Л. П. Огурцов Образы науки в буржуазном общественном сознании
Антагонизмы буржуазного общества, впервые научно рассмотренные К. Марксом, в XX в. стали настолько явными, что фиксируются многими мыслителями, далекими от марксизма.
Эти противоречия характеризуют не только экономику буржуазного общества, не только его социально-классовую структуру, но и его духовную жизнь. Противоречия внутри материального производства дополняются глубокими конфликтами внутри культуры современного буржуазного общества. В данное время буржуазная цивилизация, создав громадные производительные силы, вместе с тем утратила целостность своей собственной культуры.Прежде всего обращает на себя внимание углубляющийся разрыв между естественнонаучной и гуманитарной культурой. Эти два сегмента внутри культуры ныне оказались в столь дисгармоничном отношении друг с другом, что это дало повод западным мыслителям говорить даже о «двух культурах»Этот разрыв имеет губительные последствия для самосознания ученых всех специальностей. В самосознании ученых естествознание, противопоставленное гуманитарному знанию, лишается гуманистического смысла. Естествоиспытатели забывают, что естественные науки, исследующие природу, вместе с тем оказывают решающее воздействие и на самосознание человека.
1 С. P. Snow. Two Cultures and the Scientific Revolution. Cambridge, 1961.
Разрыв между гуманитарным и естественнонаучным знанием приводит к разрыву двух форм человеческой рефлексии, к исчезновению корректирующих механизмов внутри культуры, тех обратных связей между ее компонентами, которые и позволяют формообразованиям культуры сохранять себя и развиваться.
Противопоставление гуманитарного и естественнонаучного знания находит выражение и в разрыве между философией и наукой. В современной буржуазной философии существуют две ветви, одна из которых обращает преимущественное внимание на логико-методологические проблемы, другая же — на мировоззренческие и гуманитарные задачи.
Абсолютизация логико-методо- логической функции философии и ограничение ее только изучением языка науки приводит к тому, что нормативная роль философского знания резко сужается и ограничивается анализом лишь форм готового знания, а не выяснением порождающих структур, существовавших и существующих внутри науки. Гипертрофирование мировоззренческой функции философии приводит к тому, что философское знание обособляется и противопоставляется научному, а сама философия обрекается на то, чтобы быть «аналитикой человеческого существования».Обособление философии и науки преломляется в расщеплении двух функций философского знания. Единство их характеризует подлинное философствование, которое не только выдвигает логико-методологические нормативы для научного знания и осознает наличные познавательные формы и структуры, но вместе с тем выявляет соответствующие им мировоззренческие, нравственные принципы. С обособлением философии и науки связано и то обстоятельство, что в западной философии XX в. постоянно всплывает вопрос о сущности самой философии, что она постоянно вынуждена оправдывать свое существование, размышлять о содержании и сути философских проблем, вновь и вновь выяснять свои функции и задачи. Конечно, в такой форме осуществляется прогрессирующее самосознание философии. Но вместе с тем этот процесс свидетельствует об утрате буржуазной культурой целостного облика, который должна представлять философия. Постоянная смена образов философии, лабильность в определении ее функций и задач приводит к тому, что в буржуазном сознании не формируется относительно целостный образ культуры, а тем самым не формируются определенные познавательные и жизненные нормативы 2.
Разрыв двух сегментов культуры проявляется и в специфических формах социальной организации естественнонаучного и гуманитарного труда, и в различии статусов ученого-естественника и лиц гуманитарного труда. Наука, став индустрией познания, обрела в XX в. специфическую форму социальной организации. Она стала социальным институтом, функционирование которого обеспечивается принципами формальной организации.
Конечно, формальная организация научных коллективов дополняется различными формами неформальных связей между учеными (например, «незримые колледжи»). Но эта институциализированная форма организации научного труда отличается от прежних патриархальных форм организации науки (например, от патронажа). Если тогда еще существовали личная зависимость ученого от мецената и определенные личные связи между ученым и патроном, то в настоящее время отношения ученого и заказчика обезличились, сам ученый становится исполнителем определенной функции внутри какой-либо фирмы или организации.Не такова, однако, форма социальной организации труда в гуманитарных науках. Внутри буржуазно-технической цивилизации сохранились анклавы, где господствуют традиционные формы социальной организации. Ученый-естественник и «гуманитарий» живут в разных социальных институтах, соответственно этому их ценностные ориентации, мотивы, ожидания коренным образом отличаются друг от друга. Среди лиц гуманитарных профессий больший процент лиц свободного труда, лиц, преподающих в университетах и побочно занимающихся
? Об этом удачно писал немецкий феноменолог Л. Ландгребе: «Вместо непосредственной работы над определенными проблемами философия все более и более занимается сама собой, постоянным самооправданием, рефлексией о своей сущности, своих задачах и функциях в человеческом обществе. В этом она оказывается верным выражением времени, которому не удается сохранить в своем мыслящем размышлении ясный образ своего существа. Помутнение и расщепление этого образа соответствует раздробленности и сомнительности ее самой.не способной больше достичь в своем самопонимании почвы, на которой она могла бы обрести уверенность относительно своего места и своего пути» (L. Landgrebe. Philosophie der Gegenwart. Berlin, 1961, S. 8).
творческой работой, а также тех, кто живет только на доход, получаемый за издание книг и статей. Эта форма социальной организации гуманитарного труда позволяет сохранить личные отношения между ученым и издателем, между заказчиком, финансирующим тот или иной вид занятий, и специалистом в области гуманитарного знания.
Иными словами, буржуазно-техническая цивилизация, развив новые формы организации духовного производства и подчинив им прежде всего науку, одновременно сохраняет и традиционные формы организации определенных видов духовной деятельности. Гуманитарное знание вообще и философское в частности, не организовано по образу и подобию большой науки, не строится по типу индустриализированно-корпоративной системы науки.Помимо указанного различия в типах организации естественнонаучного и гуманитарного научного труда в современной западной культуре существуют различия и в формах организации научной деятельности. Наряду с институциализированной наукой, которая имеет свои собственные механизмы публикации и коммуникации между людьми, ныне существует и так называемая университетская наука, где научное исследование оказывается вторичным продуктом, эпифеноменом процесса обучения. Это различие между двумя формами организации внутри науки известный теоретик науки Д. Прайс охарактеризовал как различие между «большой» и «малой» науками 3. Характерно, что разрыв между ними все более и более углубляется, хотя в принципе эти две различные формы социального бытия науки могли бы дополнять друг друга.
Этот разрыв находит выражение не только в разрыве между научно-техническими и научно-гуманитарными общностями ученых, но и в обособлении университетских научных коллективов от коллективов, складывающихся внутри научных корпораций. В связи с этим внутри мира научных работников формируются две альтернативные ценностные ориентации, одна из которых, выражающая академически-университетское со-
? Д. Прайс. Малая наука, большая наука.— «Наука о науке». М., 1966, стр. 281—384.
знание, настаивает на гуманистической ценности знания, а другая подчеркивает инструментально-практическую значимость научных исследований.
Парадоксальность современного состояния буржуазной культуры заключается также в том, что система образования оказывается неадекватной потребностям науки. Многие западные ученые отмечают кризис университетского образования, которое по своей сути должно быть универсальным, обеспечивать воссоздание и сохранение целостного облика научного знания, единство всех его компонентов.
Разрыв между «малой» и «большой» науками сопровождается углубляющимся конфликтом между системой образования и требованиями, предъявляемыми современной наукой к своим кадрам. Этот конфликт с особой силой проявился в последние годы в ряде капиталистических стран — Франции, Англии, Италии.Современная наука формирует специфический тип работника, который в принципе не может быть универсально образован. Он, правильнее сказать,—? «узколобый профессионал», который все знает об объекте своих изысканий и ничего за его пределами50.
В буржуазной культуре все больше осознается различие между ученым и научным работником, который призван осуществить частичную функцию и знание которого должно быть универсальным только относительно заданной частичной задачи. Все большая роль, которую играют в науке такие движущие импульсы, как установка на эффективность, планирование, регламентация в выборе целей объекта и средств, узкая специализация, приводит к существенным метаморфозам в отношении ученого к существующему знанию и к своей собственной деятельности. Наличное знание рассматривается им только как операциональное средство, используемое в работе, его реальный смысл остается нерасшифрованным. Собственная же деятельность ученого претерпевает удивительные мутации, она оценивается как сугубо фор- мально-рацйонализирующая по своему существу, как способность инструментального приспособления выбранных познавательных средств и форм к решению задаваемых извне задач. Эта особенность характеризует, во- первых, функционирование научного знания в период «нормальной науки», т. е. когда развитие теории используется в качестве средства экстенсивного развертывания научного знания при решении определенных проблем; во-вторых, эта особенность присуща и специфическим формам присвоения знания внутри гигантских индустриальных корпораций. Общность этих двух тенденций объясняется тем, что речь идет о процессах функционирования знания, анализируемого в первом случае под теоретико-познавательным, а во втором случае — под социологическим углом зрения.
Так называемая «большая» наука требует от людей, рекрутируемых в нее, во-первых, как можно более ранней специализации, во-вторых, выработки и совершенствования умения подчинить все свои способности решению какой-либо частной задачи, не понимая смысла целого и не задаваясь вопросом о возможных последствиях научного открытия.
В современной науке как социальном институте существуют определенные диспропорции между массой узкоспециализированных научных работников и тонким слоем ученых, изменяющих не только содержание и формы научного знания, но и тип его самосознания. Направленность подавляющего большинства современных ученых, работающих в инсти- туциализированной науке, состоит в том, чтобы достичь необходимого результата, выявить истинное положение дел и решить тем самым познавательную и техническую проблему. Тот реальный пафос, которым пронизана наука, а именно — стремление к истине, обособляется от иных экзистенциально-нравственных проблем.Складывается (если уже не сложилась) еще одна несоразмерность в развитии культуры. Внутринаучный этический пафос противопоставляется нравственным решениям и коллизиям, существующим за пределами науки. Истина и ее поиск обретает самостоятельный статус. При этом забывается, что стремление к истине опирается на нравственный импульс, требуя от человека самоотдачи, ясности в целях и средствах, честности как в ходе научного поиска, так и на его конечных эта- пах — в выводах, мужества в отстаивании результатов, в служении истине.
