В. С. Швырев Философия и проблемы исследования научного познания

Помимо этого в настоящее время возникли и развиваются направления научного исследования, которые претендуют на разработку методологической проблематики, общей для ряда конкретных наук, и усматривают свою главную цель в демонстрации близости или даже единства логико-методологического инструментария различных наук. Подобная цель, несомненно, в значительной мере стимулировала развитие кибернетики, она ориентирует также разработку различных концепций общей теории систем. Столь многообразное исследование науки в рамках различных конкретных методологических дисциплин является специфическим именно для современности. Это прогрессивный процесс, неизбежно связанный с усложнением и развитием организма науки. Он порождает, однако, одну весьма существенную проблему, а имен- но проблему отношения конкреі-но-научного и философа ского подхода к научному познанию, научной и философской рефлексии над наукой.

Это, на наш взгляд, не надуманная проблема. Уже начиная с философии Платона и Аристотеля теоретическое осмысление природы научного познания осуществлялось в рамках философии. Теория научного знания, особенно после философии Нового времени, выступала фактически как часть общефилософской теории познания. Более специальные исследования по логике и методологии науки (например, исследования дедуктивных методов у Декарта или Лейбница, индуктивная логика Бэкона и пр.) в общем вписывались в контекст соответствующих философско-гносеологических концепций и служили их непосредственным продолжением.

В наше время уже само по себе существование специальных методологических дисциплин со своими предметами, методами и исходными понятиями, появившимися в относительной независимости от философии, исключает безусловность такой постановки вопроса. Появление и развитие этих дисциплин есть, так сказать, первая стадия эмансипации научной рефлексии над наукой от философской рефлексии.

Но дело не ограничивается эмансипацией. Уже ставится под сомнение правомерность существования особой философской рефлексии над наукой. Возникают вопросы о том, не является ли формирование специальных научных дисциплин о науке признаком того, что от философии отпочковалась еще одна область исследования — наука, научная деятельность, научное познание, подобно тому как в свое время от нее отпочковались естественные и общественные науки — физика, биология, социология и т. д.? Не должна ли философия перестать рассматривать научное познание как свой собственный предмет, так же как она не может рассматривать, скажем, предмет современной физики или биологии? Быть может, рассуждают сторонники такого взгляда, эти притязания философии и были правомерны во времена Декарта или Лейбница, но ведь было время, когда и механические закономерности движения тел пытались формулировать в соответствии с философскими спекуляциями. Короче говоря, высказывается мнение, что наука — «сама себе философия» не только в области изучения объекта, объективной реальности, но и в сфере осознания самой себя, своих методов, своих средств, своих условий и предпосылок.

В утверждении подобного тезиса отражается, на наш взгляд, специфика позитивистского мировоззрения нашей эпохи по сравнению, скажем, с позитивизмом XIX в. Речь идет именно о позитивистском мировоззрении, поскольку это понятие шире и глубже, чем четко оформленная философия позитивизма.

Следует, однако, заметить, что эта позитивистская атака на специфику философского аспекта исследования научного познания объективно, как это, на первый взгляд, ни странно, поддерживается различными антисциентистскими течениями в философии, ныне весьма влиятельными на Западе. Конечно, этот отказ от научного познания как от предмета философского анализа предпринимается с противоположных по отношению к позитивизму ценностных позиций. Линия рассуждения в данном случае такова: философия призвана решать коренные проблемы существования человека; наука может интересовать ее постольку, поскольку она что-либо дает для выполнения этой единственно важной и подлинно философской задачи. Однако современная философия, так понимающая свои цели, полностью распростилась с рационалистическими иллюзиями эпохи Про- свещения, от которых не были свободны и неокантианцы и даже гуссерлианская феноменология,— о роли науки в человеческой жизни и ее возможностях в деле решения экзистенциальных проблем человечества. Наука (точнее, та наука, которая связана с западноевропейской цивилизацией Нового времени) — это сфера Man, пользуясь термином Хайдеггера, сфера «неподлинного» существования. Исследование ее внутренних познавательных проблем — чисто технологический вопрос, он не имеет никакого отношения к философии, это такая же область применения конкретно-научных методов, как и природа. Что же касается ее внешнего рассмотрения в контексте более широких проблем существования человека, то философия здесь может выступить только в форме критики науки и научного познания как способа жизненной ориентации

Итак, и современный позитивизм, и современный экзистенциализм (мы берем их несколько обобщенно, как определенные типы современного философского умонастроения) фактически приходят к одному и тому же — к отрицанию научного познания как предмета философского анализа.

С нашей точки зрения, развитие различных частных методов исследования науки, специальных науковедче- ских и методологических дисциплин, как бы актуально и прогрессивно оно ни было, не отменяет и не может отменить задачи философского исследования научного познания. На определенной стадии своего развития науч- ная рефлексия над наукой с необходимостью должна переходить на уровень философской рефлексии.

Подчеркивание необходимости перехода к философскому уровню рефлексии над наукой имеет еще и другую сторону — признание того, что не всякий методологический анализ науки автоматически является ее философским анализом. Существуют такие уровни и слои методологического анализа, на которых собственно философская проблематика еще не возникает. С этой точки зрения, исследование различных методологических процедур и форм научного знания, осуществляемое логикой и методологией науки,— таких, как гипотетико-дедуктив- ный метод, аксиоматическая система, объяснение, доказательство, моделирование и прочее,— не представляет собой собственно философского исследования. Поэтому и правомерно говорить, на наш взгляд, о выделении такой, скажем, дисциплины, как логика научного познания в качестве конкретно-научной дисциплины. Мы никак не умаляем роль философии в исследовании науки и научного познания, если утверждаем, что логика научного познания или современная формальная математическая логика, отвлекаясь в данный момент or спорного вопроса о соотношении этих наук, являются специальными, конкретными научными дисциплинами.

Другое дело, что процесс углубления логико-методологического анализа науки с неизбежностью приводит к постановке философских вопросов. Они возникают тогда, когда анализ методологической тематики доводится до выяснения отношения субъекта и объекта, отношения форм знания к внешнему миру. При этом развитие специальных дисциплин, исследующих научное знание, не может не влиять на форму постановки соответствующих философско-гносеологических вопросов. Философия (во всяком случае, философия, ориентировавшаяся на науку) по мере развития последней все более опосредовала соответствующими представлениями науки свое отношение к внешнему миру и ту инфор- мацию, которая была необходима для решения ее специфических познавательных проблем. Этот процесс шел параллельно с выявлением собственно философских задач, распадом философии как науки наук, с изживанием натурфилософии. В науках о природе этот процесс шел уже начиная с Нового времени, в науках об обществе и человеке он идет с середины XIX столетия. В настоящее время он захватил и науки о познании.

Дурным рецидивом своеобразной «гносеологической натурфилософии» была бы сейчас попытка ставить и решать философско-гносеологические проблемы, не опираясь на знания соответствующих специальных наук, не учитывая их воздействия на постановку и решение этих проблем. Так, например, развитие семиотических исследований остро поставило вопрос о философско- гносеологической оценке роли знаково-символических средств в процессе познания, об отношении знака, идеального образа и объекта; прогресс математической логики и вообще формализации и математизации выявляет новые аспекты традиционной философской проблемы отношения содержательного и формального моментов познания, которые в конечном счете связаны с кардинальными вопросами взаимодействия субъекта и объекта.

Таким образом, прогресс внутринаучной рефлексия над наукой отнюдь не отменяет философской рефлексии, однако он, во-первых, во многом определяет, какие именно проблемы и в какой форме выдвигаются на передний план философского анализа научного познания, во-вторых, он стимулирует осознание философией своих специфических задач и методов в исследовании научного знания в отличие от конкретно-научной рефлексии над научным знанием.

Вопрос об отношении философской и конкретно-научной рефлексии над наукой является аспектом более широкой проблемы «философия — наука». Осознание того, что представляет собой научное знание, каков тип fori) оічюіїїеййя человека к действительности, субьекїа к объекту, на котором основывается наука как форма сознания,— эти кардинальные вопросы самосознания науки являются предметом философского анализа, и только философия способна их ставить и решать. С этой точки зрения, философия является формой самосознания науки, причем необходимой формой.

