Язык является одним из наиболее эффективных средств, с помощью которого человек становится полноправным членом языкового сообщества — носителем языка (субъектом). Одной из важнейших функций субъекта является функция интеграции, предполагающая активную организацию его взаимодействия с окружающим миром. Субъект по определению является коммуникативной категорией. Статус носителя языка предполагает наличие в языковом сознании индивида некой совокупности общих, присущих другим носителям языка, черт, что впрочем, не исключает возможность реализации индивидуального потенциала в речевой деятельности. Вновь обратимся к Гумбольдту, считавшему, что «духовное развитие, даже при крайней сосредоточенности и замкнутости характера, возможно только благодаря языку, а язык предполагает обращение к отличному от нас и понимающему нас существу» (Гумбольдт, 2001: 64). Здесь важен еще один момент. Владение языком — это деятельность, предполагающая некий результат: знание тех или иных способов материализации мысли, законов и форм построения языковых единиц и структур. Уровень владения родным языком не может быть одинаковым у всех носите лей языка. Незнание или неумение воспользоваться тем или иным языковым средством для реализации какого- либо коммуникативного намерения не делает данную языковую личность2 ущербной и не является поводом для соответствующей дифференциации носителей языка по градуальной шкале, типа: высокий —? средний —? низкий уровень владения языком. Цельность и органичность языковой личности не зависит от интеллекта, образования и нравственности. Даже если эти параметры не отличаются «высоким уровнем», способность индивида в целом адекватно воспринимать и воспроизводить речь на родном языке позволит ему осознавать себя равным среди равных, по крайней мере, в той части языкового коллектива, принадлежность к которой обусловило формирование соответствующей формы отношений с языком. Умение говорить не требует от индивида специальной подготовки, необходимой для умения писать. Поскольку грамотным человеком считается не тот, кто умеет говорить, а тот, кто освоил алфавит, графику и орфографию языка, постольку владение письмом также следует считать свойством языковой личности. Письмо, будучи графическим кодом языка, вторично по отношению к звуковой материи. Письменная речь иначе организована; в ней гораздо меньше свободы, норма письма абсолютно прескрептивна: она обязывает использовать строго определенные правила написания языковых единиц разной линейной значимости и столь же однозначно рекомендует их декодировать, преобразовывая графическую субстанцию в звуковую. И, тем не менее, у языковой личности есть немало возможностей самовыражения на письме, и у нас еще будет возможность показать это. Спонтанный характер устной речи заключается в том, что говорящий не отдает себе отчета в том, как он говорит и воспринимает звучащую речь, раскрывая тем самым свои личностные качества. Языковое сознание и чутье языка лишь указывает направление движения; конечной же цели, т. е. реализации коммуникативного намерения говорящий обязан достичь сам. Далеко не всегда движение к цели участников коммуникации имеет однонаправленный, поступательный характер. Коммуникативные неудачи могут быть обусловлены разными причинами, и язык оказывается «врагом», если вспомнить известную пословицу, преимущественно в устной речи. В письме самоконтроль личности гораздо выше. Он обусловлен более значимым статусом зафиксированного графическим способом высказывания (текста, любого речевого сегмента). Графическая субстанция в отличие от звуковой обеспечивает длительную сохранность информации во времени и пространстве. Звуковой язык, если иметь в виду обычный коммуникативный акт, сиюминутен. Слово, как известно, не воробей... а что написано пером... Поэтому стратегия поведения носителя языка в устной речи и письме принципиально иная. Вот как описывает устное речевое поведение А. М. Пешков- ский: «...мы, конечно, не можем быть особенно разборчивы в таком нетерпящем отлагательства деле, как язык. Любую мысль мы можем облечь в любую одежду, случайно подвернувшуюся под руку» (Пешковский, 1920:428). Диапазон вариантности звукового плана выражения несоизмеримо шире инвентаря графических средств и диакритики, которыми располагает письмо. Выбор звуковых средств языка каждый индивидуум осуществляет, используя свои «вкусовые рецепторы», формирующие его повседневное «речевое меню». Каноничность письма существенно сужает вариантность плана выражения, что, с одной стороны, делает процесс графического кодирования языка более унифицированным, а с другой, дает возможность языковой личности не раскрываться столь быстро и явно, как это случается в устной речи. Тем не менее, как уже