Расщепление двух компонентов целостной культуры, истины и нравственности, влечет за собой ряд отрицательных последствий. Прежде всего происходит раскол между аксиологической и эмпирической установками, первая из которых считается прерогативой философии, вторая же — науки. Познавательная позиция, имеющая свой внутренний этический пафос, противопоставляется нравственно-этической установке.
Научное знание не только не может, согласно этому подходу, помочь человеку в жизненных ситуациях, не только не имеет никакого отношения к нравственным коллизиям, но, более того, наука в принципе внемораль- на. На деле же наука и научная деятельность есть одна из ветвей человеческой культуры. Будучи одним из компонентов, а ныне — решающим компонентом культуры, наука впитывает в себя определенные нравственно-эти- ческие принципы. Более того, нравственность невозможна без рационального, ясного, рефлективного понимания проблем, способность к чему воспитывается и вырабатывается прежде всего научным знанием, в ходе решения исследовательских задач. Научное — рациональное — знание позволяет преодолеть предрассудки и предубеждения, оценить положение дел и найти оптимально эффективное решение проблем.
Одно из противоречий буржуазной культуры заключается в растущем разрыве между наукой и обыденным сознанием. Научное знание становится все более эзотерическим. Проблемы, которыми занимается ученый той или иной специальности, с трудом понимаются специалистами в другой области, не говоря уже о человеке, который со стороны хочет понять, чем занимается современная наука. Правда, в настоящее время выработаны определенные механизмы распространения научных знаний (научно-популярная литература, пропаганда научных достижений и т. д.). Но трудность сохраняется: научно-популярной литературой достигается, конечно, некоторое приближенное представление о характере проблем, способах и формах их решений, но интересуются ею преимущественно люди, уже имеющие высшее образование и работающие в другой области современной науки.
Глубоко противоречивый характер развития современного буржуазного общества и, в частности, растущий разрыв между тенденциями научно-технического прогресса и линией движения других компонентов культуры уже давно стал фактором, который оказывает самое серьезное влияние на всю идеологическую жизнь в капиталистическом мире, на состояние общественного со- , знания и массовой психологии. Разрыв между гума- ; нитарным и естественнонаучным знанием выражается в содержании и самом способе существования философии внутри буржуазной цивилизации. В буржуазной философии XX в. уже сложились течения, каждое из которых ориентируется на специфическую сферу культуры, рассматривает в качестве определяющих всю культуру особенности либо гуманитарного, либо естественнонаучного знания. Более того, специфика определенного сегмента культуры истолковывается ими как характеристика всей культуры, как определенность культуры вообще. Так, в начале XX в. неокантианство баденской школы обособило сферу ценностей от мира фактов. Вместе с Дильтеем в философии формируется противопоставление историзма, ориентирующегося на гуманитарное знание, и натурализма, обращающегося к методам естественных наук. Начиная с М. Вебера в социологии ведутся споры о характере познавательного процесса в общественных науках. Позиция М. Вебера, состоящая в утверждении, что научное знание вообще и социальное в частности, должно быть свободно от ценностных суждений, встретила и встречает возражения со стороны ряда социологов, которые полагают, что социальное знание принципиально отличается от естествознания. Его I главное отличие — в том, что оно не может быть сво- ! бодно от ценностных суждений, что отнесенность к ценностям— культурным, идеологическим и т. д.-—составляет решающую характеристику общественных наук. Наконец, в наши дни все более явным становится размежевание между герменевтикой и натуралистической методологией. Если герменевтика ориентируется на методы литературоведения и искусствоведения, то позитивистская методология — на способы рассуждения и исследования, присущие естественным наукам.
Ориентация на различные сферы культуры и знания приводит к тому, что по-разному определяется предмет
философии и цель науки, иначе трактуется роль субъекта в познавательном процессе и сам процесс познания. Каждая из философских ориентаций, обращающаяся к тому или иному сегменту культуры, конструирует определенный образ культуры и вместе с ним и образ науки, дает свою трактовку характера, цели и места науки в жизни общества. Превращение науки в одну из решающих сил общественного развития поставило перед философией целый комплекс сложных проблем — гносеологических, этических. Понятно, что вокруг этих проблем вращается и развитие буржуазной философии, пытающейся по-своему осмыслить, теоретически объяснить и рационализировать те сдвиги в массовом сознании и в культуре, которые обязаны своим происхождением усиливающемуся воздействию науки. Очевидные трансформации, переживаемые в этой связи буржуазной философской мыслью, требуют основательного марксистского анализа.
Такой анализ уже начат в марксистской литературе 5. В данном случае речь пойдет о тех путях, которые прошла буржуазная философия в осмыслении роли знания вообще и научного знания в частности, в человеческом существовании, о сдвигах, происшедших в сознании западного интеллигента за последние десятилетия в связи с проблемой его отношения к науке. При этом предметом анализа будут не столько определенные философские направления, сколько типы отношения к научному знанию, характерные для той часги западной гуманитарной интеллигенции, которая не хочет или не может связать себя с марксизмом.
В последние десятилетия западные социологи, историки науки, философы все чаще фиксируют существование различных образов науки как в массовом сознании, так и в самосознании самой науки. Реальность такого рода образов как факта общественного сознания на Западе ставит перед марксистской философией и социологией задачу не только раскрытия антинаучности
8 В. И. Гараджа. Неотомизм. Разум. Наука. М., 1969; И. С. Нарекай. Критика концепций науки в буржуазной философии. М., 1969; Э. Ю. Соловьев. Экзистенциализм и научное познание. М., 1966; «Современная идеалистическая гносеология». М.,1968; «Наука и нравственность». М., 1971; «Современный экзистенциализм». М., 1966. различных концепций «философии науки», но и анализа образов науки, существующих в сознании определенных классов и слоев современного буржуазного общества.
Исходными теоретическими предпосылками анализа восприятия науки в философском и обыденном сознании служит расчленение трех слоев внутри культурно-идеологической жизни. Прежде всего необходимо вычленить объективное содержание научного знания, категориальную структуру науки, специфическую на том или ином этапе, специфику ее методов, понятий, эмпирического базиса и теоретических построений, а также структуру и развитие научного знания как такового, познавательные механизмы, которые делают возможным достижение истины. Далее, марксистская теория познания и история науки предполагают изучение форм социального функционирования науки, ее взаимодействия с техникой, промышленностью и ее воздействия на культурную и идеологическую жизнь. И наконец, история науки, согласно марксистской гносеологии, включает в себя не только исследование социологических характеристик как внутри, так и вне науки, но и анализ социально-психологических особенностей восприятия научных открытий и их различных приложений. Этому главным образом и посвящена данная работа.
Те или иные формы общественного сознания воздействуют на ценностные, мировоззренческие, идеологические ориентации ученых, на их предрассудки, предубеждения и стереотипы. Но вместе с тем само общественное сознание испытывает влияние со стороны научного знания, изменяется, очищается от ряда этических предрассудков и психологических стереотипов под воздействием прогресса научного знания. В общественном сознании складывается определенный образ науки, специфическое восприятие ее структуры, связи ее компонентов, своеобразная интерпретация функций, задач и смысла науки, последствий ее прогресса. Само собой разумеется, что между реальной структурой науки и тем или иным образом ее в общественном сознании могут существовать и действительно существуют серьезные расхождения. Образ науки в общественном сознании может дать совершенно превратную картину реального состояния и движения научного знания. Одна из задач марксистской истории на- уки,и заключается в том, чтобы раскрыть подлинный характер связи между образами науки и ее реальной структурой и развитием.
Образ науки — интегративное, синтетическое представление о структуре и развитии научного знания, которое существует в двух различных формах — дорефлективной и рефлективной. Можно вычленить два типа рефлективного анализа науки — философский и внутрина- учный. Соответственно этим двум типам анализа науки существуют два типа концепций науки, которые не только базируются на специфическом отношении к науке, выраженном в общественном сознании, но и в свою очередь формируют его. Вместе с развитием науки и усилением ее социальной роли происходит изменение гипа рефлексии, переход от преимущественно методологического анализа науки к выявлению ее практической ценности для общества, а затем и к осмыслению социальных и этических проблем, возникающих с ростом научного знания6.
Образы науки возникают в результате направленности интереса и внимания на различные функции науки. Каждая из моделей науки абсолютизирует одну из функций науки — либо познавательную, либо технико-производственную, либо критико-рефлексивную. Различные варианты анализа науки, существующие в буржуазной философии, вырывают и гипертрофируют одну из трех ипостасей науки, а именно познавательный импульс, техническую приложимость и самокритичность по отношению к своим основаниям и результатам. Эти три ипостаси науки представлены в античной науке такими учеными, как Пифагор, Архимед и Сократ, в современной науке такими учеными, как Максвелл, Эдисон и Эйнштейн. Эти три функции науки не могут быть воплощены водном ученом, они составляют триединство, характеризующее науку как форму духовного производства.
Не давая изложения возможных вариантов философского и метанаучного осмысления науки, мы ограничимся в данной статье описанием двух образов науки — классического и постклассического, для каждого из ко-
См. «Ученые о науке и ее развитии». М., 1971; «Научное открытие и его вое. приятие». М., 1971; Е. 3. Мирская, Ученый и современная наука. Ростов-на- Дону, 1971, и др.
торых характерна принципиально различная трактовка компонентов и структуры научного знания, его функций и движения. Помимо згого здесь будут рассмотрены типы ценностно-мировоззренческой ориентации, типы отношения к факту науки и научности, существующие внутри и вне мира ученых. Конечно, эти различные типы ценностно-мировоззренческой ориентации предполагают определенную модель или образ науки. Поэтому необходимо раскрыть связи между разными формами ценностной позиции по отношению к науке и тем или иным Образом или моделью научного знания.
