Б. М. Кедров Философия как общая наука в ее соотношении с частными науками

! Подобный довод отнюдь не есть аргумент в пользу Исключения философии из числа наук, он лишь подчеркивает ее особый, а именно, общий характер, в противоположность всем остальным наукам, носящим частный характер. Философию неправомерно включать в число ^частных наук о природе, обществе или человеческом мышлении, но это не означает, что ее нельзя включать в число наук вообще. С этой стороны мы и подходим к вопросу о философии как общей науке, в ее сопоставлении и в ее связи с частными науками. Наука как познание законов

Итак, является ли философия наукой? Прежде чем обсуждать этот вопрос, нужно совершенно точно определить, что понимается под наукой. Если само это понятие останется неопределенным, то, разумеется, дать ответ на наш вопрос невозможно. Например, несомненно, что философия не является частной наукой, подобно ботанике или астрономии. Если мы под наукой будем понимать лишь частные отрасли знания, то вопрос, является ли философия наукой, снимается с самого начала.

Напротив, если любые человеческие знания, в том числе и практические навыки (например, знания сапожника), отнести к числу научных, объем понятия науки окажется беспредельно широким. И поскольку при желании можно произвольно менять этот объем, то в итоге будет невозможно ответить на вопрос, является ли философия наукой. В одних случаях ее придется зачислить в разряд наук, в других — исключить из их числа.

Иногда, определяя науку, указывают на наличие у нее известных функций познавательного характера, например на ее объяснительную или предсказательную функции. Несомненно, всякая наука обладает определенными функциями или свойствами. Однако она не сводится к ним и не представляет собой простой их совокупности, подобно тому как живой организм не сводится к выполняемым им функциям, какого бы характера они ни были.

385

4-і 13 Заказ № 908

Чтобы определить, что такое наука, нужно прежде всего установить само ее существо, ее собственную неотъемлемую природу. Сказать, что наука есть знание, очевидно, недостаточно. Знание отдельного факта не есть

еще наука. Чтобы выделить науку из всей массы разнообразного человеческого знания, недостаточно также сослаться на ее объяснительную, или предсказательную, или какую-либо иную функцию, а нужно найти ту общую основу, благодаря которой становятся возможными и возникают все эти функции.

Чем же обусловливаются объяснительная и предсказательная функции науки?

" От науки требуется, чтобы она давала объяснение, которое находится в согласии с объективной природой данного явления, или, как говорят, верно (хотя и неполно) отражает его природу в сознании человека.

Таким образом, для науки прежде всего характерно стремление к познанию истины, к раскрытию истинной природы наблюдаемых явлений. Но этого еще недостаточно, чтобы выявить ее специфику. Очевидно, содержанием науки должны являться такие истины, опираясь на которые можно объяснить не одно какое-либо изолированное явление, а целую группу явлений, как уже совершившихся в прошлом, так и происходящих в настоящее время и, что особенно важно, ожидаемых в будущем.

j Что же дает науке возможность строить такого рода объяснения и делать предсказания относительно будущего? Возможность этого обусловлена тем, что всякая наука предполагает знание закономерной связи явлений. Открытие законов составляет главную задачу или цель всякой науки Пока соответствующие законы не открыты, человек может лишь описывать явления, собирать и систематизировать факты, накапливать эмпирический материал. Но это еще не наука, во всяком случае не подлинная, развитая, оформившаяся наука; она ничего не может объяснить и ничего не может предсказать. Это исходный материал, необходимый для построения здания науки, но еще не само ее здание.

Наука становится подлинной наукой с того момента, когда открыты первые законы явлений, которые она изучает. Зная закон явлений, т. е. их внутреннюю закономерную связь, можно объяснить то, что уже известно, и предсказать то, что еще неизвестно, не открыто, но что

уже существует в природе, или то, что должно возникнуть в будущем. Ибо если известна закономерная цепь вещей или явлений, то, исходя из этого знания, можно легко обнаружить, какого звена в ней еще недостает, какое ее звено еще не открыто, но уже существует в природе или должно возникнуть в будущем.

Если закон всемирного тяготения со времен Ньютона служил целям объяснения видимого движения небесных тел, то кажущееся его нарушение новооткрытой планетой Уран дало основание для предсказания неизвестной тогда еще планеты Нептун и для теоретического вычисления ее предполагаемой орбиты и массы.

В XX в. аналогичные свидетельства дают химия и физика. Одной из центральных проблем современного учения о веществе является проблема соотношения между строением и свойствами различных видов материи. Так, опираясь на законы физики и химии, отраженные в теории квантов, электронной теории и учении о периодичности свойств химических элементов, Нильс Бор теоретически связал физические и химические свойства атомов С ИХ строением, что составило основу известных атомных моделей. В то время место между лютецием и танталом в системе элементов оставалось еще свободным, причем было неясно, стоит ли на этом месте лантаноид (подобный лютецию) или же аналог циркония. В зависимости от этого решался вопрос, где в природе следует искать неизвестный еще элемент. Французские химики-аналитики долгое время искали его среди лантаноидов, но безуспешно. Бор, опираясь на упомянутые законы, доказал, что по своему строению неизвестный еще элемент должен быть аналогом циркония, а потому искать его надо среди спутников циркония. Это предвидение вскоре блестяще подтвердилось, что явилось вместе с тем опытной проверкой и доказательством верности тех законов природы, на которые опирался в своих исследованиях Бор.

13*

387 Другой пример. При изучении спектра распределения энергии, уносимой бета-частицами (т. е. электронами) в процессе бета-распада атомных ядер, оказалось, что бета-частицы уносят только половину всей энергии, теряемой распадающимся ядром. Некоторые ученые истолковывали это явление в том смысле, что здесь нарушается закон сохранения энергии, иначе говоря, что в указанных процессах энергия частично уничтожается. Отказ от одного из фундаментальных законов современного естествознания лишал этих ученых возможности не только предсказать новые, еще неизвестные явления, но и правильно объяснить наблюдаемые факты.

Аналогичных примеров можно привести бесчисленное множество. Ограничимся еще одним, взятым из области общественных наук. Крушение капитализма и победа социализма были теоретически предсказаны Марксом на основании научного анализа законов развития капиталистического способа производства, который был дан на примере Англии XIX в., как наиболее экономически развитой в то время страны. В отличие от утопистов-социалистов, Маркс опирался на открытые им строгие законы. Знание этих законов превратило политическую экономию в подлинную науку именно потому, что давало ей возможность осуществлять объяснительную и предсказательную функции, присущие всякой настоящей науке. Но эти функции в данном случае целиком были обусловлены наличием определяющего признака науки — знания законов изучаемых явлений. Практика всего последующего исторического развития подтвердила истинность объяснений и предсказаний, выдвинутых Марксом, т. е. их соответствие действительности. Это толкование науки прежде всего как знания законов изучаемых явлений не исключает, а предполагает, что на основе уже познанных законов вырастают научные теории, а путь к открытию новых, еще не познанных законов пролагает научная гипотеза, т. е. предполо- жительное объяснение явлений, исходящее из предположительно существующих законов, вокруг которых, как вокруг общего стержня, вырастают эти теории и гипотезы.

Следует отметить, что наш опыт носит «индивидуальный и текучий характер», ибо сами явления, которые составляют его непосредственное содержание, индивидуальны и текучи.

Если не отрицается, что у самих вещей, т. е. объективно, существуют общие признаки, руководствуясь которыми мы можем эти вещи группировать, то почему же надо отрицать объективность законов, характерной чертой которых как раз и является то, что они служат формой всеобщности? Признав общезначимость явлений, которые изучаются наукой, признав объективность общих признаков вещей, надо идти дальше и признать объективность той основы, которая обусловливает собой и указанную общезначимость явлений, и наличие у вещей общих признаков. Такой основой как раз и служат законы. Нелогично поэтому признавать объективность следствия, проявления и не признавать объективности основания того, что в данном случае проявляется, т. е. законов.

Типизация законов по их общности

До сих пор, говоря о законах, мы не занимались их сопоставлением между собой. Для нас было важно установить один из наиболее существенных признаков всякой науки — знание законов. Теперь же мы остановимся на сравнительном их рассмотрении, с тем чтобы выявить различные оттенки у различных их групп или категорий. Знание различия между группами (или категориями) законов позволит обнаружить и объяснить различие и между науками, которые занимаются изучением соответствующих законов.

