Изобретение письма следует считать одним из величайших достижений человечества. Составляющие письма (графика, орфография, алфавит), каждая в отдельности и все вместе, способны определенным образом охарактеризовать своего творца. Наиболее значимой для социума является орфография. Ее принципы (исторический, морфологический, фонетический, иероглифический и традиционный) определяют суть и функциональный потенциал письма. Общество осуществляет мотивированный выбор одного (двух) принципов орфографии, которые становятся ведущими. Их содержание и роль в итоге (этап становления национального литературного языка) формируют правила и нормы письменной речи общества, названные Ф. Соссюром «костюмом языка». Все принципы орфографии обладают равным статусом, однако, не все из них имеют одинаковые возможности по поддержанию «костюма языка» в соответствующей форме. История языка и письма показывает два основных способа их взаимодействия с обществом: активный и пассивный. Первый предполагает стремление нации (посредством определенного узкого круга специалистов-языковедов при соответствующей государственной поддержке) к совершенствованию письма, его функциональному упрощению, к сокращению сферы действия традиционного и иероглифического принципов, превращающих процесс овладения письменной речью в адский труд. Приведем пример. Становление немецкого литературного языка, письменного в своей основе, показывает, пожалуй, наиболее удачный подход к этой проблеме. Поняв, что надежность системы зависит от простоты ее конструкции, немцы создали одну из самых рациональных в Европе орфографий. Доминирующие принципы немецкого письма — фонетический и морфологический. Лозунг М. Штайнхардта (1737) «Sprich wie du schreibst» (говори, как ты пишешь), ставший «знаменем» процесса формирования единой произносительной нормы, имел и другую модификацию «Schreib wie du sprichst» (пиши, как ты говоришь), подчеркивающую доминирующую роль фонетического принципа немецкой орфографии. Другой пример формирования национального письма, базирующегося на традиционном принципе орфографии, иллюстрирует и другое отношение общества к письму. Конечно, английское или французское письмо, в которых доминируют традиционный и иероглифические принципы орфографии, не уступают по своей функциональной на: дежности немецкой орфографии. Но какими усилиями достигается статус грамотного человека в Англии, Франции и Германии? Они не сопоставимы. Забота немецкого государства о письме (а значит, забота и о каждой письменной личности) вот уже на протяжении более чем четырех веков заключается в регулярной ревизии правил графики и орфографии, их упрощению, приближению к звучанию, стремлении к интеграции в способах кодирования звукового языка с другими странами, наконец. Из всего сказанного выше, разумеется, не следует, что языковая креативность письменной личности обусловлена действием тех или иных принципов орфографии, или частотой проводимых государством орфографических реформ27. Письменная речь, как верно замечает К. Ф. Седов, «это не столько овладение правилами орфографии, сколько формирование способности к свободному выражению на письме многообразных смыслов» (Седов, 2002:205). Основное отличие письменной речи от устной и, соответственно, письменной личности от языковой, состоит в том, что порождение письменного сообщения (текста) осуществляется без опоры на собеседника. Письменная личность является одновременно и «автором проекта и строителем объекта», не разделяя ни с кем ответственности за конечный результат. Для того чтобы построенный объект был функционален, «строитель» должен обладать определенными профессиональными навыками, предполагающими знакомство с принятым в данном социуме «архитектурным стилем» (графикой и орфографией). С. В. Никифоров считает, что «письменные тексты образуют особую систему социума (текстовую систему), обеспечивающую соотнесенность членов социума в условиях дистанцированных во времени и пространстве социальных связей. Текст фиксирует состояния социокультурной среды, относительно которых актуальны определенные личностные характеристики члена социума, от этих состояний дистанцированного» (Никифоров, 1993:2). Дистанцированносгь здесь ни в коей мере нельзя считать характеристикой, как-либо противопоставляющей индивида социуму. Каждый конкретный результат письменной деятельности сознателен и произволен. В письменной речи, по сравнению с ее звуковым аналогом, ведущую роль играет мышление; психика второстепенна. Этот фактор обусловливает и существенно более низкий уровень экспрессии письменного текста. На первый план в построении письменного сообщения выходят такие признаки, как мотивированность, развернутость, организованность, ориентированность на адресата. Эти качества детерминированы дистантным