Классический и постклассический образ науки
В историко-научной и теоретико-познавательной литературе часто встречается противопоставление двух этапов в развитии самой науки — ее классического и современного периодов. Это расчленение связывают с радикальными изменениями, которые произошли в системе научных понятий, в методах, способах анализа объектов. Так, говоря о классической и современной физике, подчеркивают ряд фундаментальных метаморфоз внутри физического знания, которые произошли на рубеже XIX и XX вв. Такого рода типология относится к самому научному знанию, к его объективному содержанию, к реальному процессу его развития, коренным ломкам его категориальной, методологической и онтологической структуры. Эта типология опирается на анализ действительных процессов, происходящих внутри развивающегося научного знания.
Наряду с такой типологией можно построить иную, относящуюся не к реальному процессу развития самой науки, а к тому, как он представляется в самосознании ученых и методологов науки. Тогда вычленение двух образов науки — классического и постклассического — будет базироваться на анализе не развития науки, а тех рефлексивных представлений, которые существуют в сознании ученых о структуре науки, ее компонентах и методах.
Конечно, в подобных рефлексивных представлениях и построениях отражаются реальные процессы, присущие науке, но отражаются они зачастую в превращенной и даже искаженной форме. Между логикой развития науки и логикой рефлексии о науке не существует однозначного соответствия. Историк науки постоянно имеет в виду это различие, не отождествляет развитие представлений о науке с развитием самой науки, выявляет опосредствованные связи между реальными процессами научного знания и их рефлексивными отражениями в умах ученых.
Механизмы рефлексивного анализа науки, способы метанаучного анализа науки нельзя онтологизировать и превращать в особенности и характеристики движения знания. Между тем онтологизация рефлексивного анализа научного мышления составляла специфическую черту классического философского сознания. Лишь намного позднее осознается различие между этими двумя формами развития философского знания, однако в западной литературе оно до сих пор не проводится достаточно четко.
Размежевание рефлексивных построений и реальных процессов развития тех или иных культурных образований позволит преодолеть не только онтологизацию конкретно-исторических представлений о науке, но и абсолютизацию их, превращение определенных образов науки в окончательную и якобы подлинную картину науки и ее развития.
Различение классического и постклассического образов науки — это определенная идеально-типологическая конструкция, которую невозможно непосредственно соотнести с тем или иным этапом в развитии научного знания. Хотя некоторые из характеристик того или иного образа науки с наибольшей очевидностью представлены на определенном историческом этапе самосознания науки, однако эти два образа науки сосуществуют и в настоящее время, обнаруживаются в наличных формах рефлексии ученых и профессионалов-методологов, чем в значительной степени объясняется полемика между различными тенденциями в «философии науки». Предлагаемая здесь типология образов науки строится не столько в соответствии с исторически-временным рядом развития научного знания, сколько в соответствии с типом эталонной науки, на которую ориентируется ученый в своих рефлексивных построениях о смысле науки, ее функциях и задачах.
Можно утверждать, что эти два образа науки сосуществовали и в прежние периоды научного развития. Конечно, вес каждого из них в тот или иной период развития науки неодинаков. В самосознании ученых прошлого и настоящего распределение выявляемых параметров научного знания оказывается различным. Именно это и позволяет в определенной мере соотносить образы науки с историческими этапами в развитии научного знания.
Факт сосуществования и в настоящее время этих двух образов науки делает невозможным оценку одного из этих образов как чего-то антикварного, как анахронизма, а другого — как выражения духа времени, хотя термины «классический» и «постклассический» несут на себе определенную ценностную нагрузку. По нашему мнению, эти два образа науки базируются на абсолютизации различных компонентов в структуре науки. Причем эти характеристики и функции научного знания в своей сути едины, но с прогрессом науки они расщепились и стали восприниматься как что-то различное.
Каковы же те особенности науки, которые вычленяются в классическом и постклассическом образах науки и истолковываются как специфическое отличие самой науки? Прежде всего обращает на себя внимание то, что в классическом образе наука рассматривается как созерцание вечного и необходимого, как понимание сущности. Такая трактовка задач научного знания выражается в специфической интерпретации познавательного процесса. Согласно классическому образу, научное знание отвечает на вопросы «что» и «почему». Ориентируясь на математику, классическое понимание науки рассматривает науку как сферу всеобщего, сущностно-всеобщего. Единичное, индивидуально-неповторимое является прерогативой не науки, а истории. Научное знание, поскольку оно имеет дело со всеобщим, не может делать своим объектом единичное и особенное. Поэтому основание научного знания в классическом образе ищется не в эмпирической области, а в верхних, более обобщенных этажах научного знания — во всеобщих принципах, которые раскрываются в истинах откровения, истинах разума или метафизико-спекулятивпых построениях. Структура научного знания, ориентирующегося на математи- ку, трактуется как строго дедуктивная система, которая элиминирует из своего построения не только субъекта, но и не допускает изложения путей и трудностей научного поиска.
Задача научного познания определяется здесь как объяснение того или иного явления, выявление его сущности или нахождение определенных причин, объясняющих его существование и функционирование. При этом критерии научности усматриваются не в соответствии эмпирическому базису или эксперименту, а в соответствии высшим принципам или в самоочевидности принимаемых основоположений. Ориентация ученых на дедуктивно-аксиоматическое построение научного знания определяет негативное отношение их к гипотезам, которые оцениваются как ложные, спекулятивные конструкции. Подобная оценка гипотез, противопоставляющая их подлинно достоверному знанию, т. е. теории, характерна не только для Ньютона 51, но и для многих ученых более позднего времени 52. В лучшем случае гипотеза понимается как предварительная ступень в развитии научного знания, как этап, предшествующий теории и снимаемый в ней. Теория трактуется как заключительный этап в развертывании истинного результата, как завершение познавательного процесса.
353
12 Заказ № 908
Направленность на создание замкнутой логико-дедуктивной системы, которая воплощает в себе научный результат как таковой, объясняет еще одну особенность классического образа науки — отсутствие в нем каких- либо повествований о ходе научного исследования, его трудностях, ложных шагах, характере творческой работы, методических советов и пр. Классический образ науки не предполагает внутри изложения результатов науч- ного труда изложения хода научного исследования, показа истоков постановки той или иной проблемы, генезиса ее решения 9.
В отличие от классического образа науки, который ориентируется на дедуктивно-аксиоматические методы исследования и изложения, постклассический образ науки берет в качестве эталона научного знания физику. Поэтому структура научного знания мыслится здесь не как строго дедуктивная, а как гипотетико-дедуктивная система. Основание научного знания здесь усматривается в нижних этажах научного знания — в эмпирическом базисе, который формируется в процессе наблюдения, эксперимента, измерения. Задача научного познания определяется уже не как раскрытие сущности, а как описание фактического, данного в восприятии, опыте. Согласно этому пониманию, наука не правомочна рассуждать о природе и причинах того или иного явления, а может только ставить вопрос «как» -— как протекает тот или иной процесс, как осуществляется функционирование того или иного объекта и т. д. Онтологическое, причинное объяснение объявляется метафизическим, лежащим за пределами опыта и тем самым выходящим за пределы компетенции науки. Так, например, програм-
® Эту сторону классического образа науки хорошо описал ф. Клейн: «Большая красота этой кристально ясной, законченной, классической манеры изложения достигается не без потерь в другом направлении: по этим мастерским произведениям почти невозможно уяснить себе, каким образом они возникли. Благодаря этому читатель лишается своеобразного, а для самостоятельного ума величайшего удовольствия самостоятельно разыскать под руководством автора полученные результаты. В этом смысле в произведениях классической эпохи чувствуется недостаточное внимание к воспитательному моменту» (Ф. Клейн. Лекции о развитии математики в XIX столетии, ч. 1. М. —Л., 1937, стр. 32—33). В другом месте, говоря уже о Гауссе, а не о Лапласе, который также не раскрывает процесса создания научного произведения, основания и конструктивные детали творчества, Ф. Клейн подчеркивает: «Дедуктивное изложение, безу пречно проведенное с неукоснительной строгостью, не дает никакого пред ставлення о пути, который привел к открытию, и о трудностях, которые приш. лось при этом одолеть» (там же, стр. 56). Ф. Клейн проводит мысль о том, что эта особенность характеризует науку XVIII в. По нашему же мнению, эта черта присуща науке и XVII, и XIX в., ибо существовали ученые, которые наряду с изложением результатов творчества описывают и ход исследования, неразрешенные трудности, свои неправильные, ошибочные ходы, раскрывают те безуспешные попытки, которые они делали в своем творчестве, с тем чтобы дать импульс для самостоятельной работы читателя. Такими учеными были Гзлилен и Эйлер, іНонж И Фарадей. MS описательной физики, которая была выдвинута ряДом ученых (П. Дюгемом, Кирхгоффом и др.), основывалась на противопоставлении объяснения и описания, на выдвижении на первый план описания как функции науки. Этот же образ науки лежит в самой сути неопозитивистской концепции науки, для которой характерен феноменализм, сведение теоретических идей к протокольным предложениям, к эмпирическому базису.
В противовес классическому образу науки, где знание трактовалось как созерцание, для постклассического образа науки характерно инструменталистское и прагматическое его понимание. Подобная оценка природы и роли знания выражена в известном афоризме Ф. Бэкона: «Знание — сила». Инструментальная трактовка роли знания, защищаемая и ныне многими зарубежными философами и социологами, приводит к серьезным метаморфозам в понимании природы знания, его форм, она становится внутренним импульсом самой науки.
С постклассическим образом науки связаны и изменения в осмыслении роли субъекта в познании, и иная трактовка истины. Если классический образ науки элиминировал субъекта из процесса исследования и из процесса изложения достигнутых результатов, то новый образ науки включает деятельность субъекта, его активное отношение к объекту в саму постановку вопросов. Это изменение стало весьма явным в современной квантовой физике и во многом обязано размышлениям над теоретико-познавательными проблемами современной физики 10.
