Система - это совокупность разнообразных элементов, взаимодействующих между собой в соответствии с общими закономерностями. Можно утверждать, что исторически “несущими конструкциями” любой международной системы являлись великие державы, т.е. государства, обладающие определенной степенью гравитации, позволяющей им благодаря своей мощи (военной, демографической, экономической, финансовой и т.д.) удерживать в своей орбите окружающее внешнее пространство, оказывать значительное влияние на его развитие. “В любой стихийной системе международных отношений, - подчеркивал Джордж Леви, американский историк из университета штата Кентукки, - существует иерархия действующих субъектов, обусловленная их силой. Наиболее могущественные державы, относимые к разряду великих, определяют структуру, процессы и общую эволюцию системы”1. Мощь, по мнению американского ученого, это прежде всего военная мощь, и на нее следует ориентироваться в оценке международных возможностей государства. “Самое главное, - развивает он свою мысль, - великая держава обладает высоким уровнем военных возможностей относительно других государств”2. Именно великие державы, по мнению ряда истори- ков-международников, призваны разрабатывать и устанавливать “правила игры” в данной международной системе, “внедрять” модели регулирования внешнего поведения государств в том числе и не в последнюю очередь в их взаимоотношениях. Между тем другие исследователи полагают, что эта мощь не обязательно отождествляется с военной силой, сегодня она чаще ассоциируется с более широким понятием - влиянием во внешнем мире и тем местом, которое она занимает в нем. По мнению американского исследователя Джорджа Модельски, “система великих держав закрепляет лидирующее положение нескольких влиятельных государств в общей структуре международных прав и обязательств”3. Впервые же кодификация данного положения имела место на Венском конгрессе 1815 г., когда несколько ведущих стран фактически учредили новый мировой порядок, помимо всего прочего - евроцен- трический. Это соображение разделяют английские историки Ф. Бридж и Р. Буллен, которые отмечают, что “на протяжении девятнадцатого столетия европейские державы претендовали на особые права и ответственность для себя, которыми они не хотели делиться с другими государствами... Они считали себя блюстителями мира в Европе, и брали на себя ответственность за поддержание порядка в соседних с ними регионах”4. Однако с этим не согласны многие другие эксперты. По их мнению, если считать критерием великой державы военную мощь, естественно переходящую в международное влияние, то к великим державам можно отнести и Древний Египет, и Римскую империю, и Испанию времен конкистадоров, да и Россию времен Екатерины П. Но все эти государства скорее можно отнести к разряду империй, нежели великих держав. Истоки разного видения одного и того же понятия в том, что само наполнение термина “великая держава” менялось со временем. И великая держава XVIII в., великая держава XIX в., не говоря уже о великой державе XXI в. - это совершенно разные образования по уровню (и способу) своего влияния на международной арене и особенно по уровню их взаимодействия. В начале этого периода великие державы - это прежде всего соперники, а чаще всего противники. Сейчас противоборство не является составным их компонентом, великие державы могут быть партнерами (хотя партнерство также имеет свою градацию). Между тем после Второй мировой войны произошло резкое падение роли традиционных великих держав на мировой арене. Одни из них потерпели поражение и надолго выпали из числа претендентов на величие (Германия, Япония). Другие были серьезно ослаблены войной и не могли нести то бремя обязательств, которое предполагает великодержавие (Франция, Великобритания, в последнее время - Россия). Появление в ходе “холодной войны” нового понятия - “сверхдержав” и биполярной структуры международного порядка меняло статус традиционнго великодержавия. В самом деле, в разряд сверхдержав эксклюзивно входили лишь Советский Союз и Соединенные Штаты. Они были отнесены к этой категории не только потому, что они могли десятки раз уничтожить друг друга, а заодно и весь мир, не только потому, что они поделили его почти пополам по идеологическому признаку; но прежде всего поскольку именно они учредили и поддерживали устраивающий их порядок мирорегулирования, продержавшийся в системе международных отношений почти полстолетия. Появление сверхдержав объективно девальвировало на порядок статус великих держав. К первым относились государства глобального порядка, имеющие соответствующие интересы и оказывающие преобладающее воздействие на ход мировых событий, формирование действующей модели мирорегулирования, мирового порядка. Ко вторым - державы регионального плана, имеющие региональные (континентальные) интересы, влияющие в основном на состояние региональных взаимосвязей и взаимозависимостей. В условиях биполярной системы даже традиционные великие державы вынуждены были определяться - с кем они. Но необходимость подобного выбора неизбежно ставила их в зависимость от двух гигантов, подрывая их державный статус. Впрочем, и в этот период были серьезные исключения, например КНР, рассорившаяся с Москвой. Окончание “холодной войны” и перспективы возникновения однополярного мира привели - возможно в качестве реакции на подобную перспективу - к известному хотя и не полному восстановлению роли великих держав на международной арене. Одним из свидетельств этого служит обращение некоторых политиков к идеям многополярного мира и все более ответственная роль, которую играют ежегодные саммиты “восьмерки”. Однако реально критерии великодержавности были все же скорректированы самим развитием. В наше время великие державы - это, как правило, партнеры ответственные, наиболее сдержанные и гибкие, прежде всего, во взаимоотношениях друг с другом. Собственно в современном понимании великая держава - это государство, во-первых, неизбежно обладающее повышенным но сравнению с окружающим уровнем своей мощи (влияния); во-вторых, это страна, способная в определенной (хотя и разной) степени оказывать влияние на решение проблем мирового масштаба, урегулирование региональных и прочих конфликтов, возникающих в сфере ее непосредственных интересов; в-третьих, это государство, умеющее такой мощью (влиянием) ответственно распорядиться и воздерживающееся от ее пиаровской демонстрации; в-четвертых, это государство, настроенное на сотрудничество с себе подобными в строительстве соответствующей международной системы и обладающее определенным весом в международных организациях. Беря эти критерии (весьма условные) за точку отсчета, можно в настоящее время отнести к разряду великих держав (помимо США, обладающих статусом сверхдержавы) КНР, Японию, Россию, Индию, Германию, Великобританию, Францию (конечно и ОПЕК, и ЕС также можно было бы отнести к великим державам, а в некотором смысле и к сверхдержавам, но их влияние, временами значительное, сосредоточено в узких областях). Поскольку великие державы - наиболее сильные (в смысле влияния) страны, то резонно предположить, что отход (в системном плане) от силовой политики, от силового мирорегулирования, переход к новому мировому порядку, основанному на нормативной системе международных отношений возможен прежде всего в том случае, если с этим будут согласны (этому не будут активно сопротивляться), если этому будут способствовать основные великие державы. Действительно, сегодня их решимостью держится на плаву силовая политика международных отношений, завтра эта решимость начнет исчезать, послезавтра она может перейти к поддержке иной, нормативной системы мирорегулирования. В самом деле, нельзя отрицать очевидного исторического факта, что именно великие державы - каждая на том или ином этапе - оказывали серьезное, если не решающее влияние на утверждение той или иной модели мирового порядка. «В каждом столетии, - пишет Г. Киссинджер, - словно следуя некоему закону природы, похоже, появляется страна, обладающая могуществом, волей, а также интеллектуальными и моральными стимулами, необходимыми для приведения всей системы международных отношений в соответствие с собственными ценностями. В XVII в. Франция при кардинале Решилье предложила новый тогда подход к вопросу международных отношений, основывающийся на принципах государства-нации и провозглашавший в качестве точки отсчета национальные интересы. В XVIII в. Великобритания разработала концепцию равновесия сил, господствующую в европейской дипломатии последующие двести лет. В XIX в. Австрия Меттерниха реконструировала “европейский концерт”, а Германия Бисмарка его демонтировала, превратив европейскую дипломатию в хладнокровную игру силовой политики. В XX в. - ни одна страна не оказала столь решительного и одновременно столь амбивалентного влияния на международные отношения, как Соединенные Штаты»5. Вряд ли кто будет отрицать, что появление Советского Союза внесло свою лепту в формирование мирового порядка XX в. Между тем источники великодержавия со временем все более дифференцируются. Во второй половине XX в., утверждает Р. Гил- пин, великодержавное право институционально управлять международной системой было обусловлено прежде всего “победой в последней войне за гегемонию и продемонстрированной способностью распространять свою волю на другие государства”6. Но и в первой четверти XX в. версальский мировой порядок был также создан и поддерживался победителями - Францией и Великобританией. И Ялтинско-Потсдамский мировой порядок также обязан своим возникновением странам-победительницам во Второй мировой войне. Стоит отметить, что великодержавность проявляет определенную тенденцию к собственной институализации. Уже Венский конгресс 1815 г. создал Священный союз, руководимый ведущими европейскими государствами, которые должны были поддерживать существующий миропорядок, предупреждать появление на европейском континенте одной преобладающей силы (когда Россия попыталась ею стать, она получила Крымскую войну 1954-1956 гг.). И некоторые исследователи говорят о периоде, ведущем свой отсчет с Венского конгресса, как о веке великих держав. Но уже в следующем столетии появляется Совет Безопасности ООН, с постоянным членством пяти великих держав. Они имеют право вето на все решения Совета и несут - по идее - коллективную ответственность за международную безопасность, оказывая воздействие и на состояние существующего мирорегулирования. Потом (в 1975 г.) появляется “семерка” (ведущих держав Запада), оказывающая все более заметное воздействие на мировые отношения (сначала экономические, потом политические, проблемы миротворчества), на складывающийся новый мировой порядок. Деятельность “семерки” лишь с трудом можно отнести к институционной, ибо она не принимает решений, обязательных для исполнения ее членами. Но она важна тем, что совместно определяет линию поведения ведущих стран (среди них нет КНР, но есть Канада и Италия, далекие от великодержавия). Дабы вознаградить Москву за развал Советского Союза, ее приглашают присоединиться к “семерке”, которая становится “восьмер- кой*'. Правда Россия мало влияет на ход мировых экономических процессов, тем не менее она отныне участвует в заседаниях “восьмерки”, выдающих рекомендации по глобальным финансовым и экономическим вопросам. Из членов “восьмерки” создаются и оперативные группы для решения какой-то одной международной проблемы, так называемые “контактные группы” (по Югославии, например). В то же время в “восьмерке” до сих пор не участвует Китай, единственный из постоянных членов Совета Безопасности ООН. Впрочем, в нынешних условиях критерии отнесения государств к тому или иному статусу условны. Действительно, по своей ракетно-ядерной мощи Россия остается сверхдержавой, но по своему уровню экономического развития она не дотягивает до статуса средней державы, не говоря уже о державе великой (ее бюджет в 2001 г. был равен бюджету Финляндии). У КНР свои национальные и региональные интересы, сознательно тормозящие ее выход на глобальный уровень, свои нетрадиционные источники международного влияния (китайская диаспора, например), что затрудняет сравнительный анализ и отнесение страны к тому или иному иерархическому разряду (одни эксперты считают КНР потенциальной сверхдержавой XXI в., другие утверждает, что она скоро рухнет, как СССР, под бременем внутренних проблем). Поэтому