Лекция VII ПОЛИТИЧЕСКИЕ УЧЕНИЯ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ

Темы тоталитаризма, монархии и демократии стали центральными для Ивана Александровича Ильина (1883-1954), одного из представителей неоконсервативной политической традиции 30- 40-х гг. XX в., последовательного критика сталинизма. Социальность для Ильина — цель и задача государственного строя. Социализм же есть только один из способов, предложенных для осуществления этой цели и этой задачи. Однако история показы вает, что с социализмом всегда связывались всевозможные иллюзии и самые необоснованные надежды. Теперь пришло время разрушить эти иллюзии и погасить эти надежды. Революция имеет общемировое значение: коммунизм — порождение Европы, где он готовился много лет в качестве социальной реакции на мировой капитализм.

Как и все консервативные идеологи, Ильин подчеркивает необходимость стремления к устойчивому и традиционалистскому правопорядку. Как и славянофилы, Ильин считает, что право, вмешиваясь в отношения людей и общностей, не должно ограничивать свои цели достижением компромисса, оно должно ориентироваться, как на идеал, на формирование солидарности. Фактором внеправовым, но существенно влияющим на законотворческую и государственную деятельность Ильин признает национальный и государственный патриотизм. Представители власти должны подавать пример уважения к праву. Долг власти он ви- дит в том, чтобы «править и повелевать по праву», опираться на силу в пределах права.

Идеологом межвоенной консервативной политической традиции был и Георгии Петрович Федотов (1886-1951). Тема его политического анализа — судьба России как империи. Главная ошибка политического радикализма в России в том виде, в котором он воплотился в настроениях ее либеральных и революционных кругов, состояла, по мнению Федотова, в том, что они не желали видеть разнообразия этнических и национальных укладов, сосуществующих на территории страны. Россию Федотов характеризует как империю особого рода: нерусские владения не отделены от нее морями, а массив русского населения не отделен резкой чертой от инородческих окраин. Между тем ее отдаленные районы во многом схожи по своему экономическому и политическому статусу с колониями современных западных государств (например. Великобритании). Политики, исповедующие националистические настроения, первыми заметили опасность, угрожающую империи, и ответили усилением русификации. Императоры Александр II и Александр III, с правлением которых совпала эпоха российской модернизации — процесса вхождения России в западную цивилизацию, стали, считает Федотов, жертвами славянофильских настроений и в своей политической стратегии зачастую игнорировали имперский стиль страны. Федотов констатирует, что большевики «силою оружия и террором» вновь собрали империю после разрушительных революционных катаклизмов 1917 г. Общая ненависть к режиму не спаяла народы России воедино, для национальных меньшинств Россия была тождественна меньшевизму, который она породила. Для Федотова очевидно: в случае военного поражения Советской России произойдет не только падение советского режима, но и восстание ее народов против центра — Москвы. Быть с Россией, считает Федотов, значит разделить ее ответственность и судьбу, по сути трагическую. Единственный шанс предотвращения новой межнациональной войны, по мнению Федотова, падение большевистской власти в России. Гарантией существования России является ее народ. Отечество сохранит свое «тело» (Сибирь и, возможно, Белоруссию), потеряет нефть Баку и, наверное, уголь донецкого региона.

Федотов, но, освободившись от военных и полицейских забот, она сможет решить свои внутренние проблемы, к числу которых Федотов относит традицию русской культуры, а через нее — и христианско-православную традицию, которые станут факторами социального оздоровления и возрождения страны.