характером письменной коммуникации. Они обязательны, однако, их реализация характеризуется достаточно широким диапазоном вариантности. Что же может позволить себе письменная личность? Является ли она таким же «многослойным пирогом», как личность языковая? К. А. Лазаренко, анализируя психолингвистическую природу письма, замечает, что «индивидуальные особенности пишущего больше всего проявляются при составлений программы, семантическом поиске и грамматическом структурировании, что допускает вариативность логико- структурных и семантических средств выражения мысли» (Лазаренко, 1975: 18). Автор исследования полагает, что в остальных операциях индивидуальность исключается в силу однозначности морфологической презентации, требующей автоматизирования соответствующих операций (Лазаренко, 1975:18). В языковом сознании социума сосуществуют две нормы, руководящие его речевой и письменной деятельностью — орфоэпия и орфография. По отношению к поведению языковой личности норма(ы) не является научной абстракцией. Это принятый языковым коллективом, объективно существующий свод правил, определяющий речевую (письменную) деятельность каждого конкретного носителя языка. Это, однако, не значит, что речь (устная или письменная) каждого индивида нормативна в том смысле, что она во всех своих проявлениях адекватна коллективному образцу, наделенному свойствами инварианта. Большую роль здесь, как уже отмечалось, играет ситуация речевого акта; ее воздействие на содержание и особенно на форму выражения языкового материла весьма существенно. Поэтому, всякая индивидуальная реализация в языке и письме — это социальный вариант нормы. Внешняя детерминированность вариантности нормы заключается и в самой языковой личности. Норма — это наиболее противоречивая из общеязыковых категорий. Ее сущность определяется противодействием статики и динамики, удерживающими норму в состоянии неустойчивого равновесия. «Факторы, грызущие норму» (по Л. В. Щербе) — это и есть ее нарушения, которые ведут к вариантности, к появлению возможностей «сказать по-разному». Однако все дело в том, что инвентарь этих возможностей строго регламентирован. Другими словами, носители языка, демонстрирующие в речевом поведении анормальные (ненормативные) проявления, интуитивно или сознательно осознают допустимые границы вариативности и никогда не пересекают их, чего нельзя сказать о тех, для кого данный язык не является родным. Кстати говоря, так называемая «зарегу- лированность», или «сгереотипизация» — активно используемое средство в письменной коммуникации. По сравнению с устной речью, в письме норма регламентирована более жестко; причем общие «правила игры» необходимо соблюдать не только в графике и орфографии, но и в определении формы и содержания письменного дискурса. Интенция говорящего и пишущего индивида имеет разные способы и средства реализации. В письменных средствах побуждения больше рационального, а в звуковом языке ярче проявляется этноспецифические признаки. Как верно заметил О. Г. Почепцов (Почепцов, 1986), в сфере речевой деятельности отсутствует принцип «Ars gratia artis» («Цель оправдывает средства»), так как средств для достижения цели в коммуникативном акте по разным причинам не всегда хватает28. Письму присущ более осмысленный подход, характеризующийся таким важным фактором, как время, позволяющим адекватно и взвешенно реализовать все формы «Я», как многоуровневого явления, не всегда вписывающегося в ритм звукового языка. Результаты любопытного эксперимента по восприятию устных и письменных текстов приводит К. А. Филиппов (1993) со ссылкой на Й. Доната. Испытуемым были предложены для оценки два специальных текста, имеющих одну и ту же тему с заданием — определить, какой из текстов лучше раскрывает тему. Эксперимент проходил в два этапа: сначала испытуемые прослушали оба текста в произнесении диктора, а затем самостоятельно прочитали те же самые тексты «про себя». После каждого этапа тексты оцени вались. Результаты эксперимента: после прослушивания текстов три четверти участников отдали предпочтение первому тексту. Однако, прочитав тексты, испытуемые изменили свое мнение, посчитав второй текст более удачным. Автор эксперимента Й. Донат объясняет результаты тем, что в устной и письменной коммуникации по-разному сочетаются логический, семантический и прагматический аспекты текста (Филиппов, 1993:9). Попытаемся теперь конкретизировать процесс письма, представив его индивидуальным актом деятельности языковой личности. А. Р. Лурия полагает, что суть письма состоит в расшифровке звукового образа слова, а затем в «перешиф- ровке фонем в графемы» (Лурия, 1950). Эти действия осуществляются одинаково всеми носителями языка, поэтому внутренний механизм письменной речи для нас не представляет большого