Появление и развитие различных видов внутринауч- ной рефлексии несколько осложнило осуществление этой функции философией. Осложнение связано с тем, что философское осмысление проблем научного познания должно учитывать результаты внутринаучной рефлексии. Внутринаучная рефлексия исходит, конечно, из определенных философских предпосылок, но она не делает их предметом самостоятельного анализа. Такие философско- гносеологические понятия, как «знание», «истина», «реальность» и т. д., присутствуют в конкретно-научном исследовании познания, например в исследованиях по логике научного познания, но их содержание заимствуется всегда из определенных философских концепций. Именно в этом смысле логика научного познания и другие специальные дисциплины, рассматривающие научное познание, не могут быть философски нейтральными. Содержание же философских понятий, таких, как «знание», «действительность», «образ», «субъект (познания)», «объект (познания)» и пр., вырабатывается и разрабатывается в философии. Коль скоро осознание природы науки с необходимостью предполагает наличие указанных понятий, наука не может не видеть в философии определенной формы своего самосознания. Осознавая себя, наука с необходимостью приходит к философии. Надо подчеркнуть, однако, что философия является формой самосознания науки в строго определенном смысле. Философия отнюдь не претендует на то, чтобы быть неким теоретическим науковедением.

Наука представляет собой весьма сложный объект, имеющий различные стороны. Она выступает и как определенный социальный институт, и как элемент общественного производства, и как особая сфера взаимоотношений общества, коллектива и отдельной творческой личности, и пр. Соответственно она имеет социологические, психологические, культурологические и т. д. аспекты и является предметом социологии науки, психологии науки, культурологии и др. В настоящее время весьма сильны тенденции к разработке особой синтетической дисциплины — науки о науке, или науковедения, которая дала бы целостное представление о науке. Но все это формы конкретно-научной рефлексии над наукой. Философия рассматривает науку со своей специфической точки зрения —она анализирует тот тип отношения к действительности, который характерен для науки как определенной формы общественного сознания (в ее отличии от искусства, религии, морали, идеологии) и который определяет вырабатываемый наукой способ ориентации человека в мире. Этим типом отношения является теоретическое сознание. Философия выступает как форма самосознания науки, рассматривая теоретическое сознание в качестве того типа отношения к действительности, который лежит в основе науки. При этом философское рассмотрение природы теоретического сознания предполагает рассмотрение его в контексте более широкого целого, в аспекте оценки его роли и возможностей в связи с другими формами отношения человека к миру. Как именно оцениваются эта роль и возможности, зависит уже от типа философского учения.

Панлогизм и рационализм Гегеля, как известно, привели его к провозглашению теоретического сознания высшим типом отношения к действительности (при условии достижения этим сознанием позиции тождества мысли и бытия в гегелевском понимании). Однако даже и в этой ультрарационалистической панлогистической системе примат теоретического сознания не постулируется, а обосновывается, причем иные формы сознания (что для Гегеля равносильно типам отношения к действительности) оказываются «снятыми» в теоретическом сознании. Итак, всякий философский анализ природы теоретического сознания предполагает выяснение его возможностей и места в системе взаимоотношения человека и мира. В этом смысле философия выступает как такая форма самосознания науки, которая позволяет рассмотреть науку извне, с точки зрения возможных способов и типов отношения человека к миру.

Так обстоит дело, если исходить из потребностей методологического анализа конкретной науки, решения ее внутренних исследовательских задач. Если же исходить из потребностей развития самой философии, из предпосылок решения ее специфических проблем, то исследование природы научного познания также оказывается ее необходимой задачей. Это исследование выступает как методологическая проблема самой философии. Последнее достаточно очевидно в том случае, если философия является научной, сознательно ориентирует себя на нормы и каноны научного мышления. Ясно, что в этом случае задача философского анализа природы научного познания является необходимым моментом самосознания философии. Но даже и в тех философских концепциях, в которых научный характер философии подвергается сомнению или отрицанию, исследование природы научного познания может оставаться объектом специального анализа.

Таким образом, необходимость в философском анализе природы научного познания, в философской рефлексии над наукой возникает при движении в двух направлениях. Во-первых, когда мы движемся от факта существования науки и научного познания и приходим к тому, что анализ сущности научного познания требует философского подхода. Во-вторых, методологический анализ самого философского знания, осознание философией своей природы, задач и методов приводит к необходимости анализа сущности научного познания. Это, естественно, две стороны единой проблемы, которые можно выделить только в абстракции. В целом эта проблема выступает одним из важных аспектов кардинального вопроса об отношении философии и науки.

Для уяснения проблем, возникающих при исследовании науки в связи с соотношением конкретно-научной и философской рефлексии, известное значение имеет критический анализ попыток неопозитивизма построить такую логику науки, которая сделала бы излишней какую-либо дополнительную философскую рефлексию над наукой.

Для философии неопозитивизма характерен своеобразный «методологизм» — понимание задач и целей философии как исследования познавательных средств. Наиболее рельефно он был выражен во взглядах представителей Венского кружка, выдвинувших известный тезис;

; «философия есть логический анализ языка науки». По существу такой «методологизм» свойствен и другим течениям современного позитивизма, в частности лингвистическому анализу, истоки которого восходят к концепциям Мура и позднего Витгенштейна, получившему особенно широкое распространение начиная с 30— 40-х гг., в среде кембриджских и оксфордских философов в Великобритании. Известно, что «лингвистические аналитики», выступая с резкой критикой логического позитивизма, утверждали, что объектом исследования должен быть естественный язык, а не искусственные языки науки, и что это исследование не должно ориентироваться на логические формализмы. Но они полностью согласны с логическими позитивистами в том, что единственным правомерным занятием для философии может быть анализ познавательных, конкретнее, языковых средств. Да и сама общая идея ана- , лиза языка как цели и метода философии, являющаяся ! лозунгом современной «аналитической философии» (термин, который, надо заметить, в настоящее время окончательно вытеснил термин «неопозитивизм»), представляет собой не что иное, как конкретную форму, в которой находит свое выражение неопозитивистский «методологизм».

Поскольку, однако, нашей темой является философский анализ именно научного познания, мы будем рассматривать только те формы неопозитивистского методологизма, которые связаны с претензией на анализ научного познания, и, прежде всего, взгляды логиче- : ских позитивистов, которые пытались в наиболее развернутом и последовательном виде реализовать свою концепцию философии как логики науки.

Приведенная выше квалификация современного позитивизма как учения, которое отрицает специфику философского аспекта исследования научного познания, на первый взгляд кажется странной, поскольку такое его влиятельное направление, как логический позитивизм, выдвигает тезис о философии как логическом анализе языка науки. Однако все дело в том, как понимаются здесь и философия, и логический анализ.

Явление «методологизма» в трактовке предмета философии не является чем-то уникальным в истории философии. Известно, что еще Кант сводил философию к анализу возможностей и пределов познания. Методологизм в форме панлогизма был характерен для системы Гегеля. С анализом логических оснований науки отождествляли философию неокантианцы марбургской школы и т. д. Однако неопозитивистский методологизм носит специфический характер. Для него характерны два признака: 1) «анализ языка науки», рассматриваемый как задача философии, призван осуществляться средствами современной формальной (математической) логики; 2) философия, понимаемая как логический анализ науки, противостоит «метафизике» — философии, ставящей и решающей традиционные философские проблемы. Эти два признака присущи именно неопозитивистскому методологизму. Так, скажем, для панлогизма Гегеля с его принципом тождества бытия и мышления на объективно-идеалистической основе было характерно содержательное истолкование логических форм, тождество логики и онтологии, логики и «метафизики» (в традиционном смысле). Кант, противопоставлявший «критическую» философию старой «метафизике», свой философский анализ научного познания основывал не на формальной логике, познавательные возможности которой, как известно, он отнюдь не преувеличивал, а на трансцендентальной логике, не абстрагирующейся полностью от мысленного содержания и призванной рассматривать его генезис. Логический же позитивизм стремился сочетать антиметафизический методологизм с идеей 'применения к анализу научного знания средств и методов современной формальной логики.

Надо сразу же оговориться, что сама идея имела определенное положительное значение для развития логико-методологических исследований науки. До 20— 30-х годов, на которые приходится деятельность Венского кружка, математическая логика рассматривалась как весьма специальная дисциплина, имеющая ограниченное применение в сфере исследований по обоснованию математики. Логические позитивисты Венского кружка, подхватившие идеи Рассела и Витгенштейна о возможности широкого применения математической логики для решения методологических проблем научного анализа, несомненно, много сделали для пропаганды этой дисциплины. Они имеют серьезные заслуги и в разработке ряда теоретических проблем математической ло- ґикй й применения ёё к анализу методологической Проблематики. Внедрение точных методов логической фор- І мализации в область логико-методологического анализа науки, которому способствовали логические позитивисты, бесспорно оказало положительное влияние на культуру теоретического мышления в этой области.

Правда, в настоящее время ясно и то, что применение методов математической логики никоим образом не может служить универсальным средством разработки проблем логики научного познания. Так, все чаще раздаются голоса о чрезмерной абстрактности тех моделей методологических процедур и логических связей реального научного мышления, которые предлагают сторонники применения математической логики для логико- методологического анализа науки. Некоторые зарубежные авторы в связи с этим говорят даже о «логицисг- ской схоластике» сторонников такой абсолютизации методов математической логики, обвиняют их в отрыве от реальности научного мышления, заявляя, например, что у них «выводы достигаются благодаря чисто техническим аргументам математической логики, а не путем исследования конкретного научного материала»2. Серьезную критику вызывает и связанное с абсолютизацией формальных методов ограничение исследования статикой знания, гипертрофия аксиоматически-дедукти- вистского подхода к науке. Логический позитивизм часто критикуют поэтому именно за идею абсолютизации формально-логического подхода к самой логике науки 3.