Иван Лукьянович Солоневич (1891-1953) — один из теоретиков консерватизма, который в 40-х гг. XX в. продолжил идейные традиции Л. А. Тихомирова и К. Н. Леонтьева. Его концепция народной монархии обобщает в своих базовых аргументах установки русского консерватизма. Солоневич подчеркивает, что русская государственность изначально строилась по национальному признаку, однако в отличие от мононациональных государств русская национальная идея всегда существовала как транснациональная, перерастающая собственные национально-этнические границы. Следуя логике Солоневича, каждая государственность мира отражает в себе национальные черты нации-строительницы. Ни климат, ни география не играют здесь самостоятельной роли. Кредо Солоневича: русская политическая мысль может быть русской только тогда, когда исходит из «русских предпосылок». В современной ему русской политической мысли Солоневич выделяет три программы: 1) утопическая, ориентирующаяся на обобществление средств производства и отрицание частной собственности и частной инициативы. Не важно, что у марксистов орудия производства подвергаются экспроприации, а у социалистов — огосударствлению. В любом случае политическая перспектива общества тесно увязана с диктатурой бюрократии; 2) республиканско-буржуазная программа, распространяющая на Россию парламентарный образ правления, опробованный европейскими (и новоевропейскими) демократиями, которая, как считает Солоневич, оказалась под вопросом в ситуации, когда демократические проекты потерпели крах в Европе 20-30-х гг. XX в. и обозначилось стремление населения Европы, отринувшего монархию, хоть к какой-то определенности. Ответом на эти чаяния стала, как считает Солоневич, диктатура; 3) «условно-консервативная» программа, далекая, по Солоневичу, от реальных интересов России и выражающая интересы бывшей правящей элиты.

Политические взгляды в кругах русской интеллигенции за рубежом изменились после победы большевистской революции и с началом новой экономической политики. Так, с 1921 г. в белой эмиграции и в Советской России возникает и быстро набирает силу «сменовеховское движение», названное по сборнику статей «Смена вех» (Прага, февраль 1921 г.). Сборник объединил авторов, до Февральской революции политически далеко отстоявших друг от друга. Здесь на одной платформе за разделение «русского большевизма» и «интернационального коммунизма», наряду с бывшими кадетами Н. Устряловым, Ю. Ключниковым и Ю. По- техиным, выступили бывший обер-прокурор Святейшего Синода С. Лукьянов, монархический публицист А. Бобрищев-Пушкин, молодой физиолог, ученик И. Павлова С. Чахотин и др.64

Николай Васильевич Устрялов (1890-1937) свои установки декларировал как послереволюционные: победа революции смешала правые и левые идеологии, следовательно, надлежит выработать новое отношение к опыту русских революций. Сменовеховцы стремились выработать синтетическое видение революции, преодолевая односторонность ее восприятия либо как катастрофы, либо как созидания. Особое значение послереволюционное мировоззрение имеет для интеллигенции, считали «сменовеховцы». Необходимо перенести базовый идеал этой социальной группы — служение России — в послереволюционную Россию. Революция как свершившийся факт превращает антигосударственные установки активных социальных слоев в государственные; политический экстремизм исчерпал себя, время большевизма прошло.

Подробнее об идеологии «сменовеховцев» и развернувшейся внутрипартийной борьбе за «кафтан» больного Ленина в 1921-1924 гг. между Л. Троцким (коммунистом-интернационалистом») и «тройкой» (Сталин, Зиновьев, Каменев — «большевики-националисты») см.: Сирот- кин В. Г. Почему Троцкий проиграл Сталину? М., 2004. С. 129-151.

Власть начинает меняться, причем она делает это сознательно: если в период революции ее двигателем были массы, а сама она представляла их экстремистские слои, то в послереволюционную эпоху страна, не сумевшая победить капитализм, вынуждена к нему приспосабливаться; стихия массы оказывается ненужной, все большее значение приобретают порядок и дисциплина, становится востребованной диктатура. Новая Россия не сможет вернуться к прежнему режиму; гарантией этому служит сильная армия. Кроме того, складывается новая форма власти — Советы, укрепляется федерация, стремящаяся восстановить границы бывшей империи. Если советская власть сохраняет целостность России, такая власть положительно воспринимается народом, считал Устрялов. «Сменовеховцы» верили в позитивный потенциал революции. В процессе постреволюционных преобразований, считали они, отомрет все внешнее, чуждое национальным задачам России. По убеждению Ю. Потехина, советская власть использует контрреволюционные приемы для решения революционно-национальных задач в России. Ядро революционной власти — лидеры большевизма — растворится в новой элите (хозяйственники, профсоюзные лидеры и др.).