сегодня трудно определить, кто из двух государств влиятельней в современном мире - Китай или Франция? Вместе с тем следует отметить, что в данном исследовании к разряду великих держав отнесены государства двух уровней. Первый - это нынешние классические (официальные, по ооновским критериям) великие державы, обладающие статусом постоянных членов СБ ООН. Все они имеют ядерное оружие, которое как бы является вторым измерением их державного статуса. Второй уровень - это страны, которые не имеют особых прав в СБ и не обязательно обладают ядерным оружием. Но они проходят в великие как бы по третьему измерению - степени влияния на международной арене, в международных организациях, которое в ряде случаев может быть даже в чем-то выше, чем у классических (и по нему-то и следовало бы все измерять). Речь идет в данном случае о таких государствах, как Япония, Германия, Индия. Наконец, есть ядерные державы - Пакистан, Израиль, которые тем не менее не попадают в разряд великих держав. Крах биполярной структуры международных отношений привел не к многополюсному миру, как ожидали многие политологи, в частности апологеты политического реализма, а к однополярной международной структуре, монопольному положению в ней Соединенных Штатов. В этих условиях статус и место великих держав в международной ранжировке стали еще более запутанными и неопределенными. Если Соединенные Штаты способны оказывать решающее воздействие на формирование и функционирование международной системы, выбор модели регулирования, то они по сути дела и есть единственная великая держава мира. А все остальные государства, даже следующие непосредственно за американцами (но с большим разрывом, если взять за точку отсчета размер ВВП), являются странами второго порядка, статус которых по формальным критериям трудно отнести к великодержавному. В результате возникает парадоксальная ситуация. С одной стороны, процесс глобализации девальвирует статус национального государства, а с другой - возникшая однополярность (в условиях все той же глобализации) поднимает статус национального государства (тех же США). Важно и другое. В нынешних условиях, отмеченных демократизацией международных отношений, трудно себе представить, чтобы какое-то одно государство могло или даже хотело бы взять на себя имперские функции, стать над всеми и навязывать всем остальным странам свое видение мира, существующих в нем проблем и способов их разрешения. С этим бы просто никто не согласился, и уж точно, что с этим никто бы не справился, а система международных отношений, функционирующая на такой основе, просто постоянно давала бы сбои. Следовательно, Соединенные Штаты, даже если они хотят провести свою линию в вопросах мирорегулирования и создания нового мирового порядка, не могут игнорировать мнения других государств, прежде всего, конечно, своих партнеров, но в известной мере и оппонентов также. “Взаимодействие Соединенных Штатов и Европы является центральным элементом американских усилий по формированию нового мирового порядка”, - пишет по этому поводу Лесли Гелб, президент нью-йоркского Совета по внешним сношениям7. Таким образом, в нынешних условиях Соединенные Штаты мо- . гут быть мировым лидером (способными вести за собой другие госу- .* дарства лишь в той мере, в какой они принимают в расчет интересы ' и мнения этих других государств), но они не в состоянии быть абсолютным гегемоном, обладающим монопольным правом на истину. 1И прежде всего, с кем они вынуждены считаться, так это с великими державами (несмотря на все проявляющиеся тенденции к глобализации и демократизации международных отношений), без поддержки которых Вашингтон не сможет быть лидером (в самом деле, лидер всегда должен иметь ведомых), в том числе и потому, что именно великие державы наиболее близки лидеру по духу и пониманию международной ответственности, которую он на себя принимает. Трудность “быть богом” обусловлена еще и тем, что лидер принимает на себя основное бремя материальных затрат по адаптации международных отношений к новым реалиям. Наверное, поэтому никто (кроме России, даже китайцы) в системе международных отношений открыто не решается бросить вызов нынешнему американскому лидерству. Более того, подобное положение не только соответствует исторической традиции (выше уже отмечалось, что каждая эпоха, каждое столетие имели своего лидера), но и отвечает нынешним реалиям - ни одно государство в интеллектуальном плане не готово взять на себя бремя руководить нынешним миром. Да и Россия если и выступает часто против американского лидерства (определяя его как гегемонию), то лишь потому, что для нее в нынешних условиях это единственный способ публично проявить свою самостоятельность (что нужно прежде всего по внутренним соображениям) на международной арене. Во всяком случае одна из фундаментальных теоретических посылок политического реализма о том, что появление на международной арене силы, превосходящей по своим масштабам другие или их возможные коалиции, автоматически ведет к образованию единого фронта противостоящих ей государств, сегодня не работает, она не подтверждается практикой. Никто (за исключением, пожалуй, России, да и то на словах) не хочет возглавлять безнадежный антиамериканский “крестовый” поход. Более того, многие ведущие страны довольны тем, что Вашингтон взвалил на свои плечи такой груз ответственности. И если они и критикуют американский истеблишмент, то не за саму миссию, а за то, как она исполняется. Да и российское политическое мышление довольно близко к тому, чтобы занять аналогичную позицию. Между тем нынешняя роль великих держав в формировании новых подходов к мирорегулированию, мировому порядку в известной мере возрастает и в связи с отмеченным выше кризисом ООН. Сегодня в деятельности этой организации такие актуальные международные проблемы, как этнополитические (цивилизационные) конфликты, миротворчество, принуждение к миру (силой) приобретает все большее значение. Но, во-первых, ООН не может осуществлять свою миротворческую деятельность без санкции великих держав и без их единогласия в Совете Безопасности, не говоря уже о том, что использование военной силы на международной арене в целях принуждения может быть санкционировано только Советом Безопасности ООН, т.е. прежде всего великими державами. А их единодушие по этому вопросу достигается обычно с трудом. Во-вторых, финансирование миротворческих операций обходится все дороже (в 1993 г., когда достигла своего “пика” миротворческая активность ООН, годовые расходы на подобные операции составляли 4 млрд долл.; международный и гражданский персонал, задействованный в процессах миротворчества, насчитывал тогда более 80 тыс. человек). Вот почему финансирование операций все чаще осуществляется все теми же великими державами, которые и так вносят в бюджет Организации Объединенных Наций (поддерживая ее на плаву) более половины необходимой суммы. В-третьих, формирование самих миротворческих сил. Раньше они создавались в основном из вооруженных подразделений нейтральных (незаинтересованных) стран и оплачивались самой ООН. Теперь их формирование и использование (особенно масштабных миротворческих операций, типа “Бури в пустыне”, боснийской, косовской) все чаще оплачивается теми государствами, которые выделяют свои воинские контингенты в состав миротворческих сил. Но если эти государства платят, то они предпочитают платить своим солдатам и офицерам. Поэтому сегодня миротворческие контингенты, хотя и действуют от имени ООН и носят голубые каски, часто преследуют целевые установки не только этой всемирной организации, но и более узкие интересы страны, к которой они принадлежат. Нынешние слабости ООН не только отражают слабости международной системы, но и усугубляют их. В самом деле, несмотря на усилившуюся взаимозависимость великих держав в процессе глобализации, рост их международной ответственности, все они по-своему видят внешний мир и свое место в нем. Одни из них принадлежат к так называемому “золотому миллиарду”, другим предстоит еще осилить дорогу, чтобы приблизиться к нему. И каждая из них, как бы тесно ни была она “повязана” с другими общими заботами и опасениями, посильно стремится к тому, чтобы иметь такую систему мирорегулирования, такой мировой порядок, которые позволяли бы добиваться выгод и преимуществ прежде всего для себя. В конечном счете их намерения очевидны: максимизировать сильные стороны своего нынешнего положения в системе международных отношений и минимизировать и подстраховать свои слабости, достигая того и другого нередко за счет партнеров из клуба великих держав. Именно поэтому приходится с известным скептицизмом относиться к способности великих держав на постоянной основе добиваться “баланса интересов” в решении фундаментальных проблем мирового развития и мировой политики. Нельзя в этом плане, хотя бы частично, не согласиться с Г. Киссинджером, отмечавшим значительные расхождения ведущих государств мира (в их ценностных, политических, экономических, военных, геополитических и прочих ориентациях) в подходе к строительству нового мирового порядка. «В мире “игроков” со столь драматически различающимися исходными позициями, - писал он, - основные предпосылки коллективной безопасности просто не могут работать. Крупнейшие государства мира просто абсолютно не способны оценивать угрозы одинаковым образом, или же быть готовыми подвергать себя одинаковым рискам, даже если их оценки в какой-то момент совпадут»8. Уже сейчас видение Соединенными Штатами, Китаем, Россией, да и Западной Европой принципов, на которых могло бы основываться современное мирорегулирование, далеко не однозначно. Вместе с тем плюрализм великодержавного мира вряд ли является неодолимым препятствием в строительстве нового мирового порядка. Он если и возникнет, то лишь на основе взаимодействия различных сил, тенденций, интересов, выравнивания уровней развития, цивилизационной специфики, представленных сегодня в системе международных отношений. Однако какая модель современного мирорегулирования (силовая, нормативная, какой-то их симбиоз, или еще какая-то, ныне не определенная) будет положена в основу нового мирового порядка, будет, видимо, все-таки зависеть от расстановки сил по этому вопросу среди великих держав. Поэтому так важно определить, насколько каждая великая держава заинтересована в утверждении той или иной (какой конкретно?) модели мирорегулирования, каковы ожидания (или опасения) каждой из них от того мирового порядка, который может утвердиться в нынешней системе международных отношений. По-видимому, этот интерес и эти ожидания в значительной мере будут обусловлены теми ресурсами международного влияния, которыми обладает та или иная великая держава, размерами этих ресурсов, их происхождением, их качественными параметрами, их соответствием ведущим историческим тенденциям и тем процессам, которые ныне обозначаются в системе международных отношений. В известной мере подход великих держав к выбору той или иной модели международных отношений в некотором роде обусловлен не только уровнем, но и состоянием их силовых возможностей. В этом плане их можно было бы подразделить как минимум на три категории: державы, теряющие силы; державы, сохраняющие силы; державы восстанавливающие силы. Какова же роль каждой из них и каков возможный ее выбор в становлении современной модели мирорегулирования, нового мирового порядка? СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ (внешнеполитический ресурс). Страна с населением 273 млн человек9 имеет валовой внутренний продукт в размере 9300 млрд долл., или 31 100 долл. на душу населения,0. На протяжении 90-х годов прошлого столетия экономический рост составлял от 4 до 6% при годовой инфляции 1?