Научные истины понимаются как вероятностные по своей природе. Возникает и новая трактовка всеобщности знания: всеобщее, т. е. теоретическое, знание отождествляется с общезначимым, а гипотетическое знание — с условно-значимым. Поэтому в постклассическом образе предлагается новое понимание связи между гипотезой и теорией. Любое теоретическое знание оказывается гипотетичным. Различие между этими формами зна-
>10 Напомним слова В. Гейзенберга: «В описание атомных процессов снова вводится субъективный элемент, так как измерительный прибор создан наблюдателем. Мы должны помнить, что то, что мы наблюдаем, —это не сама природа, ;а природа, которая выступает в том виде, в каком она выявляется благодаря, ^нашему способу постановки вопросов» (В. Гейзенберг. Физика и философия, JM., 1963, стр. 36).
иня сводится к степени сложности: теория — это сложная, логически расчлененная гипотеза или комплекс гипотез. Гипотеза рассматривается здесь как форма развития естествознания, а не как что-то метафизически- спекулятивное, от чего должно быть очищено научное знание и.
Возникновение и распространение этого образа науки обусловлено теми громадными изменениями, которые произошли в социальной роли науки и внутри самого научного знания. Возникновение экспериментального естествознания, расширение прикладных исследований, увеличение социальной и производственно-технической роли науки — таковы лишь некоторые из процессов, обусловивших формирование нового образа научного знания.
Подчеркнем еще раз, что эти два образа науки могут сосуществовать друг с другом, ибо они определяются ориентацией на определенную эталонную науку, по образу и подобию которой мыслятся строение и функции остальных отраслей научного знания. Каноны какой-то одной научной дисциплины становятся методологической нормой для всего знания. Поскольку каждый из описанных нами образов науки ориентируется на определенную науку — математику или физику, постольку эти два образа науки можно назвать и иначе, а именно логицистским и физикалистским. Каждый из них всплывает в тот или иной исторический период развития науки. Классический, или логицистский, образ науки может следовать за постклассическим, или физикалистским, и наоборот.
Так и обстояло дело в истории философских концепций науки. Эмпиристская трактовка науки Ф. Бэконом, для которого, по словам К- Маркса, «наука есть опытная наука и состоит в применении рационального метода к чувственным данным»сменяется концепцией Т. Гоббса, который видит главную науку в геометрии и физическое движение приносит в жертву механическому или математическому движению. Превращение логико-математических методов в норму всего научного знания характерно и для Р. Декарта, и для Б. Спинозы, и даже для мистика Э. Вейгеля.
Для общественного сознания той или иной эпохи типичны не только определенные образы науки, но и специфические формы ценностного отношения к науке. Иначе говоря, в общественном сознании дается определенная оценка роли науки, значимости ее достижений для человечества. Эти оценки, существующие в обыденном сознании, дополняются ценностно-мировоззренческими ориентациями самих ученых, которые выражаются в защищаемых ими научных и идеологических позициях.
Сциентизм и антисциентизм как типы ценностной ориентации
Ученый живет в определенной культурной атмосфере и впитывает в себя ценностные ориентации относительно науки, существующие в этот период и ставшие доминантой массового сознания. Конечно, нельзя забывать, что ученый не просто воспринимает эти установки, он сам их создает и формирует в общественном сознании. Объектом нашего анализа будут не социально-психологические характеристики сознания самих ученых, а определенные формы философского осознания сути научного знания и его функций.
Первой формой ценностной ориентации относительно науки является сциентизм. Прежде чем эксплицировать содержание термина «сциентизм», отметим, что в зарубежной литературе существует большой разнобой в определении этого понятия и в отношении к нему ,3. Этот неологизм образован от латинского слова scientia — наука. Во французском и английском языках понятие наука Science имеет другое содержание, чем в немецком и русском языках. Оно, во-первых, ориентировано на научный идеал математики и естественных наук и, во-вторых, уже по объему, чем Wissenschaft или «наука», имеющие в виду и гуманитарное знание.
Для французской и английской гносеологии характерна последовательная редукция всех форм знания к формам точного знания, использующего количественные методы, базирующегося на эмпирическом опыте, измерении, эксперименте. Именно это сведение научного знания к точному знанию составляет одну из особенностей сциентизма. В марксистской литературе эта редукционистская тенденция была подвергнута критике уже давно. Хотя в советской литературе изучение сциентизма как специфического феномена идеологии начато совсем недавно 14, однако марксистская теория познания и науковедение уже имеют опыт анализа сциентистских и антисциентистских тенденций и ориентаций в науке.
В 1949 г. Д. Бернал, критикуя неправильное понимание смысла и задач науки, писал: «Узкое определение задач науки, ограничение поля ее деятельности более или менее измеримыми физическими величинами... приводит к исключению из сферы науки не только марксизма, но и вообще всех общественных наук: истории, политической экономии и политики, иначе говоря, отрицает всякое изучение человеческого общества. Марксизм же вовсе не ограничивается подобным узким определением науки»15. Смену ценностных ориентаций марксизм объясняет изменением места и роли науки в обществе.
Сциентистская ориентация связана с оптимистической верой в то, что применение науки обеспечит рост благосостояния, могущества человека по отношению к
истолковывая сциентизм как веру в то, что наука может дать ответы на все вопросы и заменить собой философию, религию, мораль, в конечном счете, отождествляет сциентизм с... коммунизмом (см. A. Hobbes. Social Problems and Scientism. Pensylvania, 1953). 14
Назовем следующие работы: H. В. Новиков. О «сайентистской» тенденции в современной буржуазной социологии,—«Социальные исследования». М., 1965; В. С. Швырев, Э. Г. Юдин. О так называемом сциентизме в философии. — «Вопросы философии», 1969, № 8; «Наука и нравственность». М., 1971. 15
Д. Бернал. Наука и общество. M., 1953, стр. 30.
природным силам и увеличение рационализации социальной жизни. И до 20-х годов XX в. подобная оценка роли научного знания редко вызывала сомнения.
Но за последние 50 лет положение дел существенно изменилось. Наука стала одной из решающих сил современной цивилизации, причем факты дегуманистиче- ского применения науки в буржуазном обществе привели к трансформациям во взглядах на науку как со стороны широкой общественности, так и со стороны самих ученых. В 30-е годы усиливаются антисциентистские, антиинтеллектуалистские настроения, нашедшие выражение в различных иррационалистических философских системах, которые проводили идеи о необходимости подавления науки, прекращения применения ее достижений, критиковали саму науку и отстаивали тезис о целесообразности возвращения к иным формам знания 1G.
Существо сциентизма как ценностной ориентации состоит, во-первых, в сведении научного знания к знанию, получаемому с помощью точных, количественных методов, во-вторых, в абсолютизации роли науки, в-третьих, в превращении научной установки в исчерпывающее основание мировоззренческой ориентации человека, в-чег- вертых, в элиминации из состава мировоззрения философии, а из сферы научных вопросов — так называемых метафизических проблем, наконец, в-пятых, в убеждении, что с помощью только научного знания можно достигнуть рационализации социального бытия и тем самым всеобщего социального и духовного благоденствия. Сциентистская позиция в гипертрофированной форме проявилась в идеологии технократизма, согласно которой буржуазное общество может разрешить свои основные противоречия благодаря государственному планированию, научной организации труда.
На Западе технократические концепции выражают отношение к науке, которое характерно не только для самих ученых, но и для людей, далеких от науки. Сциентистские установки, присущие массовому сознанию, были зафиксированы и проанализированы во многих социологических и философских работах. Американский социолог Д. Рисмен отмечал факт возникновения и широкого распространения нового типа ценностной ориентации и, соответственно, нового социального характера — ориентации на внешние, извне заданные ценности. Многие критики буржуазной цивилизации отмечают факт возникновения функционера — Homo faber.
В «Философии и мире» К. Ясперс так описывал его: «Появляется новый человек, безличный, отмеченный печатью идеи технического существования. Он знает себя как типа, как функционера, обладающего непревзойденной ловкостью и надежностью, как послушного, не притязающего на личную жизнь, как стоящего над всем личным, ибо он гордится тем, что может быть заменен другим. Он против одиночества, живет при открытых дверях, не замыкается от других, всегда деятелен и всегда считается типом, который будет потерян, если его предоставить самому себе, но который неистребим, так как постоянно подрастают те, кто займет его место» 17. В этом описании нетрудно уловить ноты, созвучные идеям американского социолога У. Уайта, о формировании «организационного человека», принимающего нормы и ценности институциональной этики, ставшего конформистом и фетишизирующего значение коллектива и бюрократической организацииiS. Стандартный оптимизм, свойственный «техническому» человеку, хорошо передан в прямолинейной патетике инженера Фабера из романа Макса Фриша «Homo Faber».
В его самооценках выражено мироощущение человека, который полагает, что можно все запрограммировать, подсчитать, скалькулировать: «я человек трезвый, я обеими ногами стою на земле», «я инженер и привык видеть вещи такими, какие они есть», «я человек техники и привык иметь дело с точными формулами», «эпоха романтики кончилась». По его убеждению, все под-
" К. Jaspers. Philosophie und Welt. Mflnchen, 1958, S. 71. >8 (CM. W. H. Whyte. The Organisation Man. London., 1963. властно Техническому человеку, его технической мощи, его инструментальному разуму.
Такой подход к науке не только доводит до крайности инструментально-технократическое отношение к научному знанию, но вместе с тем порождает различные формы антиинтеллектуализма, недоверие к чистой науке и ограничение научного знания прикладными исследованиями. Сциентистски-технократическая позиция, которая настаивает на инструментальности точного знания, его эффективности в рационализации производства, связана с пренебрежением как к фундаментальным отраслям науки, так и к философии. Подобная трактовка науки резко сужает сферу научности, ограничивая ее количественно-точными, прикладными исследованиями, функционально значимыми изысканиями и разработками.