Всякий закон есть форма всеобщности, ибо всякий закон предполагает подчинение ему не отдельного, индивидуального, обособленного от всего остального мира предмета или процесса, а бесконечного множества предметов или процессов, которые охватываются этим законом. Например, для галилеева закона падения тел совершенно несущественно, сколько раз данное тело будет падать при данных условиях или сколько разных тел, поставленных в данные условия, упадут на землю. Точно так же для ньютонова закона всемирного тяготения абсолютно безразлично, сколько тел и на каких расстояниях оказывают гравитационное воздействие на данное тело, и так далее. Во всех подобных случаях закон выступает как выражение общего единообразного порядка для всех уже имевших место случаев его дейст-. вия и всех случаев, которые при данных условиях могут произойти и произойдут в будущем. В этом смысле всякий закон бесконечен, независимо от того, относится ли он к сравнительно узкой или к более широкой области явлений. Общность и бесконечность в равной степени присущи и весьма широкому закону сохранения и превращения энергии, и сравнительно узкому закону парциальных давлений газов в смеси, открытому Дальтоном.

Но кроме такого подхода степень общности законов можно сравнивать на основании сопоставления самих областей их действия. Очевидно, что закон парциальных давлений, относящийся лишь к физическим смесям так называемых идеальных газов (сильно разреженных, далеких от критических точек и химически не взаимодействующих друг с другом), является весьма узким физическим законом. Напротив, закон сохранения и превращения энергии, охватывающий всю неорганическую природу, все действующие в ней формы движения, является чрезвычайно широким, хотя в принципе возможны еще более широкие законы, охватывающие не одну область природы или общества, а всю природу или все общество в целом. Таковы, например, так называемые общесоциологические законы, которые действуют во всей истории человеческой жизни с момента ее возникновения и до наших дней. Такие законы являются наиболее широкими в пределах общественной науки в отличие от более частных законов, которые касаются определенной фазы развития общества, например только феодального или только капиталистического общества, или же каких-либо отдельных сторон жизни общества, например государства или искусства.

Однако более узкий, частный или более общий характер законов в смысле широты предмета, к которому они относятся, ни в малейшей степени не затрагивает собственной природы этих законов как форм всеобщности и бесконечности в рамках той области явлений, к которым они относятся.

Законы, если, разумеется, они действительно являются таковыми, различаются не тем, что одни из них суть законы в большей степени, а другие — в меньшей степени; не различаются они и количественно (по широте и области своего действия, в смысле как пространственных, так и временных или иных каких-нибудь границ), или качественно, по своему типу и характеру, по глубине выражения универсальной закономерной связи всех явлений мира.

Соответственно этому и науки различаются не по тому, что у одних из них «хорошие», «полноценные», «настоящие» законы, а у других — «второстепенные», «не вполне настоящие», «неполноценные». Различие состоит в следующем: во-первых, одни законы — более широкие или более глубокие, а другие — более узкие. Отсюда можно различать основные науки, изучающие законы первой категории, достаточно широкие и глубокие, и подчиненные науки, составляющие подразделы основных наук, поскольку изучаемые ими законы являются как бы моментами или сторонами более широких законов.

Во-вторых, науки различаются тем, что законы, изучаемые ими, относятся к качественно различным областям действительности: к природе (причем либо к неорганической, либо к органической), обществу и человеческому мышлению. Естественно, что науки столь же различны между собой, сколь различны изучаемые объекты и присущие им законы. Вопрос о границах области действия какого-либо закона имеет существенное значение для понимания специфики того, как соответствующая наука может опираться на этот закон при выполнении своих познавательных функций (объяснительной, предсказательной и др.). Чем шире данный закон, т. е. чем больше видов разнообразных явлений он охватывает, тем более общими, а значит менее конкретными, менее детализированными будут объяснения и предсказания, которые наука делает на его основе. Напротив, чем уже данный закон, тем более частными, более конкретными и детализированными могут быть объяснения и предсказания, выводимые на его основании. Это вполне понятно, если учесть, что всякий закон есть лишь частица — большая или меньшая — универсальной закономерной связи всех явлений мира. Если эта частица будет относительно более крупной, она может касаться лишь более общих, более абстрактных черт или признаков охватываемых ею вещей и процессов, а все частное, все особенное при этом оказывается элиминированным. Напротив, более узкий закон, именно в силу своей большей узости, приобретает и большую конкретность, ибо он охватывает меньше различных вещей, обладающих меньшим разнообразием, а потому в число общих черт или признаков в данном случае входят такие, которые как частные, особенные, не включаются в более широкий закон.

Попробуем пояснить это на каком-нибудь простом примере. Законы статистики являются весьма широкими, и по своему типу они относятся не к отдельным индивидам, а только к целым коллективам. Поэтому на их основе нельзя делать такие же точные предсказания в отношении каждого индивидуального процесса, входящего в данный их коллектив, как на основании динамических законов. Но все же на основании законов статистики можно предсказывать с определенной вероятностью будущее даже в отношении индивидуальных событий, например вероятность того, что в данной семье родится мальчик, равную, скажем, 0,49. Здесь предсказательная способность науки включает в себя известную долю неопределенности, и это объясняется, в частности, тем, что законы, на которые опирается данная наука, чрезвычайно широки. Тем не менее в рамках своих возможностей они позволяют до некоторой степени предсказать исход ожидаемых событий. Но совершенно другой результат получится, если предсказание будет делать в приведенном случае врач, основываясь на законах физиологии, на которые опирается медицина, и после того, как он изучит данный вопрос конкретно, применительно именно к данному индивидуальному объекту.

Отсюда нельзя заключить, что законы физиологии суть настоящие законы, а законы статистики — это какие-то полузаконы, поскольку они оставляют долю неопределенности в своих предсказаниях. Дело в том, что статистические законы относятся по самой своей сути не к отдельным индивидуальным процессам, не к отдельным элементам совокупности (коллектива), а только ко всей совокупности, взятой в целом, как единый коллектив. В силу этого по отношению к отдельному индивиду, входящему в данный коллектив, они позволяют предсказать что-либо только в той мере, в какой данный индивид может рассматриваться как нечто среднее, при полном отвлечении от всего индивидуального, присущего только ему одному. Но по отношению ко всему коллективу в целом статистические законы оказываются точными, дающими возможность наукам, опирающимся на них, осуществлять свои познавательные функции столь же успешно, как это позволяют делать динамические законы в отношении индивидуальных процессов.

Соотношение философии с частными науками в историческом разрезе

До сих пор мы намеренно ничего не говорили о философии. Объясняется это тем, что ответ на вопрос, является ли философия наукой в строгом смысле слова, как мы уже отмечали, зависит от того, имеет ли она предметом своего изучения какие-либо особые законы, которыми не занимается ни одна другая наука, или же таких законов не существует. В этой связи необходимо выяснить соотношение между философией и частными науками. Этот вопрос целесообразно рассмотреть в историческом разрезе.

393

14 За«аз № 908

История познания показывает, что становление любой науки — сложный и длительный процесс. Наука становится подлинной наукой лишь с того момента, когда она открывает первые законы, лежащие в основе изучаемых ею явлений; ее становление есть процесс постепенного нащупывания, выявления и формулирования соответствующих законов. Например, процесс превращения химии в науку продолжался более ста лет (с начала второй половины XVII в. до последней четверти XVIII в.). Даже открытие основного закона химии — закона сохранения массы вещества — не сразу привело к созданию ее как науки. Только после того, как Лавуазье, пытаясь теоретически объяснить химизм горения, окисления и дыхания, применил этот закон к химическим процессам и опроверг ложную теорию флогистона, химия, наконец, завершила свое превращение в науку.

В истории любой отрасли знания, таким образом, можно выявить донаучную стадию, когда законы наблюдаемых явлений еще не были известны, вследствие чего объяснения определенным явлениям давались самые фантастические и невероятные с точки зрения действительной науки. Сказанное касается и философии. Она также имела свою донаучную стадию, которая обычно именуется натурфилософией. Всякая попытка возродить в настоящее время в той или иной форме натурфилософские концепции означает возврат к старой, донаучной стадии философской мысли.

Натурфилософия состояла, как известно, в том, что вместо раскрытия реальных, действительных закономерных связей явлений мира она придумывала несуществующие связи, которые выводила из некоторой априорной конструкции. Так как действительные законы явлений мира не были тогда еще открыты, то при попытке создать единую, всеобъемлющую картину мира не оставалось другого пути, как заменить действительные связи вымышленными. Именно в этот донаучный период, начало которому положили уже древнегреческие натурфилософы, сложилась проявляющаяся еще и в настоящее время неправильная тенденция видеть призвание философии в том, чтобы выдвигать или исследовать какие-то основные принципы мироздания, которые якобы лишь иллюстрируются данными частных наук, изучать мир в целом, не опираясь на их достижения, создавать в изоляции от других наук общую картину мира.