интереса29. Письменная личность проявляет себя главным образом в использовании внешней атрибутики высказывания. Автор весьма интересного для рассматриваемой нами проблемы исследования В. В. Томилин считает, что психофизиологической особенностью письма является условно- рефлекторное запоминание движения, но не движения руки, а движения точки, описывающей контур буквы (Томилин, 1963). Становление техники письма (почерка) связано не только со своеобразным выполнением отдельных букв и их элементов, но и определенной совокупностью таких от клонений. Анализ почерка индивидов в различных возрастных срезах, проведенный В. В. Томил иным, показал устойчивость старых стереотипов письма, которые не вытесняются новыми, а сосуществуют с ними. Иллюстрирующий эту посылку пример, весьма убедителен. В 1993 г. были проделаны опыты с гипнотическими внушениями испытуемым. Участникам эксперимента внушали, что им 7, 15, 19 и т. д. лет и в каждом возрастном периоде просили что-нибудь написать. Оказалось, что эти задания выполнялись почерком, точно соответствующим почерку испытуемого в этом возрасте. Причем, испытуемые, получившие образование до 1917 г. при ориентации на соответствующий возраст, начинали писать по правилам старой орфографии. Объяснить такой результат можно тем, что накопление языкового опыта особенно активно происходит в молодые годы. В этом возрасте количественные и качественные параметры владения языком и письмом примерно одинаковы у всех психически и умственно здоровых индивидов. О. Людвиг (1980) выделяет восемь личностных мотиваций становления письменной речи. Письмо в повседневной жизни используется как средство для: 1) выхода «внутреннего напряжения» говорящего; 2) осознания пишущим своего внутреннею состояния или протекающих в нем процессов мышления, восприятия; 3) оперативного решения проблемы; 4) общения с самим собой (дневник); 5) формирования мыслей; 6) формирования концепции речи (план, программа); 7) консервации знаний (ежедневник, еженедельник); 8) передачи знаний другим людям. Таким образом закладываются основы стереотипного речевого поведения (устного и письменного), отражающего нормы коммуникации определенной социальной группы или общества в целом (Колтунова, 2004: 100-115). Выход за пределы стереотипа или попытка имитации стереотипа поведения другой социальной группы в устной речи и письме сопряжены с различной степенью психических и умственных усилий. Сокрытие своего письменного «ego» посредством имитации чужого, в отличие от звуковой (речевой) копии, несравненно сложнее, потому что письменный дискурс гораздо устойчивее и статичнее, нежели устный. Имитация почерка требует недюжинных способностей, поскольку здесь важна не столько техническая составляющая процесса копирования, сколько умение представить внутренний механизм трансформации звукового языка в цепь графических символов, формулируемого психикой индивида. Поэтому одно дело написать небольшой текст почерком другого человека, другое — имитировать письменный дискурс. Последнее представляется практически невыполнимой задачей. Почерк — это один из наиболее ярких, отличительных признаков языковой личности. Но почерк — это только одна (внешняя) характеристика письма, соотносимая по своей значимости с тембром голоса. Есть еще содержательная сторона письма (письменная речь), определяемая такими факторами, как мышление, логика, уровень образования и т. д. По свидетельству уже упоминавшегося В. В. Томилина, грамотный человек, имитирующий малограмотное письмо, делает ошибки, но обычно не те, которые допускает подлинно малограмотный человек. По этим ошибкам и определяют фальсификацию. Рецензент монографии В. В. Томилина Т. М. Николаева считает, что «проблема опознавания и идентификации ру кописи есть проблема определения взаимозависимости некоторого структурного единства, все члены которого определяют друг друга, т. е. человек с каким-то типом выработан- ности почерка не может употребить какие-то обороты и т. д. Эго проблема описания идиолекта. Однако камнем преткновения в этих случаях остается возможность списывания одним человеком документа, составленного другим» (Николаева, 1966:253). Завершает Т. М. Николаева рецензию фразой, имеющей к нашей проблеме непосредственное отношение: «...