Сциентистская позиция и поныне пронизывает сознание многих научных работников, занятых в индустриализированных исследовательских корпорациях, и многих обывателей, видящих в науке панацею от всех бед и трудностей. Последние воспринимают науку как некий эрзац религии, способствующий решению лично-экзистенциальных и нравственных проблем. Нельзя, разумеется, отрицать заметное повышение роли науки в функционировании буржуазного общества, роста ее престижа в массовом сознании. Однако эти обстоятельства не объясняют до конца возникновение и функции различного рода сциентистско-технократических концепций. Помимо гносеологических они имеют глубокие социально-политические корни. Марксистское учение проводит мысль о классово-идеологическом характере этих концепций, видит их социальные корни в классовом интересе господствующей финансовой и промышленной олигархии, пытающейся внушить массам веру в то, что господствующий класс с помощью «менеджеров» и «социальных инженеров» может избавить капитализм от антагонизмов. Это и объясняет тот факт, что «технократические концепции» в различных своих вариантах стали едва ли не официальной идеологией в капиталистических странах.
Защитники сциентизма игнорируют то, что направление и рамки функционирования «большой науки» задаются объективно существующими буржуазными отношениями. Сциентистские концепции упускают из виду то, что нормы и принципы организации труда ученых в на
зві
учно-промыШЛеНных корпорациях, где господствует конкуренция, стремление к наиболее быстрому и эффективному результату, к прибыли, определяются социальными нормами. Сциентизм проходит мимо изменений в XX в. в установках и ценностных ориентациях ученых.
Установка ученого на объективное постижение истины, характерная для академического сознания и классического образа науки и типичная для усилий творца- одиночки, претерпела громадные метаморфозы. Эта оценка научной установки является мифом, который переносит на современную науку представления и особенности классической науки и присущих ей патриархальных форм организации 53. Превращение ученого в работника науки, осуществляющего частичную функцию в совокупном научном изыскании, использующего свои способности и знания как нечто сугубо функциональное, приложимое для выполнения извне заданного заказа (им может быть социальный заказ или же научная задача), накладывает отпечаток на саму научную ориентацию и приводит к существенным трансформациям внутри массового научного творчества54.
Тенденция к отождествлению научного знания с технически-инструментальным знанием в буржуазном обществе необходимым образом порождает противоположную тенденцию — недоверие к науке и антиинтеллектуализм. Сциентистеки-технокр этическая установка, которая, казалось бы, утверждает дух научности, является той почвой, на которой возрастают антирационалистические настроения масс.
Некритический, нерефлективный оптимизм в отношении науки, утилитаризм сопряжены с недоверием к фундаментальным научным дисциплинам. М. Р. Коэн в свое время характеризовал «американский образ жизни» как «глубоко антиинтеллектуальный». «Ни в одной стране, — говорил он,— слово «интеллигент» не употребляется так часто в насмешливом и даже оскорбительном смысле... назвать человека «чистым теоретиком» — это значит по существу обругать его» Эти характеристики остаются верными и в настоящее время 22.
Тенденции антиинтеллектуализма присущи не только США, но и ряду европейских стран. Так, Ж- Ж- Сер- ван-Шрейбер в книге «Американский вызов» пишет, что, несмотря на большой престиж интеллигенции и культ Декарта во Франции, общественное сознание с известным пренебрежением относится к идеям и их действенности. Это находит свое выражение в отставании научно-исследовательских работ в промышленности и в органах государственного управления, в пренебрежении к научной карьере со стороны молодежи и других групп населения и т. п.23
Исследователи, анализирующие антиинтеллектуализм в различных странах, видят его истоки в национально-исторических условиях, в специфических чертах социальной и национальной психологии (Р. Хофстадтер) или же в особенностях периода «насыщения» научного знания (например, Д. Прайс).
•* М. Р. Коэн. Американская мысль. М., 1958, стр. 27 — 28. 12 Совсем недавно члены Организации сотрудничества и развития, анализируя традиции в отношении со стороны общественности к науке, отметили «недоверие к ученым-теоретикам, которых считают бесполезными и несколько смешными. Такой была традиционная позиция во многих отраслях промышленности, а зачастую она сохраняется и до сих пор» («Политика США в области науки». М., 1971, стр. 340). «• J.J. Servan-Chrelber. Le defi americain. Paris, 1967.
Сциентистски-технократический образ науки, основывающийся на уверенности в преобразующей роли науки и техники, не является беспочвенным. Научные методы проникают во все области социальной жизни, начиная от изучения термоядерных процессов до поиска новых способов обучения. Научный потенциал страны становится символом престижа государства, его могущества и его будущих возможностей.
Однако в условиях капиталистической организации общества сциентизм означает полное игнорирование более высоких ценностей, чем те, которые определяются растущим кругом всеобщей полезности. Эта позиция оптимистична безотчетно, она нерефлективна и внемо- ральна, она не видит реальной социальной обусловленности характера научных исследований.
Исток этой мнимо нейтралистской установки следует искать в изменениях, происходящих не только в науке как социальном институте, но и в ее восприятии, формируемом современным буржуазным обществом. Убеждение в том, что научная установка — это объективная, нейтрально-рационализирующая позиция, складывается и поддерживается средствами массовой коммуникации. Созданный стереотип ученого становится прообразом установок обыденного сознания. Анализируя этот стереотип, немецкий социолог Г. Андерс неотъемлемой его чертой считает иллюзию о том, что можно отделить нейтрально-объективную установку от морального корня и сохранить ее путем искусственного добавления моральных убеждений, аскетизма и самоконтроля. Согласно Г. Андерсу, кинозритель, радиослушатель, телезритель становятся вульгарным подобием ученого, ибо благодаря средствам коммуникации для массового сознания не существует различия между далеким и близким, между познанным и узнанным. Подобно ученому, который делает близкими процессы и факты, не имеющие непосредственного отношения к нам, массовый человек приучается к фамильярно-приятельскому обращению с наукой, историческими событиями, фактами и процессами. Поэтому, делает вывод Г. Андерс, вера в нейтральность научной установки — это миф, который поддерживают как сами ученые, так и популяризаторы науки 24.
** (См.: Г. Андерс. Мир как фантом и матрица.— «Проблемы телевидения и радио». М.. 1971, стр. 145 — 146.
Одним словом, техницистско-сциентистская позиция — а о её социально-классовой природе мы говорили выше — связана не только с физикалистским образом науки и с безудержной фетишизацией науки и научной ориентации, но одновременно и с инструментализацией научного знания, с банализацией его и со все большим проникновением в него фамильярно-бездумной, нерефлективной установки по отношению к науке.
Не менее однобокий и иллюзорный образ науки рисует вторая — антисциентистская позиция, по видимости выступающая в защиту подлинного человеческого бытия, этических ценностей и гуманистических традиций западной культуры. Она выражается в стремлении ограничить претензии научного знания, подвергнуть сомнению его ценность. Антисциентистская установка, тесно связанная с технофобией, со страхом перед техническим прогрессом, представлена ныне в различных формах, от откровенно нигилистических до умеренно негативных.
Одно из наиболее ярких выражений антисциентизма — экзистенциализм. В экзистенциалистских • описаниях наука предстает как технико-производственная, инструментальная по самому своему существу сила. По словам М. Хайдеггера, ныне «человек заброшен в новую действительность. Радикальная революция в мировоззрении произошла в философии Нового времени. Из этого возникло совершенно новое положение человека в мире и новое отношение к миру. С этого времени мир рассматривается как предмет, на который калькулирующее мышление начинает свои атаки и который уже не может сопротивляться ему. Природа становится чем-то вроде колоссального резервуара горючего, источника энергии для современной техники и индустрии. Это основополагающее «техническое» отношение человека к миру возникает впервые в XVII в. и именно в Европе, остается долгое время неизвестным вне Европы. Оно было совершенно чуждо ранним эпохам и судьбам других народов. Скрытая в современной технике власть определяет отношение людей к тому, что существует» 25. Постепенно познавательные силы человека становятся функциями техники, а сам человек превращается в фун-
18 М. Heidegger. Gelassenheit. Tubingen, 1959, S. 19.
кционера техники. Современная наука стала необходимым следствием сущности техники и вместе с тем — одной из ее причин. Она отражает характер производства и по своей сути есть производство. Обусловлен- ность науки сущностью техники объясняет, по Хайдег- геру, трактовку научного знания как производительной силы, начатую Ф. Бэконом; производственно-технический характер науки становится ее внутренним импульсом, движущей силой ее прогресса, что приводит к существенным метаморфозам природы научного знания и его форм.
Технико-инструментальное существо научного знания принципиальным образом отличает его, согласно Хай- деггеру, от философского раздумья. Современная наука—это исследование сущего, «пытка» преднаходимого предметного мира. В науке исследование осуществляется с помощью выдвижения некоторого проекта природных сил и процессов. Этот проект общеобязателен и предопределяет способы и методы действий исследователя. С его помощью исследователь вырывает из сферы сущего определенную область и делает ее предметом своего анализа.
Основная тенденция наших дней состоит, по мнению Хайдеггера, в том, что человек все более и более проникается уверенностью в могуществе научного мышления и предает забвению философское созерцание. Решающие особенности научного знания Хайдеггер усматривает в его инструментально-производственном характере, в нацеленности на предмет, на сферу преднаходимого сущего, в калькулятивно-количественной его природе, в подчиненности научного мышления некоей извне заданной цели, проекту, который определяет ход исследования и его средства. «Свообразие этого мышления,— пишет Хайдеггер,— состоит в том, что если мы планируем, исследуем и организуем производство, то мы считаемся с данными обстоятельствами. При расчете мы ставим перед собой цель, исходя из рассчитываемого намерения. Мы калькулируем в предположении определенных результатов. Этот расчет характеризует всякое планирующее и исследующее мышление... Рассчитывающее мышление калькулирует... Оно никогда не достигает умиротворения и раздумья. Рассчитывающее мышление — это не созерцательное раздумье, не мышление, постигающее смысл, который господствует во всем, что существует» 26.
Наука в описаниях экзистенциалистов всегда сопряжена с размежеванием субъекта и объекта. Объект научного исследования есть некий индивидуальный, единичный предмет, и научное знание не может создать интегральной, синтетической картины из этих частных срезов действительности. Если же наука забывает свои границы (а точнее говоря, границы, предписанные ей экзистенциалистами) и стремится постичь реальность в целом, она неумолимо приходит к заблуждению и профанации трансцендентного бытия 27.