Однако ни положительное значение идеи применения математической логики для методологии науки, ни отрицательные последствия ее абсолютизации в связи и вне связи с логическим позитивизмом не являются сейчас для нас предметом специального рассмотрения. Это, безусловно, важный вопрос, но это внутренний вопрос специально-научной рефлексии о науке. Заметим, что сама мысль о применении математической логики для анализа методологической проблематики науки не связана необходимым образом с философией неопозити-

» Philosophical Problems о! Natural Science. N. Y., 1965, p. 29. • См., в частности, критику интерпретации логическими позитивистами математического знания в кн. И. Лакатос. Доказательства и опровержения. М„ 1967.

визма, она вообще не является философской идеей и не имеет непосредственного отношения к проблеме философской рефлексии над наукой. Таковой эта мысль оказывается лишь тогда, когда используется для отрицания специфики философской рефлексии над наукой, когда рассмотрение знания в формально-логических моделях начинает претендовать на роль философского анализа знания.

В частности, в этом и заключается характерная черта доктрины Венского кружка. Существо позитивизма в целом как определенного истолкования философии и ее природы состоит в отрицании специфики философского знания, в утверждении, что все реальные, разрешимые познавательные задачи должны ис следоваться средствами конкретно-научного («позитивного») мышления. И если для классического позитивизма XIX столетия философия подменяется конкретно- научным знанием о мире, то логический позитивизм подменяет философский метод познания конкретно-научными методами, философскую рефлексию над наукой конкретно-научной рефлексией.

При этом позитивизм не есть голое игнорирование философской проблематики, он не есть просто переход на позиции «здравого смысла». Позитивизм вынужден предлагать какую-то теоретическую позицию по поводу философской проблематики, он ставит перед собой задачу так или иначе «снять» ее, преодолеть в своем теоретическом построении, отнестись к ней сознательно, проанализировать ее корни и показать несостоятельность традиционно-философского, «метафизического» к ней подхода. Со всем этим, но уже в связи с философским подходом к научному познанию, мы встречаемся в логическом позитивизме.

Постулирование тезиса о сведении философии к логическому анализу языка науки отнюдь не означает, что логические позитивисты просто ушли от философии и стали заниматься современной формальной логикой. Они подменили философию не просто математической логикой, а определенным представлением о природе знания, определенными моделями знания, основанными на понятиях математической логики (о строении знания, типах связей знания и пр.). Следует отметить, что сами логические позитивисты, в особенности главный теоретик 1 «логического анализа языка науки» Р. КарнаП, подчер- : кивали, что их «логика науки» не теория, а метод ана- ; лиза, не система утверждений о том, каково в действительности строение научного знания или языка науки, а совокупность практических рекомендаций для построения идеальных схем «языка науки». В то же время они признавали, что подобные построения призваны осуществлять «логическую реконструкцию» реально существующих языков науки. По существу же эта «логическая реконструкция» опиралась на определенное представление о языке науки, на известные модели знания.

Предложив определенную модель знания о мире, основанную на понятиях математической логики, неопозитивисты столкнулись с рядом таких вопросов, которые не возникали перед собственно математической логикой и, естественно, не могли быть решены при ее помощи. Эти вопросы, в общем, концентрировались вокруг проблемы отношения знания, выраженного в «языке науки», к внешнему миру, вокруг так называемых внешних вопросов «языка науки». Игнорировать эту тематику они не могли. Здесь сказалось различие в объективной позиции формального логика и философа. Формальный логик может рассматривать определенную логическую модель знания, анализировать структуру высказываний, типы отношений между высказываниями, правила перехода от одних высказываний к другим и пр., абстрагируясь от того, каким образом устанавливается истинность или ложность исходного по отношению к формально-логическому анализу знания, и вообще отвлекаясь от внешних по отношению к соответствующей логической модели вопросов. Пользуясь известной терминологией уровней семиотического анализа, можно сказать, что формальный логик действует на уровнях синтаксического и семантического анализа языка, т. е. такого анализа, который не выходит из плоскости самого языка, и абстрагируется от прагматического уровня анализа, предполагающего рассмотрение языка в связях с внеязыковой действительностью, в частности процессов использования языка субъектом познания. И это вполне правомерная и естественная позиция формального логика, обусловленная характером предмета его науки.

Философ же, даже если это философствующий формальный логик, рассматривающий частные модели своей конкретной науки как предельное основание анализа знания, уже не может абстрагироваться от этих внешних по отношению к языковой системе прагматических вопросов. Стало быть, формально-логическая модель должна быть дополнена определенной позицией по поводу этих «внешних» вопросов. И действительно, в концепции логических позитивистов содержалось явное противоречие: с одной стороны, они заявляли, что их позиция свободна от какой-либо традиционной философии и что они строят только логику науки, а с другой стороны, при построении своих идеальных схем языка науки они принимали, как сами выражались, тезисы феноменализма и эмпиризма, т. е. становились на определенные философские позиции. Но тогда формальнологическая модель знания превращается в философскую модель, специфика которой состоит в том, что ее построение обусловлено, направлено, ориентировано формально-логическим каркасом, лежащим в ее основе4.

В истолковании природы научного знания, выдвинутом логическим позитивизмом, можно выделить три слоя, три уровня, выражающих логическое развертывание этой концепции, своеобразное восхождение от абстрактного к конкретному. Это, во-первых, тезис о логическом (средствами математической логики) анализе «языка науки» как универсальном способе решения методологических проблем. Во-вторых, определенная логико-гносеологическая модель знания (логическая, поскольку в ее основе лежала формально-логическая интерпретация отношения между знаниями, гносеологическая — или философская,— поскольку она предполагала определенное решение вопроса об отношении языковой системы, в которой выражается знание, к внешнему миру). Наконец, третьим слоем, производным от первых двух, была известная критическая оценка — по мерке модели — познавательной значимости науки и философии, в соответствии с которой обосновывалась возможность философии только в качестве логического языка науки, «метафизика» предавалась анафеме, а наука подвергалась чистке от «метафизических элементов».

Такова схема логической последовательности концепции, ее логического обоснования. Она, правда, не выражает полностью последовательность реального формирования этой концепции, ее стимулирующих мотивов, целей и т. д. По-видимому, например, убеждение участников Венского кружка в бесплодности традиционной философии могло выступать как некое априорное допущение, к которому уже задним числом подстраивалось логическое обоснование в рамках строго сформулированной концепции. В данном случае представляют интерес не эти исторические моменты, а логика дела, объективное отношение теоретических предпосылок и результатов. В частности, нас в первую очередь интересует третий уровень приведенной схемы, ибо на нем формулируется определенная доктрина природы научного знания и философии, в которой находит свое выражение — и благодаря анализу которой может получить оценку — «методологизм» логических позитивистов.

Как конкретно происходила в логическом позитивизме «философизация» формально-логической модели? В ходе эволюции его доктрины акцент делался на разные моменты. Уже в работах Рассела по философии логического анализа (сборник «Наше познание внешнего мира», 1914), а также в известном «Логико-философском трактате» Витгенштейна остро встал вопрос о природе знания, выступающего пределом формальнологического анализа. Рассел и Витгенштейн сформулировали понятие «атомарных предложений», лежащих » основе логической модели в целом, к совокупности которых сводится в конечном счете всякое осмысленное знание. Логические позитивисты называли эти атомарные предложения «протокольными предложениями», считая, что они выражают в языке элементарные акты чувственного восприятия, «непосредственно данное» (das Gegebene) 24. В соответствии с этой концепцией логические позитивисты решили вопрос о сущности науки и философии. Поскольку всякое подлинное знание о мире, с их точки зрения, есть знание «непосредственно данного», то и на- ука, точнее научное знание, должна быть совокупностью утверждений о «непосредственно данном». Любые положения науки являются лишь сокращенной формой записи информации, фиксируемой в протокольных предложениях. В лучшем случае — согласно несколько ли- берализированной, более поздней версии этой концепции — термины и предложения науки («теоретические конструкты», как их стали позднее называть в неопозитивистской литературе, и предложения, содержащие такие «конструкты»), вроде «потенциала», «электромагнитного поля», «валентности» и т. п., представляют собой удобные логические средства для перехода от одних «предложений наблюдения» к другим. Все то, что претендует на статус научности, но не укладывается в эту схему, объявляется «псевдонаукой». Это либо полная бессмыслица, либо псевдотеоретическое выражение «жизненного чувства», как утверждал в одной из своих ранних статей Карнап, либо нормативные утверждения, выраженные в псевдотеоретической форме, как это имеет место, согласно неопозитивистской интерпретации, например, в моральном суждении. За философией, таким образом, отрицается статус науки и знания вообще. Единственно возможная форма философии, полагают неопозитивисты,—• это логический анализ языка науки.