Уже в 1922 г. «сменовеховцы» раскололись на два течения: левое во главе с главным редактором журнала «Смена вех» Ключниковым («возвращенцы») и правое («невозвращенцы») во главе с Устряловым, оказавшееся в явном меньшинстве. Левые — Ключников, Бобрищев-Пушкин, Лукьянов, Чахотин и другие — в 1922-1923 гг. вернулись в СССР. За ними потянулись и такие известные эмигранты, как писатель граф Алексей Толстой, комиссар Временного правительства Виктор Шкловский, «октябрист» Владимир Львов. Устрялов не согласен с такой слишком быстрой идейной эволюцией «сменовеховцев»43.

Между тем идеология национал-большевизма сыграла свою роль в становлении идеологии сталинизма. В СССР левое «сменовеховство» вырождается в просоветскую идеологию «спецов» на службе у большевиков, и в этом качестве оно имеет широкое распространение в среде инженеров, техников и бывших царских «брусиловских» офицеров в Красной Армии. Это продолжится до тех пор, пока нэп не будет отменен, а «спецы» на процессах в 1928-1938 гг. не будут объявлены «вредителями» и репрессированы. В Русском Зарубежье установки «сменовеховства» превращаются в платформу активистских националистических движений (Национально-трудовая партия, Русская фашистская партия) и теряют самостоятельное значение.

В среде Русского Зарубежья сформировалось еще одно идейное течение — евразийство. Политические и правовые взгляды евразийства разрабатывались преимущественно интеллектуалами — профессиональными учеными, среди них филолог и лингвист Николаи Сергеевич Трубецкой (1890-1938), географ и экономист Петр Николаевич Савицкий (1895-1968), философ и богослов Владимир Николаевич Ильин (1891-1974), правовед Николай Николаевич Алексеев (1879-1964), историк Георгий Владимирович Вернадский (1887-1973), музыковед Петр Петрович Сувчинский (1892— 1985) и др. Всех их — философов, правоведов, историков, этнографов, богословов — объединяла глубокая антипатия к Западу, к европеизму. В основе такого объединения лежали разные мотивы: во-первых, поражение белогвардейцев вследствие предательства Запада, который их до конца не поддержал; во-вторых, роковая роль, которую сыграли в крушении Российской империи социалистические идеи, позаимствованные опять-таки на Западе; в-третьих, униженное эмигрантское положение.

Теоретическая платформа евразийства оформляется к середине 1920-х гг. С этого же времени активизируется издательская деятельность евразийцев: выходят тематические сборники «Евразийская хроника» (в Праге), «Евразийский временник» (в Берлине и Париже), газета «Евразия» (во Франции). Евразийцы сотворили новый идеологический миф, по своей сути близкий к славянофильству, к мессианизму, только в основе его другой компонент — не славянский, а азиатский. Евразийцы были в полном смысле слова государственники, и это тоже отличало их от теоретиков славянофильства, которые отстаивали общинно-земские начала.

Отцом евразийства был князь Н. С. Трубецкой, который в 1920

г. в Софии опубликовал работу «Европа и человечество», где резко выступил против европеизации России, считая это «не благом, а злом». Никакой единой европейской культуры, как он считал, не существует, а то, что скрывается за этим понятием, «на самом деле есть культура этнической группы романских и германских народов»44, целью которых является «оправдать империалистическую колониальную политику и вандалистическое культуртрегерство «великих держав» Европы и Америки»45.