Ограничение науки редукционистскими целями, превращение одного из ее этапов в самое ее существо — характерная черта экзистенциалистской модели науки. В ней упускается из виду тенденция к интегратизму, к синтетическому обобщению аналитических схем, к системному осмыслению объектов и выработке новых методологических средств для этого.
Противопоставление науки и философии, отстаиваемое экзистенциалистами, приводит к поискам новых логических форм философствования, к конструированию специфического языка, который мог бы передать смысл бытия. Дело не ограничивается просто размежеванием научного объяснения и герменевтического понимания, на котором якобы зиждется философское знание. Ряд экзистенциалистов, в частности М. Хайдеггер, идут дальше. Их принципиально не удовлетворяют существующие формы логики и языка. Критикуя формы силлогизма и субъектно-предикатной структуры индоевропейских языков, которые, по мнению Хайдеггера, скрывают бытие, он пытается сформировать новые средства философского знания, в которых большое место занимают парадоксы, нарушающие формально-логический закон противоречия, тавтологии и логический круг. Задача фи-
** М. Heidegger. Gelassenheit, S. 19, 14.
27 К- Ясперс писал: «Научное познание всегда приводит к заблуждению, если оно направляется на целое» (К. Jaspers. Der philosophisches Glaube. Zurich, 1948, S. 57). В другом месте он подчеркивает: «Границей естественнонаучного познания является индивидуализированная реальность, которая может быть описана, но не понята» (К- Jaspers. Vom Ursprung und Ziel der Ge- schichte. Munchen, 1949, S. 299).
лософии усматривается в личностном самовыражении мыслителя, поэтому философское знание не подчиняется тем критериям, которым подчинена наука,— верификации, кумуляции знания, общезначимости достигнутых истин.
Подобное размежевание двух сфер культуры на деле приводит к губительным последствиям как для науки, которая лишается своего рефлективного анализа, так и для философии, которая превращается в экстатические пророчества о смысле бытия и осуждается на постоянное вненаучное рефлектирование о своем месте в культуре и своих основаниях.
В целом позиция экзистенциалистов по отношению к науке может быть названа позицией романтического антисциентизма, пессимистического иррационализма. В экзистенциалистской критике науки, принципиально отвергающей ценность научного подхода, выражены массовые настроения страха перед возможными гибельными последствиями технического приложения науки, воплощен сдвиг в самосознании определенных слоев буржуазной интеллигенции, болезненно переживающих ломку традиционного уклада жизни и ценностей 28.
И действительно, не похож ли современный человек на Франкенштейна, который вдохнул жизнь в мертвую материю и создал чудовище, убившее своего создателя и близких ему людей? Ведь и Франкенштейна вдохновляли светлые видения всеобщей пользы, которую должно было принести его открытие. В общественное сознание капиталистических стран все больше проникает ощущение гибельности дальнейшего развития науки для жизни людей, все больше и больше осознается тот факт, что наука уже создала такие силы, которые могу г убить все живое, и что завтрашний день науки таит еще больше опасностей 29.
*® Многие ученые ныне говорят об опасности бесконтрольного развития науки. Так,"английский физик С. Ф. Пауэлл пишет: «Прежде всего благородная ро-гь науки как инструмента развития человеческого общества, которая ясно провозглашалась многими предвестниками науки нашего времени, сегодня оказалась под серьезным вопросом» («Будущее науки». М-, 1970, стр. 58 — 59).
•* За последние 20 лет мощность взрывчатых веществ возросла почти в миллион раз (Л. Тушко, С. Хаскелевич. Научные исследования — организация и управление. М., 1971, стр. 70). Лауреат Нобелевской премии, проф. М. Де- льбрюк писал: «Бурное развитие науки не только может привести к нежела-
Именно на этом, уже массовом пессимистическом умонастроении, на массовом психозе возникает и зиждется экзистенциалистская критика науки, ее дегумани- стической роли в современном мире.
Важно подчеркнуть, что, несмотря на радикальную противоположность в отношении к науке со стороны оптимистического сциентизма и романтического антисциентизма, их образ науки оказывается по существу одним и тем же. Наука, согласно обоим этим представлениям, инструментальна и технична. Она имеет дело с внеза- данными целями и анализирует индивидуальный объект, эмпирически сущее, фактическое. Ее исток — факт. Ее путь — осмотрительное наблюдение и правильное мышление в соответствии с канонами формальной логики. И в сциентистских, и в антисциентистских концепциях ученый изображается в виде персонификации объективности и отсутствия эмоций, а научная установка трактуется как что-то безличное, объективное и незаинтересованное. Разница между этими двумя формами отношения к науке заключается только в противоположных ценностных знаках. Для сциентизма наука и ее прогресс являются причинами оптимистического взгляда в будущее, а философия предстает как пока еще не устраненный рудимент прошлого. Для романтического антисциентизма наука — исток гибели и распада, а возрождение человечества связывается не с расширением научности, а с отказом от науки и с формированием новых экзистенциальных установок.
Экзистенциализм фактически принимает позитивист- ско-сциентистскую трактовку науки, он видит в сциенти- стско-технократическом образе научного знания выражение существа научного подхода. Эта позиция отчетливо представлена в книге Ж.-П. Сартра «Критика диалектического разума», где позитивистский разум, характерный для естественных наук, противопоставляется диалектическому разуму, присущему истории и социальным наукам. Для Ж--П. Сартра всякий ученый — позитивист, ибо он имеет дело с фактами и постигает инертную материю. Наука рассматривается им как дегумани- стическая сила не из-за ее технико-социального пр-име-
тельным последствиям, но уже к ним привело. Наука в своем потенциале становится все более вредоносной» («Литературная газета», 9.II.1972 г., стр. 11).
нения, а из-за ее собственной природы и природы ее объекта. Объект науки — дегуманистичен, это увековеченная инертная объективность, являющаяся не-челове- ком и даже противо-человеком 30.
Давая общую характеристику отношению экзистенциалистов к науке, следует тем не менее оговорить, что в последние десятилетия некоторые из экзистенциалистов, умудренные опытом нацистского и ультраправого антиинтеллектуализма и мифологизма, радикально меняют свое отношение к науке. Так, например, поздний К- Ясперс хорошо выразил то, к чему может привести антиинтеллектуализм: «Нет больше истинности, разума и человеческого достоинства без подлинной научности... Если потеряна наука, то рождаются сумерки, смутно поучительные эмоции и фантастические решения, принятые в состоянии добровольного самоослепления»31. Нигилистическая критика науки может породить лишь сумерки разума, а в сумерках разума сова Минервы не вылетает. Сон разума порождает чудовищ. Он порождает экстатические порывы, не подвластные рациональному контролю устремления, безотчетные действия, разрушительное бунтарство, ослепленное негативными аффектами.
Примером может служить позиция, которой придерживаются в настоящее время некоторые мелкобуржуазные идеологи, и в первую очередь Г. Маркузе. Хотя между экзистенциализмом и концепцией Г. Маркузе есть много точек соприкосновения, все же это другая форма нигилистического отношения к науке, ибо в ней наука связывается не столько с техникой, сколько с механизмом политического господства. Поскольку Маркузе видит в науке лишь средство утверждения и поддержания буржуазного государства, его военно-репрессивной машины, постольку негативная позиция по отношению к политическим институтам распространяется и на науку вообще. Истолковывая все общественные силы, развитые человеком, как враждебную, репрессивную систему, где наука служит лишь дальнейшему увеличению мощи этой системы и тем самым увеличению ее репрессивного характера, Г. Маркузе не допускает мысли, что могут су-
3° См.: J. P. Sartre. Critique de la raison dialectique, t. 1. Paris, 1960, p. 160. 31 K. Jaspers. Einfiihrung in die Philosophie. Miinchen, 1965, S. 89.
шествовать различные силы внутри социальной системы и внутри самой науки 55.
Близка (но не тождественна) этой позиции и точка зрения старейшего американского историка культуры —- Льюиса Мэмфорда. Критика Л. Мэмфорда построена на противопоставлении механической и органической картин мира. В своей последней книге «Миф о машине. Пентагон власти» он пишет, что механическая картина мира, возникшая вместе с наукой и нашедшая свое воплощение в мире техники, создает специфический способ политического и социального господства — некий Левиафан власти, всевластный и всепронизывающий аппарат господства, Мегамашину. Истоком этого «Пентагона власти», считает он, является классическая наука. Одна из глав его книги называется «Преступление Галилея». Точнее ее назвать «Преступление науки», ибо Мэмфорд усматривает преступление Галилея в том, что тот объективирует все и вся, растворяет многомерного субъекта, целостную человеческую личность в однолинейном, сугубо количественном измерении. «Галилей,— пишет Мэмфорд,— совершил это преступление с бодрым сердцем и открытыми глазами. Он не думал, что его радикальное различение между внешним и внутренним, между объективным и субъективным, между качественным и количественным, между математически описываемым и тем, что нередуцируемо, недосягаемо, неанализируемо; и неизмеримо, было ложным различением»56.
В этих рассуждениях Л. Мэмфорд неправомерно переносит те социальные характеристики, которыми обладает наука в условиях монополистического капитализма, на все этапы развития науки, превращает особенности буржуазно-организованной науки в ее имманентную черту. Что же касается Галилея, то Л. Мэмфорд упускает из виду диалектичность и диалогичность его мышления, ведь Галилей не только защищает и утверждает коперниковскую картину мира, но и критикует традици- онную, освященную авторитетом религии, птоломеев- скую картину мира, представляемую Симпличио. Этот «простак», перед умственным взором которого «всегда стоит надежнейшее и непоколебимейшее учение» — перипатетическая философия34, воплощает иллюзии и предрассудки обыденного сознания. И работы Галилея свидетельствуют о том, что научное знание не одномерно, что оно внутри себя диалектично, включает в себя и осмысление своих собственных оснований, и критику обыденного сознания.