говорилось, письменное поведение носителя языка, имеющее в своей основе регулятивную природу, не облечено в единую униформу («одежду» по А. М. Пешковскому). У каждой языковой личности есть возможность в выборе деталей, аксессуаров «костюма языка», которые порой Moiyr иметь для диагностики письменного текста и его автора определяющее значение. Итак, вербальное, коммуникативное поведение языковой личности определяется двумя видами (типами) деятельности: звуковой и письменной. Кроме уже упомянутых субстанциональных различий и особенностей отношения носителя языка к нормам языка и письма, мы должны иметь в виду еще одно обстоятельство. Механизм порождения звуковой речи и письма по- разному контролируется психикой и мышлением человека. Если в первом случае мы имеем дело лишь со стратегической установкой цели сообщения, а конкретные способы ее реализации абсолютно непредсказуемы и непреднамеренны, то порождение письменного текста от начала до конца опосредовано языковым сознанием его автора, в распоряжении которого находится определен ный письменными традициями механизм кодирования звукового языка. Рационализм письма заметно снижает уровень языковой рефлексии, являющейся, по мнению В. Д. Лютиковой доминантой языковой личности (Лютикова, 1999). Графический знак, в отличие от звуковой материи, не расположен к передаче всего спектра чувств индивида. Реализация эмо- тивной функции на письме жестко ограничена нормой. Отметим в этой связи весьма интересное исследование Н. Д. Кулишовой (Кулишова, 2001), содержащее тщательный анализ лингвистических и психологических параметров письменной языковой личности. Более подробный анализ результатов этой работы будет сделан позже. Здесь же мы хотим обратить внимание читателя на один из основных теоретических выводов диссертации: «Языковая личность в письменных текстах проявляется в большей мере на экспонентном и субстанциональном уровнях, чем на интенацио- нальном». И далее: «Письменная личность... во многом лишена индивидуальности, т. к. отсутствует аппарат для построения собственных смыслов» (Кулишова, 2001: 3). Автор исследования на основании экспериментального материала выявляет четыре психотипа письменной личности: традиционалисты, реалисты, концептуалисты и идеалисты. Очевидно, что количественное совпадение «письменных» психотипов с общеизвестной классификацией человеческих психотипов вообще неслучайно и между ними существует опосредованная корреляция. Для диагностики письменной личности большое значение имеет план выражения, определяемый языковой креативностью текста, что в свою очередь дает возможность увидеть те или иные личностные характеристики его авто ра. В письменной деятельности личности, таким образом, превалирует сознательное начало, в то время как речевая деятельность носителя языка произвольна по своей сути (см. раздел «Письменная языковая личность»). Триада психика —? мысль —> язык, представляющая внутренний механизм речевой деятельности индивида, заставляет нас в первую очередь обратиться к психическому фону порождения речи, как к одному из определяющих признаков диагностики личности. 3. Фрейд отмечал, что ощущения и чувства становятся сознательными, если они связываются с представлениями слов. В книге Фрейда «Психология бессознательного» читаем: «Роль слов становится теперь совершенно ясной. Через их посредство внутренние процессы мысли становятся восприятиями» (Фрейд, 1990:430). Языковая креативность личности, таким образом, определяется возможностями трансформации исходных психических импульсов в облеченные звуком или буквой языковые структуры различной линейной значимости, предоставляемые системой языка и регламентируемые языковой нормой. Сознательные чувства (по Фрейду) являются результатом взаимодействия психики и языка. Вполне логичным представляется дальнейший ход рас- суждений, согласно которому такой симбиоз может повлечь за собой широчайшую индивидуальную вариантность в узусе, поскольку обе составляющие (психика и язык) не подлежат какому-либо количественному исчислению единичных проявлений. Однако это обманчивое впечатление, что совершенно отчетливо явствует из дальнейших рассуждений Фрейда, ссылающегося в данном случае на своего соотечественника Г. Гроддека, неустанно повторяющего, что «...