Процесс становления подлинно научного знания начался с того, что от этой единой, нерасчлененной философской «науки» начали последовательно отпочковываться одна за другой сначала естественные науки, затем общественные и, наконец, науки, имеющие дело с духовной жизнью человека, с его психикой. Сам этот процесс отпочкования от философии отдельных наук на- столько очевиден, что признается ныне за исторический факт. Обычно его правильно расценивают как безусловно положительное, прогрессивное явление в истории человеческого познания. Однако причины этого процесса не всегда ясно понимаются, и поэтому из его анализа иногда делаются неправильные, не соответствующие действительности выводы.

Например, порой утверждают, будто дЛя отпочкования той или иной науки от философии достаточно было этой науке выработать свой собственный язык и отказаться от оперирования «понятиями обыденного языка», которыми вполне может оперировать и философ. Как только у науки возникает свой собственный язык, то философы якобы по этой именно причине оставляют ее в покое.

Это объяснение неубедительно. Если бы дело было только в языке, зачем математике, астрономии и механике нужно было дожидаться XVI—XVII вв., чтобы окончательно отпочковаться от философии, хотя первые намеки на возможность их отпочкования от нее обнаружились уже в послеклассический (эллинистический) период древности? Почему, собственно, физика и химия отделились от философии не раньше, а позже этих первых трех наук? Далее, почему геология и биология смогли отпочковаться от философии значительно позднее, по сути дела, только в XIX в., а антропология и того позже? Наконец, почему логика (математическая) и психология пришли к тому же выводу лишь теперь?

Ответ, гласящий, будто такая последовательность определялась тем, что специальный язык математики и физики проще и, следовательно, легче и быстрее мог быть выработан, нежели язык биологии, а этот последний проще языка логики и психологии, ровным счетом ничего не объясняет, так как нет строгого критерия «простоты» и «легкости». Да и едва ли язык математики можно признать наиболее простым и легким вообще, если учесть его крайнюю абстрактность по сравнению, например, с языком биологии. Но если даже считать язык математики наиболее простым, совершенно непонятно, почему ее язык, приведший к отделению математики одной из первых от прежде единой философии, не позволил математической логике отпочковаться от философии раньше XX в.? Ведь уже в XVII в. Лейбниц

395 к* Заложил основы математической логики. Почему же прй наличии, во-первых, уже готового языка математики, во- вторых, уже сложившейся логики как науки и, в-третьих, многочисленных попыток перенести в логику язык математики потребовалось еще почти три столетия, чтобы процесс отпочкования осуществился и здесь?

На все эти вопросы нельзя дать серьезного ответа, если все сводить лишь к выработке специального языка данной науки. Очевидно, причины здесь лежат глубже, как это мы видели уже при анализе вопроса о том, что такое наука. Выработка особого научного языка в действительности есть лишь следствие, выступающее на поверхности исторического процесса, а потому оно заметнее, скорее бросается в глаза, чем породившие его более глубокие, а значит и более скрытые от глаза наблюдателя причины.

Совершенно верно, что процесс превращения логики 65или любой иной отрасли знания в науку обособляет ее от философии, с которой она до этого сливалась. Но такое превращение в науку начинается, как мы видели, с открытия новых законов, составляющих специфический предмет изучения именно данной науки. Пока эти законы не открыты, она не имеет собственного четкого определенного предмета исследования, а потому у нее отсутствуют стимулы к отпочкованию от философии. Более того, пока соответствующие законы оставались неизвестными, объяснения могли выступать лишь в форме натурфилософских построений и догадок. Именно это обстоятельство и вынуждало данную отрасль знания до поры до времени развиваться в рамках единой философской «науки», ибо вне ее она существовать не могла.

Открытие Галилеем, Кеплером и Ньютоном первых фундаментальных законов движения и взаимодействия небесных и земных макротел обусловило не только возможность, но и необходимость отделения от философии земной и небесной механики, а в связи с ними и математики. Точно так же, пока законы геологических явлений и законы жизни не были еще познаны, соответствующие науки не могли отделиться от философии. Это же касается и общественных явлений, законы которых впервые открыл Маркс, превратив изучение обществен-

Ной жизни в подлинную науку, й отдели» эту науку ОТ идеалистической «философии общества», которая играет по отношению к познанию общественных явлений ту же роль, какую играет натурфилософия по отношению к познанию природы.

Если дело обстоит так, то понятно, что специфический язык науки и система ее специфических понятий, являясь прямым следствием открытия и изучения законов, составляющих специфический предмет данной науки, вырабатывались именно в меру глубины и полноты раскрытия этих законов в качестве понятийных отображений познанных связей явлений и в качестве языкового, в частности терминологического, технического аппарата для выражения и формулирования соответствующих понятий. Но истинным содержанием того и другого (языка и понятий) в конечном счете были познанные законы, сущность которых логически и лингвистически обрабатывалась с той целью, чтобы люди могли ею пользоваться и оперировать.

Но если открытие законов, т. е. развитие содержания наших знаний, выступает как определяющий момент по отношению к формированию самой науки, а значит и ее научных понятий и терминов, то, в свою очередь, весь процесс открытия законов обусловлен еще более глубокими, лежащими, уже вне самого познания причинами. Человек познает законы природы и общества для ?гого, чтобы иметь возможность использовать их в практической деятельности. Бурное и быстрое развитие производства, начиная с эпохи Возрождения, делало необходимым познание законов природы в целях их технического использования. Так как основу всякого производства составляло тогда механическое движение как первоначальный источник движущей силы всех производственных процессов, то в первую очередь искали и открывали законы именно этого, механического движения. Отсюда не случайным было и то обстоятельство, что первыми отпочковывались от философии именно механические науки (и связанная с ними математика).

Была еще и другая причина, почему науки, изучающие более сложные явления, более сложные формы движения, возникали позднее механо-математических наук. Ведь для объяснения этих явлений необходимо было знать не только их собственные законы, но и за- коны относительно более простых явлений, поскольку эти последние входят составными элементами в более сложные явления. Поэтому последовательность исторического возникновения наук в общем соответствовала последовательности усложнения их предметов: за механикой шли физика и химия, за ними — геология и биология, затем — антропология, после нее — логика и психология, причем отпочкование этих последних от философии в качестве самостоятельных наук завершилось только в наше время.

То, что происходит сейчас с логикой и психологией, связано с особенностями научно-технической революции. Первая революция в технике произошла в XVIII в. благодаря изобретению и введению в производственную практику прядильной, ткацкой и других аналогичных (рабочих) машин. Сущность тогдашней технической революции состояла в том, что машина брала на себя выполнение тех производственных функций, которые до тех пор выполняла рука рабочего.

Основное содержание научно-технической революции, совершающейся ныне благодаря автоматизации производственных процессов, состоит в том, что новой, а именно — кибернетической машине передаются некоторые функции управления производственными процессами, т. е. те функции, которые до тех пор выполнял мозг человека — рабочего, мастера, инженера. Передача этих функций машине требует возможно более полного и глубокого изучения тех явлений, которые совершаются в мозгу человека. Например, известно, какое большое место в кибернетической машине занимает «запоминающее устройство». Поэтому изучение природы человеческой памяти, механизма ее функционирования, законов, которые ею управляют, имеет в настоящее время не только чисто познавательный, но и актуально практический интерес. Между тем открытие этих законов неизбежно приводит и не может не приводить к тому, что психология, «власть» философии над которой, как это хорошо известно, была особенно сильна, начинает стремиться эмансипироваться от философии.

То же можно сказать и о логике, элементарные законы (лучше сказать, правила) которой были известны еще с давних пор, однако они не давали тогда достаточной основы для выделения ее в самостоятельную на- уку. В настоящее время логика, превратившаяся на деле в одну из частных наук, и прежде всего опять-таки благодаря запросам, которые выдвигает практика (втом числе современная научно-техническая революция и неразрывно связанная с нею кибернетика), отпочковалась от философии.

Полное «испарение» или реальный «остаток»?

Теперь мы подошли к самому главному, что нас интересует,— к вопросу о философии. Наука это или нет? Как мы говорили выше, включение различных наук в единую философскую «науку» предполагало, что эти включаемые в философию отрасли знания не носят еще научного характера, стоят на уровне преднауки. Очевидно, что этот вывод можно' распространить и на всю философию. Далее, в соответствии с общепринятым ныне, мнением, мы оценили процесс выхода отдельных отраслей знания из философии как, безусловно, прогрессивный, положительный в равной мере и для этих наук и для самой философии.