%и, а бюджет сводился с превышением доходов над расходами. В 2001 г. начался экономический спад, но он был непродолжительным, экономика выявляет тенденции к новому технологическому рывку. Прямые американские зарубежные инвестиции составляют (на конец 1998 г.) 980 млрд долл. В американских университетах и колледжах учатся 450 тыс. студентов со всего мира. Вооруженные силы США насчитывают 1 371 500 человек (из них 101 724 размещены в Европе), национальная гвардия - 468 700 человек. По состоянию на 1998 г. Соединенные Штаты имели 7250 ядерных стратегических боеголовок12. Военные расходы составляли в 1999 г. 271,3 млрд долл. или 3,2% от ВВП13, в последние два года он увеличиваются на 7% в год. В 1998 г. американцы экспортировали оружия на сумму 12,3 млрд долл., это составляет 56% мировой торговли оружием. Военное присутствие Соединенных Штатов охватывает фактически весь мир. Помимо Европы и девятнадцати стран НАТО американские воинские подразделения, штабы, советники имеются в Сингапуре, Японии, Южной Корее, Египте, Австралии, Таиланде, на Филиппинах, в Бахрейне, Кувейте, Омане, Катаре, Объединенных Арабских Эмиратах, Гондурасе, Бермудах, на Кубе (Гуантанамо), в Атлантическом океане, на Тихом океане, в Индийском океане, Средиземном море14. Кроме этого, отдельные американские воинские контингенты, наблюдатели участвуют в миротворческих операциях (миссиях) в Боснии, Косово, Хорватии, Египте, Грузии, Венгрии, Ираке / Кувейте, на Ближнем Востоке, в Западной Сахаре, Саудовской Аравии, в антитеррористической операции в Афганистане. В соответствии с программой Международной помощи в интересах безопасности США ежегодно выделяют различным государствам более 6 млрд долл., значительная часть которой идет Израилю и Египту. Около 1 ? млрд долл. выделяют Соединенные Штаты для финансирования процесса ядерного и химического разоружения в странах бывшего Советского Союза15. Американские политики были первыми, кто на рубеже 1990-х годов после окончания “холодной войны”, заговорили о необходимости нового мирового порядка (НМП). Совершенно определенно об этом высказался президент Дж. Буш (в своем обращении к ООН 1 октября 1991 г.), которого, видимо, вдохновило на это успешное завершение операции “Буря в пустыне”. В самом факте возникновения антииракской коалиции, под ооновскими знаменами которой собрались десятки стран еще недавно различной политической ориентации, для совместного отпора агрессору, американский президент узрел переход международных отношений в новое состояние, переход к новому мировому порядку, который он активно поддержал. Одно время проблематика это была сверхмодной, о ней много писали и не только в Соединенных Штатах. Но в связи с неожиданным уходом Дж. Буша (старшего) с политической арены проблематика НМП отошла на второй план и была отдана на откуп теоретикам международных отношений. Она не была снята с повестки дня. После террористических акций 11 сентября 2001 г., направленных непосредственно против крупнейшей державы современного мира, дис куссия в США о проблемах мирорегулирования, нового мирового порядка приобретает новый импульс. Каким же видится сегодня подход к проблемам мирорегулирования, нового мирового порядка в Америке? Если же говорить более конкретно, какую из двух моделей мирорегулирования предпочитает ее политический истеблишмент? По сути дела Соединенные Штаты являются единственной великой державой в мире, обладающей практически всеми известными видами силы - источниками влияния на международной арене (см. ее внешнеполитический ресурс). Американские политики никогда не скрывали своей убежденности в том, что именно сила является той опорой, на которой они всегда основывали и строят свои отношения с внешним миром. “Ни одно государство-нация, - утверждает 3. Бжезинский, - вероятно, не сможет сравняться с Америкой в четырех главных аспектах силы (военном, экономическом, техническом и культурном), которые в совокупности и определяют решающее политическое влияние в мировом масштабе”16. По мнению журнала “Орбис”, представляющего традиционный политический реализм, “сила и гибкость внешнеполитического ресурса США предопределяет их способность использовать разнообразные средства для достижения неоднозначных международных целей”17. Можно согласиться с утверждением, бытующим в США, что их политическое руководство предпочитает избегать применение военной силы на международной арене (оно не нужно, потому что работают другие, менее опасные инструменты), что оно предпочитает использовать “мягкие виды силы”, не столько принуждающие, сколько вынуждающие соперника идти на уступки. Говоря о недавней конфронтации Восток-Запад, тот же 3. Бжезинский подчеркивает, что “исход соперничества был решен невоенными средствам”18. Но, наверное, это не совсем так и не всегда так, ибо военная сила использовалась неоднократно, но в одних случаях в косвенной форме: в свое время само наличие двух противостоящих организаций - НАТО и ОВД - блокировало решение конфликта между Востоком и Западом через непосредственное военное столкновение; в других случаях - напрямую: военная сила использовалась Вашингтоном - во Вьетнаме, в Боснии, против Югославии. Самым первым и самым мощным ответом американской администрации на акцию международных террористов 11 сентября 2001 г. - было военное возмездие политическому режиму талибов, приютившему у себя тогда главного террориста мира и его сподвижников. Таким образом, не секрет, что значительная часть американской политической элиты видит международные отношения, поведение государств во внешней области, прежде всего в силовом ракурсе. И когда сегодня речь заходит о новом мировом порядке, то он рассматривается многими политиками в США прежде всего с точки зрения достижения силового равновесия в глобальном или региональном масштабах, которым бы Вашингтон управлял, или о силовом преобладании. Действительно, центральная задача американской внешней полити- ; ки видится в ее способности “предотвратить появление враждебной ? коалиции, которая попыталась бы бросить вызов ведущей роли | Америки, не говоря уже о маловероятной возможности, когда ка- I кое-либо государство попыталось бы сделать это”19, j Все это определенно указывает на то, что американское полити- ; ческое руководство в своей внешней деятельности предпочитает ис- | пользовать если и не военную, то политическую, экономическую, научно-техническую, информационную и прочие виды силы и весьма преуспело в этом. В своей международной практике правящие круги Соединенных Штатов активно использовали политическую ! силу, реализуемую в русле политики баланса сил. В течение 16 лет | (после Октябрьской революции 1917 г.) Вашингтон не признавал Советский Союз. Президент Рузвельт решился на это только в ! 1933 г., после прихода к власти Гитлера в Германии: Америке нужен ! был сильный противовес возрождающейся немецкой мощи в Евро- ! пе, и он надеялся, что Советский Союз (наряду с Францией и Великобританией) сможет играть эту роль. Рузвельт ошибся, антигитлеровская коалиция возникла лишь после нападения Германии на СССР, но направленность замысла была очевидна. Эта линия продолжалась и после Второй мировой войны, когда коалиция начала разваливаться. Появление Советского Союза в качестве новой мощи не только в Европе, но и в мире требовало от американцев какого-то ответа. И он был найден в русле все той же политики силового равновесия. В качестве противовеса советской мощи возникла организация Североатлантического договора, с той же целью американцы поощряли создание единой Европы, хотя и понимали, что взращивают мощного экономического конкурента. На другом фланге в качестве другого противовеса возрождалась сильная Япония, для которой Вашингтон не только написал конституцию (по которой она живет и поныне), но и взял на себя обязательство обеспечивать безопасность страны. Как только обозначились острые идеологические разногласия между Москвой и маоистским Китаем, Вашингтон начал искусную дипломатическую игру на обе стороны. Поддерживая то одну, то другую из них, президент Никсон (Г. Киссинджер) надеялся надолго законсервировать эту ситуацию, направляя энергию обеих стран друг против друга и отвлекая ее от внешнего мира, прежде всего от Соединенных Штатов. Американская политика в отношении государств постсоветского пространства (со времени его возникновения), политика “геополитического плюрализма”, как окрестил ее 3. Бжезинский, не представляла в этом плане ничего нового: это все то же стремление уравновесить (в данном случае в большей мере перспективную) мощь России системой сдержек и противовесов, формируемых из ее окружения, замкнуть Москву на хроническое противостояние (в одних случаях значительное, в других - мелочное) с Прибалтикой, Украиной, Азербайджаном, Грузией, Узбекистаном. Возможно, возникновение общей для США и России угрозы в лице международного терроризма и изменит несколько вектор силы во внешней политике Соединенных Штатов, но вряд ли радикально и вряд ли надолго. Решение администрации Дж. Буша-мл. выйти (в период “расцвета” дружественных отношений с Москвой) из Договора по ПРО 1972 г. подтверждает, что силовая ориентация страны во внешней сфере сохранится в полном объеме (хотя это решение, очевидно, не направлено против России). В качестве источника своей силы Вашингтон активно использует не только ситуацию в международных отношениях, обусловленную политическим самоубийством Советского Союза, но и постмодернистскими тенденциями, которые он стремится не только оседлать, но которые он стремится использовать в интересах укрепления своего влияния в мире. «Американская экономика на 40% мощнее, чем экономические возможности ближайшего соперника, а ее военные расходы равны военным затратам четырех следующих за ней государств (три из которых являются их союзниками), - отмечает в журнале “Форин афферс” Стефан Уолт, профессор университета штата Мериленд, очерчивая американские силовые возможности на международной арене. - Соединенные Штаты являются ведущей мировой державой в областях высшего образования, научных исследований и современной технологии (и что особенно важно - в сфере информационных технологий) и главное - что другим государствам трудно сравняться с ними в этих сферах... Несравненное преобладание в них дает Соединенным Штатам необычную свободу действий на международной арене. Поскольку они ощущают полнейшую безопасность (в этом, правда, в свете событий 11 сентября, можно сильно усомниться. - Авт.), поскольку они имеют столь значительный запас прочности как в области экономики, так и в военной сфере, их руководители могут следовать устремлением, которые вряд ли может позволить себе или даже вообразить какой-то другой национальный лидер. В конечном счете американские руководители могут стремиться к достижению широкого спектра целей, не заботясь о том, что думают по этому поводу другие... И все попытки сдержать или уравновесить проявление американской мощи на мировой арене до сих пор оказывались бесплодными. Соединенные Штаты, во всяком случае, в ближайшем будущем вряд ли будут ощущать необходимость сдержанности в результате давления внешней среды»20. Рассуждения подобного рода имеют широкое хождение среди американского истеблишмента. Тот же 3. Бжезинский утверждает, что “ни одна существующая система и ни один возможный союз стран не смогут взять на себя роль, которую в настоящее время играют Соединенные Штаты”21 на международной арене. Можно отметить, что сильной стороной нынешних американских международных позиций является способность ее политиче ской элиты ощущать новые и перспективные тенденции развития современного мира. Уже в начале 70-х годов минувшего столетия Вашингтон сумел не только правильно оценить всю значимость проблематики прав человека, гражданских свобод, прав национальных меньшинств в меняющемся мире, но и найти эффективные способы использования этих казалось бы абстрактных понятий в своей практической внешней политике. Благодаря этому американский истеблишмент сумел не только скорректировать в лучшую сторону свой международный имидж, подпорченный вьетнамской авантюрой, но и предстать в ряде случаев в глазах мирового общественного мнения наиболее последовательным борцом за права угнетаемых, униженных и оскорбленных, врагом всех диктаторов, посягающих на гражданские свободы. В результате даже эгоистические корпоративные интересы Соединенных Штатов на международной арене предстают в ряде случаев в добротной морально-этической упаковке. Все это не может не иметь влияния на подход Вашингтона к выбору той или иной модели мирорегулирования. Между тем главный парадокс сложившейся в мире однополяр- ности, по мнению ряда американских исследователей, состоит в том, что, обладая неимоверным и неоспоримым влиянием на международной арене, Вашингтон испытывает крайнюю нужду в идеях относительно того, на что и как эта сила могла бы быть использована. Отсутствие состязательности на мировой арене при отсутствии идей у элиты может оказывать разлагающее (демобилизующее) воздействие на страну, подрывая основы ее международного лидерства. Тем не менее можно