Речь не шла о принижении романо-германской культуры. Для Трубецкого было несомненным то, что нет культур высших и низших, есть только похожие и непохожие. Он исповедовал принцип равноценности и качественной соразмерности культур и народов, отвергая с этих позиций любое одностороннее насаждение чужой культуры. Именно этим объяснялось его неприязненное отношение к европеизации России, то есть к ее романо-гер- манизации. Главным же упованием всех евразийцев была сама Россия — их горячо любимая родина. Именно здесь проницательно видели они парадоксальное сочетание двух начал — архаической укорененности в традиции и стремления к авангардному культурно-технологическому рывку. Россия-Евразия в евразийской идеологии мыслилась как форпост человечества в его противостоянии романо-германской Европе, как территория фронта, на котором решается судьба тыла.

В 1928-1929 гг. после дискуссий по поводу усиления проболь- шевистских настроений из движения ушли многие его лидеры.

Как политическая теория евразийство представляет собой сплав идей геополитики и цивилизационного подхода к политическим процессам. Поэтому его идеологи и сторонники во многом опередили политологическую мысль своего времени, высказав идеи, актуальность которых раскрылась только спустя десятилетия, в конце XX в. Евразийцы исходили из того, что политические процессы в России предопределены особым географическим положением континента. Евразия как особое географическое пространство находится на пути двух колонизационных волн, идущих с Востока и Запада и сталкивающихся на берегах Берингова моря; границы Евразии совпадают с историческими границами Российской империи, что может свидетельствовать об их естественности и устойчивости.

В географической ценности Евразии выражено ее культурное единство. Категория «границы» оказывается важной для понимания существа евразийской культуры. Эта культура находилась по западную сторону рубежа, обособлявшего оседлую европейскую цивилизацию от чуждой ей по духу цивилизации Великой степи (кочевые народы), и по восточную — рубежа конфессионального, разделявшего христианство истинное (православие) и еретическое (католичество и протестантизм). Русь одновременно осознавала себя и центром мира, и его периферией, одновременно ориентировалась и на изоляцию, и на интеграцию. Пространственная обособленность позволяет выделить и особый этнический тип — русский, сближающийся и с азиатским, и с европейским типами, но не совпадающий ни с одним из них. Евразийцы, сделав акцент на единстве «культурно-материковом», требовали не смешивать его с единством национально-государственным. Они считали неправомерным сопоставление России-Евразии с любыми из европейских государств Нового времени.

Большое внимание в евразийских концепциях политики уделялось роли православия. По мнению евразийцев, православие легко соединить с различными политическими формами, так как оно исповедует веру в необходимость преобразования мира через его христианизацию. Оно не считает государство единственной реальной силой, верует в собственную силу и потому принципиально благожелательно ко всем разновидностям политической организации общества, расценивая любую из них как преходящую, а не раз и навсегда данную и неустранимую модель. Взаимопроникновение церкви и государства (симфония властей) затрудняет разграничение сфер их культурного творчества. Евразийство стремится выработать принцип такого разграничения: направление деятельности церкви — свободная истина, соборное единство, освоение и раскрытие соборного предания, государства— единство нецерковного мира. Государство черпает основы своей идеологии в церкви, но осуществляет эти идеи в собственной, мирской сфере. Главная идея справедливого государства, считают евразийцы, «государство правды», то есть подчинение государственности ценностям, имеющим непреходящее значение. «Государство правды» — не идеал, созданный социальными преобразованиями, а только этап на пути достижения истины. В евразийской трактовке перед «государством правды» всегда стояли задачи блюсти православие, противостоять абсолютизации материального начала в жизни народа. Самой важной для институтов государства признается обязанность «возвращать правду на землю». И если «государство правды» и можно сопоставить с правовым государством Запада, то только для того, чтобы показать, что «государство правды» и правовое государство представляют не равные формы организации власти, а различные миросозерцания; для «государства правды» характерен религиозный пафос, для правового государства — материальные устремления.

По логике евразийцев, реальная власть в государствах Востока, например, принадлежит не столько царю, сколько религиозной идее царя; в Риме — не императору, а национально-рели- гиозной идее Рима; в Англии — не министрам, а идее правового государства. С начала XX в. взаимодействие евразийской и европейской культур перемещается из области техники государственного строительства и политической жизни в сферу миросозерцания. А это резко меняет дело, Запад предстает здесь уже в иной ипостаси. Следовательно, формулирует позицию евразийцев Трубецкой, романо-германский мир с его культурным и политическим наследием — злейший враг Евразии. Должен сложиться своеобразный идеологический союз, который реализуется в рамках политической деятельности элиты, «правящего слоя».

