Представители философской герменевтики в известной мере были правы, подвергая сомнению субъектно-объект- ный характер отношения человека и языка, полагая, что ситуативная обусловленность коммуникации далеко не всегда дает возможность участникам коммуникации предугадать результат беседы. Из этого делался вывод: не мы управляем языком, а он нами. Эмоция, психическое состояние индивида, могут многое сказать специалисту, даже если подлежащий анализу речевой сегмент непродолжителен. По словам очевидцев, слово «да» в устах А. Райкина, в зависимости от настроения, отношения к собеседнику, времени и места беседы имело десятки различных реализаций, определяющих линию дальнейшего речевого поведения собеседников великого артиста. Психоэмотивные факторы речевой деятельности представляют собой данность, с давних пор притягивающую к себе массу исследователей, заинтригованных широчайшим диапазоном проявлений человеческой психики в речевой деятельности. Однако объект исследования отнюдь не исчерпал своих возможностей и в анализе эмотивных характеристик по-прежнему остается немало вопросов. Достаточно сказать, что до сих пор нет общепринятой классификации человеческих эмоций5. В данном разделе мы ознакомим читателя с последними, наиболее интересными и близкими нашей проблеме исследованиями эмотивной составляющей речи. Заслуживают внимания экспериментальные данные Э. Л. Носенко о специфике проявления эмоциональной напряженности в речи. Приведем основные выводы работы (Носенко, 1979). Сопоставление данных речи испытуемых в обычном состоянии и в состоянии эмоциональной напряженности показало, что: • эти отличия имеют место в лексической организации высказывания, его грамматическом оформлении, особенностях его моторной реализации, в закономерностях восприятия речи, в характере кинетического поведения говорящего; • эмоциональная напряженность влечет соответствующие изменения в мыслительном процессе, что проявляется в увеличении линейной протяженности высказывания, пауз хезитации. Автор эксперимента зафиксировала также снижение словарного разнообразия речи. В состоянии эмоциональной напряженности возникают существенные сдвиги в осуществлении речевых операций, требующих «сознательного контроля над качеством их реализации». Имеется в виду возникновение феномена «рассогласования некоторых показателей акустического сигнала и информативно-смысло- вого содержания сообщения» (Носенко, 1979:16). Эмоциональная напряженность провоцирует активизацию спонтанных речевых проявлений: резко возрастает количество привычных речений, слов-паразитов, клише. Автор отмечает также существенное возрастание количества некоммуникативных жестов, сопровождающих речь и неконтролируемых говорящим, резкие колебания общего темпа речи и частоты основного тона. Состояние эмоциональной напряженности обусловливает ряд затруднений и в процессе восприятия речи: снижается полнота и адекватность восприятия речевой информации; появляются слухоречевые персеверации. В некоторых случаях, по мнению Э. Л. Носенко, восприятие примитивизируется до уровня эхолалического поведения. Отмечается общая тенденция к примитивизации: становится более скудным словарь, более «плоскими» речевые ассоциации, гипотезы о смысле высказывания поспешны и не всегда адекватны, имеет место эхолаличное воспроизведение информации. В эмоциональной речи, как явствует из эксперимента, имеет место сверхподчеркнутая актуализация замысла высказывания, проявляющаяся «в преимущественном употреблении слов с четкой позитивной или негативной конно тацией, со значением семантической безысключительно- сти» (Носенко, 1979:17). Сделанные автором эксперимента наблюдения касаются всех испытуемых6, что «делает правомерным вывод о том, что изменения в характеристиках речи в состоянии эмоциональной напряженности не случайны, а являются своеобразной формой проявления некоторых общих закономерностей организации любой интеллектуальной деятельности в данном состоянии» (Носенко: 1979,17). Автор другого исследования эмоциональной речи, точнее говоря, ее просодической организации, Э. А. Нушикян (Нушикян, 1987), подчеркивая сложность дефиниции эмоциональности, считает