констатировать, что, во-первых, в целом силовая модель мирорегулирования, несмотря на определенные издержки, продолжает пока устраивать американский истеблишмент и при всех возможных ее модификациях он будет, видимо, стремиться сохранить отдельные ее параметры. Во-вторых, отход Вашингтона от этой системы или ее модернизация, если и возможны, то лишь под давлением весомых обстоятельств (когда издержки начнут перевешивать преимущества данной системы или, по крайней мере, так будет казаться обществу) и с согласия (при отсутствии сопротивления) со стороны обеих американских политических партий. Нынешнее лидирующее положение Соединенных Штатов в системе международных отношений постоянно искушает их политическую элиту использовать американское преобладание в мире для консервации этой ситуации, для сохранения как можно дольше ситуации силы на своей стороне. И это исключительное положение страны, достигнутое аккумуляцией силовых возможностей, может постоянно подталкивать Вашингтон к сохранению силовой модели международных отношений, которая, как он полагает, будет еще долго укреплять американские позиции в мире и истощать ресурсы возможных оппонентов. По мнению ряда американских исследователей, однополюсный мир при “квалифицированном” американском других - мелочное) с Прибалтикой, Украиной, Азербайджаном, Грузией, Узбекистаном. Возможно, возникновение общей для США и России угрозы в лице международного терроризма и изменит несколько вектор силы во внешней политике Соединенных Штатов, но вряд ли радикально и вряд ли надолго. Решение администрации Дж. Буша-мл. выйти (в период “расцвета” дружественных отношений с Москвой) из Договора по ПРО 1972 г. подтверждает, что силовая ориентация страны во внешней сфере сохранится в полном объеме (хотя это решение, очевидно, не направлено против России). В качестве источника своей силы Вашингтон активно использует не только ситуацию в международных отношениях, обусловленную политическим самоубийством Советского Союза, но и постмодернистскими тенденциями, которые он стремится не только оседлать, но которые он стремится использовать в интересах укрепления своего влияния в мире. «Американская экономика на 40% мощнее, чем экономические возможности ближайшего соперника, а ее военные расходы равны военным затратам четырех следующих за ней государств (три из которых являются их союзниками), - отмечает в журнале “Форин афферс” Стефан Уолт, профессор университета штата Мериленд, очерчивая американские силовые возможности на международной арене. - Соединенные Штаты являются ведущей мировой державой в областях высшего образования, научных исследований и современной технологии (и что особенно важно - в сфере информационных технологий) и главное - что другим государствам трудно сравняться с ними в этих сферах... Несравненное преобладание в них дает Соединенным Штатам необычную свободу действий на международной арене. Поскольку они ощущают полнейшую безопасность (в этом, правда, в свете событий 11 сентября, можно сильно усомниться. - Авт.), поскольку они имеют столь значительный запас прочности как в области экономики, так и в военной сфере, их руководители могут следовать устремлением, которые вряд ли может позволить себе или даже вообразить какой-то другой национальный лидер. В конечном счете американские руководители могут стремиться к достижению широкого спектра целей, не заботясь о том, что думают по этому поводу другие... И все попытки сдержать или уравновесить проявление американской мощи на мировой арене до сих пор оказывались бесплодными. Соединенные Штаты, во всяком случае, в ближайшем будущем вряд ли будут ощущать необходимость сдержанности в результате давления внешней среды»20. Рассуждения подобного рода имеют широкое хождение среди американского истеблишмента. Тот же 3. Бжезинский утверждает, что “ни одна существующая система и ни один возможный союз стран не смогут взять на себя роль, которую в настоящее время играют Соединенные Штаты”21 на международной арене. Можно отметить, что сильной стороной нынешних американских международных позиций является способность ее политиче ской элиты ощущать новые и перспективные тенденции развития современного мира. Уже в начале 70-х годов минувшего столетия Вашингтон сумел не только правильно оценить всю значимость проблематики прав человека, гражданских свобод, прав национальных меньшинств в меняющемся мире, но и найти эффективные способы использования этих казалось бы абстрактных понятий в своей практической внешней политике. Благодаря этому американский истеблишмент сумел не только скорректировать в лучшую сторону свой международный имидж, подпорченный вьетнамской авантюрой, но , и предстать в ряде случаев в глазах мирового общественного мнения наиболее последовательным борцом за права угнетаемых, униженных и оскорбленных, врагом всех диктаторов, посягающих на гражданские свободы. В результате даже эгоистические корпоративные интересы Соединенных Штатов на международной арене предстают в ряде случаев в добротной морально-этической упаковке. Все это не может не иметь влияния на подход Вашингтона к выбору той или иной модели мирорегулирования. Между тем главный парадокс сложившейся в мире однополяр- ! ности, по мнению ряда американских исследователей, состоит в том, что, обладая неимоверным и неоспоримым влиянием на международной арене, Вашингтон испытывает крайнюю нужду в идеях относительно того, на что и как эта сила могла бы быть использована. Отсутствие состязательности на мировой арене при отсутствии идей у элиты может оказывать разлагающее (демобилизующее) воздействие на страну, подрывая основы ее международного лидерства. Тем не менее можно констатировать, что, во-первых, в целом силовая модель мирорегулирования, несмотря на определенные издержки, продолжает пока устраивать американский истеблишмент и при всех возможных ее модификациях он будет, видимо, стремиться сохранить отдельные ее параметры. Во-вторых, отход Вашингтона от этой системы или ее модернизация, если и возможны, то лишь под давлением весомых обстоятельств (когда издержки начнут перевешивать преимущества данной системы или, по крайней мере, так будет казаться обществу) и с согласия (при отсутствии сопротивления) со стороны обеих американских политических партий. Нынешнее лидирующее положение Соединенных Штатов в системе международных отношений постоянно искушает их политическую элиту использовать американское преобладание в мире для консервации этой ситуации, для сохранения как можно дольше ситуации силы на своей стороне. И это исключительное положение страны, достигнутое аккумуляцией силовых возможностей, может постоянно подталкивать Вашингтон к сохранению силовой модели международных отношений, которая, как он полагает, будет еще долго укреплять американские позиции в мире и истощать ресурсы возможных оппонентов. По мнению ряда американских исследователей, однополюсный мир при “квалифицированном” американском руководстве позволяет быстрее разрешать возникающие конфликты, регламентирует прогресс, обеспечивает стабильность, давая простор глобализации, мирной эволюции всего мирового сообщества. В то же время издержки силового мирорегулирования, как подчеркивалось ранее, были давно очевидны американскому критическому политическому мышлению, которое стремилось найти ей (системе) какую-то альтернативу. Дальнейшей реализации американского лидерства все больше препятствуют обстоятельства как внутреннего порядка - прежде всего неготовность американского обществу платить все возрастающую цену за сохранение лидерства, так и факторы внешнего порядка - все более частое отсутствие гарантированной поддержки союзников (партнеров), все более частая (и все более организованная, как кажется) оппозиция американскому лидерству со стороны соперников. “История однозначно выявляет, что преобладающее влияние не способно в течение длительного периода времени обеспечивать глобальное лидерство одной державы без поддержки и сотрудничества других государств, наличия общих интересов”22, - утверждают в своей статье, опубликованной “Форин афферс”, три выдающихся американских экономиста Боумен Каттер, Жоан Сперо и Лаура Тайсон. Более того, они утверждают, что Соединенные Штаты не всесильны, что “несмотря на свою экономическую и военную мощь американцы не могут, действуя в одиночку, защитить себя от глобальных экономических проблем вроде озоновых дыр, резкого изменения климатических условий, угрозы вымирания многочисленных биологических видов, нарушающего сложившееся тысячелетиями биологическое равновесие в природе”23. Наличие антисиловых тенденций в американском обществе вынуждены признавать даже наиболее выдающиеся идеологи “real- politik”. Так профессор Чикагского университета Д. Меаршеймер отмечает, что после В. Вильсона “Америка имеет длительную традицию антиреалистской риторики, которая и сегодня продолжает влиять на формирование внешней политики страны. Учитывая, что политический реализм как теория в большинстве случаев чужд американской политической культуре, следует признать, что в Соединенных Штатах существует ощутимая потребность в альтернативных взглядах на мир, особенно в теориях, которые бы отражали базовые американские ценности. Институциональные (нормативные) теории международных отношений вполне отвечают этим потребностям и это основная причина, почему они в таком ходу как среди политиков, принимающих решения, так и среди исследователей”24. Другое преимущество нормативных (институциональных) теорий, утверждает Д. Меаршеймер, состоит в том, что они просто подрывают кажущийся циничным “политический реализм”, обещая несбыточные, по его мнению, перспективы искоренения силового соперничества и наступления всеобщего мира. Атака международных террористов на Всемирный торговый центр и Пентагон, последующие их попытки (оказавшиеся неудачными) развернуть бактериологическую войну против США наглядно показали американскому обществу, что огромная мощь Америки, тысячи ядерных боеголовок и ракет, авианосцы и подводные лодки, бомбардировщики, выстроенные по технологии “Стеле”, “умное” оружие и прочие атрибуты силовой политики не обеспечивают безопасность страны. Фактически впервые в своей истории территория Соединенных Штатов подверглась успешной агрессии со стороны противника. В более широком плане, эти террористические акции, несмотря на впечатляющие (но не очень результативные) акции возмездия, дискредитировали феномен силы во внешней политике США. Косвенно же они подорвали доверие общества к силовой системе международных отношений, к силовому мирорегу- лированию, объективно укрепляя позиции сторонников нормативного мирового порядка. Наряду с подобным настроем процессы глобализации (концентрирующие внимание на проблемах человеческого измерения), в которые активно включаются Соединенные Штаты и их истеблишмент, как будто бы создают благоприятные возможности сохранить (укрепить) нынешнее лидирующее положение страны в рамках иной международной системы, более отвечающей традиционным американским (моральным) ценностям. В этом плане, по мнению ряда американских экспертов, “Соединенные Штаты имеют прочный (постоянный) интерес в поддержании мира, поскольку любой глобальный конфликт угрожает их доминированию” Не случайно поэтому идеи нормативной (правовой) международной системы, Лиги наций, Организации Объединенных Наций, Нюрнбергских процессов не только родились в Америке, но и наиболее прочно обосновались там. (Любопытно, что когда президент Рузвельт в Тегеране выдвинул идею ООН, Сталин не придал этому особого значения, видя в ней лишь элемент торга: согласие с ней было необходимо лишь постольку, поскольку оно гарантировало согласие Рузвельта и Черчилля открыть второй фронт в Европе.) К числу ее сторонников можно отнести не только В. Вильсона и Ф.