: ее южные провинции, граничащие с Черным морем, оказывались в относительной безопасности от нападения со стороны Босфора и Дарданелл. Хотя соглашение принесло выгоды прежде всего России, инициатива заключения его исходила от Порты, которая получала передышку от войн и возможность заняться внутренними преобразованиями. Советские ученые убедительно показали, что этот документ не был навязан Турции «под охраной русских штыков»3? как полагают западные историки. После Адрианопольского Ункяр-Искелесий- ский договор еще туже связал султану руки в его политике на Кавказе.31 Следствием данного трактата явилась Петербургская конвенция от 29 января 1834 г., подтвердившая установленную Адрианопольским миром русско-турецкую границу на Кавказе. 32 На Востоке явственно обозначился перевес сил в пользу России и в ущерб Англии. В 1833 г., как и в 1829 г., последовал . обмен резкими нотами между английским и русским правительствами. 33Это сопровождалось нападками на Ункяр-Искелесийский договор лондонской прессы, твердившей, что он силой исторгнут . у Турции, попирает ее суверенитет и превращает Черное море в «русское озеро», а Порту в клиента России, охраняющего вход в него.34Теперь в поведении Англии на Ближнем Востоке, и без того весьма неробком, проступают агрессивные черты. Типичные для Лондонского кабинета настроения выразил один из руководителей Ост-Индской компании и будущий генерал-губернатор Индии лорд Э. Л. Элленборо, заявив: «Наша политика в Европе и Азии должна быть направлена на сокрушение мощи России... В Персии, как и повсюду, я постараюсь найти средства при первом удобном случае бросить против России весь вооруженный мир».35 Желая спровоцировать конфликт, Элленборо еще в октябре 1829 г. предложил своему правительству предупредить Петербург, что любая его попытка расширить территориальные приобретения в Иране вызовет решительные ответные меры Англии.36 Лондонский кабинет воздержался от такого шага, ибо, во-первых, Россию устраивали ее новые границы на Кавказе, во-вторых, подобным заявлением Англия добровольно взяла бы на себя обязательство начать войну в случае осложнения русско-иранских отношений. В декабре 1833 г. британский министр иностранных дел Г. Пальмерстон отправил своему послу в Константинополе Д. Понсонби депешу, наставлявшую его продумать способы лишить Россию преимуществ, полученных по Ункяр-Искелесийскому соглашению, которое госсекретарь с досады назвал «шедевром русской интриги и турецкой глупости».37Послу предоставлялись опасные полномочия распоряжаться средиземноморской эскадрой Англии вплоть до права введения ее в проливы.38(Англичане использовали свой флот как инструмент политики на Востоке3?) Понсонби обязали предупредить султана о том, что английское правительство предпочтет иметь в турецкой столице скорее египетского пашу Мухамеда Али, чем царя.40 По наблюдениям австрийского посла в Лондоне Эстергази, в конце 1833 г. британское общественное мнение было настолько подготовлено к войне с Россией, что объявление ее ни у кого не вызвало бы удивления. Демонстративно угрожая России, Англия, вместе с тем, не хотела брать на себя инициативу развязывания конфликта, оставляя это Франции или Австрии. Поскольку Париж не решился на такой ответственный шаг, а Вена воздержалась от участия в антирусской коалиции, пришлось отступить и Лондону.41 Однако вывод русского посла в Австрии Д. Татищева о том, что английское бряцание оружием являлось простой провокацией с целью сосредоточить все военные силы России на Востоке и отнять у нее возможность влиять на дела Запада4? представляется несколько упрощенным и требует уточнения. Англичанам не могла быть выгодна концентрация «всех военных сил» России на Востоке — главной арене их соперничества с русскими. Напротив, провокационные действия Англии в связи с Ункяр-Искеле- сийским договором органично вписывались в систему происков, направленных на вытеснение России с Ближнего Востока, которые приобретали все более настойчивый характер. Особое внимание Лондонский кабинет обратил на Кавказ, спорную, с его точки зрения, территорию, где к тому же вспыхнула Кавказская война.43Складывавшаяся на Кавказе острая обстановка подсказала британским руководителям мысль использовать ее в надежде на превращения региона не только в средство запугивания и противодействия России, но и, в перспективе, в