225

8 Заказ № 908

Таким образом, методологизм неопозитивистов Венского кружка отнюдь не является беспредпосылочным в философском отношении. На это обстоятельство, кстати, обращали внимание многие критики логического позитивизма, весьма далекие от марксизма. Неопозитивистский методологизм действительно направлен против «метафизики», но только против вполне определенной і «метафизики». В то же время этот антиметафизический: методологизм сам основан на известной «метафизике», определяющей особое понимание природы научного знания. Его «метафизика» характеризуется феноменализмом, узким эмпиризмом, номинализмом, позитивизмом. Доктрина Шлика, например, о «непосредственно данном», изложенная в статье «Позитивизм и реализм», несомненно, является философской концепцией, примыкающей к вполне определенной традиции в философии. Да иначе и быть не могло. Конкретно-научная рефлексия над научным знанием, когда она начинает соче- ітаться с претензией на построение некоей общей кар- ; тины знания, с необходимостью будет дополняться некоторой философской концепцией,- пусть даже она и заключается в обосновании принципиальной невозможности решения философских проблем. Дальнейшая эволюция логического позитивизма наглядно показала справедливость этого тезиса.

Уже с конца 30-х годов логическим позитивистам приходится отказываться от своих феноменалистско- эмпиристских представлений о природе знания и признать неоводимость «теоретического языка науки» к «языку наблюдения». В качестве основной задачи логико-методологического анализа науки выдвигается теперь не «редукция» всего языка науки к его базисному уровню, выражающему «непосредственно данное», а выявле- ] ние логических отношений между теоретическим языком 1 и языком наблюдения в рамках так называемой гипо- : тетико-дедуктивной модели знания. Соответственно смещается и центр тяжести философской проблематики. Наиболее актуальным становится вопрос о философской интерпретации природы теоретического уровня научного знания, выступающий в форме вопроса о функциях и роли «теоретического языка науки» в его взаимоотношениях с «эмпирическим языком» или «языком наблюдения». Важно отметить логику постановки этой проблемы в позднем логическом позитивизме. Его представители идут от признания методологического факта прагматической эффективности и полезности «теоретического языка». Они вынуждены отказаться от своей ранней узко эмпиристской «редукционистской» модели языка науки, поскольку она оказывается бесплодной при реальном анализе научного знания, и признать, так сказать, de facto наличие теоретического языка науки, описывающего «ненаблюдаемые сущности».

В современной зарубежной литературе по философии логического анализа существуют различные мнения и различные оттенки мнений в подходе к вопросу t.l природе так называемых теоретических конструктов. Ряд представителей современной зарубежной логики науки резко критикуют позитивистско-феноменалистское отрицание реальности объектов, фиксируемых «теоретическими конструктами». Некоторые авторы, в полной мере признавая целесообразность и эффективность применения «теоретических языков науки», не занимают четкой позиции -в вопросе о том, какова же все-таки должна быть философская интерпретация проблемы теоретических сущностей, каково отношение теоретического языка и действительности. Среди сторонников современного логического эмпиризма наиболее четко и последовательно рассматривал и решал этот вопрос Карнап6. Логика рассуждений Карнапа, на наш взгляд, дает пример самого последовательного проведения концепции, стремящейся решить по существу философские вопросы, обходясь исключительно средствами конкретно-научного мышления.

Карнап исходит из различения внутренних и внешних вопросов относительно языковой системы. К первым относятся те вопросы, на которые можно дать ответ, пользуясь правилами данного языка. В соответствии с различением в логико-семантическом анализе трех уровней — это логико-синтаксические и логико-семантические вопросы. Внешние вопросы относительно языковой системы носят прагматический характер, они связаны с выходом за пределы логико-семантических и логико-синтаксических правил языка, с рассмотрением языка в более широком контексте отношений его к внеязыковым факторам, с оценкой его в плане этих отношений. Исходя из такой классификации, Карнап и решает вопрос о природе теоретических сущностей или объектов. С его точки зрения, вопрос о приемлемости и осмысленности употребления того или иного теоретического термина есть внутренний вопрос соответствующего языка науки, «языкового каркаса», как он выражается, и ответ на него зависит от правил данного языка. Вопрос же о том, соответствует ли этому термину нечто в объективной действительности, взятой безотносительно к языку, является внешним вопросом, притом таким внешним вопросом, который не носит познавательного теоретического характера.

Карнап полагает, что нет таких методов познания, которые дали бы нам возможность определить, сущест-

« Во-первых, в своей статье «Эмпиризм, семантика и онтология» (опубликована впервые в «Revue Internationale de Philosophie», 1950, № 11, затем вышла как приложение к книге «Значение и необходимость», 2-е изд., русский перевод. М., 1959). Эту же позицию он подтверждает в своей вступительной статье к книге: «Philosophy of Rudolf Carnap». N. Y., 1963.

вуют ли в самом внешнем мйре объекты и сущности, рассматриваемые в теоретической части «языка науки». Он исходит при этом из отрицания какой-либо «онтологической интуиции», которая давала бы возможность непосредственно обнаруживать эти сущности объективной реальности.

Таким образом, если для раннего логического позитивизма той сферой, которой по необходимости ограничен наш познавательный анализ, был «опыт», «непосредственно данное», понимаемое как совокупность непосредственного чувственного опыта индивида, то для позднего логического позитивизма в лице Карнапа пределом теоретического анализа является сфера «языковых каркасов», внутренних логических (включая не только синтаксис, но и семантику) правил построения языка. Вторая точка зрения является не только более поздней во времени, она логически более широка — первую можно рассматривать как ее частный случай (при предположении, что язык выражает только чувственно данное). Для раннего логического позитивизма, иначе говоря, были возможны только такие «языковые каркасы», дескриптивные термины, которые получали бы в конечном счете интерпретацию через «непосредственно данное». Поздний логический позитивизм снимает это ограничение. Он вынужден признать необходимость в языке науки «языковых каркасов», включающих термины, которые обозначают так называемые абстрактные сущности.

Позитивистская сущность рассматриваемой концепции заключается в том, что возможность философского подхода к познанию оценивается с точки зрения такой теоретической модели, такого теоретического предмета, который по определению ограничен рамками «языка науки» как некоей субстанции, за пределы которой не выходит научный анализ. Карнап, конечно, прав, когда он возражает против «онтологической интуиции» как способа непосредственного усмотрения реальности объектов, рассматриваемых в теоретических «языках науки». Вообще нет и не может быть никакого способа непосредственного сравнения теоретического знания и объекта, при помощи которого можно было бы установить адекватность первого второму. Но философская проблема отношения теоретического знания к действительности вовсе не обязательно связана с таким подходом. Анализ этой проблемы предполагает построение таких логических конструкций, которые сделали бы возможным теоретическое объяснение языка науки во всем многообразии его связей как производного от более широкого целого, от более широкой системы, опосредствующей отношение научного знания и действительности. Последнее включает отношение субъекта и объекта в процессе деятельности вообще и познавательной дятельности в частности, разнообразные генетические связи внутри системы знания, отношение развития, связи социальной практики и научного мышления и т. д.

Разумеется, нет оснований полагать, что философия решила все эти проблемы или дает какие-то универсальные средства для подобного решения. Речь идет об известной установке исследования. Философия, ставя вопрос о природе знания и не удовлетворяясь теми его решениями, которые основаны на применении частных, «конечных», как сказал бы Гегель, логических моделей, стимулирует более широкое теоретическое исследование научного знания, поиск более глубоких «оснований», определяющих познавательную деятельность в науке. Логический позитивизм не видит возможностей подобного теоретического исследования научного знания. Он по существу абсолютизирует рассмотрение «языка науки» формально-логическими, в частности логико-семантическими, методами и ограничивает философскую проблематику отношения теоретического знания и действительности таким подходом. В основе всех рассуждений Карнапа об осмысленности вопросов о существовании объектов науки как внутренних вопросов языка науки и о бессмысленности их как внешних вопросов лежит рассмотрение логико-семантического подхода как единственно возможного теоретического подхода к языку науки.