то, что мы называем своим „я", в жизни про является преимущественно пассивно, что нас изживают неизвестные и неподвластные нам силы» (Фрейд, 1990:430). Это вторая сущность, имеющая у Фрейда и Гроддека бессознательную природу, называется словом «оно». «Я» у Фрейда олицетворяет то, что можно назвать разумом и рассудительностью. «Оно» — есть нечто, содержащее страсть. Взаимодействие этих сущностей Фрейд иллюстрирует примером: «По отношению к „Оно" „Я" подобно всаднику, который должен обуздать превосходящую силу лошади... Как всаднику, если он не хочет расстаться с лошадью, часто остается вести ее туда, куда ей хочется, так и „Я" превращает обыкновенно волю „Оно" в действие, как будто бы это было его собственной волей» (Фрейд, 1990:432). Если теперь попытаться определить роль и назначение языка, то, вероятно, его основной функцией является материальное воплощение страсти и разума. Он3 (язык) становится одной из основных сил, порождающих человека (homo sapiens) и отвечающих перед обществом за его развитие и социальную адаптацию. Лингвистическая интерпретация психики и мышления представлена в соответствующей литературе достаточно полно, хотя и неоднозначно. Назовем лишь некоторые, наиболее известные имена лингвистов, внесших в решение этой проблемы наибольший вклад (В. Гумбольдт, Г. Пауль, И. А. Бодуэн де Куртенэ, А. А. Потебня, А. А. Шахматов, Л. В. Щерба). Ведущие психологические направления в теории языка объединены следующими характерными чертами: 1) общей оппозицией логическим и формальным лингвистическим школам; 2) ориентацией на психологию как методологическую базу; 3) стремлением исследовать язык в его реальном функционировании и употреблении (Лингвистический энциклопедический словарь, 1990:405). Приверженцы и последователи психологизма в языкознании были подвергнуты жестокой и далеко не всегда обоснованной критике за абсолютизацию психического индивидуального начала, считавшегося вечным механизмом развития языка. Но другого пути ухода от схоластического понимания языка не было. Известная формула К. Маркса «Язык есть непосредственная действительность мысли» не совсем верна. Язык — это опосредованная психикой действительность мысли. Как всякая действительность, он (язык) имеет материальное выражение в звуковой и графической субстанциях. Психофизиологический анализ механизма порождения речи, акустическая и перцептивная характеристики ее линейных единиц привели к пониманию и дефиниции одной из основных единиц языка — фонемы. Осознание неоднородной сущности фонемы, проявляющейся в речи, обусловило стремительное развитие науки о звуках языка — фонетики, занимающей особое место среди других лингвистических дисциплин. Ключевую роль играет фонетика и в решении нашей проблемы, поскольку взаимодействие психики и мышления в речевой деятельности определенным образом сказывается на форме и содержании высказывания, что в свою очередь обусловливает возможность соответствующей экспертной оценки и речевого материала, и его автора. Однако гораздо более значимым и важным здесь является исходная теоретическая позиция. Предлагаем читате лю концепцию одного из упомянутых выше теоретиков языка — А. А. Шахматова; в ней, на наш взгляд, наиболее отчетливо проявилась противоречивая природа языка. А. А. Шахматов пытается решить проблему взаимодействия языка и мышления через психику. Связь языка с мышлением у Шахматова имеет место, как в индивидуальных актах речи, так и в социальной функции языка. Ученый подчеркивает, что «в человеческой речи обнаруживается действие психических законов, что это действие отражается в предложении через внутреннюю речь индивидуального акта мышления. Взаимосвязь психологических и лингвистических законов определяет функционирование языка в обществе» (Шахматов, 1941). Причем, по Шахматову, закономерность в явлениях языка сказывается не в том активном процессе, который ведет за собой изменение в звуках и формах языка, а в том пассивном процессе, который их ре- 1улирует. Этот пассивный процесс — прерогатива коллективной среды говорящих, между тем как активный процесс зарождается в языке отдельных индивидов, «импонирующих среде своим социальным положением, умом, талантом, образованием» (Шахматов, 1941:107). Проблема языковых изменений, их причины и механизм в целом имеют косвенное отношение к содержанию нашей работы, однако, трактовка взаимодействия активного и пассивного начал в процессе развития языка, тем не менее, нуждается в корректировке. Так называемый «активный процесс» порождения и развития языковых явлений, несомненно, обязан авторским новациям, постоянно возникающим в узусе и с той же частотой из него исчезающих. На наш взгляд, если те или иные изменения (новации) и импонируют среде, то причиной их появления и закрепления в речи далеко не всегда является социальное положе ние, ум, талант, образование их авторов. И в этом случае позиция А. А. Шахматова равносильна утверждению, что у носителей языка разный статус: есть пассивные носители (статисты), не импонирующие среде, и есть новаторы, речевая деятельность которых обладает неким функциональным потенциалом, способным изменить то или иное состояние языка. Нам представляется, что деление языкового коллектива на пассивных статистов и новаторов