Возникает вопрос: после отпочкования всех возможных частных наук останется ли что-нибудь вообще от прежней философии или она постепенно исчезнет, сой- цет на нет? Позитивисты считают, что нет никакой особой науки философии. Ведь любая отрасль знания становилась подлинной наукой только после того, как она отделялась от философии. Следовательно, философия в ее старом понимании как «науки наук» препятствовала наукам стать тем, чем они стали сейчас. Если так, если становление наук равносильно их отделению от философии, значит, заключает позитивист, философия не есть наука, а есть нечто весьма неопределенное, пережиток старых концепций, поскольку еще и теперь «по традиции» некоторые мыслители, называющие себя философами, пытаются самостоятельно создавать картину мира как. целого или формулировать некоторые общие принципы мироздания. Но мы постараемся подойти к этому вопросу с иной стороны, продолжая развивать взгляд на науку с точки зрения ее предмета, т. е. изучаемых ею законов. Действительно, отпочкование механики от философии было прогрессивным явлением, но вовсе не потому, что философия не есть наука, а потому, что философия не может и не должна заниматься частными законами, например законами механического движения. Это не ее задача. Если же в силу неразвитости всего человеческого познания ей на время пришлось взять на себя задачу отвечать на вопросы, касающиеся механики (как это делал, например, Аристотель), то это было вынужденное, исторически преходящее занятие философов, которое прекратилось, как только законы механики были открыты и механика смогла выйти из состава философии. Сказанное касается всех вообще частных наук, которые изучают те или иные частные законы природы, общества или нашего мышления, нашей психической деятельности вообще.

Однако, по мере того как из философии уходили частные науки, изучающие частные законы действительности, все яснее обнаруживалось, что, кроме этих частных законов, существуют еще и общие законы, которые действуют не только в природе или в какой-либо ее одной отдельной области, например в живой природе, не только в обществе или в какой-нибудь его отдельной части и не только в сфере одной лишь человеческой психики, а одновременно во всех областях внешнего мира и его отражения в нашем сознании, хотя проявление этих наиболее общих законов зависит от характера того предмета, применительно к которому мы рассматриваем их действие. В обнаружении этих наиболее общих законов всякого движения, всякого развития, где бы оно ни совершалось — в природе, в обществе, в мышлении,— заключалась в качестве оборотной стороны медали другая сторона процесса отпочкования от философии всех вообще частных наук. Ибо, пока эти науки с их частными закономерностями, с их специфическим предметом изучения входили в единую философию, они затеня: ли собой собственный, специфический предмет самой философии. Ошибка и односторонность позитивизма состоят в данном случае в том, что он замечает лишь один момент — отделение частных наук от философии, но не видит или не хочет видеть другого, столь же прогрессивного момента — приобретения философией своего предмета, своих собственных, специфических для нее законов, благодаря чему она сама становится подлинной каукой, поскольку основным признаком всякой науки, как мы показали выше, является наличие у нее своих особых законов в качестве главного предмета изучения.

Вполне понятно, что если существуют общие законы всякого движения, то они не могут исчезнуть при отпочковании частных наук, поскольку любая частная наука по самому своему существу изучает именно частные, а не всеобщие законы движения. Все то, что не может составлять предмет изучения ни одной отдельной положительной науки, ни всех их вместе, ни естествознания, ни общественно-исторических наук,— все это остается в пределах философии, становится собственным предметом ее как науки.

Таким образом, процесс отделения частных наук от философии не может и не должен кончаться полным «испарением» всего исходного материала, что означало бы голое отрицание философии. Напротив, в действительной истории познания, доходящей до наших дней, результатом подобной «дистилляции» оказывается вполне определенный положительный «твердый» остаток, который заключает в себе предмет современной подлинной, научной философии.

Итак, когда исключают философию из разряда наук, то под ней фактически подразумевают две совершенно различные вещи: во-первых, философию, которая исторически представляла собой донаучную стадию, т. е. когда она не раскрыла еще своих собственных законов; во-вторых, философию, которая в настоящее время, особенно в странах Запада, игнорирует или даже отрицает наличие особых объективных законов, составляющих предмет подлинно научной философии (это относится в первую очередь к неопозитивизму, но и не только к нему одному). Но философия, будучи наукой, вполне определенно и четко формулирует объективные законы, носящие всеобщий характер (т. е. распространяемые на все области действительности — природу, общество и мышление) и составляющие предмет собственно философии как науки, и только ее одной.

Смешение этих трех совершенно различных пониманий или трактовок философии приводит к тому, что на современную, подлинно научную философию_распростра- няют те отрицательные оценки и характеристики, которые имеют смысл только в применении к современной философии, отрицающей наличие объективных законов в качестве предмета философии. При таком смешении получается также, что слабости и недостатки старой натурфилософии, в которой нашла свое отражение донаучная фаза развития философской мысли, автоматически, совершенно неверно приписываются современной научной философии.

Только при условии правильного расчленения различных течений в философии (существующих и борющихся между собой сейчас или боровшихся в прошлом) мы сможем выяснить, какие из них являются действительно научными. Философское учение, которое имеет своим предметом подлинно объективные законы, должно считаться безусловно научным. Такова материалистическая диалектика; те же натурфилософские учения, которые ей предшествовали исторически и лишь приближались к открытию названных законов, будучи выражением прогрессивного развития человеческой мысли, являются донаучными или преднаучными. Наконец, философские учения, которые в настоящее время лишают философию ее собственного предмета в виде объективных законов действительности, а тем самым лишают ее важнейшего признака всякой науки, должны сами быть зачислены в разряд ненаучных или даже антинаучных, ложных учений.

Так обстоит дело с определением науки вообще и " философии как особой науки, имеющей своим предметом всеобщие законы движения, развития. Однако неопозитивисты ставят под сомнение реальность законов, которые носят столь общий характер, какой обнаруживают законы диалектики. Тем самым они ставят под сомнение принадлежность к науке не только донаучных и антинаучных течений в философии, но и самой диалектики, поскольку ее законы, по их мнению, оказываются мнимыми, не реальными. При этом допускается, на наш взгляд, еще одна существенная ошибка в отношении характеристики законов диалектики как всеобщих законов всякого развития, всякого движения вообще. Речь идет о том случае, когда общее рассматривается в отрыве от единичного и особенного, частного и противопоставляется им. «Общее» понимается сугубо абстрактно, т. е. так, как оно обычно рассматривается в формальной логике.

Нет ничего неправильнее такого взгляда на всеобщие диалектические законы, а тем самым и на весь диалектический метод. Вся суть этого метода состоит как раз в том, что общее берется не абстрактно, не в отрыве от отдельного и единичного, а конкретно, в нераздельном единстве, во внутренней связи с ними. В понимании всеобщего как раз и обнаруживаются недостаточность и абстрактность формальной логики, и тут-то возникает необходимость прибегнуть к более содержательной, более конкретной логике. Такой логикой является диалектическая логика.

Ошибочная подмела общего частным в понимании философии

Если неправильна позиция, отрицающая за философией право считаться наукой, то не менее ошибочна противоположная тенденция, состоящая в том, что в философию включается то, что по самому существу относится к частным наукам, а не к философии. Например, в философию включают иногда социологию или же философию истории, предметом которой объявляются общие законы развития и структуры общества. Разумеется, необходимо, как нам кажется, разрабатывать такие общие законы, присущие обществу и его истории, так как неправомерно было бы ограничивать задачу исторической науки лишь описанием исторических событий, но не их объяснением. Для объяснения же их необходимы, как и в любой другой отрасли научного знания, открытие и разработка соответствующих законов. Этим могла бы заниматься, скажем,. общая теория исторического процесса, или общая теория структуры общества, или та и другая вместе, в их взаимосвязи.

Однако было бы неправильно, как нам кажется, объявлять задачей философии изучение таких законов, которые не носят характера наиболее общих для всей предметной действительности, т. е. для природы, общества и нашего мышления, а имеют распространение лишь в границах одной из этих трех областей, например лишь в сфере одной природы или одного общества. По самой сути дела это была бы частная наука либо о природе (всей в целом или какой-либо одной из ее областей), либо об обществе (опять-таки в целом или какой-либо одной из его областей). Другими словами, включение в предмет философии любых (безразлично, каких именно) частных законов, имеющих распространение лишь в пределах природы или общества, немедленно превращает философию в частную науку, а значит лишает ее общего характера, характера философской науки.

Философия сохраняет свой общий, философский характер и не утрачивает его в том случае, когда изучение общественных процессов и явлений совершается на основе применения ее законов (т. е. наиболее общих законов развития природы, общества и мышления) к познанию жизни общества без того, чтобы объявлять предметом философии общие законы общественного развития. От того, что эти последние являются общими для всех социально-экономических формаций, т. е. носят общесоциологический характер, они еще вовсе не становятся предметом философии, но целиком остаются предметом общественной науки, на чем настаивал Энгельс во всех своих трудах (в «Анти-Дюринге», «Диалектике природы», «Людвиге Фейербахе...» и др.).