Между тем такой подход может дать лишь установление четких критериев осмысленности определенного выражения в данном языке на основе его семантических правил. Логическая семантика исходит из принципа параллелизма структуры, формы языка и структуры содержания и постулирует соотнесенность языковых выражений с их смыслом, устанавливая определенные соотношения между знаками метаязыка и знаками объ- ектного языка, выступающего заместителем «Содержания», «смысла». При выделении в логической семантике двух уровней языка — метаязыка и объектного языка — первый служит заместителем языка как такового, а второй— заместителем того содержания, которое выражает данный язык. Но при этом структура содержания, представленная в объектном языке, оказывается лишь простым двойником структуры формы языка. Поэтому методы логической семантики и не дают возможности выхода за пределы данности языка, возможности понимания языка как «снятого» результата познавательной деятельности.

Дело, конечно, не только в абсолютизации логической семантики. Попытка решения Карнапом вопроса об объективных соответствиях теоретических или абстрактных терминов исключительно на основе логико-семантического рассмотрения является важным, но не единственным моментом, характеризующим особенности методологизма позднего неопозитивизма. Для него в целом характерно, что исследование научного знания не выходит за рамки внутринаучной рефлексии. В этом нет ничего плохого до тех пор, пока ставятся задачи конкретного логико-методологического анализа отдельных структур научного знания или приемов научного анализа. Но как только, например, ставится вопрос о критерии научной осмысленности, о разграничении науки и «метафизики» (излюбленная тема неопозитивистов), критерии, основанные на внутринаучной рефлексии, просто не срабатывают, они оказываются недостаточными для каких-либо содержательных выводов.

И это понятно, потому что невозможно решать вопрос о специфике научного познания в его сопоставлении с другими формами познания и сознания, исходя из частных связей и зависимостей, зафиксированных внутри науки, ибо последние не дают достаточных оснований для выявления определяющих признаков научности. Они, например, могут оказаться неспецифичными для науки, будучи вырваны из ее контекста, хотя в этом контексте они, несомненно, являются необходимым механизмом научного познания. Так, возможность эмпирической интерпретации теоретических положений безусловно есть необходимое условие функционирования научного знания. Она обеспечивает эмпирическую про- веряемость теории, возможность научного предвидения и объяснения эмпирических ситуаций. Но в принципе нечто подобное эмпирической интерпретации и даже объяснению и предвидению возможно и в форме, например, мифологического сознания, весьма далекого ог науки. Стало быть, определяющим признаком является не сам по себе механизм, даже если он является необходимым элементом науки, а какое-то более широкое образование, которое, однако, не фиксируется при учете функционирования данного механизма только логическими средствами.

Было бы, конечно, неверно утверждать, что логический позитивизм и тем более современная аналитическая философия в целом игнорируют проблему исследования языка как формы выражения знания в контексте более широкого целого. Преодоление рамок узко-логи- ческого подхода к языку, обращение к прагматическим вопросам становится в_ наше время характерной тенденцией среди философов-аналитиков. Например, видный английский философ-аналитик Стросон замечает, что «единственно серьезными вопросами являются либо вопросы, на которые должен быть найден ответ внутри концептуального каркаса научной теории или некоторого ненаучного способа эмпирического рассуждения, либо прагматические вопросы относительно желательности принятия такого каркаса»7. Против ограничения философии логическим анализом языка науки выступает известный американский философ Ч. Моррис, по мнению которого философия должна заниматься сравнением, критикой и предложением наиболее общих лингвистических структур8. Да и сам Карнап, как мы уже говорили, указывает на необходимость исследования внешних прагматических вопросов относительно приемлемости языковых систем 9.

В этом обращении к «прагматике», в попытках несколько либерализовать прежнее узкое логико-анали- тическое понимание философии находит известное отражение характерная для всей современной аналитической философии тенденция к отходу или даже, как это имеет место у многих представителей философии лингвистического анализа, оппозиции тому «сциентистскому ригоризму», который, будучи особенно резко выражен в Венском кружке, в общем был характерен для неопозитивизма 30—40-х годов 25. При этом все большее распространение получает мнение, что для понимания самой науки необходим более широкий взгляд на сознание, на язык, на человека в целом, что абсолютизация формальных методов, идеала математической точности, формально-логической строгости и пр., хотя, казалось бы, и выражает дух научности, тем не менее зачастую сужает позиции исследователя и ограничивает его возможности.

Апелляция к «прагматике», к внешней оценке «языковых каркасов» в науке, несомненно, объективно выражает вынужденную потребность в более свободном и более широком истолковании неопозитивистского «методологизма». Наиболее далеко идущие выводы в этом направлении среди сторонников современного «логического эмпиризма» сделал в свое время Ф. Франк. Для него «философия науки», в конце концов, ведет к исследованию в области «прагматики науки», которая имеет дело со «связной системой, содержащей как фи-' зические и биологические науки, так и науки о человеческом поведении» п.

Таким образом, логико-методологический анализ науки не является самоцелью, в конечном счете он должен вывести в «широкую область, которая охватывает науку как часть человеческого поведения вообще» и где «можно говорить о социологии науки, или о гуманистической основе науки» 26. Ф. Франк настойчиво подчеркивает значение социально-мировоззренческих функций науки и вытекающую отсюда необходимость рассматривать научное познание не только, так сказать, изнутри, но и извне—с точки зрения того, какое влияние на социальное поведение людей она может оказать. Иными словами, «методологизм» философии науки Франк пытается связать с более широкими мировоззренческими, идеологическими и философско-гуманитарны- ми перспективами.

Возникает, однако, вопрос: в какой мере эта программа может быть обеспечена в логическом позитивизме реальными теоретическими средствами анализа? Может ли современный позитивизм с его исходными установками, со своим специфическим взглядом на научное познание и его методологию сколько-нибудь серьезно продвинуться в исследовании научного познания в плане широкой социально-мировоззренческой перспективы? Ответ, по-видимому, может быть только отрицательным.

Основной слабостью современного позитивизма в исследовании научного познания или «языка науки» извне, с точки зрения более широкого целого, является отсутствие теоретической картины, модели, предмета, в рамках которого можно было бы осуществлять подобное исследование. В лучшем случае, двигаясь в этом направлении, представители современного позитивизма в состоянии осуществлять частное эмпирическое исследование в духе социологии или истории науки. Иными словами, пытаясь даже расширить базу своего методоло- гизма, они остаются в пределах внутринаучной рефлексии над наукой. Но в случае, по крайней мере, логического позитивизма здесь существует определенное различие. Осуществленные логическими позитивистами попытки конкретно-научной или внутри-научной рефлексии над наукой постольку, поскольку они исходили из теоретических формально-логических моделей и методов, носили теоретический характер. Когда же логические позитивисты и вообще представители философии логического анализа пытаются дополнить свои теоретические модели «языка науки» учетом внешних прагматических факторов, они по существу могут предложить только эмпирические критерии.

К чему приводит отсутствие теоретических критериев при решении вопросов, связанных с внешней оценкой языка науки, видно на примере откровенно релятивистской позиции, которую занимает видный американский философ и логик У. Куайн, представитель так называемого логического прагматизма. По мнению У. Куайна, нет никаких строгих критериев, которые позволили бы проводить теоретическое различие между языком науки и, скажем, религиозно-мифологическими языками: «Физические объекты концептуально вносятся в ситуацию как удобные промежуточные понятия... сравнимые гносеологически с богами Гомера; с точки зрения гносеологической обоснованности, физические объекты и боги отличаются только по степени, а не по существу» 13. Куайн затрагивает здесь, конечно, вполне реальную методологическую проблему. В формальном плане и научное объяснение, и всякого рода ненаучные, религиозные, мифологические построения выступают как гипотетическое постулирование некоторых ненаблюдаемых сущностей. Логические позитивисты пытались провести различие между тем и другим на основе принципа эмпирической проверяемости. Хотя Куайн скептически относится к конкретным формам этого принципа, он, как и другие представители современной зарубежной философии науки, по существу не видит івозможности других способов размежевания науки с формами ненаучного сознания кроме прагматического критерия успешного продвижения «исследования в каждом случае от одной совокупности опытных данных к другой» 14.

Однако, строго говоря, этот критерий неудовлетворителен, во всяком случае недостаточен. Эмпирическое подтверждение в формальном отношении может получать все, что угодно, в том числе предсказания колдунов, гадальщиков и пр., так как логика допускает вывод верного следствия из неверных посылок. Американский логик С. Баркер, например, отмечает, что если оценивать научную деятельность только по успешности предвидения фактов, то она ничем не будет отличаться от заклинаний колдуна, которому посчастливилось сделать правильные предсказания 15. Таким образом, всевозможные «прагматические» критерии, основанные на

" W. Quins. From a Logical Point of View. Cambridge, 1953, p. 44. " Т. И. Хилл. Современные теории познания, стр. 439. 16 S. F. Barker. Induction and Hypothesis. N. Y., 1957, p. 143.