дело неблагодарное по двум причинам. Во-первых, новаторами могут оказаться и социально непривлекательные индивиды, похожие, например, на Эллочку-людоедку. Во-вторых, далеко не всякие изменения в любой функционирующей системе, языковой в том числе, означают развитие. Эллочка-людоедка ощущает себя другой, но не ощущает себя ущербной, поскольку она самодостаточна как социальная личность, во-первых, и как языковая личность, во- вторых. Она, возможно, почувствует себя ущербной, став героиней другого романа. Абсолютно все носители языка являются индивидуумами, языковыми личностями, наделенными одинаковыми потенциальными возможностями в отношении родного языка. Равно как и язык представляет всем без исключения носителям одинаковые возможности использования своего потенциала. Что же касается качества порождаемых активным процессом языковых новаций, то «вкусовая оценка» среды асоциальна. Среда всеядна, а значит, в узусе имеет возможность закрепиться все, что угодно. Языковой коллектив — это гомогенная совокупность «Я». Формирование каждого Языкового индивидуума, прежде всего, обусловлено особенностями его психики. Язык в этом случае оказывается тем средством, с помощью которого устанав ливается необходимый для каждой конкретной языковой личности уровень взаимодействия психики и мышления. Бодуэн, полемизируя с младограмматиками, говорил: «Язык существует только в индивидуальных мозгах, только в душах, только в психике индивидов или особей, составляющих данное языковое общество». Разумеется, Бодуэн не имел в виду автономное сосуществование индивидуального и национального языков. Языковая личность в известной мере такая же саморазвиваю- щаяся и саморегулируемая система, как и язык. Разница заключается в способах, средствах и времени становления систем. Первой в большей мере присущ мутационный способ формирования языковой креативности, поскольку связь между психикой и мышлением в случае использования какого-либо нетривиального способа языковой организации мысли осуществляется мгновенно, фиксируется языковой памятью на уровне подсознания и, при необходимости, воспроизводится в речевой деятельности. Как заметил Э. Р. Атаян, «на „экране" сознания появляется только то, что уже есть в подсознании, по той простой причине, что в подсознании, как в комедийной Греции „все есть"» (Атаян, 1981:53). Язык также фиксирует все индивидуальные проявления психики и мышления своих носителей; однако, это лишь пассивная реакция на возбуждение, присущая всем системам с рефлекторной основой деятельности. Реакция сама по себе отнюдь не означает принятие в систему нового (или непривычного) элемента. Но без этой реакции не может быть изменения и развития. Попытаемся теперь в общих чертах представить механизм взаимодействия психики, мышления и языка. Кстати говоря, последнее звено триады (язык) далеко не во всех лингвистических концепциях занимает подчиненное положение. Например, Б. Уорф не без оснований считает, что «принятые нормы употребления слов определяют некоторые формы мышления и поведения» (Уорф, 1999: 58). Вряд ли можно оспорить еще одну посылку автора цитаты, согласно которой, «понятие времени и материи не даны из опыта воем людям в одной и той же форме» (Уорф, 1999:89). Б. Уорф полагает, что указанные категории зависят от природы языка, благодаря употреблению которого они развились. Исходя из этого, исследователь наделяет современную цивилизацию определенными лингвистическими категориями и нормами поведения, складывающимися на основании данного понимания времени (Уорф, 1999:84). На наш взгляд в размышлениях Б. Уорфа есть концептуальная ошибка. Попытаемся это доказать. Итак, исходная позиция: языковая норма4 определяет мышление и поведение человека. Логическое развитие постулата и вывод Б. Уорфа: каждая цивилизация вырабатывает определенные языковые категории, реализация которых и составляет языковую картину мира. То есть, иначе говоря, каждый язык формирует свой способ представления окружающей действительности, и носитель данного языка способен лишь пассивно регистрировать и воспроизводить элементы той или иной языковой структуры. Кроме того, формы мышления (по Б. Уорфу) ставятся в зависимость от структуры языка. Однако полное соответствие языковых категорий и норм поведения, о которых говорит Б. Уорф, имея в виду нашу цивилизацию, столь же корректно и по отношению к другом цивилизациям. Структура языка здесь играет второстепенную роль. Какой бы она ни была, мышление человека находит адекватный способ выражения в звуковой или письменной форме. Поэтому коммуникация, особенно межкулыурная, — это, прежде всего, контакт сознаний. Форма мышления у человеческой цивилизации одна (язык), а способов ее репрезентации много. На наш взгляд , логическая цепь