самостоятельное звено колониальных планов Лондона. Форин оффис энергично взялся за изучение Кавказа. Накопление знаний о кавказских народах шло рука об руку с подрывной деятельностью среди них английских агентов, руководимых Д. Уркартом, широко известным в Англии публицистом, недолгое время подвизавшимся на дипломатическом поприще. Уркарт прославился книгой «Турция и ее ресурсы» (Лондон, 1833), в которой он впервые обратил внимание на богатые неиспользованные возможности коммерческой и колониальной эксплуатации этого региона. Автор с сожалением констатировал, что «в настоящее время наша (английская — В. Д.) торговля, можно сказать, исключена из всех стран, омываемых Черным морем. Побережье Абхазии и Грузии полностью закрыто для нас».44 Задачу интенсивного освоения этого района английскими купцами Уркарт считал давно назревшей.45 Сразу после опубликования в Англии Ункяр-Искелесийского договора (август 1833 г.) Уркарт представил на рассмотрение Пальмерстона план экономического и политического обследования Балкан, Турции, Кавказа, Средней Азии и просил санкции на его осуществление. Пальмерстон, одобрявший идеи молодого публициста и нуждавшийся в обширной и первоклассной информации о Ближнем Востоке, охотно согласился. 46 Внимание Уркарта давно привлекала политическая ситуация на Западном Кавказе. Еще до 1833 г. он, по свидетельству русского посла в Константинополе А. П. Бутенева, пытался «завести с горцами вредные сноше- НИЯ>В июле 1834 г. по указанию Понсонби 48 Уркарт прибыл на английском военном корабле «Туркуаз» под командованием капитана Лайонса в район Сухум-кале, где имел встречу с горцами. Уркарт призвал их к усилению борьбы против России, заявив, что прислан королем Англии, который желает знать все о Черкесии и, главным образом,— какую помощь он может ей ока- 49 зать. Затем Уркарт и Лайонс произвели военно-политическую разведку остального кавказского побережья. В Геленджике и Анапе они интересовались численностью гарнизонов, способами их снабжения, характером фортификационных сооружений, отношением черкесов к русским, местными навигационным условиями и т. д. Наводились также подробные справки об Отдельном Кавказском корпусе. Недалеко от Суджук-кале в ауле Астагай англичане встретились со 150 знатными натухайцами. 50 Тему разговора с горцами нетрудно предположить в свете взглядов Уркарта и его поведения в Сухум-кале. Действия Уркарта, предпринятые в нарушение таможеннокарантинных постановлений и суверенитета России на восточном побережье Черного моря, получили одобрение Понсонби51 и Пальмерстона52 и вызвали неудовольствие Николая I, повелевшего запретить иностранцам осмотр кавказских берегов и общение с черкесами.53 Что такой запрет не был излишней предосторожностью, стало ясно, когда в октябре 1835 г. на рейде у Анапы появился неизвестный пароход, который, сделав несколько подозрительных маневров, удалился в направлении Керчи.54 Визит Уркарта открыл целую эпоху систематических подстрекательств, нацеленных на дальнейшее разжигание Кавказской войны и подготовку условий для отторжения Черкесии от России. После этого вояжа Бутенев установил особое наблюдение за Ур- картом.55 Получив в 1835 г. пост секретаря британского посольства в Константинополе, Уркарт быстро превратил это учреждение в некую «школу» русофобии или идейный штаб для своих единомышленников.55 Его выдвижению способствовали король Англии Вильям IV, его личный секретарь Г. Тэйлор и секретарь королевы Д. Хадсон.57 Выбор не случайно пал именно на Уркарта, поскольку в середине 30-х гг., как писал Веллингтон Эбердину, «король, правительство, пресса и радикалы выступали за войну с Россией» во имя утверждения английского господства на Ближнем Востоке.58 Неутомимый по натуре, одержимый идеей оттеснить Россию на положение второстепенной державы, он начал плести широкую сеть интриг против русских, и это стало делом всей его карьеры, смыслом жизни. «По рождению шотландский горец, натурализовавшийся черкес и турок по свободному выбору»,59-^ писал К. Маркс, характеризуя эту политическую фигуру. Он высказывался с большой иронией по поводу маниакального предубеждения Уркарта против России.60 По словам русского посла в Константинополе Бутенева, Уркарт имел «вид и повадки скорее тайного эмиссара, чем дипломатического представителя».61 Он обладал редким даром заражать своими