То же касается и общих законов природы, которые всегда были, есть и будут предметом естествознания, но не философии, хотя бы они и обладали большой широтой своего распространения. Поэтому нельзя ни в коем случае одобрить попытку некоторых теоретиков создать своего рода марксистскую «философию природы» в качестве особой философской науки, предметом которой служили бы такие широкие законы физики, как закон сохранения и превращения энергии, закон неразрывной взаимосвязи массы и энергии, выраженный известным уравнением Эйнштейна (Е = тс2), или закон всемирного тяготения Ньютона. Ничего, кроме досужей попытки гальванизировать натурфилософию, в подобных упражнениях нет и быть не может. Включение в предмет философии названных законов естествознания является столь же несерьезным занятием, как и включение в него общесоциологических законов, относящихся только к развитию общества и не обладающих характером наиболее общих законов всякого движения, всякого развития, совершающегося и в природе, и в обществе, и в нашем собственном мышлении.

Чтобы понять, откуда возникают обоего рода ошибочные трактовки философии — то лишающие ее права именоваться наукой, то смешивающие ее с частными науками,— нужно рассмотреть различное понимание процесса обобщения (нахождения общего) как логической операции.

Различное понимание процесса обобщения

Как уже говорилось выше, процесс дифференциации научных знаний и связанное с ним отпочкование от некогда единой философии целого ряда частных наук привели к тому, что, во-первых, эти отпочковавшиеся от философии частные науки обрели свой предмет и, во- вторых, сама философия превратилась в подлинную науку, поскольку и ее предмет получил строгие очертания.

Против понимания предмета философии и законов диалектики как предельно широких и наиболее общих законов всякого движения, всякого развития постоянно выступают неопозитивисты. Что это за законы, говорят они, если с их помощью можно объяснить все, что угодно, совершенно одинаковым образом? Не секрет, что иногда философию неправомерно сводят к сумме примеров. Например, говорят: революция — это скачок, кипение воды — тоже скачок, замерзание ее — скачок, рождение ребенка — скачок, смерть человека — скачок и т. д. и т. п. до бесконечности. Конечно, все приведенные случаи действительно представляют собой примеры скачков, но их простое перечисление не имеет ровным счетом никакого познавательного значения. Ибо здесь общее (общий закон) берется в отрыве от частного, специфического, в котором и через которое оно проявляется. Ведь революция в общественной жизни, будучи скачком, происходит совершенно иначе, чем рождение человека или кипение воды. Хотя во всех этих случаях рождается нечто новое (новый общественный строй в случае революции, новое живое существо в случае родов, новое агрегатное состояние в случае кипения), тем не менее знание только одного этого абсолютно недостаточно для мало-мальски серьезного понимания процесса, который в том или ином случае мы называем скачком. Подлинная философская наука требует именно конкретности при изучении любого процесса, будь то революция, или кипение воды, или же рождение нового живого существа. Никаких общих шаблонов, общих «отмычек», пригодных на все случаи жизни, а потому и применяемых совершенно однотипным образом при изучении всех без исключения процессов, научная философия, т. е. марксистская диалектика, не допускает.

Здесь мы подходим к весьма важному вопросу о том, как понимать категорию общего. Формальное его понимание основано на том, что обобщение есть процесс обеднения понятия, процесс последовательного лишения его признаков, которыми обладает более узкое, более частное понятие. Чтобы образовать понятие «человек вообще», мы должны лишить более частные понятия —? «мальчик», «мужчина», «ребенок», «старик», «женщина», «русский», «англичанин», «ученый», «писатель», «инженер», «крестьянин» и т. д. и т. п. — всех частных признаков, оставив только такие, которые относятся ко всем людям вообще, т. е. присущи каждому человеку, независимо от его пола, возраста и т. д.

Если продолжить такую операцию обобщения, то можно прийти к еще более широким и соответственно более бедным определениями понятиям, как «живое существо вообще», «тело вообще», «материя вообще», «бытие вообще». Чем более широким и общим будет образуемое нами понятие, тем, очевидно, при таком формальном подходе оно будет более пустым, бессодержательным, а потому и бесполезным для нас, ибо его можно совершенно одинаковым образом применять ко всему, а значит, ни к чему.

История понятия «материя как таковая» очень показательна в этом отношении. Образованная формальная абстракция «материя как таковая» ничего собой, по сути дела, не выражала, ибо была предельно бессодержательна. Попытки некоторых естествоиспытателей найти такую абстрактную материю в самой ' природе выглядели анекдотически.

Но так обстоит дело, если к процессу обобщения подходить с чисто формальных позиций, противопоставляя друг другу и отрывая друг от друга общее и частное, всеобщее и специфическое. Общее в его чистом виде, нацело освобожденное от всего специфического, отдельного, индивидуального, от всего особенного, не существует и никогда не существовало. Это — голая аб- стракция. Оперирование таким формально понимаемым общим подобно оперированию категорией материи как таковой или категорией скачка без учета (причем учета детального, всестороннего) особенностей того конкретного предмета или того конкретного процесса, которые мы подводим под данное общее понятие. Такое подведение, если им исчерпывается исследование, не имеет никакого смысла.

К сожалению, именно так рисуют диалектику некоторые зарубежные философы и естествоиспытатели, не говоря уже о представителях гуманитарных знаний. Но это — сплошное недоразумение. Одним из главных требований диалектики, диалектической логики является требование конкретности и связанное с ним требование исходить из единства общего и отдельного, всеобщего и индивидуального, универсального и специфического. Общее существует только в отдельном и через отдельное. Его всегда надо брать так, чтобы видеть, как оно проявляется конкретно в данном особенном, частном, как оно выступает через данное конкретное, отдельное и именно при данных конкретных (а не всяких!) условиях. Иначе нельзя, с точки зрения научной философии, решать вообще какие-либо научные, а тем более практические проблемы, будь то проблема социальной революции или любая проблема естествознания.

Но если это так, то само понимание категории общего в диалектике существенно отлично и даже прямо противоположно формальному его пониманию как пустого общего, как общего, взятого в абстракции при полном его отрыве от частного. Всеобщее в диалектике трактуется не как обеднение по сравнению с частным, а как раз, наоборот, как обогащенное включением всего богатства отдельного, индивидуального, особенного.

Объективный и всеобщий характер законов диалектики

Говоря о законах диалектики, надо вопреки мнению позитивистов подчеркнуть, что вся история науки, история человечества доказывает, что эти законы не только существуют в действительности, но являются подлинными законами развития и природы, и общества, и мышления.

Чтобы разобраться в этом, Достаточно для начаЛй рассмотреть еще один из несерьезных, но типичных «доводов», направленных не только против диалектики, но и против применения общих понятий и предельно широких категорий вообще. Некоторые позитивисты, например, говорят, что утверждение всеобщей детерминированности, причинной обусловленности всех явлений в мире ничем не отличается от утверждения телеологиз- ма (мнимой целенаправленности мировых процессов). Поскольку то и другое выдвигаются в предельно общей форме, то то и другое в равной степени должны. быть признаны, по их мнению, недоказуемыми, не могущими быть проверенными на практике.

Но так ли это на самом деле? Обратимся к истории познания. Пока люди не знали причин и законов тех или иных явлений, например законов биологии, они были склонны видеть в этих явлениях проявление целесообразности. Заяц зимой имеет белую окраску, и это в высшей степени целесообразно, так как он не заметен на снегу. Летом же его окраска меняется соответственно окраске окружающей среды. Если бы мы не знали причины этого поистине удивительного явления, то единственно возможным было бы чисто телеологическое объяснение: так устроил мир высший разум, т. е. бог.

Незнание действительных причин явлений жизни привело, как известно, Ламарка к телеологической концепции, которую в наше время подхватили неоламаркисты. Например, объяснение, почему у жирафа длинная шея,• сводилось к тому, что животное стремилось к высоко растущим листьям, которые служили ему пищей, и вытягивало таким образом свою шею. Это похоже на известную сказку Киплинга о том, как крокодил вытянул слоненку нос и с тех пор у слонов образовались длинные хоботы. Но никаких «целей» и «стремлений» ни у отдельных индивидов, ни у отдельных органических видов, ни тем более у всей живой природы в целом нет и быть не может. Так полагают ученые, которые стоят на точке зрения научного объяснения исследуемых ими процессов. Прогресс науки в каждом отдельном случае состоял именно в том, что открывались реальные причины наблюдаемых явлений как в неживой, так и в живой при- рбДе, равно как и в общественной жизни человека. Нахождение реальных причин изучаемых явлений немедленно делало невозможным телеологический взгляд в данной области знаний, изгоняло отсюда телеологическую концепцию, показывая ее несостоятельность, ее враждебность подлинной науке. Так, Дарвин изгнал впервые телеологизм из биологии, показав строгую детерминированность всех явлений, связанных с происхождением видов, с их развитием и изменением. Поэтому всякая попытка вернуться в настоящее время к телео- логизму Ламарка означает явный регресс в научном отношении, отказ от детерминистического воззрения на вещи и явления в области живой природы.