Д. Рузвельта, но и президентов Дж. Картера, Дж. Буша-старшего и У. Клинтона (хотя последние и не были столь последовательны, сколь их предшественник). В известном плане можно утверждать, что именно Соединенные Штаты стояли у истоков нормативной системы международных отношений. Американское политическое мышление, сталкиваясь с вызовами, характерными для постиндустриального этапа развития, отдает себе отчет в том, что ныне основная внешнеполитическая проблема страны все больше сводится к управлению мировыми социально-политическими процессами в условиях происходящей их глобализации. А это управление нельзя обеспечить только силовыми методами, здесь в большей мере необ ходимо интеллектуальное преобладание, новое политическое мышление, здесь прежде всего нужно право или по крайней мере нормативная база и институты, в какой-то мере подобные тем, что существуют внутри страны в рамках гражданских обществ. В самом деле, в мире по окончании “холодной войны” Соединенные Штаты остались единственной сверхдержавой, которая обладает возможностью проецировать силу в любую часть земного шара. Однако, пишет Г. Киссинджер, “вопросы, решаемые военной силой исчезают”. Возможно это и преувеличение, но тенденция развивается в этом направлении. В условиях глобализации все более важными представляются не только ресурсные, но и ценностные аспекты внешней политики государства. Уже во времена войны в Персидском заливе президент Дж. Буш пытался убедить всех и вся в том, что он защищает не столько жизненно важные (для Соединенных Штатов) нефтяные коммуникации, сколько выступает против принципа допустимости агрессии. Анализируя нынешнюю международную деятельность правительства У. Клинтона, профессор Стефен Уолт утверждал, что основное ее достоинство в том что “администрация пыталась построить новый мировой порядок на базе американских ценностей, путем взращивания демократии и использования военной силы лишь против главных злонамеренных нарушений прав человека”25. По мнению У. Макдугалла, главного редактора консервативного американского (академического) журнала “Орбис”, представляющего пенсильванскую консервативную школу политического мышления, Америка должна определиться - “должна ли она рассматривать нынешний мир в моральных или прагматических категориях”26. В конечном счете, нормативная система международных отношений все более прочно утверждается в политической идеологии и политической практике американского истеблишмента. А что же происходит с силовой системой международных отношений? Она сдается в архив? Совсем нет. Нормативная система в известной мере инкорпорируется в силовую, они не только сосуществуют, они взаимно дополняют друг друга. Функция силы сводится к тому, чтобы гарантировать функционирование нормативной системы международных отношений. И когда те или иные нормы в процессе своего внедрения или применения сталкиваются с сопротивлением, в дело может (на определенных условиях) вступать сила. Она, таким образом, становится на службу нормативной системе международных отношений. Если югославский президент С. Милошевич не был готов принять те или иные нормы, навязываемые ему мировым сообществом (или тем, кто выступает от его имени), на сцену вышла сила, действующая от имени этих самых норм. И если российская дипломатия упрекала Запад и прежде всего Соединенные Штаты в нарушении и даже подрыве норм международного поведения (в связи с военно-силовой акцией НАТО в Югославии), то Вашингтон (и его союзники) полагали, что использование силы в данном случае спасает нормативную систему международных отношений от девальвации или полного краха. В этом плане Г. Киссинджер, наверное не без основания утверждает, что в XX в. внешняя политика Соединенных Штатов обычно базировалась на двух посылах (которые, по его мнению, вовсе не являются взаимоисключающими): традиции Теодора Рузвельта (сила, политика баланса сил, силовое равновесие); и традиции Вудро Вильсона (мораль, норма, право институты). “Вплоть до настоящего времени, - пишет Г. Киссинджер, преобладание то одного, то другого подхода становилось одной из основных проблем американской внешней политики”. Во всяком случае, по мнению бывшего американского госсекретаря, “никогда ранее не существовало (мирового) порядка, который сочетал бы в себе атрибуты исторических систем равновесия с общемировым демократическим мышлением, а также стремительно развивающейся современной технологией”27. Теперь похоже подобный порядок, подобное мирорегулирование возникает, хотя вряд ли его стоит представлять как результат простого слияния двух систем: меняются функции как силы, так и ценностных ориентаций. У некоторых американских экспертов подобный синтез вызывает идиосинкразию. Тот же главный редактор “Орбиса”, в целом солидаризируясь с мнением Г. Киссинджера, в частности пишет: “Определенная напряженность в проведение американской внешнеполитической линии обусловлена тем, что она являет собой продукт совершенно различных стратегий, одновременно взятых на вооружение в надежде усилить международное влияние страны. С одной стороны, это прогрессивный империализм Тедди Рузвельта, а с другой - правовые конструкции и институты Вудроу Вильсона”28. По мнению представителей администрации У. Клинтона, хотя здесь и есть своя проблема, Соединенные Штаты не могли вести себя иначе, если они хотели остаться лидером современного мира. “Сплав американского идеализма и американской силы, таким образом, дал о себе знать прежде всего на мировой арене”, - резюмирует 3. Бже- зинский29. Когда какая-то новая тенденция начинает проявлять себя в международной жизни, американская политическая элита обычно не отрицает ее с ходу, даже если она в чем-то, по ее мнению, противоречит национальным устремлениям страны (ее элиты). Она пытается подключиться к этой тенденции с тем, чтобы либо заставить ее работать на Соединенные Штаты; либо, действуя изнутри, в чем-то модифицировать эту тенденцию так, чтобы она в большей мере соответствовала интересам Америки. Скорее всего подход Вашингтона к утверждению нормативной системы международных отношений будет вписываться в эту практику. Американский истеблишмент сознает, что в моральном плане грубая сила исчерпала себя, что мировое общественное мнение выявляет стойкий интерес в утверждении согласованных норм поведения государств во внешнем мире. Поэтому лучше было бы не противоборствовать с этой тенденцией, а возглавить ее. РОССИЯ (внешнеполитический ресурс). Население составляет 146 300 тыс. человек, но каждый год сокращается более чем на 1 млн человек30. Ее валовой внутренний продукт ныне не превышает примерно 660 млрд долл., или 4500 долл. на душу населения31. На протяжении последних лет отмечалось падение производства и лишь последние два года выявляют признаки экономического роста, отчасти он обусловлен сохраняющейся инфляцией, которая держится на уровне 18-20%. 30% населения по-прежнему живет ниже уровня бедности. Внешний долг составляет 155 млрд долл.12, причем 103,4 мярд долл. приходится на долги бывшего Советского Союза и проценты за его продление. За период с 2000 по 2010 г. Россия должна выплатить 145 млрд долл., из которых 63 млрд долл. приходятся на проценты33. Долги погашаются в последние два годы более или менее равномерно, но политическое руководство страны основные надежды возлагает на рост цен на нефть и на возможность списания значительной части задолженности, против чего западные кредиторы возражают, особенно Ггрмания и МВФ. По объему нынешних иностранных инвестиций (17,2 млрд долл.) Россия отстает как от Польши (30,0 млрд долл.), так и от Венгрии (19,1 млрд долл.). Важным подспорьем российской экономики и состояния финансов является экспорт оружия, который составил в 1998 г. 1276 млн долл.34 По некоторым данным, Россия сумела увеличить экспорт оружия в 2000 г. до 5,0 млрд долл.35, но это все равно в 3 раза меньше, чем продали американцы. Численность вооруженных сил на конец 1999 г. не превышает, по данным Лондонского института стратегических исследований, 1 044 ООО человек. В их число не входят пограничные войска (196 -000 человек), внутренние войска (140 ООО человек), ФАПСИ (54 ООО человек) и железнодорожные войска (около 60 ООО человек)зь. Принято решение сократить их в ближайшие три года на 350 тыс. человек. Стратегические ядер- ные силы имеют 750 МБР (примерно 3500 боеголовок), 23 ядерных подводных лодки (баллистические ракеты на них в совокупности дают 1500 ядерных боеголовок) и 86 стратегических бомбардировщиков (несущих примерно 800 ядерных боезарядов). Таким образом, в настоящее время Россия способна на стратегическом уровне использовать около 5800 ядерных боеголовок37 (по другим данным Россия имеет 6210 боеголовок, размещенных на стратегических носителях3*). В настоящее время за рубежом находится примерно 30 тыс. российских военнослужащих: в Армении - 3100 человек, в Грузии - 2000, Молдове - 2600, Таджикистане - 8200 плюс 14 500 человек - пограничных войск, на Украине - 1500 чело век. Кроме того, российские военные советники общей численностью около 1800 человек находятся в Африке, на Кубе, в Сирии, во Вьетнаме. Российские войска участвуют в ряде миротворческих операций и прежде всего в Боснии, Косово, Грузии!Абхазии, Грузии/Южной Осетии, Молдове!Приднестровье. Российские наблюдатели участвуют в миссиях ООН в Боснии, Хорватии, Грузии, Ираке!Кувейте, Ближнем Востоке, Западной Сахаре39. В условиях, когда страна находится не в лучшей силовой форме, когда ее престиж и влияние на международной арене сократились, российская политическая элита, внешнеполитические эксперты не могут не сознавать, что сегодня бывшую сверхдержаву в большей мере устраивала бы нормативная модель международных отношений, отмеченная большим равноправием по сравнению с системой, покоящейся на силе. Официальная концепция внешней политики РФ (появившаяся на десятом году ее существования) в число ведущих международных приоритетов страны включает “воздействие на общемировые процессы в целях формирования стабильного, справедливого и демократического миропорядка, строящегося на общепризнанных нормах международного права (выделено мною. - Ю.Д.), включая прежде всего цели и принципы ООН, на равноправных и партнерских отношениях между государствами”40. В этих отношениях, отмечается в концепции, при сохранении значимости военной силы все большую роль играют экономические, политические, на- учно-технические, экологические, информационные и ресурсные (природные, пространственные) факторы. По мнению авторов концепции, ныне именно они составляют основу внешнеполитического ресурса страны. “На передний план в качестве составляющих национальной мощи Российской Федерации, - утверждает официальная концепция, - выходят ее интеллектуальные возможности, информационные и коммуникационные возможности, благосостояние и образовательный уровень населения, степень сопряжения научных и производственных ресурсов, концентрация финансового капитала и диверсификация экономических связей”41. Правда, приходится признать, что подобные утверждения носят не констатирующий, а программный характер, их надо рассматривать в качестве проекта отдаленного будущего, ориентира, в форме намерения, но не как существующую реальность. Действительность же состоит в том, что Россия сегодня производит 1,6% мирового ВВП (где-то в середине второго десятка среди американских штатов)42, а ее бюджет в 2000 г. составил 25 млрд долл., что точно соответствует бюджету большого Нью-Йорка за тот же год (годовой бюджет Норвегии достигает 48 млрд долл., а Бельгии, с которой Россию обычно несправедливо сравнивают по размерам ВВП - 80 млрд долл.)43. Вместе с тем в последние годы ощущается растущая политическая востребованность России на международной арене. Эта нос тальгия обусловлена потребностью мирового сообщества в альтернативном (американскому) центре влияния. Те или иные страны, не разделяющие (или отвергающие) внешнеполитические ценности США, могли бы апеллировать к такому центру, примкнуть или обращаться к нему за помощью. Это означает, что у России сохранился определенный потенциал политической силы. Из всех возможных претендентов на роль подобного центра (Китай, ФРГ, Япония, Индия) Россия имеет лучшие шансы, во-первых, потому что она уже играла подобную роль в недалеком прошлом и имеет в этом плане определенный опыт; во-вторых, поскольку она ведет (имеет) свою партию на международной арене; в-третьих, потому что внешнему миру кажется, что ее международные интересы менее, чем у других, отмечены национальным эгоизмом (к сожалению, для россиян). Этим же в значительной мере объясняются определенные надежды, которые и Китай, и некоторые западные страны связывают с феноменом Путина. В то же время приходится учитывать, что внутренняя ситуация в России (коррупция, бюрократизация, дифференциация общества и т.