идее эмпирической проверяемости, возможности перехода от одних опытных данных к другим, оказываются недостаточными. Они не раскрывают существа научного познания. Логическим источником этого ограниченного подхода к науке является отсутствие теоретических представлений о ней, которые выходили бы за пределы науки как объекта исследования и ее прагматического использования, рассматривали бы науку как элемент более широкой системы социальной действительности и объясняли бы ее в контексте этой системы 16н

На наш взгляд, такие теоретические представления о науке могут разрабатываться, в конечном счете, только при наличии идейной перспективы, которую дает философская рефлексия над наукой. Позитивистский подход, основанный на абсолютизации внутринаучной рефлексии над наукой, не может дать решения коренных проблем исследования научного познанияЧеткая формулировка этих проблем и их решение возможны не на пути отказа от коренной философской тематики и замены ее исследования разработкой «закрытых» моделей знания, снимающих эту тематику, а на пути изыскания новых форм и средств анализа этой философской тематики.

Для того чтобы охарактеризовать в общих чертах природу философской рефлексии над наукой, необходи-

" Ср.!' Э. Ю. Соловьев. Экзистенциализм и научное познание, стр. 65—66, где предпринята попытка дать социологический анализ предпосылок подоб- ї ных ограниченных взглядов на науку.

V Мы не рассматриваем в данной статье концепции науки К. Поппера, ибо это весьма важная и специфическая тема, требующая специального анализа. Кроме того, К. Поппер не является представителем собственно логического позитивизма, хотя он и принадлежит к современному позитивизму в широком смысле этого термина. Заметим только, что известные преимущества концепции науки Поппера перед взглядами логических позитивистов состоят в его более широком взгляде на проблему, в отсутствии доктрины о познавательной неосмысленности метафизики, в учете динамики познания как необходимого условия научности, в подчеркивании момента критичности в научном познании и т. д. С другой стороны, узость и недостаточность его позиции связаны как раз с общепозитивистскими методологическими установками, точнее, с неопределенностью этих установок, не говоря уже о его ложной интерпретации марксизма, носящей ярко выраженный идеологический характер.

мо коснуться вопроса о специфике философского знания. Философия появляется в истории культуры не просто как наука, занимающаяся изучением внешнего мира и отличающаяся от специальных наук — физики, биологии, химии и пр.— своей степенью общности. Философия всегда выполняла и должна выполнять особую мировоззренческую функцию, которую не берут и не могут взять на себя ни отдельные конкретные науки, ни совокупность конкретно-научного знания вообще. Под «мировоззрением» в данном случае мы понимаем отнюдь не просто сведения о мире в целом, а систему взглядов, которая, полагая известное отношение человека к миру и мира к человеку, определяла бы роль и место человека в мире, так сказать, «вписывала» бы человека в мир и тем самым задавала явно или неявно систему исходных ориентиров, обусловливающих в конечном счете программу социального поведения человека 18.

Степень развития общества, характер стоящих перед ним задач, тип культуры и пр. обусловливают тип и форму мировоззрения, то, каким образом и в каких формах реализуется потребность в существовании такой системы взглядов. Существование данной общественной потребности коренится в самой сути человеческого отношения к миру, в реальных закономерностях функционирования культуры, она первична по отношению к исторически обусловленным типам и средствам ее реализации в различных формах общественного сознания.

Философия отличается от других форм мировоззрения тем, что она реализует мировоззренческую функцию на основе теоретического отношения к действительности, т. е. развивая представление о мире как о поле действия объективных безличных сил и рассматривая выбор подобных представлений как сознательный акт поиска истины, характеризующийся особыми логическими и гносеологическими критериями. С другой стороны, от конкретно-научного мышления философия отличается стремлением выдвинуть предельные основания теорети-

» См. статью Э. Г. Юдина в настоящем сборнике. См. также: В. С. Шеырев, Э. Г. Юдин. О так называемом сциентизме в философии.— «Вопросы философии», 1969, № 8.

ческого отношения к миру, т. е. такие представления и формы мышления, которые выступали бы в качестве абсолютной предельной опосредствующей нормы всякого теоретического познания.

Движение философской мысли постоянно развенчивало претензии той или иной конкретной системы на выдвижение этих «предельных оснований» и тем не менее эта проблематика неизменно воспроизводилась вновь. Такая установка явилась необходимым следствием общественной потребности в теоретически обоснованном и доказательном мировоззрении. Философское сознание стремилось иметь «максимально мыслимый предмет», выражаясь словами Аристотеля, т. е. предмет Знания в целом, предмет, за пределами которого объекта знания уже не существовало бы. Таким образом, философия выступала как теоретическое знание в пределе своих возможностей. Частные науки по самой своей идее не претендовали на эту роль. Само существование частных наук возможно только благодаря выделению из многообразия мира некоторого специального предмета и, стало быть, по определению, благодаря отграничению его от остального мира.

Будучи по своим установкам теоретическим знанием о Бытии, знанием «предельных оснований», сознательной ориентацией в мире, философия вместе с тем никогда не утрачивала нравственного пафоса. Знание Бытия, «максимально возможное теоретическое знание» выступало не как средство ориентации в каких-то частных формах человеческой жизнедеятельности, а как раскрытие смысла человеческого существования, как осмысление жизни в ее сути. (Иное дело, что ранняя философия не знает антропологистской формы решения этих вопросов, исходящей из антитезиса человеческого существования и природы, которая характерна для позднейшей философии.) Выступая как «чистое», «незаинтересованное» Знание, философия всегда, что бы она ни рассматривала сама в качестве своего предмета, была направлена на выработку предельных основополагающих ориентиров человеческого существования в мире. Однако эту свою функцию философия, будучи по своей интенции формой теоретического сознания, осуществляла не пу^ем, формулировки прямых императивов, долженствований, правил поведения, модельных образцов пове- дения, стандартных обычаев, ритуалов и пр., что было бы свойственно нравственному сознанию, различным видам традиционно-мифологического сознания, а благодаря выдвижению некоторых теоретических представлений о Бытии и Истине, об Абсолюте, о Совершенном Знании и пр.

Этот «абсолютизм» философии имел две стороны. С одной стороны, он был выражением абсолютизации относительного, исторически преходящего, «конечного», выражаясь языком Гегеля, этапа истории человеческой культуры. В этом плане философский «абсолютизм» был, конечно, иллюзией. Но в рамках данного исторического этапа «абсолютизм» философии играл определенную функциональную роль, в форме его осуществлялась мировоззренческая функция философии, ее претензия выработать систему конечных ориентиров социального поведения. Представления о «чистоте», «незаинтересованности» философского знания, о его «совершенстве», «предельности» как раз и создавали тот фон, на котором эти представления могли осуществлять мировоззренческую функцию, действительно выступая высшей нормой сознательного отношения к действительности и осуществляя критику всех прочих форм сознания и основанных на них норм поведения. Заметим, что эта критическая функция философии самым тесным образом связана с мировоззренческой ее функцией. Необходимость осуществления мировоззренческой функции фи- лософско-теоретическими средствами в истории культуры возникала тогда, когда имел место кризис существующих форм мировоззрения и идеологической регуляции социальной жизни общества. Возникновение и развитие философской мысли выступало как попытка преодоления духовного кризиса общества, выдвижение некоторой новой мировоззренческой перспективы. Этот процесс, естественно, с необходимостью должен был быть связан с критикой уже дискредитировавших себя форм сознания.

Фихте сформулировал отмеченную выше особенность философского знания как «совершенного знания» следующим образом: «...Все совершенные знания, на которых можно остановиться, необходимо являются знаниями конечной цели объектов... и эти знания представляют собой в то же время именно те знания, которые руководят моральным поведением»,9. Имеет смысл сравнить это высказывание с точкой зрения Платона, как ее излагает неокантианец Коген: «Как солнце делает все вещи видимыми, так идея блага делает все вещи познаваемыми. Потому что без отношения к моральной конечной цели все знание —? пустое дело. Все идеи... имеют необходимую связь с моральным интересом, с вопросами куда и зачем?»20 В этих очень близких по духу мнениях двух философов, весьма различных как по эпохе, так и по общему стилю своей философии, проявляется коренная черта всякого подлинного философского мышления: его мировоззренческая направленность, поиск коренных основ позиции человека в мире, стремление найти конечные ориентиры его сознательного свободного поведения.

Этот момент имеет исключительно важное значение для понимания природы философии. Не следует, конечно, истолковывать его в таком примитивном духе, что философия является учением о человеке, тогда как конкретные науки представляют собой знание об отдельных сторонах природного и общественного мира. Человек также является предметом специальных наук — психологии, антропологии и др. Философия, однако, изучает отношение человека и мира не в аспекте природных взаимодействий, а в аспекте субъектно-объектных взаимодействий. Это особая тема, которой не занимаются специальные науки.