Спрашивается: как можно ставить на одну доску под предлогом только их всеобщности подлинно научное, детерминистическое воззрение на мир, с одной стороны, и явно ненаучное, телеологическое воззрение — с другой? Не есть ли это стирание всякой грани между знанием и незнанием, наукой и предрассудком, чем так любит заниматься софистика? Ведь весь прогресс науки как раз и состоял в том, что детерминистический взгляд вытеснял собой телеологический, делая его невозможным в каждом отдельном случае.

Одно время идеалисты пытались доказать, что квантовая механика нанесла сокрушительный и непоправимый удар по детерминизму и что будто в области микропроцессов господствует индетерминизм, акаузальность. Но, разумеется, ничего подобного в действительности не вытекало из квантовой механики. Такой ложный философский вывод был сделан идеалистами с целью подорвать принцип детерминизма, соответственно, принцип причинности в науке на основании новых открытий самой же науки. Однако уже давно стал рассеиваться туман, распространявшийся вокруг квантовой механики и ее принципа неопределенности. В настоящее время многие из тех ее лидеров, которые в свое время защищали тезис индетерминизма в этой области физики, полностью отказались от этого взгляда (например, Луи де Бройль) или стали отказываться от него (Бор, Гейзен- берг, отчасти Дирак). Многие же физики и раньше не признавали, будто квантовая механика доказала индетерминизм микропроцессов (Ланжевен, Шрёдингер, Эйнштейн и др.). Во всяком случае с каждым годом все реже раздаются голоса тех Немногочисленных ученых, которые склонны еще до сих пор видеть в квантовой механике цитадель индетерминизма, причем эти голоса раздаются теперь уже не из среды физиков, как это было лет 40 назад, а из среды философов.

В чем же дело? А в том, что вся история с мнимым индетерминизмом, обнаруженным якобы в области квантовой механики, возникла на совершенно ложной основе. В частности, была допущена грубая логическая ошибка: общее понятие причинности, понятие детерминизма было подменено частным понятием механической причинности, понятием лапласовского детерминизма. Развитие же физики показало, что последние два понятия, будучи пригодными для отображения закономерных связей в области макропроцессов, обнаружили свою ограниченность в новой, тогда еще только что открытой области микропроцессов, которые изучает квантовая механика. Отсюда поспешили сделать вывод о якобы полном крушении всякого детерминизма, полном отсутствии всякой причинной зависимости в области квантомехани- ческих явлений. Между тем легко можно показать, что механическая причинность и лапласовский детерминизм имеют место только в весьма узкой области явлений мира и что в каждой иной, качественно отличной области явлений (например, в живой природе, обществе, психической деятельности человека) имеются свои специфические, качественно особые причинные зависимости, которые как раз и обусловливают то обстоятельство, что существует качественное различие между науками, изучающими эти разнообразные по своему типу и формам причинные, закономерные связи явлений.

Подтверждение всеобщности законов диалектики

Но все же чем доказывается, что законы диалектики являются всеобщими, наиболее общими законами всякого развития? Для примера возьмем известное положение Гераклита «все течет, все изменяется». Первоначально, когда возникли отдельные, частные науки, они рассматривали свой предмет как неизменный, данный в готовом виде. Исторический взгляд на мир отсутствовал. Гераклитовское «все течет, все изменяется», казалось бы, полностью было забыто и оставлено нау- кой. Но последующее движение научного познания оказалось направленным в сторону обнаружения изменчивости, подвижности во всем, что раньше считалось неподвижным и неизменным. Эту тенденцию научного развития хорошо выразил Менделеев, признавший в качестве всеобщего гераклитовское «все течет». Нет ничего в мире абсолютно вечного, постоянного, неизменного, что не претерпевало бы никогда и ни при каких условиях никаких изменений. С формальной точки зрения это всеобщее положение столь же бессодержательно и пусто, а потому и столь же якобы недоказуемо, как и обратное ему положение, что все в мире неизменно. Однако легко показать, что второе положение было опровергнуто наукой, опровергается доныне на каждом шагу и каждый раз заменяется первым, которое обнаруживает свою истинность во всех без исключения случаях. Отсюда следует, что всеобщность обоих положений носит столь же противоположный, несовместимый друг с другом характер, как и всеобщность телеологического и детерминистического взглядов на мир. Их противоположность и несовместимость, взаимно антагонистический характер, несмотря на их всеобщность, состоят в том, что в одном случае речь идет о всеобщем истинном положении (принцип детерминизма и «все течет» Гераклита), а в другом — о всеобщем ложном положении (принцип телеологизма и «ничто не ново под луной» метафизиков).

Если прав был Гераклит, то надо признать, что действительно существуют некоторые всеобщие или наиболее общие законы или положения, которые относятся в равной степени ко всем областям внешнего мира (природы и общества) и ко всем областям духовной деятельности человека. Ибо ни там, ни здесь невозможно назвать ни одного предмета и процесса, ни одного понятия или высказывания, которые бы оставались вечно неизменными, абсолютно постоянными, равными только самим себе.

Но обладает ли такое общее положение предсказательной способностью или оно якобы в силу своей всеобщности лишено ее?

Приведу пример.

Еще' будучи студентом, Эрнест Резерфорд в 1891 г. (т. е. за пять лет до открытия радиоактивности) вы- ступил с докладом об эволюции материи. Но он не располагал тогда никакими опытными данными на этот счет, так что его идеи носили характер догадки. Тем не менее, познавательная ценность этой догадки состояла в том, что она направляла мысль ученых и прежде всего Резерфорда и сотрудничавшего позднее с ним Фредерика Содди на то, чтобы искать в окружающих явлениях доказательства выдвинутой идеи. Таким именно доказательством явилась радиоактивность. Однако в течение шести с лишним лет после ее открытия она не получила теоретического объяснения, и только в 1902 г. Резерфорд и Содди подошли к ней с точки зрения той общей философской идеи, которую в 1891 г. выдвинул Резерфорд. Опытные данные, касавшиеся этого круга физических явлений, оплодотворенные философской идеей об эволюционной изменчивости атомов, привели к созданию в 1902 г. первой теории радиоактивности как спонтанного распада атомов, как превращения элементов.

Спрашивается: откуда, из каких источников пришло это теоретическое объяснение дотоле непонятного физического явления, данное Резерфордом и Содди? Прежде всего из общефилософского тезиса о том, что все вещи, а значит и химические элементы, изменчивы, те-' кучи. На это в одной из своих более поздних работ указывал Содди, прямо связывая приведенное выше объяснение явления радиоактивности с гераклитовским «все течет».

Этот пример, взятый из реальной истории науки (а таких примеров можно привести несравненно больше), свидетельствует о том, что познавательные (объяснительная и предсказательная) функции общефилософских положений, а значит и самой философской науки, отнюдь не равны нулю, как это ошибочно представляется неопозитивистам и некоторым представителям узкоспециальных дисциплин. Конечно, эти функции вследствие специфики самой философии выступают у нее иначе, чем в астрономии или химии, но они существуют, действуют, оказывают ученым реальную помощь, причем не менее важную и существенную, нежели та помощь, которую оказывают им частные науки.

То, что познавательные функции философии действуют и проявляются несколько иначе, чем у частных на- ук, связано с ее более общим, можно сказать, предельно широким характером. Эти функции в том виде, как они выступают у более широкой и общей науки, оказываются как бы фундаментом для того, чтобы на их основе могли развертываться и детализироваться, делаясь более направленными и конкретными, те же самые функции у более частных и узких наук.

• В таком случае вопрос о познавательных функциях философии выступает перед нами с новой стороны.

В ряде случаев они имеют вполне самостоятельное значение, но вместе с тем они действуют и как общий фундамент, опираясь на который могут детализировать и конкретизировать свои познавательные функции все остальные, т. е. все частные, науки.

Чтобы показать, каково положительное познавательное значение правильной философии, т. е. такой, которая соответствует самой действительности, остановимся еще на том, какое отрицательное влияние оказывает неправильная философия, т. е. такая, которая опирается на ложные тезисы, подобные признанию всеобщей целесообразности в мире или всеобщей неизменности вещей.