идеями и надолго располагать к себе людей, занимавших различное положение в обществе и исповедовавших различные политические взгляды.62 С 1829 г. в его распоряжении в качестве помощника и доверенного лица находился некий Андрей Хай, 30-летний карачаевец, долго живший в Европе, принявший протестантскую веру, свободно владевший, помимо родного языка, русским, немецким, английским, греческим, турецким. А. Хай, хорошо зная Кавказ, выполнял различные поручения Уркарта, поддерживал его связь с горцами.63 По рекомендации Хадсона Уркарт взял к себе на службу в 1835 г. английского майора В. Сэрла, которому предстояло заниматься созданием черкесской кавалерии и обучением ее европейским методам войны. Аналогичную миссию возложил Лондонский кабинет на полковника Консидайна и нескольких офицеров, прибывших в Константинополь осенью того же года.64 Позже А. Хай и В. Сэрл предложили свои услуги Бутеневу и регулярно снабжали его информацией о намерениях и предприятиях британских подданных в Черкесии.65 Доклады Понсонби из Константинополя, учитывавшиеся Лондонским кабинетом при выборе внешнеполитического курса страны, носили провокационный характер. Они давали искаженное в соответствии с русофобскими взглядами их автора представление о ближневосточной обстановке и планах России. Посол убеждал свое правительство в том, что Ункяр-Искелесийский договор позволяет России выиграть время для подавления волнений в Черкесии и при этом обезопасить себя от возможности иностранного вмешательства. По его мнению, после умиротворения горцев царь приступит к захвату проливов и Константинополя.66 Ставя судьбу Османской империи в зависимость от исхода Кавказской войны, Понсонби побуждал Форин оффис к ужесточению антирусской политики. Однажды он увидел из окон посольской резиденции русский военный флот, прибывший в Босфор. С тех пор эта картина, вызвавшая у него панику, мерещилась ему повсюду. Британский премьер-министр У. Л. Мельбурн иронично относился к его «нелепой русофобии», подчас совершенно ослеплявшей Понсонби.67 Немолодой дипломат, быстро утомлявшийся от будничных забот посла, он неожиданно воодушевлялся и работал «с юношеской страстью», когда дело доходило до борьбы против России.68 По получении первых известий о кавказской войне Понсонби, как и Уркарт,69 сразу же высказался за посылку британских боевых кораблей к восточным берегам Черного моря. В сентябре 1834 г., обращаясь к Уркарту с просьбой написать воспоминания о пребывании в Черкесии, он пояснял: «Я считаю важным, чтобы правительство (Англии — В. Д.) могло без какого-либо промедления располагать исчерпывающими сведениями о политическом положении черкесских народностей... Если мы не позаботимся о них, Россия овладеет Кавказом и это даст ей власть над Турцией и Персией».71 Понсонби грезил о «роковом ударе по русскому могуществу» и, хотя понимал, что «черкесский вопрос потребует величайших усилий», с оптимизмом подбадривал Уркарта.: «Храбрость и настойчивость! Вы заняты благородным делом. Это предприятие (помощь горцам — В. Д.) само по себе сулит славу. Даже неудача в нем стоит больше, чем успех в менее значительных акциях».72 В другой раз он писал: «Я восхищаюсь Вашим отношением к этому предмету (Черкесии — В. Д.)».73 С 1834 по 1836 гг. в донесениях Понсонби в Лондон нарастает провокационный тон. В сентябре 1834 г. он призывает правительство поддержать горцев во имя решения не только кавказского, но и восточного вопроса. Если Англия, предупреждал посол, позволит Кавказу разделить судьбу Польши, тогда мощь России усилится «еще 6 миллионами населения и неприступной страной», нарушится равновесие сил в Европе, сократится британская торговля, нависнет угроза над Турцией, Ираном и Индией. Понсонби убеждал Пальмерстона, что Кавказ с его горными преградами и воинственными жителями, надежды которых (имелись ввиду и грузины!?) «обращены к Англии,— выгодный союзник для англичан. В доказательство он приводил статистику потерь России в этом районе за 40 лет.74 В октябре 1834 г. Понсонби пишет об «удручающих известиях из Кабарды», о «мольбе черкесов о помощи», о «значительных русских силах, действующих из Анапы», о намерении России «полностью покорить Кавказ в этом (1834— В. Д.) году». Приобретение Кавказа, по его мнению, даст Петербургу больше, чем в свое время присоединение Польши.75 Понсонби следил за