экспрессивность и модальность ко- реллирующими категориями, что отнюдь не упрощает решение проблемы. Основную идею работы Э. А. Нушикян, имеющую отношение к нашей проблеме, можно представить следующим образом: 1) в сверхфразовых единствах выражение эмоции носит развернутый характер, не ограничивающийся рамками отдельного предложения; 2) в автосемантических высказываниях выражение таких эмоций, как презрение, сомнение, колебание, беспокойство, тревога, укор, удивление, подозрение, ирония носит неразвернутый характер; 3) основным источником просодической информации эмоциональной речи являются такие параметры речевого сигнала, как ЧОТ (частота основного тона), спектральные составляющие, длительность и интенсивность звука; 4) ведущую роль в инвентаре просодических средств играет мелодика (Нушикян, 1987:16). Определенный интерес представляет вывод автора о связи энергетической структуры эмоциональной речи с мышечной активностью испытуемых (Нушикян, 1987:25). Анализ восприятия синтезированных фраз, несущих в себе наиболее частотные эмоции, показал достаточно высокий уровень их опознания: лучше всего индицируется восторг (95-98 %), хуже всего испытуемые опознают страх (71-77 %), который они часто принимают за гнев или беспокойство. Заключительный вывод работы, проведенной на материале трех языков (английского, русского, украинского), свидетельствует о том, что «в интонационном выражении эмоций больше проявляется их универсальность, нежели специфичность, хотя интонационный строй структуры конкретных языков накладывает на них свои особенности» (Нушикян, 1987:29). Таким образом, результаты исследований Э. Л. Носенко и Э. А. Нушикян достаточно убедительно свидетельствуют о том, что наличие психического фона (эмоциональной напряженности в данном случае) обнаруживает языковую личность вне зависимости от ее возрастных и социальных характеристик. Исследованию обусловленности временной макроструктуры речи личностными особенностями человека посвящена работа Е. А. Харьковской (Харьковская, 1980), которая кроме анализа указанной проблемы содержит краткий, но весьма полезный для нас обзор аналогичных работ (Л. Ф. Маланова, Р. Ферман). Л. Ф. Маланова, на основании экспериментальных данных, делает вывод о том, что речь сильных, подвижных ис- пьпуемых в отличие от речи слабых, инертных индивидов, характеризуется большим диапазоном изменчивости силы, высоты и длительности всех ее компонентов. Из зарубежных работ Е. А. Харьковская выделяет исследование Р. Фермана, который исходит из предположения, что все особенности характера человека имеют соответствующие речевые корреляты. Приводятся следующие основные личностные особенности, (витальность (т. е. жизненная сила. — В. Я.)), воля, сфера чувств, тревожность, нервозность, социабель- ность), имеющие соответствующие физические характеристики: (высота тона, громкость, окраска, темп, ритм, способы акцентирования). Наиболее показательные выводы исследования Р. Фермана сводятся к тому, что громкая, звучная речь, хорошая артикуляция, уравновешенный (четкий) ритм свидетельствуют о витальности человека. Громкая, высокотональная, напряженная речь приписывается волевым субъектам. В работе Е. А. Харьковской приводится еще одно наблюдение, заимствованное из зарубежных источников. Речь идет о зависимости длительности и частоты пауз, от личностных особенностей говорящего. В частности, делается вывод о большей склонности к паузации речи у интровертов. Анализ просодических характеристик приводит автора к мнению о том, что просодия в наибольшей степени связана с индивидуальными особенностями человека. Основной вывод сформулирован Е. А. Харьковской следующим образом: «Между скоростными показателями речи и эмоциональными особенностями человека имеется U-образная зависимость. Эмоциональность уменьшает „короткие" паузы и „короткие" участки артикули рования и увеличивает более длинные» (Харьковская, 1980:154). Мы уже упоминали о значимости такой характеристики голоса и речи человека, как тембр, отмечая недостаточную экспериментальную базу в анализе данного параметра. Автором одной из немногих работ, посвященных исследованию тембра, является