размышлений по поводу реализации естественных человеческих надобностей у носителей английского и алеутского языков не имеет принципиальных различий. Вряд ли есть существенные различия у носителей упомянутых языков в содержании и форме языкового представления общепринятых типов человеческих отношений, таких как любовь, дружба, измена. Вернемся к исходному положению Б. Уорфа, которое, на наш взгляд, должно иметь обратную направленность, а именно: формы мышления и поведения людей обусловливают накопление и функционирование в системе языка определенных правил (норм) реализации языковых единиц. Как это происходит на деле, в каждом конкретном языке, и о каких единицах языка здесь идет речь — следующий вопрос. Один из авторов направления «Антропологическая лингвистика» Г. Хойер (Хойер, 1999) наиболее интересным достижением антрополингвистики считает глоттохронологию и лексикостатистику. Метод глоттохронологии (по М. Сводешу) заключается в том, что основная часть словарного состава (основное лексическое ядро) представлено в виде небольшого опытного списка, который во всех языках изменяется (или обновляется) с постоянной скоростью (примерно за 1 ООО лет). Под основным лексическим ядром понимаются: единицы словаря, характеризующиеся универсальными значениями, выражающиеся простыми языковыми формами (словами или морфемами) и обладающие наибольшей частотностью и устойчивостью по отношению к историческим изменениям или заимствованиям. Примерный объем единиц такого рода (по данным Г. Хойера) составляет 200 лексем. Проведенный Г. Хойером анализ тринадцати языков показал, что коэффициент сохраняемости равен 81-86 % (Хойер, 1999: 51). Надо полагать, лексическое ядро составляет основу словарного запаса родного языка всех без исключения индивидов. Кстати говоря, наличие лексического ядра, это, скорее всего, материализация ядра мыслительного. Вот что по этому поводу говорится в исследовании Т. Л. Калентьевой: «При всей вариативности в способе формирования и формулирования мысли есть некоторое ядро, которое сохраняется во времени и в разных условиях деятельности, что придает индивидуальную неповторимость речевому высказыванию» (Калентьева, 1989:9). Экспериментальные данные исследования показали устойчивость индивидуального способа формирования и формулирования мысли во времени по четырем параметрам: отбор слов, связность, комплексированность, логичность. У большинства испытуемых отмечен факт употребления в речи (в разное время) одних и тех же слов, предпочтение одних и тех же частей речи (Калентьева, 1989: 22). Следовательно, то или иное ненормативное использование лексического ядра может квалифицироваться либо как одно из проявлений «Я»-креативносги, либо свидетельствовать о том, что язык для данного индивида не является родным. Здесь нельзя не согласиться с уже упоминавшимся ранее Б. Уорфом, заметившим, что «способность бегло го ворить на каком-либо языке не означает лингвистического знания этого языка, т. е. понимания его основных особенностей, его системы и происходящих в ней ре1улярных процессов» (Уорф, 1999:96). Действительно, способность хорошо играть в бильярд, не требует знания механики, действующей на бильярдном столе. Однако хороший игрок (в нашем случае — носитель языка) интуитивно чувствует упомянутые Б. Уорфом законы механики, точно так же, как он чувствует родной язык, его законы и правила. Ведь для этого не требуется каких- либо лингвистических знаний. Говорящий, как правило, не может объяснить различий в морфологии, посредством которых, например, множественное число существительных «стол» и «дом» имеет разное выражение: «столы» и «дома»; или почему можно сказать в родительном падеже множественного числа «мальчиков» и нельзя «папов»? Непонимание морфологии и, как следствие, стихийное, непреднамеренное изменение ее элементов может привести к унификации форм языка. Нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что некоторые люди наделены способностью воспроизводить с абсолютной точностью некоторый ряд моделей неродного языка, не овладев этим языком как целой порождающей системой (Вайнрайх, 1999). Нет повода оспаривать мнение бдного из ведущих специалистов в области языковых контактов и интерференции. Подчеркнем здесь только одну важную деталь: речь не идет обо всей системе неродного языка; освоить ее так же, как это присуще носителю языка, практически невозможно. Преодолеть полностью сопротивление сил, названных Фрейдом «Оно», можно только в подготовленной монологической речи. Спонтанная речевая деятельность на неродном языке требует абсолютной гармо нии психомыслительного процесса с системными и нормативными требованиями языка. Научиться этому нельзя, поэтому рано или поздно язык обнаруживает инородное существо, которым