событиями в Черкесии с напряженным интересом и даже готов был выделить из секретных фондов посольства деньги для горцев.76 В августе 1835 г. посол в очередной раз просил Пальмерстона предпринять что-либо конкретное против введенных Россией в 1831 г. на восточном побережье Черного моря таможенно-карантинных ограничений, которые он называл «блокадой» и считал незаконными. «Британская торговля сильно страдает от них»,— подчеркивал Понсонби.77 В феврале и апреле 1836 г. он предлагает госсекретарю послать в Черкесию специальных агентов, формально — для защиты интересов английских купцов в этом районе, а фактически — «для обеспечения продолжительного сопротивления туземцев». 78 В августе — сентябре 1836 г. Понсонби вновь ставит перед Пальмерстоном вопрос о помощи горцам, пуская в ход свой излюбленный довод; «Кавказ для России — это ключ к Турции, Персии и... Индии. Ваша светлость знает, чего стоило России найти здесь точку опоры, но Вы вряд ли сомневаетесь, что сталь и золото России покорят страну». Если это случится, то, по мнению Понсонби, для последующих ее завоеваний на Востоке не только освободится 60-тысячная русская армия действовавшая в Черкесии, но к ней прибавится еще 100 тыс. черкесов.79 Он советовал горцам образовать у себя Правительство и официально провозгласить независимость,80 чтобы дать Англии повод открыто стать на сторону их так же, как она поступила в отношении испанских колоний в Южной Америке. В январе 1836 г. посол уверял Пальмерстона: «Одного лишь появления британского флага в Черном море было бы достаточно... для спасения Черкесии от когтей России».81 По степени важности Понсонби ставил черкесский вопрос рядом с проблемой защиты Константинополя, веря, что он будет решен в пользу Англии, если у нее остался хоть один «чего-нибудь стоящий» политик.82 По сравнению с Понсонби британский консул в Одессе Д. Йимс располагал меньшими возможностями влиять на внешнеполитические решения Лондона, но и его доклады в Форин оффис за 1834—36 гг. составлялись так, чтобы повысить заинтересованность английского правительства в кавказских делах. Йимс сообщал детальную информацию о военной обстановке в Черкесии вплоть до перечисления болезней, свирепствовавших в русских войсках.83 Консул предупреждал, что при различии взглядов на способы завоевания Кавказа Петербургский кабинет един в понимании необходимости этой акции как для безопасности южных границ России, так и для «упрочения ее могущества в Азии». Он доказывал беспочвенность претензий Петербурга на Черкесию.”1 Летом 1836 г. Йимс путешествовал вдоль восточного берега Черного моря, собирая шпионские сведения. Посетив Анапу, Редут-кале, Поти и другие русские укрепления, он пришел к выводу, что вся политика России в Азии связана с Кавказом. 85 По поручению Вильяма IV разведывательные задания выполнял и английский вице-консул в Трапезунде Д. Брант, который обязан был самолично доставлять донесения о Кавказе в Лондон.86 Путешествуя в 1835 г. по Аджарии и другим пограничным с Россией землям и осматривая их «с особым прилежанием», он «между многими невыгодными отзывами насчет действий» русского правительства, распускал слух, будто оно обмануло Турцию при разграничении территорий после войны 1828—29 гг. Для сбора военной и политической информации о Черкесии использовались даже высокопоставленные дипломаты. Так, посол Великобритании в Петербурге лорд Д. Л. Дарем, добираясь в 1835 г. к месту назначения, выбрал путь, пролегавший через Константинополь и Одессу. Следуя в русский порт на пароходе «Плутон», он внимательно изучал северо-восточное побережье Черного моря. В его распоряжении находились специальные помощники капитан Дринкуотер и лейтенант Рос. В Одессе подробные сведения, интересовавшие Дарема, предоставил Йимс.88 17 м‘ая того же года вблизи Геленджика русский бриг задержал английскую шхуну «Лорд Чарлз Спенсер», находившуюся там с разведывательными целями.89 После осмотра ее освободили, поскольку на ней не оказалось ни оружия, ни боевых припасов. Британское правительство опротестовало захват судна на том основании, что он был произведен за пределами территориальных вод России, простиравшихся, согласно международному морскому праву, на 3 мили от берега. Петербургский кабинет полагал совершенно необязательным для России соблюдать правило трехмильной зоны, принятое в английском