Отмеченная выше направленность, однако, замаскировывалась и затушевывалась, ослаблялась и отодвигалась на задний план (хотя, конечно, полностью не исчезала) в традиционной «метафизике», которая усматривала «последние основания» в виде «первых начал», «последней сущности» и т. п., лежащих в плоскости того же самого содержания, которое изучалось и конкретными науками, но где-то за пределами их возможностей, как «основные определения вещей», по выражению Гегеля 21. Подобная «метафизика» с неизбежностью превра-

? *• J. G. Fichte. Werke. Auswahl in sechs Batiden. Leipzig, 1910—1912, Bd. II, S. 565.

*» H. Cohen. Kants Begriindung der Ethik. Berlin, 1877, S. 151. 11 См. замечания Гегеля о «прежней метафизике» при анализе им «первого отношения мысли к объективности» в «Малой логике» (Гегель. Сочинения, т. I. М.— Л., 1930, стр. 64-65).

щалась в спекулятивную «науку наук», претендовавшую сказать о «мире в целом» нечто такое, что не говорили конкретные науки. Естественной реакцией на нее был позитивизм, отождествлявший философию с «метафизикой» и сводивший философию либо к сумме частных наук, либо к набору общих элементов содержания частных наук, либо к частным методологическим дисциплинам (неопозитивизм и философия анализа). По существу позитивизм отказывал и отказывает философии в возможности осуществления мировоззренческих функций теоретическими средствами, считая, что «проклятые» вопросы, связанные с анализом отношения человека к миру, не могут быть проанализированы теоретическим путем.

Преодоление ограниченной «метафизической» позиции в философии и тем самым ликвидация почвы для ее позитивистской антитезы состоят в углублении философской рефлексии, їв стремлении искать «последние основания» не во внешнем мире и знании о нем, взятом вне человека и его деятельности,— это неизбежно ведет к спекулятивной философии как науке наук и действительно лишает ее в наше время реального познавательного значения,— а в самой деятельности, в которой реализуются отношения субъекта и объекта. Такой подход, как известно, исторически связан с немецкой классической философией и был впервые сформулирован ее представителями. «Философия,— говорил Фихте,— должна указать основание всякого опыта; ее объект, следовательно, необходимо лежит вне всякого опыта»22. Под «опытом» Фихте понимает здесь в соответствии с традицией, идущей от Канта, некоторое фиксированное, обусловленное известными наличными средствами, «конечное», по терминологии немецкой классической философии, отношение к миру, взаимодействие субъекта и объекта.

В этом тезисе Фихте заключена та глубокая мысль, что философия, рассматривая деятельность как взаимодействие субъекта и объекта, должна возвыситься над любым конечным отношением к миру, над любым «наличным бытием» как результатом этого отношения, понять это бытие как исторически преходящий момент

" И. Г. Фихте. Избранные сочинения, т. I. М., 1916, стр. 415.

взаимодействия субъекта и объекта,— преодолеть его границы, раскрыв его как нечто обусловленное, относительное, понять свой предмет как деятельность в собственном смысле слова. Слабость немецкой классической философии как философии идеалистической проявлялась в том, что сама эта деятельность понималась узко (например, нравственное деяние у Фихте, логическая теоретическая деятельность у Гегеля и т. д.). Но сама идея деятельности как субстанции человека имеет непреходящее значение, она легла, как известно, в основу тезисов Маркса о Фейербахе, в которых формулируются исходные установки диалектико-материалистиче- ской философии. Лишь марксистско-ленинская философия выработала научное представление о процессе творческого преобразования наличной природной и социальной действительности общественным субъектом в результате предметно-практической деятельности.

Таким образом, историю философии можно было бы представить себе как процесс постепенной выковки представления о подлинных возможностях человека как субъекта деятельности, процесс раскрытия все новых горизонтов возможностей человеческой деятельности, процесс самопознания человека как субъекта деятельности. Философия дает, таким образом, подлинное представление о возможностях человека. Эти возможности не ограничены каким-либо уровнем «наличного бытия», они предполагают способность выхода за рамки любой внешне заданной человеку действительности, природной или социальной, преобразования этой действительности. Это не означает, конечно, что деятельность носит формально- произвольный характер, что она не зависит ни от каких внешних условий: человек не может добиться успеха, если его действия не согласуются с законами наличной действительности. Однако сам конструктивный акт деятельности, соединение элементов наличного бытия в какой-то новой, не имевшейся нигде дотоле комбинации, следовательно, принципиально творческий акт не может быть запрограммирован по внешнему образцу.

Можно отметить две позиции при рассмотрении деятельности: как потенциально бесконечного процесса беспрестанного преобразования наличной действительности, ее формирования (вспомним аристотелевскую «форму») путем осуществления творческих конструктив- ных актов и как актуально бесконечной структуры бесконечно преобразовывающегося, но тем не менее замкнутого в себе космоса, рассматриваемого с позиций абсолютного наблюдателя. Первая позиция тяготеет к дуализму субъекта и объекта, «формы» и «материи», средств и материала деятельности и пр., вторая — к тождеству субъекта и объекта, к подчеркиванию принципаль- ной субстанциальной тождественности средств и материала, субъекта и объекта, которые сочетаются в конструктивном акте по естественным законам существования субстанции.

В истории философии возможность этих двух позиций — при признании деятельности как свободного целе- полагания, преодолевающего «конечное» наличное бытие,— нашла свое выражение в существовании двух линий в истолковании деятельности, соответственно, роли и возможностей человека в мире: субъективно-антропологической и объективно-космологической. Первая линия, к которой можно, с известными оговорками, отнести Декарта, а главным образом Канта и Фихте в немецкой классической философии, подчеркивала активность субъекта по отношению к наличному бытию объекта, но склонна была рассматривать их как нечто чуждое или даже враждебное друг другу. Природа у Канта и Фихте, в том числе и человеческая природа, например,— нечто чуждое человеку как носителю духовного нравственно-волевого начала, в каковом качестве человек только и выступает для них как субъект свободной целеполагающей деятельности. Вторая линия в лице Спинозы, Шеллинга и Гегеля стремилась показать тождество субъекта и объекта, направленность активности субъекта на реализацию скрытых возможностей объекта, на принципиальную тождественность «природы творящей» и «природы сотворенной», рассматривая, таким образом, «феномен Человека» как орудие реализации возможностей, заложенных в субстанции (понимаемой либо материалистически, либо пантеистически, либо идеалистически).

Но все это философские или скорее даже историко- философские тонкости. Для нас сейчас прежде всего важно, что философия как учение о деятельности или, что то же самое, самопознание Человека как субъекта свободной целеполагающей деятельности раскрывает, с одной стороны, возможности Человека, а с другой стороны, именно в силу раскрытия этих возможностей, показывает колоссальную ответственность, лежащую на Человеке. Возможности человечества безграничны — ив смысле бесконечного усовершенствования природы, и в смысле самоуничтожения. Человечество представляет собой «открытую систему», смысл существования которой не может быть дан извне — ни богом, который стоял бы над человечеством, ни природой, взятой вне человека, вне его социальной деятельности. Человечество само должно сознательно придавать смысл своему существованию, оно не может перекладывать своей задачи на что-либо или кого-либо помимо себя. Разумеется, не дело философии решать практически за человечество в целом эту задачу. Дело философии — прояснить ее, поставить ее в полном объеме. В этом, в конечном счете, и состоит специфический угол зрения философии на человека, с позиции этой задачи (с точки зрения ее прояснения, подведения к ней) и должна, на наш взгляд, рассматривать философия проблему Человека во всем многообразии ее аспектов.

Неверно, таким образом, было бы полагать, будто философия изначально является учением о научном познании, логикой или методологией научного познания своей эпохи, теорией науки и пр. Такой взгляд возможен только при определенных условиях, а именно, если в обществе уже действует достаточно развитый принцип научно-теоретического отношения к вещам, воплощенный в специальных науках, существующих наряду с философией. В этом случае философский взгляд на мир должен быть обязательно опосредован специально-научным мышлением. Между тем такая ситуация складывается только в определенную историческую эпоху, а именно в Новое время. Философия же со времени своего появления имеет свои специфические функции, осуществление которых не зависимо от факта существования частных наук. Поначалу философия сама выступает как Знание, Наука с большой буквы, она дает теоретическое знание, а не рефлектирует над ним 23.

*? Ср.: «В античности философия... еще не методология познания, поскольку не существует науки, отличной от философии, она—само познание» (Л. К. Надменно. Монизм как принцип диалектической логики. Алма-Ата, 1968, стр. 81).