Но евразийство не замыкалось в пределах чистого антизападничества; его интересы касались в первую очередь проблем отечественных политических и исторических процессов. И если поворот России к Западу, то есть процесс европеизации «способствовал помутнению национального самосознания», то, напротив, обращение к Азии, взгляд на Россию с Востока открывали действительный путь к познанию русской истории, русской государственности. Самым важным евразийцам представлялось ответить на вопрос: кто мы, как возникла Россия? Данный вопрос Н. Трубецкой разобрал в работе «Наследие Чингисхана», где объявлял «в корне неверным», что «позднейшее русское государство есть продолжение Киевской Руси»68.

Не меньшую одиозность Трубецкой выказал и в отношении к деятельности Петра I. Как и все евразийцы, он считал, что с Петра начинается новый период русской истории — период «антинациональной монархии», так как в прорубленное им окно в Европу хлынула новая идеология «чистого империализма и правительственного культуртрегерства» — насильственного насаждения иноземной цивилизации, насильственного онемечивания русской нации, чего не знала допетровская Русь.

Еще более тяжелые последствия вызвала европеизация в области внешней политики, так как Россия становится втянутой в бесчисленные войны, борясь, как правило, не за свои интересы.

Для евразийцев революция 1917 г. представлялась результатом саморазложения имперской России и одновременно падением всемирного европеизма. Евразийство сводило в единый узел все многосложные проблемы российской политической истории, давало им свое объяснение, свой расклад. Это была широкая историософская панорама, равная по своему значению классическому славянофильству.

По мнению евразийцев, разница в истории европейской и российской цивилизаций обусловлена ролью христианских монастырей соответствующих культур. Если в Европе монастыри стали первой организационной формой утверждения новой трудовой этики, идеалом которой стал принцип «молись и работай», то в России этого не произошло, отчасти из-за глубоких традиций язычества в русской народной культуре и православии. В отличие от западного христианства православная церковь с самого начала была и оставалась подведомственным государству институтом, а на Западе папы стояли над светскими суверенами.

Культурно-цивилизационная специфика на Руси — это, во- первых, представление о жесткой централизованной структуре как основе государства; во-вторых, представление о царе как связующем национальном элементе; в-третьих, коллективистское сознание, включающее в себя готовность к жертве ради «м1ръа» и подчинение общему мнению, и, кроме всего прочего, мистическое представление о государстве как острове во враждебном окружении. Ведь исторически Россия в течение столетий пребывала между монголами и шведами во времени, между католицизмом и магометанством в пространстве, при этом в обоих случаях присутствовало жертвенное начало, самоотвержение, истовая вера в правоту, вера в чудо, в спасение, в идею, в возможность неожиданного поворота истории.

Степь дала России неведомый Западу фатализм, стоицизм, широту души, способность легко сходиться и уживаться с соседями. От монголов русские приняли черты типичного туранского характера — религиозность, упорство в отстаивании своих взглядов, бесконечное терпение, стоическое восприятие жизни.

Москва стала прямой наследницей Золотой Орды, и на протяжении трех столетий осуществлялся сложный этнокультурный и геополитический синтез, приведший в итоге к мощному геополитическому взрыву — созданию на пространстве Евразии территориально и государственно могущественной России. «Татары защитили Россию от Европы»69.

В понимании евразийства идеология — не просто инструмент властвования, это сама власть, воплощающаяся в «идее-пра- вительнице» и формирующейся иерархии элиты. В евразийской концепции культуры государство описывается как «демократическое». Это значит, что феномен «народного суверенитета» мыслится как органическое и организованное единство. Народ — это не случайный набор граждан, а совокупность исторических поколений, прошедших, настоящих и будущих, образующих оформленное государством единство культур. Государство не должно выражать волю «всех» — оно опирается на реальных носителей организационных государственных функций. Евразийцы стремились заменить искусственно-анархический порядок представительства отдельных лиц и партий организованным порядком представительства потребностей, знаний и идей, то есть они разрабатывали механизмы реализации в государственной и политической практике принципов корпоративизма.