законодательстве, но не являвшееся общей нормой, ибо в одних странах эта зона составляет 60 миль, в других — лишь расстояние пушечного выстрела. Россия исходила из вполне естественных соображений собственной безопасности.90 Тем не менее она проявила добрую волю, возместив убытки в размере 100 фунтов владельцу шхуны.91 На обратном пути в Турцию «Лорд Чарлз Спенсер» «намеренно держался ближе к берегам (кавказским — В. Д.)» и «высматривал тамошние укрепления».92 В переписке с Даремом по поводу этого инцидента Пальмерстон утверждал, что Россия не имеет никаких юридических прав на Черкесию, владея де-факто лишь двумя пунктами побережья (Анапа и Суджук-кале), за пределами которых она не вправе препятствовать свободному плаванию иностранных судов. 3 Госсекретарь обязал посла при повторении подобных случаев «неизменно требовать» от России полной компенсации ущерба и мотивировать такую позицию идеей о незаконности русского таможенно-карантинного режима на Кавказе. 94 Похоже, ни одна из дискутирующих сторон не смогла осознать всю уязвимость английской аргументации. Ведь ссылка на правило трехмильной зоны должна, по логике, означать ничто иное, как признание суверенитета России на восточном побережье Черного моря. Пожалуй, единственный, кто увидел эту крайне невыгодную для Англии грань спора, был австрийский канцлер К-Л. Меттерних.95 Центром подрывной деятельности против России, как уже отмечалось, являлось британское посольство в Константинополе, где с готовностью принимали всех, кто питал неприязнь к России и не прочь был воплотить ее в конкретные дела. Поэтому здесь весьма свободно чувствовал себя Сефер-бей, выходец из шапсуг - ского племени, авторитетный в Турции «специалист» по Черкесии. Тесные отношения завязались у него с послом Понсонби, поручения которого Сефер-бей охотно выполнял, получая за это денежные вознаграждения. Письма, «отредактированные» Уркар- том, вереницей шли от Сефер-бея к его соотечественникам на Кавказ. Он призывал горцев к решительным действиям с оружием в руках, убеждая их в скорой помощи со стороны Англии. 8 В лице Сефер-бея, человека, обладавшего определенным влиянием среди горцев, Форин оффис, казалось, приобрел действенное средство осуществления своих планов на Кавказе. Это «средство» англичане предпочитали держать под рукой, поэтому он подолгу жил в их посольстве.99 Гостеприимство, покровительство и денежные щедроты британских дипломатов распространялись и на черкесских депутатов, приезжавших в Турцию с просьбами о помощи. 100 В апреле 1836 г. подстегиваемые Уркартом горские старшины обратились к Понсонби с призывом установить между Англией и Черкесией прямые торговые сношения под наблюдением специального британского резидента. Они утверждали, что черкесы — независимый народ, отрезанный от внешнего мира русской блокадой, составляющий 2,5 миллиона потенциальных покупателей. Через населяемую ими территорию проходят безопасные пути к Каспию, откуда можно попасть в Хиву и Бухару. Свое обещание поставить заслон экспансии России к востоку от Черного моря черкесы обуславливали помощью Англии, иначе они будут покорены более сильным врагом.101 Уркарт слал и в Дагестан письма с призывами и обещаниями.102 Драгоман британского посольства, зная настроения, царившие в нем, без всяких колебаний заявлял о признании Англией и другими государствами независимости Черкесии.103 Понсонби и Уркарт, действовавшие через Сефер-бея, не ограничивались рассылкой воззваний к черкесам. Летом 1836 г. главнокомандующий русской армией на Кавказе Г. В. Розен сообщал вице-канцлеру России К. В. Нессельроде, что Сефер-бей, получив от британского посла «80 бочонков пороху, отправил оный в Батум, где отыскивались суда для доставления пороха к непокорным нам горцам». 104 Случаи, связанные с контрабандой оружия и боеприпасов, повторялись неоднократно.105 Оказывая черкесам военную помощь, английское правительство рассчитывало затянуть Кавказскую войну и обессилить Россию в экономическом и финансовом отношениях.106 Кавказским вопросом непосредственно занимались, помимо британских дипломатов в Константинополе, другие люди, очень близко стоявшие к правящей элите Англии. Весьма деятельно проводил время в Константинополе сотрудник королевского секретариата Д. Хадсон, прибывший туда осенью 1835 г. по указанию Вильяма IV специально для установления контактов с черкесами.107 Он устраивал рауты в честь находившихся там кавказских князьков, щедро одаривал их, подготавливал совместно с Сэрлом материал для составления топографической карты Черкесии. Хадсон широко пользовался помощью Хая, которого позднее взял с собой в Англию. ,08В письмах к горцам Хадсон выражал уверенность в скором завоевании ими независимости и надежду на добрые отношения между англичанами и черкесами, ибо горы — это одновременно и ключ к Индии и гарантия ее безопасности. 