Известно, что основоположник позитивизма Огюст Конт, опираясь на свою агностическую философию, утверждал, что люди никогда не узнают химический состав Солнца и звезд. Это было тоже в своем роде предсказание, но чисто негативного характера, осуждающее человечество на абсолютное незнание в определенной области явлений. Однако наука опровергла это «предсказание»: всего через три года после смерти Конта Бунзен и Кирхгоф создали спектральный анализ и применили его к решению задачи о химическом составе небесных тел. Если бы эти немецкие ученые были приверженцами контовского позитивизма, то им никогда не пришло бы в голову искать с помощью спектроскопа химические элементы на Солнце и звездах. Такая идея была бы ими отброшена с самого начала, как абсурдная. К счастью для науки, Бунзен и Кирхгоф пошли по иному пути, который отрицает существование каких-либо принципиально непознаваемых вещей в мире.

Другим примером может служить многолетняя борьба Вильгельма Оствальда против атомистики. Отрицая материю, Оствальд отрицал и ее дискретные виды. Отвергая реальность атомов и молекул, Оствальд предска- зывал, что недалек тот день, когда физика и химия полностью изгонят из всех своих теорий атомистику. История жестоко посмеялась над ним: через год после своего «предсказания» он вынужден был публично признать, что был неправ, что атомы и молекулы — вовсе не фикции, а реально существующие частицы материи. Попытки же Оствальда объяснить стехиометрические законы химии исходя из принципов энергетики оказались совершенно несостоятельными, хотя они и были представлены Оствальдом в 1904 г. в виде особо торжественного фа- радеевского чтения.

Возникает вопрос: откуда взялись у Конта и Оствальда их объяснения и предсказания? Не из естествознания, а из философии, причем именно из «плохой» философии, которая сеет тлетворное сомнение в силе человеческого разума, в возможности проникнуть в сущность изучаемых явлений и т. д. Это философия научного пессимизма, тогда как противоположная ей материалистическая философия есть философия научного оптимизма.

Таким образом, говоря о познавательных (объяснительной и предсказательной) функциях философии, нужно всегда точно выяснять, о какой философии идет речь — о «плохой», находящейся в противоречии с содержанием самой науки, или о настоящей, научной, которая находится в полном согласии с данными науки. Иначе может случиться, что ошибки одной философии будут приписываться другой, хотя эта последняя не только не повинна в них, но, напротив, давала правильную ориентировку научному познанию и боролась против «плохой» философии. Правильной же философией является марксистская, диалектическая философия, как это доказывают сама жизнь и вся история научного познания.

Законы диалектики и частные науки

Остановимся теперь на вопросе о том, что может дать в познавательном отношении знание законов диалектики для частных наук. Неправильно, как мы видели, утверждать, будто эти законы носят настолько неконкретный характер, что их применение в области науки ничего не дает ученым. Так может казаться лишь при

" неверном понимании самих этих законов и неверном их применении в отрыве от конкретного материала частных наук. Если же законы понимаются правильно и их применение основано на учете того, что абстрактной истины нет, что истина всегда конкретна, то сейчас же выявляется их болыиое познавательное, научное знамение.

Возьмем, к примеру, закон перехода количественных изменений в качественные. С ним связано понятие «скачок», о котором мы говорили уже выше. Этот закон вовсе не заключается в том, будто все явления мира в принципе могут быть сведены к физическим, поскольку количественная определенность вещей и явлений якобы предполагает обязательность их физического измерения. Как все законы явлений качественно разнообразятся между собой соответственно разнообразию самих объектов научного исследования, так и количественная определенность вещей и явлений не представляется везде однотипной, подобной тому, как толкуют ее некоторые математики и даже физики; она столь же своеобразна, как своеобразны те вещи и явления, о количественной стороне которых идет речь.

В физике количественная определенность может выступать, например, как показание термометра, свидетельствующее о приближении процесса нагревания или охлаждения системы к «узловой точке» кипения или замерзания. Но совершенно иначе выступает количественная определенность в живой природе, например в случае накопления различительных признаков у разновидностей данного вида, что свидетельствует о приближении момента перехода разновидностей в новые виды в итоге усиления различия между ними. Еще иначе количественная определенность выступает в общественной жизни, например в случае нарастания и обострения тех факторов, которые приводят к революционному взрыву. Наконец, отличным образом количественная определенность обнаруживается в области мышления, например в процессе приближения творческой мысли ученого к моменту научного открытия, которое представляет собой также скачок, т. е. вызывается предшествующим накоплением количественных изменений.

Поэтому общий закон перехода количественных изменений в качественные требует столь же конкретного

Подхода, как й принцип Гераклита «все течет». ЁеЗ учета специфики качественной и количественной -опре- деленностей данной вещи или данного явления совершенно невозможно правильно понять и правильно применять этот закон. Но при конкретном рассмотрении процесса развития, испытывающего данный скачок, названный закон приобретает огромную познавательную силу.

Разберем один пример из истории науки. Мы уже сопоставляли под определенным углом зрения концепции Ламарка й Дарвина. Но их можно сопоставить еще и в другом разрезе, а именно: с точки зрения интересующего нас сейчас закона диалектики. В начале XIX в. во Франции почти одновременно возникли две, прямо противоположные биологические теории: эволюционная теория Ламарка и теория катастроф Кювье. Ламарк признавал лишь одностороннее, чисто количественное развитие, не приводящее к коренным, качественным изменениям, т. е. к скачкам. Он придерживался взгляда, который принято называть механистическим. Кювье, напротив, видел только одни скачки, только одни резкие разрывы и катастрофы, отрицая их количественную, эволюционную подготовку. Но если отрицать это, то тог-- да неизбежен вывод, что виды неизменны, а катастрофы вызываются капризом творца, потому что никакой реальной причины в таком случае указать невозможно.

Следовательно, односторонность той и другой теории и явная реакционность теории Кювье проистекали из неправильного понимания соотнопгщшя между скачком и эволюционной постепенностью, из непонимания того, что эволюция подготовляет и делает в конце концов неизбежным скачок, а скачок завершает эволюцию и дает новую основу для ее дальнейшего продолжения. У Ламарка -получалась одна чистая постепенность без скачков, а у Кювье — одни чистые, неизвестно откуда берущиеся скачки без их постепенной подготовки. Если бы Ламарк или кто-нибудь из его последователей руководствовался законом диалектики о переходе количественных изменений в качественные, то он должен был бы отвергнуть представление о чистой постепенности процесса развития живой природы и искать в самой природе ту тенденцию, которая в конечном счете приводит любой протекающий до поры до времени постепен- но процесс к крутому и явному повороту или даже перевороту, связанному с качественным изменением, т. е. к скачку.

Точно так же, если бы Кювье или кто-нибудь из его последователей придерживался названного закона диалектики, он отбросил бы представление о чистых, ничем не обусловленных скачках и катастрофах и стал бы искать в самой природе такие предшествующие скачку постепенные изменения, которые исподволь готовят этот скачок, т. е. приводят в конечном счете к появлению нового качества в форме нового вида.

Но ни Ламарк, ни тем более Кювье не были диалектиками. Поэтому для них был исключен тот познавательный путь, который в аналогичных условиях подсказывает ученым диалектика. Но на этом история науки не остановилась. Спустя почти 30 лет после «Философии зоологии» Ламарка на такой именно познавательный путь, связывающий друг с другом скачки и постепенность развития в живой природе, встал Дарвин. Конечно, он не был сознательным сторонником диалектики как философской науки, и на указанный путь его вынудила стать сама логика научного развития, поскольку иначе нельзя было вообще решить назревшие проблемы биологии, касавшиеся происхождения видов. Решение, данное Дарвином, может служить лучшим свидетельством того, что диалектика, даже если ею пользуются не осознанно, а только стихийно, обладает огромной познавательной силой и может указать ученым верные пути к решению самых насущных проблем науки.

Выражение «природа не делает скачков», которое любил повторять Дарвин, вовсе не означало, что он стоял на тех же методологических позициях, что tf Ламарк. Под скачками он понимал в данном случае те катастрофы, те резкие и внезапные перевороты, которые отстаивал Кювье. По существу же Дарвин показал, что в живой природе скачки могут протекать в форме сравнительно медленных, длительных процессов, но от этого они отнюдь не перестают быть скачками.

Мышление и его общие законы Говоря о предмете философии как науки, мы останавливались до сих пор исключительно на рассмотрении наиболее общих законов всякого движения. Они состав- ляют, несомненно, главное ядро ее предмета. Но, кроме этого, в том познавательном «сите», которое отсеивало все частные науки от прежде единой философии, остается еще нечто такое, что не входит ни в одну частную науку. Это специфические общие законы мышления, которые составляют предмет логики (диалектической) как определенной стороны, или функции, диалектики.