д.) затрудняет реализацию ее политической силы, столь редкой в международных отношениях. Россия является страной, обладающей богатейшими ресурсными возможностями, из которых в настоящее время используются главным образом невосполнимые (невыгодные для нее) ресурсы - нефть, газ, лес. Между тем она мало, например, использует свое геополитическое положение, фактор пространства, свои транзитные возможности в качестве внешнеполитического ресурса. Прогноз развития мировой экономики указывает на то, что основные финансовые и товарные потоки в начале нового столетия сосредоточатся в треугольнике США-Европа-Восточная Азия. И Россия могла бы усилить свою роль естественного транзитного моста между Европой и Азией. В самом деле, путь товаров между ними через Россию оптимален. Расстояние по трансокеанскому маршруту от Иокагамы до Роттердам^ и Гамбурга вдвое длиннее, чем через Транссибирскую магистраль. Это самая длинная в мире железнодорожная магистраль с высокой работоспособностью и малой загрузкой (тарифные ставки здесь, по мировым стандартам, ничтожно малы). Магистраль способна пропускать 100 млн т грузов в год, маршрутная скорость доставки грузов достигла мирового уровня - 1140 км в сутки. Очевидно, что без надежной транспортной артерии Япония не может рассчитывать на устойчивое снабжение сырьем и топливом. Она заинтересована в том, чтобы Транссиб стал стабильным коридором, связывающим ее с Европой. Для того, чтобы японский инвестор смог реально прийти в Сибирь, нужен “сущий пустяк” - соединить Японию с Сахалином 70-километровым железнодорожным тоннелем. К проекту проявили интерес некоторые японские фирмы. При наличии соответствующего финансирования (и при условии, что Россия не будет производить запуски ракет из Баренцева в Охотское море) тоннель можно пробить за 6-7 лет44. Транзит - это фактор экономической стабилизации. Если Россия добьется на этом поприще успеха, то в силу своего географического положения, покрытая сетью транзитных дорог, она имеет шансы стать одной из самых стабильных и обеспеченных стран современного мира. А это как раз то, что не хватает России для повышения своего международного влияния в меняющихся условиях. Признавая своевременность и логическую обоснованность подобных намерений, следует отметить два обстоятельства, которые нужно учитывать, чтобы составить себе более адекватное представление о подходе России к внешнему миру, к той или иной модели современного мирорегулирования. Первое обстоятельство - это процесс глобализации и его влияние на состояние международных отношений. При ознакомлении с официальной внешнеполитической позицией Москвы по этому вопросу трудно отделаться от впечатления, что российская дипломатия несколько упрощенно воспринимают этот феномен. Процесс глобализации ассоциируется ею главным образом с проблемами (угрозами), рожденными деятельностью человека, встающими перед ним в планетарном масштабе, требующими международного сотрудничества. Однако процесс глобализации создает не только и не столько новые проблемы (угрозы), сколько новые и более широкие возможности для человечества управлять природой, политическими, экономическими, социальными процессами. Возможно правы те, кто утверждают, что это прежде всего новые возможности для “золотого миллиарда”, его индивидуумов, обществ, государств. Для тех же, кто не включился в этот процесс, он создает больше проблем (трудностей), нежели возможностей. К сожалению, российская политическая элита, озабоченная внутренними неурядицами, находится ближе к последним, чем к первым. А это не может не влиять на ее политическое мышление, на ее скептический в целом подход к процессу глобализации. Фактически она сама отключает себя от него. И из этого вытекает второе обстоятельство - та нормативная база, к которой обычно апеллирует Россия, принадлежит уходящему веку, в известной мере - даже XIX в. Именно для тех времен были свойственны процессы национальной самоидентификации, формирования национального уклада и сознания, процессы, как правило, проходящие в рамках развивающегося государства, не терпящего (не позволяющего) постороннего (внешнего) вмешательства. Поэтому Россия решительно противится (во всяком случае в рамках официальной внешнеполитической концепции) всем попыткам “принизить роль суверенного государства как основополагающего элемента международных отношений”, ибо такие попытки “создают угрозу произвольного вмешательства во внутренние дела”. Она поэтому не приемлет «попытки внедрить в международный оборот концепции типа “гуманитарной интервенции” и “ограниченного суверенитета”, поскольку единственная их цель, по мнению российской дипломатии, “оправдание односторонних силовых акций в обход Совета безопасности ООН»43. В результате в трактовке норм международного поведения и, видимо, в понимании самой сути нормативной системы международных отношений между Россией и западными демократиями обозначилось серьезное расхождение, которое способно, как и в годы “холодной войны”, заблокировать их сотрудничество в строительстве нового мирового порядка, деятельность Совета безопасности ООН (оно уже привело к противостоянию самих внешних миротворцев по вопросу о косовском урегулировании). Таким образом, рассудочно Россия, ее истеблишмент понимают необходимость и выгодность для себя утверждения нормативной системы международных отношений и на уровне намерений (выраженных в ее внешнеполитической концепции) готовы содействовать ее становлению. Однако следует учитывать, что на уровне общественного сознания, равно как и мышления значительной части истеблишмента преобладают иные, более традиционные соображения, которые не позволяют политической элите (даже если бы она захотела, в чем, правда, можно сомневаться) выйти за пределы силового поля в области международной (а в ряде случаев и внутренней) деятельности. Более того, речь в данном случае идет не просто о силе (которая может быть разной - жесткой, мягкой, экономической, политической и т.д.), а прежде всего о военной силе. На нынешнем этапе Россия представляется страной, восстанавливающей свою мощь. В связи с этим сразу же возникает вопрос - восстанавливать что (какой вид силы?), какую силовую модель? История (а откуда еще можно взять эту модель?) ориентирует ее на прошлые образцы силового воздействия: либо российского имперского “разлива”, либо советского, не менее имперского “стандарта”. Традиционно российское влияние на международной арене было обусловлено ее военной мощью. Старую Россию уважали не за то, что она обустроила страну и обеспечила благосостояние народа, а за то, что она победила татар, шведов, турок, Наполеона. Советский Союз боялись и уважали на международной арене, во-первых, потому что он был ядерной сверхдержавой, способной разрушить Соединенные Штаты, Западную Европу, весь мир, причем не единожды; во-вторых, поскольку в центре Европы стояло 70 тыс. советских (и стран ОВД) танков и западные аналитики спорили лишь о том, сколько времени потребуется этой армаде, чтобы достигнуть Ла- Манша - 24 или 48 часов? Вывод напрашивается сам собой: чтобы восстановить прежнее международное влияние страны, надо восстановить ее военную мощь. И военная элита, и “ура-патриоты” поддерживают эту идею. Не вызывает сомнения, что Россия обладает и другими видами силы, которые она могла бы использовать во внешнем мире: геопо литическая сила (обусловленная ее местоположением центра Евроазиатского материка, ее огромными пространствами, которые поглощали всех интервентов), огромные залежи природных ресурсов, интеллектуальный потенциал, высокий профессиональный уровень работников и т.д. Однако понятие величия страны в общественном сознании России ассоциируется в первую очередь с понятием военной мощи. Причем эта сила не обязательно должна быть реальной, важен имидж. Это понимают современные политтехнологи, и поэтому российский обыватель часто видит своего президента то в боевом самолете, то на подводной лодке, то стреляющим из пушки, то в окружении десантников. И всем ясно - он поднимает роль военной силы, значит думает и заботится о величии страны. Общество убеждают, что армия, а не благосостояние народа, обустройство страны является главным фактором стабильности России. Ради решения этой задачи общество должно быть готово идти на серьезные жертвы. Восстановление престижа армии (и соответственно величия страны) в ходе военной операции в Чечне обошлось России даже по официальным данным в более чем в 2,5 тыс. погибших военнослужащих за один только год (это почти в 2 раза больше официального годового уровня потерь в Афганистане). Но общественное российское сознание готово заплатить эту цену за восстановление величия своей страны. Западу это непонятно, ибо у него иная шкала ценностей, прежде всего относительно человеческой жизни (впрочем и Россия в этом плане начинает меняться: гибель 118 моряков подводной лодки “Курск” всколыхнула страну посильнее, чем Чечня). В интересах восстановления величия страны (ее мощи), как предполагается, полезно напоминать внешнему миру, что Россия сохраняет ядерную силу, достаточную для уничтожения своих соперников. Чтобы другие страны не сомневались в этом, следует не только напоминать об этом, как это делал обычно первый российский президент Борис Ельцин (в Пекине, например в 1999 г. и ранее - в других случаях), но и демонстрировать свои возможности на практике. Верная этому принципу, Москва во время Стамбульской встречи ОБСЕ, отмеченной усилением конфронтации между Западом и Россией по поводу Чечни, направила (для демонстрации флага, как раньше говорили) два стратегических бомбардировщика, которые долетели до Гренландии (а могли бы, наверное, и дальше, если бы хватило горючего) и тем самым показали, на что Россия действительно способна. Когда парламентская ассамблея Совета Европы осудила Россию за нарушение прав человека все в той же Чечне и рекомендовала исключить ее из Совета Европы, Москва вновь напомнила о своих возможностях, запустив с подводной лодки в Баренцевом море (из подводного же положения) баллистическую ракету в район Камчатки, точно поразив намеченную цель. Можно вспомнить и рейд российских десантников по дружественной Юго славии, захвативших раньше натовцев стратегический аэродром в Косово. Конечно, российская дипломатия не может игнорировать общественный настрой в собственной стране (кстати, Россия, наверное, является одной из немногих стран мира, где МИД зачислен в разряд силовых структур; другим таким государством является Ирак, где министр иностранных дел просто носит погоны), и ее силовая ориентация поэтому должна проявляться не только на уровне политического мышления и дипломатической игры, она должна иметь выход в виде политической активности. В самом деле, все последние годы российское внешнеполитическое сообщество (не без влияния китайских лидеров) активно обсуждает идею многополярного мира как ответ на возникновение однополярной структуры международных отношений, отождествляемой с гегемонией Соединенных Штатов. В Пекинской декларации, подписанной Владимиром Путиным и Цзян Цзэминем, подчеркивается, что дружба народов России и Китая “способствует формированию многополярного мира и нового справедливого рационального мирового порядка”46. А в уже упоминаемой концепции внешней политики РФ провозглашается, что “Россия будет добиваться формирования многополярной системы международных отношений”. При этом утверждается, что “гарантия эффективности и надежности такого мироустройства - взаимный учет интересов”47. Однако многополюсный мир - это, как уже отмечалось выше, силовая конструкция, ибо полюс - это центр влияния, уровень которого определяется силовыми параметрами. Поэтому возможный многополюсный мир сегодня - это не “концерт” равных по мощи государств (как это было в XIX в.), а взаимодействие стран с различными силовыми параметрами. И это взаимодействие может носить характер подчинения или наоборот верховенства, преобладания, командования - в зависимости от силовых возможностей взаимодействующих между собой стран. Но такой многополюсный мир не надо создавать (и вообще не понятно, каким путем он может быть создан; силовые полюса не создаются в пробирке или по соглашению между двумя министрами; они сами возникают в результате развития, стечения различных обстоятельств), он уже есть. Даже если взять десятку наиболее влиятельных государств мира, то все они будут разновеликими по своей силе, по своему влиянию, это и будет многополюсный мир. Думать иначе - величайшая наивность, ведь в этом случае надо предполагать, что Соединенные Штаты должны во имя равновеликой многополярности в одностороннем порядке “обессилеть” (разоружить) себя, дабы сравняться с остальными. Наверное речь может идти о равноправии, ибо оно не зависит от силы государств, поскольку в правовом поле все они в равной степени су- веренны. И если бы в мире утвердилась нормативная система международных отношений, то не возникало бы никакой потребности в каком-либо искусственном многополярном мире. Дополнительные возможности, которыми обладают Соединенные Штаты на международной арене, возникают не от однополярности, а от их преобладания в силе. Но при этом Соединенные Штаты остаются формально равноправными с Люксембургом и Габоном. Российская дипломатия сознает нереальность расчетов на то, что Соединенные Штаты сами (во имя многополярного мира) снизят уровень своих силовых возможностей. Она понимает, что попытки Москвы выравнять военно-силовые возможности России и США (когда первая затрачивает на содержание своих вооруженных сил 6 млрд долл., а вторая - 400 млрд долл.) бесперспективны. Поэтому она пытается идти другим путем, стремясь выравнять свои силовые параметры с США (стать равными им) за счет создания коалиций (на антиамериканской основе) с другими государствами: то с Францией и Германией, то с Китаем и Индией (как их свести в одну коалицию - неясно). В обоих случаях Россия проводит чисто силовую акцию, пытаясь создать ситуацию политической силы на своей стороне. Но все это не имеет никакого отношения к многополюсному миру. Даже если такую коалицию удалось бы создать, то это был бы не многополюсный, а биполярный мир, подобный тому, что существовал в годы “холодной войны” Но этого никто не хочет. Наверное, поэтому силовая линия России во внешнем мире оценивается критически многими экспертами прежде всего либерального направления. «Концепция многополярного мира, - утверждает Вячеслав Никонов, президент фонда “Политика”, - с одной стороны, воюет с ветряными мельницами, а с другой - акцентирует внимание на нашей слабости. Она призвана подчеркнуть существование в мире нескольких полюсов, а не одной сверхдержавы. При этом совершенно ясно, что США не являются единственным игроком на международной арене, а есть и другие силовые полюсы, например Западная Европа, Китай. Поэтому эта концепция непродуктивна... Во-первых, она откровенно антиамериканская. Я не знаю, зачем нам надо подчеркнуто обострять имеющийся характер противоречий. Во-вторых, будучи изначально китайской, она отодвигает Россию как бы на второй план»48. Между тем можно привести немало примеров, когда сама Россия проводила силовую политику (не обязательно военно-силовую, хотя и ее также) в рамках постсоветского пространства. Стремясь предотвратить расширение НАТО на Восток, Россия угрожала принять ответные меры - все они, как п равило, носили чисто силовой характер (к счастью, они не были реализованы). Возражая против строительства Америкой национальной системы ПРО, Москва угрожала принять меры прежде всего по наращиванию своего ракетно-ядерного потенциала (хотя и не ясно, как это сделать со стареющими ракетами). Зациклившись на военной силе, Москва гораздо меньше внимания уделяет невоенным видам силы. Между тем сегодня источником влияния государства на международной арене становятся не столько количество бомб, танков, военных самолетов, систем залпового огня, сколько благосостояние, культура, здравоохранение, образование, наука. “Развивающаяся широким фронтом по всем основным направлениям фундаментальная наука - это гораздо более редкий феномен цивилизации, чем многие привыкли думать”49, - утверждает А. Кокошин. К сожалению, за прошедшие годы реформ и фундаментальная, и прикладная науки оказались в тяжелом положении - главным образом из-за резкого сокращения ассигнований на нее, падения престижа научно-исследовательской деятельности, снижения востребованности результатов научных исследований как бизнесом, так и высшими эшелонами власти. В самом деле, на создание армии для ведения третьей мировой войны, вероятность которой практически равна нулю, для противодействия малоперспективной внешней агрессии Россия затрачивает треть бюджета страны. В то же время на науку, являющуюся сегодня одним из самых важных источников международного влияния, тратится менее 1%. Упадок фундаментальной науки, исчезновение “научных школ” обернется для страны намного большими потерями, чем утрата многих важных производств. История учит, что в отличие от многих видов промышленности, фундаментальная наука, будучи утраченной, не может быть восстановлена, даже при выделении крупных ресурсов, в течение нескольких поколений. Германия в свое время обладала крупнейшим научным потенциалом на высшем мировом уровне. Однако немецкая фундаментальная наука была уничтожена Гитлером и его подручными, требовавшими от нее немедленной отдачи, да и при Аденауэре она была в загоне. С тех пор прошло более полувека, но немецкая фундаментальная наука до сих пор не может восстановить самое себя: нобелевские премии упрямо обходят ее стороной, половина их уходит в США (между прочим, атомную бомбу помог американцам создать выходец из Германии А. Эйнштейн, а ракеты - выходец оттуда же В. фон Браун). Проблема прав человека, гражданских и прочих свобод, ставшая ахиллесовой пятой российской внешней политики, может сдерживать переориентацию России на нормативную систему международных отношений. Москва, следуя в этом плане советской традиции, всегда была против того, чтобы внешний мир указывал ей, как надо понимать и решать эту проблему. Российская политическая элита, парламентарии, не говоря уже о бюрократии, абсолютно не приемлют тезиса о том, что права человека и гражданские свободы надо защищать в том числе, а возможно и прежде всего, от самого государства, каким бы “всенародным” оно не представлялось. Между тем это нормальная ситуация в нормальном обществе и государстве, и в ней нет ничего оскорбительного для власть предержащих. Скорее наоборот, если они обеспечивают эту защиту - честь и хвала им. Точно так же и критика правительства, правящей элиты со стороны оппозиции (СМИ) является не только нормальным явлением, но и неотъемлемой частью функционирования политической системы, базирующейся на демократии: никто так не вскрывает недостатки, как оппозиция. Она, собственно говоря, для этого и существует, и в Великобритании она, например, называется “оппозиция ее величества” (не ее величеству). Это только извращенное коммунистическое сознание могло создать разного рода госпартконтроли, которые проверяли самих себя. Лучшего инструмента для контроля деятельности государственного аппарата, чем оппозиция (и СМИ), человечество пока не придумало. Определенные проблемы возникают и в сфере экономических свобод, которые все чаще ограничиваются чиновничьим аппаратом. Во всем мире экономическая свобода ведет к процветанию общества и государства, а ее отсутствие или покушения на нее ведут к деградации и обнищанию. По индексу экономической свободы Россия сегодня занимает 93-е место в мире из 127 рецензируемых государств, находясь в кампании таких стран, как Колумбия, Папуа- Новая Гвинея, Танзания, Замбия, Габон, Камерун и Болгария, Нормативная система международных отношений, как уже отмечалось выше, включает в себя не только правила взаимоотношений государств во внешней сфере, но и определенные нормативы внутреннего поведения государств, прежде всего имеющие отношение к правам человека, национальных меньшинств и разного рода свободам. Неприятие подобных процедур и норм может вести к неприятию соответствующей системы международных отношений. К сожалению, государственная бюрократия во всем мире отождествляет свои собственные эгоистические интересы с государственными и общественными. Обычно это происходит в странах, где общество и личность либо не имеют эффективных механизмов (инструментов) защиты своих прав и свобод, либо не умеют ими пользоваться. Но эта сугубо внутренняя проблема не может не влиять как на имидж страны, так и на ее выбор во внешнем мире. Во всяком случае неспособность Москвы, а скорее всего нежелание ее политической элиты признать всевозрастающую роль проблематики, так или иначе связанной с человеческим измерением, правами человека, гражданскими и прочими свободами не только подрывает имидж страны на международной арене, но и серьезно подрывает ее способность влиять на ход мировых событий. Уже в течение ряда лет (а фактически в течение четверти века, прошедшего со времени принятия хельсинкского Заключительного акта) Москва занимает оборонительную позиция по вопросам прав человека и гражданских свобод. Она все время вынуждена либо оправдываться перед западными лидерами, Советом Европы, либо - что еще хуже - лгать им по этому крайне злободневному для всех вопросу. В результате вся эта проблематика, которая неизбежно составляет неотъемлемую часть любой перспективной нормативной системы международных отношений, становится наиболее уязвимым (слабым) пунктом российской внешней политики, намного более уязвимым, чем даже многолетняя территориальная проблема в системе отношений России с Японией. К сожалению, приходится констатировать, что в своем выборе той или иной модели регулирования Москва скорее всего будет руководствоваться соображениями традиционного (силового), а не перспективного (нормативного) порядка. В то же время российская политическая элита не может не учитывать современных веяний (прежде всего антисилового настроя больфинства государств, да и самих российских граждан) в международных отношениях. Синдром Афганистана, Чечни, разгула терроризма на просторах России, трагическая гибель подводного ракетоносца “Курск” со всем своим экипажем - все это в конечном счете ведет к осознанию обществом той истины, что величие России в иы- нешием мире не связано с ее воеино-силовым потенциалом. Наверное, поэтому вышеупомянутая концепция внешней политики вынуждена подчеркивать, что “Россия выступает за дальнейшее снижение роли фактора силы в международных отношениях”50. Она не может не сознавать, что становление в международных отношениях нормативной системы, утверждающей равноправие государств и определенные этические нормы их поведения во внешнем мире, отвечает в первую очередь ее собственным национальным интересам. Однако ее проблема состоит в том, что, уповая на свою самобытность, она хотела бы иметь нормативную международную систему, построенную по ее собственному проекту, в соответствии с ее собственным видением внешнего мира и тенденций его и своего развития. Но мир - плюралистичен, как утверждает сама Россия. И система международных отношений, если она рассчитывает быть работоспособной, не может быть построена (не может функционировать) лишь на уровне политического мышления России, Белоруссии, Ирака и КНДР. Она может быть построена на основе совместных усилий всего мирового сообщества. Она должна учитывать опыт всех государств, но, наверное, в несколько большей степени тех, кто сумел не только провозгласить, но и достичь благополучия своих обществ и граждан. КИТАИ (внешнеполитический ресурс). Самая населенная страна мира - 1276 млн человек51. За границей, прежде всего в Азии, но не только, проживает 43,2 млн китайцев, так или иначе связанных с исторической родиной52. ВВП КНР составляет около 4500 млрд долл., или примерно 3600 долл. на душу населения53. Экономика страны отмечена стабильным ростом в размере 8-9% в год и довольно низким при таких темпах роста уровнем инфляции 1-2% в год54. Внешний долг составляет 156 млрд долл. По данным Лондонского института стратегических исследований, вооруженные силы Китая насчитывают 2480 тыс. человек (к этому можно добавить внутренние войска, пограничные подразделения и др. общей численностью 1100 тыс. человек)55. Однако в случае большой войны Китай может выставить армию численностью не менее 200 млн человек56. Стратегические силы оснащены ядерным оружием (по данным на 1998 гКитай имел 395 ядерных боеголовок стратегического назначения51), средства доставки которого разнообразны, но по дальности полета значительно уступают другим (классическим) ядерным державам: в основном это ракеты, в том числе крылатые, средней дальности. В то же время переоснащение стратегических сил более современными (с большей дальностью, размещенными на подводных лодках) средствами доставки идет довольно быстрыми темпами. Китай не имеет своих военных формирований за рубежом даже на уровне миротворческих операций. В качестве наблюдателей он участвует в миротворческих миссиях на Ближнем Востоке, в Западной Сахаре и на границе между Кувейтом и Ираком. Китай сегодня является одним из самых мощных и динамичных государств современного мира, откровенно наращивающий свои силовые, в том числе и военные возможности на международной арене. Страна обладает самой многочисленной армией в мире (хотя техническое оснащение ее оставляет желать лучшего в сравнении с другими великими державами; политическое руководство страны, между тем, уделяет большое внимание модернизации армии). Почти сразу после победы в гражданской войне (в 1949 г.) “вожди компартии Китая осознали, - пишет российский исследователь Д. Снежный, - что в жестких условиях послевоенного мира основным условием повышения значимости государства в регионе и на мировой арене является наличие мощных вооруженных сил, располагающих ядерным оружием”58. По мнению тогдашних китайских руководителей, страны, не обладающие этим мощным и эффективным оружием, обречены на роль ведомых и вынуждены ориентироваться на одну из сверхдержав - либо СССР, либо США. Однако лидеры КНР не хотели ни того, ни другого. Правда, Пекин возлагал определенные надежды на Советский Союз, который по замыслу вождя Мао и его соратников, должен был бы поделиться со своим союзником если не самим ядерным оружием, то хотя бы секретами его производства. Однако эти ожидания оказались напрасными - ни И. Сталин, ни Н. Хрущев не пошли на это59. Китай столкнулся с необходимостью самому решать свои атомные проблемы. 