109Наиболее показательны два его послания — к А. Хаю и Се- фер-бею (от 26 июня 1836 г.). В первом — Хадсон обязывал адресата и его соотечественников всегда «целиком следовать советам мистера Уркарта» и беспрекословно подчиняться его воле, если они желают «добра и счастья» Черкесии. Он также обещал свою помощь. При этом Хадсон наставительно посвящал Хая в азбуку дипломатического ремесла, призывая не ссориться ни с кем и помнить, что ласковыми и льстивыми речами можно скорее достигнуть цели. Аналогичные мысли, но менее поучительным тоном были изложены в письме к Сефер-бею, в котором автор позволил себе высокопарную риторику в восточном духе. «У вас много друзей в Англии,— убеждал он Сефер-бея,— ибо смелые любят смелых, и вы увидите, что день ото дня, наши обе стороны, узнав друг друга лучше, теснее сплотят узы дружбы. Я повторяю, вы имеете много друзей в Англии, но среди них нет никого, кто бы более восхищался вашим поведением и храбростью»... горцев, «или кто бы охотнее пролил кровь за вашу и их свободу», чем Хадсон.1,0 Свои наблюдения о военно-политическом состоянии Западного Кавказа он изложил в обстоятельном отчете для Фо- рин оффис, выдержанном в уркартистском духе.1,1 Рекомендации относительно сдерживания России на Кавказе в интересах безопасности Индии поступали в Лондонский кабинет и от его агентов в Средней Азии. Премьер-министр Англии лорд Мельбурн признавал, что Черное море и Кавказ «поразительно воспламеняют воображение» его коллег по кабинету.1,3 Британские эмиссары не только внимательно изучали политическое состояние Западного Кавказа, но и настойчиво вмешивались во внутреннюю жизнь его племен. Подчас им удавалось влиять на настроения горцев. Так, в июне 1836 г. командующий Правым флангом Кавказской линии генерал-лейтенант А. А. Вельяминов докладывал Розену о прибытия к натухайцам англичанина Стюарта (племянника Уркарта), который, якобы, доставил к ним грамоту короля Англии и письмо от Сефер-бея, заставившие горцев отказаться от ранее принятого решения о прекращении военных действий и вступлении в переговоры с русскими властями. Иностранец, по словам Вельяминова, утверждал, будто прислан своим правительством, египетским пашой и с ведома турецкого султана с целью определить размеры требуемой помощи и количество вспомогательных европейских войск. Стюарт призывал на- тухайцев, шапсугов, абадзехов обратиться с просьбой к английскому королю и отправить депутацию в Константинополь. Предложение это было принято.1,4 Николай 1 поначалу не разделял озабоченности Вельяминова. Принимая за чистую монету заверения посла Великобритании в Петербурге Дарема о том, «что кабинет его решительно чужд проискам сих эмиссаров и не имеет о них никакого сведения», царь склонен был приписывать действия англичан «по всей вероятности не правительству, а пропаганде». По его суждению, враждебное России влияние должно было искорениться само собой, ибо если злоумышленники распространяемыми внушениями и обещаниями успели «поддержать в горцах дух неповиновения и строптивости, то неисполнением всех этих обещаний горцы в скором времени убедятся на самом деле в их неосновательности и лживости».115 Деятельности англичан на Кавказе незримо покровительствовал Пальмерстон, чьи представления о задачах политики Англии на Ближнем Востоке шли гораздо дальше идеи о защите Турции от царя и египетского паши. Он выступал за активизацию этой политики на Кавказе и в Афганистане. 