Умонастроение Мэмфорда в делом пессимистично. Он отдает себе отчет в этом, когда противопоставляет оптимистическому вйдению человеческой истории, выраженному в радужных утопиях, необходимость создания ка- котопий (от греч. какое — плохой), иначе, говоря, антиутопий, где критикуются современные формы социальной и культурной жизни, идеализируются докапиталистические, патриархальные отношения, а в качестве идеала выдвигается органицистская модель мира.
Антисциентистские настроения особо широкое распространение получили в США — ведущей стране капиталистического мира. Для этого, разумеется, существуют свои социальные, экономические и политические причины 35. Но одна из существенных причин связана с уменьшением оптимистической веры в то, что Америка может решить все проблемы с помощью техники и ее усовершенствования зб.
Э. Вайнберг, директор национальной Окриджской лаборатории, в статье с характерным названием «В защиту науки» выделяет четыре группы критиков науки: во-первых, разоблачители, подвергающие критике современные формы институционализации науки, ее связь с истеблишментом, с бизнесом и государством; во-вто-
31 Галилео Галилей. Диалог о двух главнейших системах мира птоломеевской
и коперниковой. М,— Л., 1948, стр. 327. 35 См.: Я. С. Юлина. Буржуазные идеологические течения в США. М., 1971. 38 См.: R. Ahlers. Technologie und Wissenschaft bei Heidegger und Marcuse.— cZeitschrift fiir philosophische Forschung», 1971, Hf. 4, S. 758.
рых, вдумчивые законодатели и администраторы, критикующие естественников за отсутствие у них социальной направленности, чувства ответственности, за аполитичность их установок и интересов; в-третьих, технологические критики, которые считают необходимым уменьшение темпов развития науки; в-четвертых, научные аболиционисты или нигилисты, которые видят в научно-техническом прогрессе лишь неминуемую угрозу для человечества
Наряду с нигилистическим отношением к науке, представленным в концепциях Г. Маркузе, М. Хайдег- гера и J1. Мэмфорда, существуют более умеренные формы критики науки. Одним из ее проявлений является стремление замедлить темпы развития науки, указать на пределы ее прогресса, причем эти пределы, как правило, заимствуются из вненаучной области. Так, Л. Бо- уден в статье «Наука в кризисе» настаивает на том, что непрерывный экспоненциальный рост науки должен быть остановлен 38.
Идеи, развиваемые, например, Д. Прайсом, о том, что наука вступает в период насыщения, замедления темпов прироста и упадка, являются скорее не отражением объективного хода научного прогресса, а выражением ценностных установок определенного круга ученых. Ведь развитие науки всегда связано не только с сугубо количественным ростом, но и с радикальным изменением структуры знания, с выдвижением новых научных дисциплин, с увеличением емкости научного знания. Ценностные ориентации, нашедшие свое непосредственное воплощение в этих идеях, далеки, конечно, от антиинтеллектуализма.
Стремление сдержать рост научного знания находит здесь иное выражение — утверждается, что сама наука объективным ходом своего развития вступает в период сатурации, замедления, насыщения. Иначе говоря, ценностная ориентация выдается за объективную тенденцию науки.
См.: А. М. Weinberg. In Defence of Science. — «Science», 1970, vol. 167, N 3915, p. 141 — 145
" См.: L. Bowden. Science in Crisis. — «New Scientist and Science Journal», 1971, vol. 49, N 735, p. 127; M. Perl. The New Critics in American Science.— «New Scientists», 1970, vol. 46, p. 63 — 65. В поисках нового образа науки и новой ценностной ориентации
В настоящее время все большее число ученых на Западе, не удовлетворенных оптимистическим сциентизмом и нигилистическим антиинтеллектуализмом, стремятся выработать новую ценностную и этическую ориентацию в науке, которая базировалась бы на новой трактовке научного знания, его целей и функций. Они подчеркивают социальную ответственность ученого за свои открытия, за их приложение и использование в промышленности и политике, выявляют общечеловеческие социальные компоненты внутри научного знания, стремятся защитить науку от неплодотворной критики. Этически нерефлективная позиция ученых рассматривается как симптом и одна из причин социального кризиса, а отречение ученых от социальной ответственности — как исток ряда губительных последствий.
Анализируя эти последствия, некоторые зарубежные естественники подчеркивают, что ученый, не проникшийся социальной ответственностью за социальные проблемы, созданные наукой и техникой, не может найти средства решения этих проблем, которые необходимы для его дальнейшего развития 57. Английский ученый Д. Ра- ветц назвал это состояние идеологическим кризисом в современной науке, связывая его с быстрой количественной экспансией науки после войны, с движением от малой к большой науке, с изменениями в характере научной деятельности. По его словам, они «могут быть описаны как переход от академической науки к индустриализированной... В этих новых условиях наука начинает рассматриваться как часть индустрии познания, планирующей потребление научной способности и запасов человека, а также выпуск прикладных результатов». «Реальное омоложение науки,— продолжает Д. Раветц,— должно быть ее радикальным изменением; оно должно основываться на новой идеологии науки и реализовы- ваться в дебатах и институциализированной борьбе. В настоящее время лучшим кандидатом для такого омо- лаживающего воздействия является «критическая наука», призванная обдумывать последствия невежественной или алчной техники для человека и окружающей среды»58.
В другой статье «На путях к критической науке» 59, описывая особенности новой идеологической и нравственно-социальной позиции ученых, Д. Раветц пишет, что критическая наука — это научное исследование, имеющее гуманистические функции. Если в традиционной ма- тематико-экспериментальной естественной науке внешний мир рассматривается как пассивный материал и объект анализа, то средоточием критической науки является поиск путей гармонического единения человека и природы. Природа трактуётся здесь как сложная и тонкая экологическая система, воздействие на которую требует весьма тщательного и серьезного обдумывания и предвидения нежелательных последствий. Сам Д. Раветц считает основателем этой критической науки американца Барри Коммонера, который в известной книге «Наука и выживание»60 выявил плоды научной и технической безответственности, раскрыл отрицательные последствия, к коим привел научно-технический прогресс (радиация, инсектициды, разрушение экологической среды и т. д.). Созданные в США и Англии общества социальной ответственности в науке призвали ученых к осознанию своей ответственности, к деятельному участию в организациях, занимающихся изысканием гуманистической политики науки61.
Поиски новой ценностной ориентации сопровождаются выдвижением нового образа научного знания, которое ориентируется уже не на математику или физику, а на экологию. Именно эта наука, изучающая строение и функции природы, законы существования живых организмов в естественной среде обитания, рассматривается ныне как эталонная наука для научного знания вообще. По мнению ряда зарубежных ученых, экологии надлежит занять главенствующее место в составе современного научного знания, а тенденции, присущие ей, должны стать ведущими тенденциями будущей науки 62.
Кроме того, экология мыслится (во всяком случае в настоящее время) как синтетическая наука, которая анализирует сложное взаимодействие экосистем, использует системные представления, стремясь воссоздать жизнь природы во всей ее целостности. Возможно, что она сохранит свой системный облик до тех пор, покс она будет исследовательской программой.
Исследуя структуру и функции природы в целом, экология непосредственным образом включает в сферу своего рассмотрения деятельность человека, нарушающего равновесие экосистем, их целостность. Онд является одной из тех научных дисциплин, которые направлены не просто на объективно-незаинтересованное описание целостности экологических систем, а на взаимодействие, зачастую разрушительное для природы', между человеком и экосистемами. В самом ходе своего исследования эколог выявляет те отрицательные последствия, которые возникают из-за научно-технического авантюризма и неразумной эксплуатации природных ресурсов. Иными словами, регулятивные принципы, которые лежат в основании экологии, во многом кардинальным образом отличают ее от прежних форм научного знания. Именно эти регулятивные принципы — ориентация на целостное постижение объекта, системные представления и понятия, включение активности субъекта в объект научного рассмотрения — становятся регулятивными прин- ципами вообще научного знания, что приводит к радикальному изменению во взглядах на природу и задачи науки.
Эколог в силу специфики своих проблем и методов их решения не может принять трактовку знания как технико-инструментальной силы, он решительным образом критикует утилитаризм в отношении к природе и к знанию 63.
В противовес утилитаристскому практицизму, ставшему альфой и омегой и науки, и техники, экология выдвигает новые идеалы во взаимоотношениях между человеком и природой, идеал естественного равновесия в природе и гармонии между человеком и окружающей средой. В связи с этим функция науки трактуется по- иному: наука является не средством насилия человека над природой, а силой, способствующей сохранению природы и предупреждающей человека о негативных последствиях его деятельности. Кардинальным образом изменяется и понимание задач человеческой деятельности и применяемых средств. Экология требует уже не техники насилия, которая вырывает силой у природы ее богатства, а техники преобразования ее исподволь, осмотрительного и благоразумного вторжения в природу. Иными словами, вместе с экологией возникает новая интерпретация сути техники, новое понимание природы, новый образ науки и новая ценностная ориентация ученых.
Несомненно, что в условиях буржуазного общества идея об экологической переориентации научного знания в целом является иллюзорной. Действительный переворот в структуре и функциях научного знания требует радикальных социальных преобразований. Тем не менее, эта тенденция показательна для понимания современного положения науки и ее судеб и настроения все ширящегося сектора западной интеллигенции.
*Б Ж. Дорст, французский эколог, писал: «Нами овладевает какой-то ужасающий утилитаризм. Нас интересует лишь то, что полезно, что может принести выгоду, причем предпочтительно немедленную... Человек, достойный носить это звание, не имеет права рассматривать вещи только с утилитарной стороны. Идея рентабельности, которую мы так охотно превозносим, функциональный аспект всего того, к чему мы стремимся, толкает нас на непростительные ошибки в повседневной жизни» ((Ж. Дорст. До того как умрет природа. М., 1968, стр. 403—404).