явления, сопровождающие зрительную форму языковой коммуникации, становятся при их правильном описании, свидетельством при идентификации личности» (Николаева, 1966: 253). Бесспорное утверждение, которое, по своей сути, может быть отнесено и к анализу звуковой формы языка. Несколько слов о сопровождающих, устную и письменную коммуникацию, явлениях. Кинесические и графические параязыковые формы обладают разным функциональным потенциалом. Первые включают в себя в большей степени средства, представляющие феноменологическое «Я», вторые — значительно ярче и отчетливее раскрывают языковое «Я» (Макаров, 2003:54)30. Интересным наблюдением в этой связи делится А. К. Байбурин (Байбурин, 1985), полагающий, что содержание поведения человека определяется действием двух противоположных тенденций: центробежной (вариативность и многообразность поведения) и центростремительной (типизированность и стандартность) (Байбурин, 1985:10). И если речевое поведение является одной из основных составляющих указанного процесса, то вполне уместным кажется следующее замечание А. К. Байбурина: «Стереотипы поведения существуют не только для выражения нормы, ее соблюдения, но и для ее нарушений, т. е. неправильное поведение имеет свои стандарты» (Байбурин, 1985:10). Автор цитаты аргументирует эту мысль следующим образом: «разные сферы жизнедеятельности „зарегулированы" с разной степенью жесткости и всегда существуют области деятельности, где допустимы альтернативные решения ...просто могут существовать различные способы выражения одних и тех же представлений» (Байбурин, 1985:13). Преобладание в письменной речевой деятельности центростремительных сил очевидно. Оно определяет не только содержание поведения личности (дискурс) но и форму письменной речи. Эгоизму устной речи противопоставлен эгоцентризм письма. Отсутствие партнера по коммуникации должно быть чем-то компенсировано. Таким средством компенсации в письме является высокий уровень развертывания плана содержания высказывания. Интенция в письменной речи имеет гораздо более четкие и прагматичные очертания. Реализация коммуникативного намерения письменной личности сопряжена с той или иной степенью самопреэентации. Анализ письменного текста, разумеется, не содержит такого количества сведений о его авторе, которое присуще тексту звуковому. Однако существует некий минимальный объем информации, обнаружить который в тексте не составляет большого труда. Приведем пример и попытаемся вместе с читателем проанализировать нижеследующий текст и, по возможности, определить личностные характеристики автора. Я очень люблю Лондон. Москва меня пугает. Она мне представляется трехглавым драконом, от которого нужно отбиваться, чтобы он меня не съел. К тому же я люблю ходить пешком, а в Москве не оченъ-то походишь — грязь, да и темп жизни здесь совсем другой. А в Лондоне стараюсь всегда ходить пешком. Встречаю столько любопытного: старинные барельефы на домах, узкие улочки, забавные названия — Зеленая деревня, Деревня Ведьм или Черного Горшка — и все это в самом центре! (Газета «Панорама». СПб., 2005. № 48). Что сразу бросается в глаза: 1. Автор текста, по всей видимости, долгое время жил в Москве, прежде чем переехать в Лондон. 2. Москва не нравится, Лондон нравится. 3. Автору текста больше по душе размеренный, относительно спокойный, уравновешенный ритм жизни, присущий, по его мнению, Лондону. 4. У автора текста есть время и возможность часто ходить пешком по городу. Эго значит, что он довольно молод и его работа не регламентирована жестким графиком. Вероятно, автор представляет творческую профессию, либо у него свое дело. 5. Автор чистоплотен и чувственен, что дает возможность предположить его принадлежность к слабому полу. 6. Автор хорошо обеспечен материально, поскольку живет либо в центре Лондона, либо неподалеку от центра. 7. Автор достаточно образован; текст хорошо сбалансирован грамматически, лексически и стилистически. Беглый анализ текста, как мы видим, дал достаточно значимую для оценки его автора информацию. Нельзя не отметить и относительно высокую степень самопрезента- ции, реализованную посредством текста, что, конечно, упростило задачу. Его экспрессивность свидетельствует об отсутствии каких-либо интенциональных ограничений. Автор текста — открытый, состоявшийся (социально и профессионально), целеустремленный, психически уравновешенный, неглупый человек. Существенное значение в анализе письменного текста имеет его линейная протяженность: чем она больше, тем полнее и подробнее характеристика автора. Сравним еще два письменных текста, имеющих одну и ту же коммуникативную задачу: призыв «Ходите пешком». 1. Обязательно ходите пешком! И чем больше, тем лучше. Ходьба — самое простое и действенное физическое упражнение. 2. Я часто хожу пешком. У меня много любимых мест в Москве, связанных с юностью и студенческими годами: переулки Арбата, Ордынка, район Третьяковской галереи. Правда, сейчас столица меняется. Жаль, что сносят такие милые домики (Газета «Панорама». СПб., 2005. № 50). Второй текст содержит несравненно больше информации об авторе. А что можно «выудить» из первого текста? Можно ли, к примеру, определить профессию, возраст и половую принадлежность его автора? В нем есть экспрессия, но уровень самопрезентации автора невысок.