Иное дело, что, выступая как теоретическое знание о Бытии, философия, во-первых, предлагает определенные концептуальные модели мышления о Бытии и тем самым оказывается каноном теоретического мышления своей эпохи, во-вторых, выполняет критическую функцию по отношению к наличным нетеоретическим формам сознания. Но это еще не означает, что она является учением о познании. Она сама предлагает определенные модели познания, и этот творческий, конструктивный процесс вовсе не обязательно опосредствован какими-то иными моделями сознания, которые философия должна изучать, что предполагает определение философии как учение о познании. Иногда тезис о философии как логике или методологии научного мышления защищается теми, кто считает, что единственной альтернативой этому тезису будет представление о философии как науке наук. Адекватное представление о специфических задачах философии снимает эту ложную альтернативу, состоящую в том, что предметом философии является или познание (имеется в виду «а не мир»), или мир (взятый вне отношения к познанию) и тогда мы неминуемо попадаем в объятия натурфилософских и спекулятивных построений.

Однако при определенных условиях, при углублении рефлексии над своими собственными задачами в процессе осуществления изначальных функций, «первичнЪй интенции» философия может осознать себя как «критика разума» (Кант), «наукоучение» (Фихте), «учение о логических основаниях науки» (неокантианство) и пр. Но во всех этих случаях подобная установка является развитием исходной философской интенции; это не отказ от классических задач философии, а попытка их осмысления и поиска более адекватных средств. В этом и состоит принципиальное отличие методологических концепций классической философии, ставящих во главу угла философскую рефлексию над наукой, над «теоретическим разумом», от позитивизма, противопоставляющего «методологизм» исходным задачам и целям философского мышления.

Итак, коренная черта философской рефлексии над наукой, над научным сознанием заключается в том, что она возникает в контексте решения исходных философских задач по нахождению предельных ориентиров со- знательного отношения к миру. Было бы, конечно, неверно полагать, что это чисто имманентный процесс, что на него не воздействует развитие конкретной науки. Наоборот, история философии свидетельствует о том, что задача философской рефлексии над научно-теоретическим отношением к миру выдвигается на первый план тогда, когда конкретно-научный способ мышления приобретает достаточный удельный вес в системе культуры и характерное для этого способа мышления «вй- дение мира» приобретает мировоззренческое значение. Такая ситуация возникает в Новое время. Все крупные представители передовой философии Нового времени — как материалисты, так и идеалисты, как рационалисты, так и сторонники эмпиризма — исходят из современной им науки, опосредствуют решение философских проблем специально-научным знанием, причем не только конкретными данными науки, но и общими ее представлениями о мире и методологическими представлениями (например, индукция Бэкона, дедуктивный метод Декарта, рационалистическая методология Лейбница и Спинозы и т. д.). Возникает довольно сложное переплетение собственно философского подхода к конкретно-научным проблемам, которое, в частности, находит свое рельефное выражение в картезианском дуализме физики и метафизики, материальной и духовной субстанции.

Дальнейший шаг в углублении философской рефлексии должен был состоять в том, чтобы оценить эту ситуацию в целом, проанализировать ее, так сказать, сверху. Этот шаг, осуществленный Кантом, предполагал: 1) осознание специфики задач и целей философии (как называл ее Кант, «метафизики»); 2) анализ научно-те- оретического способа отношения к миру, его природы и возможностей вообще и по отношению к задачам философии в частности (демонстрация Кантом неадекватности «метафизики» критериям научного мышления); 3) критический анализ наличного философского мышления, его средств и способов. Только в единстве многообразия этих аспектов исследования и могла в полной мере раскрыться специфика философской рефлексии над научным сознанием, отчетливо выступающая в философии Канта.

По отношению к самому научному познанию специфика эта заключается в том, что его продукт — теоре- тическое знание — рассматривается не как нечто данное, готовое, замкнутое в себе, самодовлеющее, исследование которого ограничивается процессами доказательства, обоснования, формального вывода, сводящимися по существу к преобразованиям формы знания или перекомпоновке элементов готового содержания,— предел возможностей формальной логики,— а как результат определенной деятельности, имеющей свою внутреннюю структуру, как нечто возникающее из соединения некоторых элементов, отличающихся от форм непосредственной данности знания. Тем самым знание как факт, как явление, как эмпирически данное получает свое объяснение через определенную теоретическую модель — в данном случае через схемы категориального синтеза,— подобно тому, как, скажем, внешние параметры газа (вроде температуры, давления и пр.) получают объяснение через внутреннее строение газа в молекулярно-кинети- ческой модели.

Речь, разумеется, идет не о том, что мы в наше время можем быть удовлетворены аппаратом понятий кан- товской трансцендентальной логики. Речь идет о принципиальных возможностях и особенностях философской рефлексии над наукой, с неизбежностью ставящей вопрос о структуре деятельности, приводящей к формированию теоретического знания, тогда как внутринаучная рефлексия над наукой довлеет к исследованию методов и приемов внутри и на основе уже заданного состава теоретического знания, что и естественно, ибо ее интересует рассмотрение науки, так сказать, изнутри.

Специфика философской рефлексии над наукой проявляется, далее, в том, что она дает возможность рассматривать научно-теоретическое отношение к миру как важный, но не единственный и не абсолютный способ отношения к действительности. Давая теоретическое объяснение внутренней природы научного познания, философия по необходимости устанавливает его границу, указывает «иное», по отношению к которому можно его ограничить. Как известно, determinatio est negatio. При этом такая «негация» есть именно определение, она предполагает теоретическую картину, в которой определяемое явление играет роль элемента, и, стало быть, связано известным образом с другими, а не просто существует наряду с другими в эмпирическом представлении,

В немецкой классической философии теоретическое сознание выступает как один из способов отношения к деятельности, занимающий определенное место в системе отношений субъекта и объекта, которую описывает философия,— как подчиненный эстетическому освоению мира у Шеллинга и как высший способ отношения к действительности у Гегеля. Безотносительно к оценке этих отдельных вариантов и конкретно-исторической формы данного подхода в целом сама идея установления определенных связей, зависимостей, последовательности различных способов отношения к миру, указание их места и функциональной роли в системе культуры в целом, их возможностей в выработке мировоззренческой ориентации в современном мире имеет непреходящее значение. Формулируя представление о мире в его отношении к человеку, о возможностях и ответственности человека по отношению к миру, философия задает определенную мерку для оценки роли и места научно-теоретического освоения мира в решении коренных проблем существования человека и общества.

Диалектико-материалистическая философия продолжает и развивает эти прогрессивные тенденции классической философской мысли. Марксизму глубоко чужд взгляд на философию как на спекулятивное системосо- зидание, провозглашающее истину в последней инстанции. Диалектический материализм возник и развивался в борьбе со всякого рода догматическим философствованием, подменяющим реальный научный анализ. Достаточно вспомнить критику Марксом и Энгельсом претензий Гегеля и его эпигонов в лице младогегельянцев и Прудона на абсолютную истину, борьбу Энгельса с натурфилософскими устремлениями Дюринга, философское наследие Ленина. Как известно, Энгельс во введении к «Анти-Дюрингу» четко сформулировал положение о том, что диалектический материализм «не нуждается больше ни в какой философии, стоящей над прочими науками» 24. Задача философии в отношении науки, как полагали классики марксизма, заключается не в том, чтобы вещать готовые истины относительно содержания, рассматриваемого в отдельных науках, а в том, чтобы вооружить науки философским методом познания. Такова основная нч-

м К. Маркс я Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 25.

правленность известного утверждения Энгельса о том, что «из всей прежней философии самостоятельное существование сохраняет еще учение о мышлении и его законах — формальная логика и диалектика» 25, принципиального тезиса В. И. Ленина в «Философских тетрадях» о совпадении логики, диалектики и теории познания.

Марксизм, таким образом, задолго до неопозитивизма четко сформулировал положения о том, что философия не должна быть наукой наук, что не существует каких- то особых философских истин относительно объектов, изучаемых частными науками, которые могли бы быть противопоставлены утверждениям специальных наук, что философия призвана выступать не как конкурентка специальных наук в их суждениях о бытии, а как учение о познании, как методология науки. Но в то же время марксизм отнюдь не считает, что философия должна раствориться во внутринаучной рефлексии. Диалектико-мате- риалистическая философия далека от узкого сциентизма в подходе к методологии. Методологическая функция философии по отношению к науке неразрывно связана для диалектического материализма с постановкой и анализом глубоких мировоззренческих проблем, с выяснением значения науки и научного мышления в системе культуры в целом, ее роли и возможностей в выработке мировоззренческой ориентации, отношения науки и других форм сознания, в том числе нравственного сознания и т. п. Таким образом, методологическую функцию философии по отношению к науке, с точки зрения марксизма, не следует понимать узкотехнически, как использование философских средств для решения тех или иных внутренних проблем науки, подобно тому как используется, например, математический аппарат. В конечном счете, методологическая функция философии, заключающаяся в анализе науки как средства познания объективного мира, оказывается связанной с исследованием коренных проблем отношения человека и мира, задач мировоззренческого, гуманистического и нравственного характера.

и К? Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 25.