Поиск нового образа науки и новой ценностной ориентации присущ не только специалистам-экологам, но и некоторым идеологам современного молодежного движения в США. В противовес анархистско-леваческим лозунгам разрушения прежней культуры, характерным для экстремистских «левых» групп, появились идейные движения, не только критикующие технократически-разрушительное отношение к природе и человеку, но и отстаивающие идеи «нового гуманизма». Такова, например, программа Ч. Рейча, который в книге «Молодая Америка» (Ch. Reich. The Greening of America. New York, 1970) противопоставляет три типа общества и соответствующие им три типа сознания (традиционное, корпоративное и новое, или сознание III). Традиционное сознание подчинено мифам, корпоративное — всевластию машинной рациональности. Сознание III, по мысли Рейча, должно сохранить все ценное из прошлой культуры, соединив эти ценности с благами и ценностями современной цивилизации. В противоположность корпоративному сознанию, которое подчинено технологическому и организационному аппарату и является компонентом этой безжалостной машины, «сознание III,— говорит Рейч,— в первую очередь требует восстановления приоритета нематериальных элементов человеческого существования, таких, как естественная окружающая среда и духовная жизнь... Во-вторых, оно стремится овладеть силами науки и техники, видеть в них орудие в руках человека, а не фактор, определяющий человеческое существование. Оно, несомненно, антитехнологично, но не хочет разрушать машины. Но оно и не хочет, чтобы машины управляли человеком»64. Несомненно, идеи Ч. Рейча отягощены грузом абстрактного гуманизма и морализирующей критики капитализма, далекой от его научного, марксистского анализа. Но симптоматично (и на это следует обратить внимание) возрождение в условиях современной Америки подобных настроений и попыток утверждения, в противовес господствующей идеологии, нового типа сознания, которое, по словам Ч. Рейча, принесет с собой «новую систему этики — экологическую и человеческую — как основу для предупреждения аморального использования науки»Небезынтересно отметить, что Ч. Рейч в противоположность нигилизму считает, что человечество не может и не должно возвратиться назад—? к донаучным цивилизациям, что оно обязано продвигаться вперед и использовать достижения науки и техники.
В противоположность иррационалистическому антиинтеллектуализму эта позиция не отвергает ценности научного знания, хотя понимает и раскрывает возможные нежелательные последствия научно-технического прогресса. Суть этой позиции хорошо выражена Э. Вайн- бергом: «Если бы даже наука была упразднена под бешеным натиском нигилистов, это была бы лишь временная смерть. Мы считаем само собой разумеющимся, что человеческий разум и здравый смысл с течением времени возьмут верх. Наша линия — это линия разума, и наш лучший шанс выжить лежит в конечном счете в одной плоскости с научно-технической традицией, с таким трудом созданной нами» 48.
Подобная позиция при всей ее критичности по отношению к использованию знания и научных открытий не впадает во всеохватывающее отрицание ценности научного знания. Наоборот, она стремится удержать достижения научного знания и постичь сложность и драматичность развития науки, ее реальное место в социальной и культурной жизни. Согласно этой позиции, которая может быть названа критическим рационализмом, человечество не может отказаться от научного знания, от прогресса в рациональном исследовании окружающего природного и социального мира. Было бы романтической утопией взывать к тому, чтобы отвергнуть те или иные задачи только потому, что они могут быть использованы во вред человеку. Ученый не может отказаться от решения тех проблем, которые поставлены на повестку дня современной наукой. Выход отнюдь не в том, чтобы вообще прекратить научные поиски. Правда, именно на этот путь становятся некоторые ученые. Не так давно в прессе промелькнуло сообщение о том, что один из участников работы по выделению гена, известный американский специалист в области молекулярной биологии Джеймс Шапиро публично заявил, что он
4' Там же, стр. 120.
48 А. М. Weinberg. In Defence of Science.— «Science», p. 145.
бросает науку и отныне намерен посвятить свою жизнь общественной и -политической деятельности. Одна из решающих причин его отказа от научной деятельности состояла в том, что научные достижения в области молекулярной биологии могут быть использованы во вред человеку 4Э. Что же, один человек может, конечно, бросить науку, решив для себя определенные нравственные коллизии. Но человечество не может пойти по этому пути, оно не может отказаться от роста знания. И в этом пункте проходит решительное размежевание между романтическими антиинтеллектуалистами и критическими рационалистами. Лишь с помощью знания человек может понять характер той угрозы, которая возникла перед ним, и найти пути и средства преодоления опасностей, угрожающих ему. Отказываясь от знания, человек обрекает себя на слепой, спонтанный выбор несвободы, на принятие готовых, предписываемых извне решений, которые могут оказаться губительными для него.
Ответственность человека вообще и ученого в частности состоит в том, чтобы развивать и совершенствовать рациональное понимание окружающего мира и самого себя. Отказываясь от знания, человек отказывается от ответственности за осуществляемый им выбор, перекладывая на плечи других его мотивацию и обоснование. Отказ от знания предоставляет обширное поле действия для ненаучной, догматически-конформистской точки зрения, когда на веру принимаются готовые мнения, шаблоны мысли и поведения.
Как показывает современная действительность, реакционные политические силы и сейчас охотно выдвигают и навязывают различные псевдонаучные, мифологические концепции, стремясь взять под свой контроль массовое сознание. В этих условиях неизмеримо возрастает ответственность ученого в борьбе против такого рода своекорыстных мифов, в отстаивании научного взгляда на законы природы и общества.
С прогрессом науки связаны не только материальные достижения, но и большая свобода выбора, которой располагает человек в наше время, большая степень самореализации, большая ясность в понимании альтернатив, перед которыми он стоит. Чем же может помочь
41 «Литературная газета», 10.VI.I970. наука человеку, осуществляющему выбор, стоящему перед альтернативой? Можно согласиться с А. Эйнштейном, что всякая «попытка свести этику к научным формулам неизбежно обречена на неудачу»50, что наука не может научить людей морали (речь идет об естествознании). Да, наука не решает нравственные проблемы, но из этого еще не следует, что знание бесполезно для роста человеческого самоконтроля, внутреннего богатства, для принятия ответственного решения. Научное знание обостряет осознание человечеством нравственных проблем, ставит его перед все более сложными нравственно-этиче- скими вопросами, требует их решения, а тем самым изменения и развития нравственности, ее принципов и оснований. Ведь нельзя сравнить моральные коллизии, которые возникли в эпоху, когда Гарвей начал анатомировать трупы для изучения работы сердца, с теми нравственными проблемами, которые существуют сейчас, в эпоху, когда стала возможной трансплантация органов, клеточного ядра и т. д. И если в ту далекую эпоху прогресс научного знания вызвал трансформацию в этических постулатах, отказ от некоторых религиозно-моральных догм и возникновение иного подхода в решении нравственных проблем, то точно так же и научный прогресс, поставивший перед человечеством новые, более сложные моральные проблемы, потребует изменения определенных моральных принципов, их трансформации, а может быть, и радикального отказа от некоторых из них.
Наука является ныне одной из сил, которая изменяет аксиологический климат и в чем-то, так сказать, ломает ценностный хребет нынешней западной цивилизации. Многие ученые отмечают громадное воздействие современной науки на нравственные основания современной цивилизации. Так, М. Борн говорит о разрушении этики современным естествознанием, о подрыве научным знанием прежних этических принципов, гарантировавших полноценную жизнь51.
Тяжкий путь познания очерчивает перед человечеством новый круг моральных проблем, которые требуют своего решения. Знание поднимает человека на Голгофу
Е0 А. Эйнштейн. Собрание научных трудов, т. IV. М., 1967, стр. 165. 51 См.: М. Born. Die Zerstorung der Ethik durch Naturwissenschaft. — «Li- terarische und naturwissenschaftliche Intelligenz». Stuttgart, 1969, S. 181. Нравственных переживаний, и только с помощью его возможно ясное и ответственное поведение, рефлективный и самосознательный выбор и принятие решения. Благодаря знанию и культуре человек может, по выражению Н. Винера, устраивать «островки порядка и системы». Благодаря знанию человек противостоит хаосу и борется с энтропийными силами. «Требования нашей собственной натуры,— писал Н. Винер,— попытка построить островок организованности перед лицом преобладающей тенденции природы к беспорядочности — это вызов богам и вместе с тем ими же созданная железная необходимость. В этом источник трагедии, но и славы тоже»52.
Таковы образы науки, представления о ценности научного знания и ценностные ориентации, существующие в общественном сознании капиталистических стран XX в. Буржуазная мысль бьется в тисках альтернативных подходов, мечется между оптимистическим сциентизмом и пессимистическим иррационализмом. Путь, который намечается в последнее время,— путь критического рационализма выбран скорее не философами, а самими учеными (но не без влияния традиций гуманистической культуры), которые нередко в большей мере, чем первые, понимают плюсы и минусы науки для жизни современного человека. Эти ученые далеко не всегда занимают последовательные мировоззренческие позиции. Нередко они не видят общественных, классовых корней тех опасных социальных явлений, о которых говорят с обоснованной тревогой. Речь должна идти не только о теоретической критике, но и о революционно-критической практике, создающей эти условия. В этом как известно, состоит принциальная установка марксистской философии, отличающая ее от позиции «критических рационалистов», идеологические слабости которых очевидны. Однако их борьбу за рационализм, за то, чтобы направить научно-техническую революцию по гуманистическому руслу, следует оценивать как прогрессивную и чрезвычайно важную для современного человечества.
Но марксист не может, разумеется, ограничиться лишь критикой антинаучности и антиинтеллектуализма; он распространяет научный взгляд на понимание соци-
*'? Н. Винер. Я — математик. М., 1964, стр. 311.
альных процессов, дает диалектико-материалистическое объяснение причин уродливого развития науки и техники на Западе, связывая их со спецификой буржуазной организации науки, с господствующими здесь прагматическими и утилитарными установками. И лишь на этой основе может быть сформулирована научно обоснованная позитивная программа создания социальных условий, в которых научно-технический прогресс осуществляется в интересах всего общества.
/
Еще по теме Л. П. Огурцов Образы науки в буржуазном общественном сознании:
- БЫЛА ЛИ ФИЛОСОФИЯ В РОССИИ? ПРЕДИСЛОВИЕ
- Л. П. Огурцов Образы науки в буржуазном общественном сознании
- § 3. Человек как новая предпосылка современного методологического сознания
- Положение социологии