А. П. Варфоломеев, выступивший с анализом результатов эксперимента на Всесоюзном симпозиуме «Речь, эмоции и личность: проблемы и перспективы» (Варфоломеев, 1978). На симпозиуме было сделано несколько докладов, имеющих отношение к проблеме распознавания личности. Мы считаем необходимым ознакомить читателя с наиболее интересными результатами. А. П. Варфоломеев пытается сместить традиционный акцент в характеристике тембра голоса на тембр речи, резонно мотивируя это тем, что «общеизвестная классификация голосов едва ли применима к тембру речи, т. к. не соотнесена с какими-либо семантическими элементами речевого акта» (Варфоломеев, 1987: 58). Задачей исследователя, как считает автор цитаты, является содержательное описание тембрового состояния говорящего, которое отражает индивидуальные характеристики речи. Добавим, и характеристики индивида тоже. А. П. Варфоломеев делает вывод о возможности исследования тембра методом семантического дифференциала. Результаты анализа показали достаточно убедительную и мотивированную картину дифференциации тембровых характеристик речи в процессе восприятия. Автор исследования считает возможным создание автоматических систем определения эмоционально-психического состояния человека по тембру его речи на основании предложенного при знакового описания содержательности указанной характеристики. Насколько нам известно, до автоматизма дело еще не дошло, но тембр все же стал «досягаемой» характеристикой в распознавании языковой личности. Интересное наблюдение сделано в выступлении на симпозиуме Е. Н. Винарской, исследовавшей значение личностных смыслов и их физических коррелятов в речи больных с поражениями мозга (Винарская и др., 1978: 63). Оказывается, прогрессирование болезни обусловливает нарастание индифферентного отношения к речи. Больные «вообще перестают пользоваться речью в ситуациях, не имеющих для них прямого личностного смысла». Тем не менее, как отмечают авторы, «если эмоционально заинтересовать больного в теме беседы и в результатах, к которым эта беседа может привести, то у него возникает необходимое побуждение к речи, и он начинает говорить» (там же). Замечено также, что речь больных улучшается во всех отношениях, если обсуждается вопрос о состоянии их здоровья, перспективности того или иного метода лечения, прогноза заболевания. Справедливости ради заметим, что такую закономерность несложно обнаружить и у больных с другими заболеваниями, для которых характерно рассеянное восприятие и, порой, неадекватное поведение в речепроизводстве, обусловленном той или иной формой эмоционального напряжения. Вот что по этому поводу замечают авторы другого доклада, которые проанализировали образцы устной и письменной речи в ситуации эмоционального напряжения. В качестве испытуемых были задействованы 30 студентов, сдававших первый экзамен по профилирующему предмету (Галагудзе, Николаева, 1978: 75-81). Авторы заметили, в частности, преобладание в речи испытуемых («в состоянии эмоциональной напряженности») количества глаголов над прилагательными и снижение словарного разнообразия. Попытка оценки индивидуальных особенностей личности посредством речевых показателей представлена в докладе И. С. Замалетдинова и Р. Б. Богдашевского (Зама- летдинов, Богдашевский, 1978: 101-105). Авторы отмечают существенную зависимость интонационного оформления речи от типологических свойств личности. Так, например, «у лиц с тормозно-инертным складом психического реагирования преобладает монотонность с малым диапазоном тональных вариаций; в речи имеют место недостаточная тональная выразительность, нарушение ритма, замедленный темп, удлинение пауз. У возбудимо-подвижных индивидов речь разнообразно и богато интонирована, с высоким, но не устойчивым темпом. Кроме того, у этой группы отмечено существенное превалирование параязыковых показателей». Авторы полагают, что у индивидов с развитым абстрактным мышлением будут преобладать «смысловые сцепления парадигматического содержания (синонимия, антонимия, обобщение)». У этой группы людей, как правило, отсутствует «плавное, связное сочетание слов, типа „Одно слово за другим", присущее речи индивидов „художественного", „образного" типа» (Замалетдинов, Богдашевский, 1978: 104). Авторы анализируют различия практического и гипотактического стилей повествования. Первый соответствует сочинительному принципу речевого порождения (когда одно событие, описываемое говорящим, сменяется другим). Такой стиль присущ, в частности, детям. С возрастом он трансформируется в более развитый и структурно слож ный гипотактический стиль. В грамматическом выражении этот тип речи характеризуется большей разветвлен- ностыо; наличием союзов причинности, подчинения, наречий и т. д. Авторами исследования анализируется еще одна характеристика речи — ригидность (свойство функционально обратное подвижности. — В. Н.), которая тем выше, чем хуже развит уровень парадигматического значения смысла речи, т. е. той стороны значения, в которой структурируется и обобщается жизненный опыт, интеллект индивида (там же). Анализ обсуждавшихся на симпозиуме проблем касался и плана выражения речевого поведения индивида. Исследование фонетической составляющей речи, выраженной зависимостью темпоральных параметров речи от состояния говорящего, представлено в работе М. В. Лас- ко и Ж. И. Резвицкой (Ласко, 1978:128-131). Как и следовало ожидать, более высокий уровень эмоциональной напряженности обусловливает и более высокую скорость речи. Влияние эмоциональных факторов на акустические и психолингвистические показатели речевого поведения испытуемых, поставленных в экстремальные условия (прыжки с парашютом) исследовано в работе В. А. Попова и др. (1978: 162-165). В результате исследования выяснилось, что стрессовая ситуация по-разному влияет на участников эксперимента: на начинающих стресс оказывает более сильное мобилизирующее действие, чем на опытных парашютистов, что, в свою очередь, приводит к модификации акустических характеристик речи, изменению интенсивности речи, увеличению ее темпа. По всей вероятности стресс (вне зависимости от формы и места его проявления) детерминирует вполне опреде ленные изменения и плана выражения и плана содержания высказывания. Это общая закономерность, имеющая широкую вариантную реализацию как вербальных, так и невербальных средств коммуникации. Однако удельный вес стрессовых ситуаций и соответствующих им форм речевого поведения, относительно невысок. Поэтому гораздо более важным для нас является разработка линий индикации вербальных и параязыковых средств индивида на фоне нейтрального эмоционально-психического состояния. Речь, абсолютно лишенная эмоциональной окраски, как известно, квалифицируется как один из признаков психического нездоровья человека. Наиболее показательным примером в этом отношении является речь шизофреников. На ранних стадиях заболевания, наиболее часто встречающихся в повседневной жизни, она характеризуется невнятностью, бессвязностью, нарушениями артикуляции, немотивированным варьированием громкости речи. Усугубление заболевания, приводящее к маниакально-депрессивным психозам, сопровождается упрощением синтаксической структуры предложения, ошибками в реализации моделей управления глаголов, ошибочному выбору лексем из синонимического ряда. Например, «Он врезал ей под очи» (вместо «под глаз») (Баранов, 2001). Физические корреляты эмотивной составляющей речи практически всегда присутствуют в интонации (мелодике, фразовом и синтагматическом ударении, паузации). Кроме того, «эмоциональная напряженность», на наш взгляд, не является константной характеристикой текста или высказывания. Психика человека импульсивна, и у каждого психотипа эти импульсы имеют свой механизм речевой реализации. Поэтому термины «эмоциональная напряженность» и «эмоциональная нейтральность» в одинаковой степени и условны, и лабильны. На наш взгляд, здесь более уместно говорить о психическом фоне, проецируемом на речевые характеристики индивида. Ядром психического фона можно считать мотив. Именно мотив ответственен за формирование интенции. В. Н. Гридин резонно полагает, что «только после возникновения мотива речевая интенция начинает ощущаться человеком, приобретает форму, названную Л. С. Выготским „смутным желанием"» (Гридин, 1976: 8). Тот или иной характер мотива