В самом деле, вместе с частными науками из философии последовательно уходили и все частные приемы и способы научного исследования, рассчитанные на изучение специальных объектов, например химического вещества и его превращений (реакций), процессов жизнедеятельности живых организмов или экономических отношений в человеческом обществе и т. д. Все такие частные приемы и способы исследования вырабатывает для своих специфических целей и нужд каждая наука. В химии, например, можно указать на различные приемы химического анализа и синтеза, в биологии — на приемы анатомических исследований и т. д.

Спрашивается: когда все частные науки покинули философию, под кровом которой они были взлелеяны, то осталось ли что-нибудь в самой философии от этих вопросов логики и методологии научного исследования? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к сопоставлению с этой стороны философии как общей науки и частных наук.

Любая частная наука ищет и находит в изучаемой ею области факты, которые она стремится обобщить теоретически и объяснить. В результате этого она устанавливает некоторые частные истины, т. е. положения, соответствующие природе или сущности изучаемых ею вещей и явлений. Те частные приемы и способы исследования, о которых говорилось выше, суть не что иное, как приемы и способы установления частных истин в пределах той или иной ограниченной области действительности.

Философия, разумеется, не может дать в руки специалиста-химика или специалиста-биолога конкретный метод для изучения именно химических или именно биологических явлений. Но она занималась и занимается вопросом, каковы в общем случае должны быть метод мышления и общий характер его приемов и способов, применяемых при решении любых научных задач, чтобы исследователь мог прийти к верному результату, т. е. к раскрытию ранее неизвестной истины. Другими словами, речь идет о том, каков должен быть общий путь к открытию истины. Именно этот вопрос вместе с законами диалектики и остался в сфере философии после отпадения от нее частных наук. Познавательное «сито» в этом отношении столь же успешно выполнило свое назначение, как и в отношении отсеивания всеобщих законов всякого движения от всех частных законов.

Когда указывают на то, что философия отличается от частных наук тем, что она действительно ставит по сравнению с ними более общие вопросы, то приводят пример индукции, которая имеет отношение к любому виду фактического аргумента. Индуктивный метод получил развитие тогда, когда естествознание, не говоря уже об общественных науках, лишь накапливало факты для будущих своих теорий и концепций. Когда же этот собирательный период прошел, на очередь дня в естествознании выдвинулись новые задачи и новые проблемы. Если в свое время индукция решила основную методологическую задачу для естествознания собирательного периода, то в XIX в. и особенно в нашем веке со всей силой встала задача разработки такого общего научного метода в естествознании, который учитывал бы развитие не только самой природы, но и научных понятий. Речь идет, таким образом, об исследовании и объективной и субъективной диалектики.

Изменчивость научных понятий, их частая и крутая ломка, совершающаяся под влиянием все новых и новых открытий науки, требуют умения оперировать не только готовыми понятиями и неизменными категориями, как это делает формальная логика, но и текучими, изменчивыми, переходящими друг в друга — словом, такими понятиями и категориями, к которым формальные мерки оказываются неприменимыми. Разработка таких вопросов входит в задачу научной философии и ни одна частная наука не может взять на себя постановку, а тем более решение таких вопросов в их общем виде.

Несомненно, что сфера действия проблем философии более широка, чем проблем любой частной науки; однако объяснение этому факту неопозитивисты дают со- верШеннЬ неправильное, видй главное В формальных приемах и правилах, касающихся языка науки и управляющих будто бы нашим мышлением. В действительности же большая широта и общность проблем философии, а значит и ее предмета по сравнению с проблемами любых частных наук обусловлены двумя основными причинами, тесно связанными между собой: во-пер- вых, тем, что философия в лице научной диалектики имеет своим предметом наиболее общие законы всякого движения, тогда как частные науки имеют дело лишь с более частными, более узкими законами, действующими лишь в ограниченных областях действительности; во-вторых, тем, что философия в лице диалектической логики имеет своей задачей выяснение общих путей познания, ведущих к истине, а в связи с этим изучение таких вопросов, как вопросы о критерии истины, о том, что такое истина, о соотношении субъекта и объекта, в том числе и основной вопрос всякой философии, всякой теории познания — об отношении мышления к бытию, сознания к материи.

Неопозитивисты обычно отвергают такого рода вопросы, объявляют их «метафизикой», хотя никакой метафизики при правильном понимании этого термина здесь нет. С этим прежде всего связано у них отрицание философии, исключение ее из числа наук: Взгляды всякого позитивиста эклектичны. С одной стороны, он объявляет в духе типичного неопозитивизма, что философия не наука, а с другой стороны, он признает правомерность постановки таких вопросов, которые наперекор его собственным заявлениям требуют обращения к философии. «Как должны мы анализировать понятие мышления и его отношение к материи?» — спрашивает, например, неопозитивист. Ответ на этот запрещенный ортодоксальным неопозитивизмом вопрос, по его мнению, может дать только философия, равно как и на другие вопросы, которые он перечисляет. Такие запретные для неопозитивистов вопросы настойчиво выдвигаются самой жизнью, ходом развития всей науки, как бы ни сопротивлялись этому представители различных школ и школок неопозитивизма.

Но, для того чтобы философия могла дать правильный, научно обоснованный ответ на такие вопросы, она должна быть научной, должна опираться на материа- лйстиЧёскую диалектику, рассматривать отношение мышления к материи исторически, с точки зрения развития и природы, и общества, и самого человеческого мышления. Без этого вообще невозможно правильное решение никаких теоретико-познавательных вопросов. Выходит, таким образом, что, «опровергая» диалектику на словах, во всеуслышание, неопозитивист вынужден на деле втихомолку опровергать самого себя. Его эклектизм, столь характерный для представителей модных течений современной буржуазной философии, обнаружился здесь во всей своей неприглядности. Его попытка «раскритиковать» научную философию оказалась бумерангом: она обернулась против него самого.

Чтобы подтвердить это, вернемся к одному из неопозитивистских доводов, где голословно заявляется, будто философия не способна служить целям научного предвидения. Факты говорят об обратном: во всех без исключения случаях, когда предвидения общественно-исторических событий делались на основе материалистической диалектики и ее законов, они неизменно подтверждались с той же железной логикой, с какой в области естествознания подтверждались предвидения неизвестных еще вещей и явлений. Между тем в общественной жизни такие предвидения делать гораздо труднее, нежели при изучении природы: ведь в природе предсказываемые вещи уже существуют, но только они пока еще неизвестны человеку; в применении к общественному развитию они касаются тех событий, которые вообще еще не наступили, и только время может дать ответ на то, правильно ли было предсказание.

В. И. Ленин, основываясь на том же диалектическом методе, предсказал, что в будущем под руководящим воздействием передовых социалистических стран ранее отсталые страны, находящиеся еще на стадии докапиталистических формаций, смогут перейти непосредственно к социализму, минуя вообще капиталистическую стадию развития. Так это и произошло у многих народов мира.

Таковы факты, а факты, как известно, упрямая вещь, и никаким неопозитивистам с их изощренными «логическими аргументами» нельзя опровергнуть их, нельзя перечеркнуть диалектику, отрицая значение общих понятий, сводя их к пустому звуку. В. И. Ленин много раз подчеркивал, что диалектика, будучи наукой о наиболее общих законах развития природы, общества, мышления, должна пониматься вместе с тем в ее конкретности, что ее законы выступают не в виде каких-то абстрактных принципов, якобы лишенных всякого содержания и приложимых одинаковым способом к чему угодно, а всегда сугубо конкретно, в неразрывной связи с специфическим характером того предмета, к которому применяется в данном случае диалектика.

Он говорил, что душа марксистской диалектики — это конкретный аналйз конкретной ситуации. Он писал в «Философских тетрадях», что в понимании диалектики всеобщее не есть только нечто абстрактное, но есть такое всеобщее, которое воплощает в себе (в смысле: охватывает в обобщенном виде) все богатство особенного, индивидуального, отдельного. Этим ленинским положением прекрасно выражено соотношение между общей наукой (философией) и всеми частными науками: между ними нет и не может быть никакого разрыва, никакого разобщения, а напротив, существует глубокое внутреннее единство, которое представляет собой конкретизацию одного из фундаментальных законов диалектики, составляющего, по Ленину, ядро ее — закона единства противоположностей. Не отрицание философии как общей науки, чем занимаются неопозитивисты, не подмена философии частными науками, чем занимаются эклектики- натурфилософы и всякого рода «социологи», но диалектическое взаимодействие и содружество философии с частными науками, их взаимное обогащение — такова принципиальная линия, лежащая в основе замечательного ленинского плана союза между философами и естествоиспытателями, не говоря уже о таком же тесном союзе между философами и представителями современной общественной науки.

Так стоит вопрос о взаимодействии между философией как общей наукой (т. е. диалектикой как наукой- о наиболее общих законах всякого развития и о мышлении с его общими законами) и частными науками.