Евразийцы категорически отмежевывались от отождествления государственной идеи с какой-либо государственной формой, будь то аристократия или демократия. Их надклассовое государство не зависело от поддержки того или иного общественного класса, а всецело держалось благодаря деятельности особой социальной группы — «правящего слоя», стоящего «вне классов». Принадлежность к этой группе определялась не какой-либо из отдельных частных функций, характеризующих деятельность других групп евразийского государства, а исключительно «исповедованием евразийской идеи», подчинением ей, подданством. Рекрутирование же властной элиты в евразийском государстве должно осуществляться по идеократическому принципу, и потому само государство называется «идеократией».

Своих ярых адептов евразийство имело и в советский период политической истории России. Самый крупный из них Лее Николаевич Гумилев (1908-1992) — самобытный дессидентствующий мыслитель. Его основной труд «Этногенез и биосфера Земли» (1989), к нему примыкает ряд других исследований, таких как «Древняя Русь и Великая степь», «География этноса в исторический период», «От Руси к России» и др. Все они, по словам автора, написаны под углом зрения евразийского принципа полицентризма, то есть рассмотрения истории человечества не как единого целого, «с единственным центром в Европе, а как многозначной целостности, вида, разбитого на разные ландшафты». В концепции Гумилева ключевую роль играют два понятия: этнос и «пассионарность»46. Этнос — это вообще всякая совокупность людей, «коллектив»: народ, нация, племя, родовой союз и т. п.: «Все такие коллективы более или менее разнятся между собой по языку, иногда по обычаю, иногда по происхождению, но всегда по исторической судьбе». У всякого этноса есть начало и конец: он рождается, мужает, стареет и умирает, вместе с тем ни один этнос, ни один народ «не живет одинаково». Между ними существуют многообразные этнические контакты, которые обусловливаются наличием соответствующей «комплементарности»47.

Гумилев принимал основные историко-методологические выводы евразийцев. Однако у них он не находил ответа на свой главный вопрос: что является причиной положительной или отрицательной комплементарности между этносами? Сам же он считал, что этносы как природные образования подвержены воздействию неких «энергетических импульсов», исходящих из космоса и вызывающих «эффект пассионарности», то есть высшей активности, сверхнапряженности. В таких случаях этносы претерпевают «генетические мутации», приводящие к зарождению «пассионариев»— людей особого темперамента и дарования. Вот они-то и становятся создателями новых суперэтносов, новых государств. Линия прохождения этого «пассионарного толчка» образует «зону этнических контактов», крайне благоприятную для «интенсивной метизации».

Что касается восточных славян, то они согласно Гумилеву подверглись пассионарному толчку дважды: первый раз примерно в VII—IX вв., второй — в XIII в., вследствие чего история Древней Руси и России — результат двух разных взрывов пассионарности, двух разных пассионарных толчков: Киев оставался Киевом, Москва — Москвой, между ними не было ни исторической общности, ни исторического наследования.

Вопросы к теме: 1.

Проанализируйте утопически-социальный синдром «сменовеховства». f 2.

Каковы представления И. Ильина, Г. Федотова, И. Солоне- вича об истоках русской революции? 3.

Охарактеризуйте взгляды небольшевистских политических мыслителей на будущее России. 4.

Как сторонники концепции «евразийства» оценивали политический процесс в Советской России?

Литература

Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.

Бердяев Н. А. Самопознание (опыт философской автобиографии). М., 1991.

Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. Из глубины. Сборник статей о русской революции. М., 1991.

Солонеет И. Л. Народная монархия. М., 1991.

Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана. М., 2000.

Федотов Г. П. Судьба и грехи России. СПб., 1992.