обусловливает выбор адекватных языковых (речевых) средств. Определенный интерес в этой связи представляет собой исследование Е. И. Николаевой, посвященное анализу психофизиологических закономерностей оценки эмоциональной значимости слов (Николаева, 1995). Автор исследования на основании экспериментальных данных подтверждает гипотезу Зильбермана и Вайнгартнера (Silbermann, Weingartner, 1986) о том, что правое полушарие связано с отрицательными эмоциями, а левое — с положительными. Весьма важным для нас следует также считать и различную направленность в воспроизведении и узнавании лексики. По данным Е. И. Николаевой, лучше всего воспроизводятся положительно окрашенные слова, тогда как «быстрее и эффективнее узнаются отрицательно окрашенные слова» (Николаева, 1995: 28). Характер психического фона обусловливает не только отбор соответствующего лексического материала, имеющего четко выраженную структуру. Отклонение психического фона от нейтрального, как уже говорилось, дает неплохие возможности для анализа плана выражения высказывания. Даже молчание (т. е. отсутствие звучания) или паузы хезитации (их длительность и частотность) могут иметь соответствующую оценку, свидетельствующую о психическом состоянии индивида, его социальной принадлежности, возрастных характеристиках и т. д. Таким образом, молчание может быть коммуникативно значимым, в тех случаях, когда собеседникам есть, о чем помолчать. Л. Витгенштейн сформулировал правило молчания, которое может считаться, наряду с вербальными средствами, одной из составляющих коммуникации: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать» (Витгенштейн, 1958: 97). К сказанному можно добавить, что каждый сам для себя определяет время, место и степень коммуникативной значимости молчания. Также как и вербальные средства, молчание может бьгть уместным и неуместным, корректным или нет, что, в свою очередь, дает основание для соответствующей оценки личности. Н. Д. Арутюнова считает молчание особым знаком, не подлежащим верификации. Молчание, по ее мнению, — «не цель, а причина, которая должна быть разгадана» (Арутюнова, 2001). Данное утверждение представляется нам спорным. Русские пословицы «Молчание — золото», «Молчи дурак, за умного сойдешь» дают основание интерпретировать молчание как целенаправленное действие и в этом случае нет необходимости его разгадывать. Молчание может быть красноречивее слов, например, если иметь в виду ситуацию, отраженную в еще одной русской пословице — «Молчание — знак согласия». Все это приводит к мысли о том, что молчание следует считать одной из составляющих дискурса7, явления, понимаемого как «единство деятельности сознания и языка» (Кулишова, 2001). По крайней мере, две первых составляющих дискурса предполагают осознанные и целенаправленные действия индивида, и молчание, поэтому может быть одним из средств дискурсивной стратегии языковой личности. Трактовка А. А. Леонтьевым речи как «формы общения, где общие психологические закономерности выступают в наиболее обнаженном и доступном исследованию виде» (Леонтьев, 1975: 6), бесспорна. Следует только иметь в виду, что в ситуациях с нейтральным психическим фоном языковая личность может довольно успешно контролировать свою речь, сообразуя ее организацию с заданными интенцией параметрами. Но если речевая ситуация сопровождается повышенным эмоциональным фоном, мышление оказывается не в состоянии удерживать индивида в несвойственной ему речевой обстановке. Психика здесь самодостаточна; она подавляет мышление и в абсолютном большинстве случаев языковая личность проявит стереотипные (дистинктивные) признаки своей социальной группы и обнаружит тем самым свою принадлежность к ней. Следовательно, речь аккумулирует в себе не только психологические, но и социальные свойства индивида. Психические проявления в речи, как правило, адекватны речевой ситуации. Они определяют сиюминутное состояние индивида, в то время как социальные характеристики речи представляют собой не спорадические реакции на ситуативные речевые раздражители, а устойчивые речевые маркеры, выделяющие данного индивида и его социальный статус из аморфной языковой среды.