16 Пальмерстон писал Мельбур ну, что противостояние России должно надолго стать главной целью британской внешней политики, но добиться ее нельзя иначе, как используя таких агентов, чье усердие будет достойным противовесом «неусыпной деятельности» русских.117 В 1835 г. Пальмерстон справлялся у Уркарта о характере таможенно-карантинного режима на побережье Черкесии и интересовался его мнением по вопросу о целесообразности для Англии иметь своего консула в Ана- С благословения Пальмерстона и при активном содействии Пон- сонби Уркарт в 1836 г. опубликовал в «Портфолио», периодическом издании, близком к британскому министерству иностранных дел, свою фальшивку под названием «Декларация независимости Черкесии». Госсекретарь поощрял и другие выпады этого журнала против русских. Пальмерстон одобрил официальную географическую карту, где Черкесия была обозначена как независимая страна.1,9 Ссылаясь на «русскую угрозу» Индии, в 1836 г. госсекретарь призвал Мельбурна «возбуждать» горцев против России.120 Идею о необходимости решительного противостояния этой державе Пальмерстон обосновывал тезисом о том, будто «военный характер ее политического устройства делает посягательство на ее соседей почти непреложным условием ее существования».121 Кавказ, занимая во внешнеполитических расчетах госсекретаря самостоятельное место, рассматривался им еще и как препятствие на пути России в Среднюю Азию, превращавшуюся в арену англо-русского соперничества. 122 Он полагал: чем неспокойнее будут черкесы, тем труднее станет для Петербурга продвижение за Каспий и тем легче сможет Англия распространить там свое влияние. Вместе с тем, в политике вытеснения России из Черкесии Пальмерстон в принципе предпочитал войне дипломатию, менее обременительную для Англии. Радикализм в поведении Уркарта настораживал его именно потому,что он мог стать угрозой миру в Европе. 123 Пальмерстон предостерегал Понсонби от демонстративного вмешательства в кавказские дела. Он считал «позволительным и выгодным» оказать горцам «эффективную помощь» только в случае возникновения англо-русской войны.124 В октябре и декабре 1836 г. госсекретарь дважды предлагал Петербургу свое посредничество в установлении мира на Кавказе на условиях вывода русских войск за Кубань и прекращения набегов горцев на территорию России. Он надеялся, что русское правительство пойдет на уступки из страха вызвать конфликт с Англией.125 Петербург оставил это предложение без внимания. Политику устрашения Пальмерстон делает с середины 30-х гг. XIX в. одним из своих главных средств давления на Россию. Однако не всегда дело ограничивалось одним лишь шантажом. В 1835 г. госсекретарь был близок к тому, чтобы развязать англорусскую войну. Ее предотвратил контрприказ Мельбурна, отменявший секретное распоряжение Пальмерстона о захвате проливов и вводе британского флота в Черное море.126 Лондонский кабинет предпочитал скрывать связь с исполнителями своих кавказских замыслов,127 прибегая к излюбленному методу так называемой двойной бухгалтерии. Смысл ее в следующем: на восточное побережье Черного моря британское правительство слало агентов для организации подрывной деятельности против России, а в Петербург — заверения в непричастности к ней и в добрых чувствах к русским. Во избежание подозрений, оно часто прибегало к услугам подставных лиц, в частности польских эмигрантов, известных своими настроениями и активностью против России. Они должны были отвлечь внимание от подлинных вдохновителей авантюр на Кавказе. Верные правилу загребать жар чужими руками, англичане стремились поставить польское национально-освободительное движение на службу своим колониальным планам. В середине 30-х гг. Уркарт вошел в контакты с польскими эмигрантами, покинувшими родину после подавления восстания 1830-1831 гг. Особенно тесные отношения завязались у него с лидерами консервативно-монархического крыла польского освободительного движения (с 1837 г. известного как «Общество 3 мая»), возглавляемого Адамом Чарторыйским. Их штаб-квартира находилась в парижском «Отеле Ламберт». Владислав Замойский, племянник и агент Чарторыйского в Лондоне, предоставил Уркар- ту секретные документы из русских архивов в Варшаве, которые были опубликованы последним в его «Портфолио» в 1835—36 гг. Эти бумаги наделали много шума в Европе и стали «острым оружием» в арсенале врагов России.128 Уркарт и польские эмигранты сходились на признании необходимости помогать черкесам. При этом каждая сторона руководствовалась собственными интересами. Одна видела в Кавказе потенциальную колонию Англии, друга.» — средство отвлечь силы России от Польши? Как фигурально заметил один современник, «Юбщество 3 мая» желало сделать из Черкесии военный склад для будущей революции в Польше.129 Добавим — революции, нацеленной на замену монархической династии Романовых какой-либо местной или иностранной знатной фамилией. Еще в начале 30-х гг. А. Чарторыйский посылал на Кавказ оружие, боеприпасы, а также своих представителей, поручая им преодолеть среди горцев межплеменную и внутриплеменную рознь. В планах «Отеля Ламберт» Кавказ появился благодаря еще одному обстоятельству: в русской армии в этом районе служило много поляков. Так складывались предпосылки для англо-польского сотрудничества в черкесском вопросе. Разумеется, ведущая роль в организации подрывных акций против России принадлежала Форин оффис. Центром подготовки этих акций по-прежнему оставалось британское посольство в Константинополе, которое после заключения «союза» между Уркартом и А. Чарторыйским имело в лице колонии польских эмигрантов в Турции своеобразную рекрутскую базу для возможных диверсий на Кавказе.130 «Общество» А. Чар- торыйского, превратившееся в «слепое орудие в руках Пальмерстона»,131 развернуло в Черкесии антирусскую деятельность, особенно усилившуюся в 40-х гг. XIX в. Есть данные, говорящие о стремлении Чарторыйского организовать силами поляков, но на английские деньги, военную интервенцию в этом районе.132 Польский лидер, подобно Уркарту, взял на себя роль представителя и «опекуна» черкесов в Западной Европе.1" Бывший во время польского восстания дивизионным генералом Хржановский получил от британского министерства иностранных дел в начале осени 1836 г. секретное поручение отправиться на границы Турции и Ирана с Закавказьем и склонять к побегу солдат русской армии, особенно поляков. При нем находились два офицера из его соотечественников. Созданные из дезертиров ополчения предполагалось использовать на стороне горцев.134 По прибытии в Константинополь Хржановский попал под опеку английского посольства и стал частым гостем Понсонби.135 Посол питал к нему неограниченное доверие. Пальмерстон находил его «необыкновенно умным и образованным», видел в нем «именно того человека, который может принести огромную пользу Решид- паше(великий визирь Турции — В. Д.) в Малой Азии».136 В «Отеле Ламберт» обсуждались различные проекты организации польских войск на Кавказе, в том числе — под руководством генералов Ю. Бема и X. Дембиньского.137 Как видно, на первых порах «двойная бухгалтерия» имела успех, притупляя бдительность Николая I, мешая противодействовать английским проискам в широком масштабе. Кое-какие шаги, тем не менее, предпринимались. Российский флот получил, например, распоряжение усилить крейсерскую службу вдоль восточного берега Черного моря, чтобы не допустить подвоза оружия и боеприпасов. Военные меры, не всегда в подобных случаях приносившие эффект, были дополнены дипломатическим демаршем: Бутенев потребовал от султана высылки Сефер-бея из Константинополя в одно из отдаленных мест европейской Турции.138 В октябре 1836 г., с удовлетворением извещая Розена о точном выполнении Портой этого условия, русский посол выразил надежду, что «покушения к волнованию горцев будут прекращены на долгое время, а может быть и вовсе пресечены».139 Вскоре наивность оптимизма Бутенева обнаружится со всей очевидностью. В Базарджике (место ссылки) Сефер-бей получал от Махмуда II пенсию, ему создали прекрасные условия для жизни.140 Оттуда он продолжал вести переписку с Черкесией и британскими дипломатами в Константинополе. х*х Добившись выдворения Сефер-бея из турецкой столицы, русская сторона в известной степени дискредитировала в глазах горцев их английских покровителей, которые не смогли воспрепятствовать высылке.Вера во всемогущество Лондона поубавилась. В адрес Понсонби и Уркарта раздавались даже упреки в «коварной измене».Горцы стали поговаривать о намерении «лучше предаться благостыне Российского правительства, нежели верить лукавым иностранцам и навлекать на себя верную гибель».142 Стремясь спасти пошатнувшийся престиж, Уркарт уверял черкесских представителей в Константинополе, что Сефер-бей выслан с особого ведома англичан для обмана русских и из соображений предосторожности, а «планы и заботливость о независимости горской существуют по-прежнему».143 Он продолжал отправлять в Черкесию письма и подарки для местной знати.144 Беззастенчиво солгав про Сефер-бея, Уркарт сказал правду о замыслах Британии. Но одних слов было мало, настала пора решительных действий.