является не носитель Сложнее обстоит дело с диагностикой и идентификацией носителей языка. Для решения этого вопроса, видимо, нужно попытаться раскрыть общие и индивидуальные свойства психомыслительного потенциала индивида и возможные формы и способы его реализации. А. А. Залевская полагает, что «становление речевой организации человека связано со своеобразной переработкой не только речевого, но и всего многогранного опыта взаимодействия человека с окружающим его миром» (Залевская, 1999:10). Абсолютно точно и образно этот процесс представлен Э. Р. Атаяном: «Человек общается и как простая вещь — на чисто физиологическом уровне, и как растение — реактивно, и как животное — инстинктивно, и как собственно человек — разумно» (Атаян, 1981:16). Уровень речевой организации — характеристика, во- первых, индивидуальная, во-вторых, переменная, регулируемая взаимодействием языковой личности с языковой системой, которое, в свою очередь, опосредовано психикой и мышлением человека. Значит ли это, что уровень речевой организации у всех разный, либо он имеет несколько градаций, позволяющих сгруппировать носителей языка определенным образом и наделить эти группы соответствующими отличительными признаками? Прежде чем ответить на поставленные вопросы, приведем еще одно высказывание А. А. Залевской, имеющее непосредственное отношение к обсуждаемой проблеме: «Язык у пользующегося им человека представляет собой одну из психических функций, реализуемых только во взаимодействии с другими психическими функциями индивида (восприятие, память, мышление, внимание и т. д.)». И далее следует далеко не бесспорный вывод: «Таким образом, — пишет автор, — преодолевается типичное для лингвистики наделение языка статусом самодовлеющей сущности» и признается, что «язык составляет лишь одну из сторон целостной психики субъекта» (Залевская, 1999:12). В основательной коррекции, на наш взгляд, нуждается набор психических функций, поскольку ни одна из приведенных Залевской не относится всецело к психике. Рассмотрим их по порядку: 1. Восприятие. Если имеется в виду восприятие речи, то это один из видов сенсорики человека, имеющий отношение, прежде всего, к мышлению, церебрации, а не к психике. По данным исследования В. Д. Фоменко (Фоменко, 1972), в больших полушариях человеческого мозга есть блоки, определяющие реализацию конкретных видов работ, необходимых в речевой деятельности, а именно: • блок слуховых восприятий — первичная слуховая кора; • сенсорный речевой блок — зона Вернике; • двигательный речевой блок — зона Брока; • артикуляторный блок — зона вокализации; • понятийный блок — ассоциативная кора. Автор исследования вводит в перечисленный инвентарь еще три блока: • проприоцептивный речевой блок, осуществляющий контроль над выполнением двигательных речевых программ; • блок эмоций, ответственный за организацию чувственной или эмоциональной переработки информации; • мотивационный блок, дающий начальный импульс для запуска двигательных речевых процессов (Фоменко, 1972:12). 2. Память. Память также является абсолютно зависимым качеством мозга человека, а не его психики. 3. Мышление. Здесь достаточно явно просматривается стремление А. А. Залевской быть святее самого Папы Римского. Относить мышление к функции психики не решался даже 3. Фрейд (см. упоминавшиеся выше функции Я и ОНО). 4. Внимание — функция, на наш взгляд, в равной степени относящаяся и к психике и к мышлению. Теперь о самом выводе А. А. Залевской. Вряд ли статус самодовлеющей (т. е. самодостаточной. — В. Н.) сущности правомерно считать типичным для лингвистики. Наделение языка свойствами субъекта идет от Гумбольдта и его последователей, Ф. Ницше, представителей философской герменевтики, отрицавшими зависимость развития (движение) языка от деятельности того или иного сообщества людей (Маковский, 1991). Но это была, в известной мере, вынужденная позиция, позволившая вывести язык из унизительного, подчиненного воле человека, положения, в котором он (язык) находился под влиянием языковедов позднего средневековья. Язык — саморегулирующаяся, относительно независимая система. Заложенные в ней возможности, в той или иной мере реализуемые обществом в речевой деятельно сти, и являются тем бессознательным коллективным творчеством, которое обусловливает развитие языка. Одним из основных «пусковых механизмов», от которого исходит энергия, обеспечивающая развитие языка, следует считать психику. Абсолютизация психического начала в лингвистике была неизбежна, мотивирована и практически безвредна. Сейчас такая позиция вряд ли оправдана. Психика стимулирует развитие языка, и его «самодовлеющая сущность» относительна. Это живой, самостоятельный организм, зависящий от психики, но не являющийся одной из его сторон.