16 октября 1964 г. в КНР было произведено первое (наземное) испытание ядерного устройства мощностью 20 кт. В 1966 г. состоялся первый успешный запуск ракеты с ядерной боеголовкой. В июне 1967 г. Китай испытал первое термоядерное устройство мощностью 103 мт. В мае 1980 г. Пекин осуществил первые успешные запуски межконтинентальных баллистических ракет (МБР) с дальностью полета 12 тыс. км. С развертыванием этих МБР в зону досягаемости возможного ракетно-ядерного удара Китая вошли объекты на всей территории его тогдашних потенциальных противников: Советского Союза, Соединенных Штатов, Индии. Учитывая малую вероятность третьей мировой войны, “стратегические ядерные силы Китая вряд ли будут в обозримом будущем использованы по своему прямому назначению, - пишет Д. Снежный. - Однако сегодня они выполняют важную психологическую роль, укрепляя международные позиции страны. Отсюда понятно постоянное внимание к качественному совершенствованию китайских стратегических ядерных сил”60. КНР не раз использовала вооруженные силы для обеспечения своих международных интересов (в Тибете, в ходе советско-китайского пограничного конфликта на реке Уссури, против Индии, Вьетнама). Но, хотя вооруженные силы остаются во внешнеполитическом арсенале страны (военные демонстрации в отношении Тайваня во время президентских выборов в 1996 и в 2000 гг.), КНР стремится показать миру, что она предпочитает использовать мирные инструменты в решении конфликтов с окружающим миром (присоединение Гонконга, Макао, официальная линия на мирное воссоединение с Тайванем). Важно учитывать и другое. Китайские вооруженные силы, особенно их стратегический компонент, не отличаются высоким уровнем современных технологий, на порядок отставая по крайней мере от других великих держав, прежде всего Соединенных Штатов и России. Будучи догоняющей стороной, китайские руководители с недоверием относятся к “технологическим революциям” в области современных вооружений, они хотели бы законсервировать их развитие на нынешнем уровне, чтобы лег.че было догонять и чтобы не увеличивать нынешний разрыв между КНР и наиболее продвинутыми в этой области странами. Поэтому Китай в гораздо большей степени, чем Россия заинтересован в том, чтобы заблокировать создание любых систем ПРО ^ стратегических или тактических. В самом деле, подобные системы, неспособные перехватить даже 10% возможного массированного запуска российских стратегических боеголовок и потому бесполезные против них, могут полностью нейтрализовать китайский стратегический или тактический (ядерный) потенциал, меньший по размеру и более низкий по качеству. Верный своей тактике лавирования, Пекин хотел бы заблокировать развитие противоракетных систем других стран чужими руками. Поэтому он не только поддерживает возражения России против создания Соединенными Штатами систем ПРО, но и подталкивает Москву к более активному сопротивлению американцам уже на нынешнем этапе, сам оставаясь при этом на втором плане. Конечно, здесь проглядывает и традиционное стремление китайского руководства столкнуть между собой потенциальных соперников с тем, чтобы в конечном счете стать необходимым той и другой стороне, стать (за определенную цену) посредником их отношений. Вместе с тем Китай твердо и последовательно придерживается своей концепции не вступать ни в какие блоки, союзы, альянсы. Это положение закреплено в Конституции страны, и китайские лидеры вроде бы не собираются менять свою принципиальную позицию. Нынешние руководители КНР, несомненно, являются прагматиками, они сознают, что прямое использование силы, прежде всего военной, непопулярно в современном мире. Поэтому они, если и используют ее, то крайне дозировано и в тех ситуациях, когда успех хорошо просчитан. И как только открывается окно возможностей для использования силы (не обязательно военной, но и политической, экономической, идеологической) руководители КНР обязательно используют ее. Так, например, Пекин ведет себя в отношении Тайваня, наступая, но все время оглядываясь на мировую реакцию, отступая лишь для того, чтобы потом снова вернуться на стезю наступательных действий. Стоило маленькой Македонии установить дипломатические отношения с Тайванем, как Пекин сразу же решил наказать ее, проголосовав в СБ ООН против продления мандата на пребывание там миротворческого контингента ООН. “Пекин заставил весь мир подчиниться его требованиям о непризнании Тайваня в качестве равноправного члена мирового сообщества, - приходит к выводу Виль Гельбрас, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова. - Подобная позиция отражает интересы только Пекина. Это значит, что КНР добивается всеобщего признания своих сверхдержавных требований... Диктат входит в арсенал внешнеполитических и внешнеэкономических действий Китая, и с этим вынуждены считаться другие страны”61. Вместе с тем, оставаясь квазисоциалистическим государством, формально исповедующим интернациональную коммунистическую идеологию с ее глобальным мессианизмом, уверенностью (хорошо скрываемой в настоящее время) в окончательной победе мировой революции, неприятием западной демократии, Пекин вызывает недоверие окружающего мира, который постоянно пытается определить соотношение прагматизма и идеологии в его внешней политике. Сознавая это, китайские политики активно используют в своей деятельности на международной арене и невоенные, “мягкие” виды силы. Прежде всего это демографический фактор. Уже тот факт, что Китай представляет четвертую часть населения планеты, что будущий ее демографический баланс, возможные миграционные потоки в известной мере зависят от курса Пекина, понуждает другие страны относиться к КНР с особым вниманием. Россия, с ее малозаселенными восточными территориями, несмотря на нынешнюю теплую дружбу с Пекином, всегда будет опасаться возможных неконтролируемых потоков китайской миграции в районы Восточной Сибири и Дальнего Востока. Уже сейчас Москва испытывает тревогу по поводу возможного (и незаметного, на первый взгляд) превраще ния количественного присутствия китайцев в этих регионах в качественное. Другой аспект демографического фактора состоит в том, что китайская диаспора (возникшая как результат ползучей и неуправляемой экспансии) в других странах Азии составляет более 40 млн человек. Она хорошо организована, сплочена, чувствует определенную привязанность к своей исторической родине и готова не только платить ей определенную дань, но и действовать в ее интересах. Ситуация в Индонезии (закончившаяся большой кровью), Малайзии, Сингапуре лишь подтверждает это. Следует отметить, что китайская диаспора за последние годы увеличилась не только в России, но и в Соединенных Штатах. Поскольку Китай - это почти четверть человечества, он представляет собой потенциально самый крупный рынок мира. Завоевание этого рынка стало важнейшим побудительным мотивом действий всех ведущих транснациональных корпораций, в том числе американских. В свою очередь Пекин в высшей степени нуждается в бесперебойном поступлении в страну иностранного капитала, научно-технических достижений развитых стран Запада, в открытии их рынков для китайских товаров. Сегодня Китай превратился в крупнейшую перерабатывающую фабрику мира, поставляющую дешевую (правда, довольно, среднего качества, но нашедшую своего покупателя) продукцию на рынки почти всех стран мира, увеличивая тем самым свой потенциал экономической силы. При этом Пекин постоянно помнит, что выступает в качестве просителя, страны, в определенной мере зависимой от промышленно развитых стран, в том числе и от США. Однако и американцы вынуждены сознавать, что Китай самостоятельно вырвался из тисков нищеты и голода, стал сильной державой с растущим экономическим и экспортным потенциалом (достаточно заметить, что в отдельные годы дефицит США в торговле с КНР составлял около 50 млрд долл.). Соединенные Штаты теперь заинтересованы в Китае как в экономическом партнере и вынуждены в известной степени умерять свои политические амбиции во взаимодействии с этой державой. Китай, таким образом, нейтрализовал возможности США использовать против него военную силу, а в известной мере - и политическую силу. В своих внешнеполитических установках Пекин исходит из концепции многополярного мира, разделяемой также Россией и в известной мере (по тактическим соображениям) - Францией. Очевидно, что эта схема предполагает, во-первых, наличие силовых полюсов в системе международных отношений, вокруг которых - по закону гравитации - формируется группа более слабых и зависимых стран. Во-вторых, эта схема исходит из того, что отношения в данном мире, иерархия в нем государств, их место под солнцем обусловлены теми или иными (своими для каждой эпохи и в каждом пространстве) силовыми параметрами. И каждый участник этого многополярного мира проводит политику баланса сил, стремясь при этом, играя на противоречиях между остальными “полюсами”, выполнять роль балансира, т.е. государства, которое управляет (манипулирует) в целом этим равновесием. Однако для того чтобы в нынешней ситуации играть эту роль надо либо иметь больше (чем другие) силы, либо обладать специфическими видами силы (играющими роль козырей), которых лишены другие. Китай, видимо, надеется со временем играть именно эту роль, как играют ее сегодня Соединенные Штаты. Совершенно очевидно, что эта концепция, если и реальна, то лишь в рамках силовой системы международных отношений. Совершенно очевидно, что в рамках силовой многополярной системы играют (жертвуют), прежде всего слабыми, а не слабые. Пекин, во-первых, не хочет выступать в роли слабого и, во-вторых, не хочет, чтобы им играли, в-третьих, он сам хочет сам играть другими. Но для исполнения всех этих желаний КНР совершенно не обязательно играть в многополярный мир. Ей просто надо стать сильнее других. Между прочим даже процесс девальвации военной силы, развивающийся сегодня в мире, работает на возрастание силовых возможностей Пекина, возможно больше, чем на кого-либо еще. Внешнеполитический ресурс Китая достаточно динамичен, создавая возможности эволюционировать как в сторону нормативной, так и силовой систем международных отношений. В самом деле, подход Пекина к решению вопроса о Гонконге является образцом мирного (несилового, нормативного) решения спорных проблем в соответствии с Уставом ООН. Его же систематические демонстрации силы в отношении Тайваня или Парасельских островов, на которые претендует ряд государств Юго-Восточной Азии, его военная акция против Вьетнама в 1970-х годах, оккупация Тибета явно представляют собой попытки силового решения конфликтных проблем, нарушения Устава ООН и общепринятых международных норм. Конечно, руководители КНР не отрицают пользы международных норм и самой нормативной системы международных отношений. Но они признают международные нормы поведения и взаимоотношений государств лишь выборочно и, как правило, только те, которые работают на Пекин (когда ему выгодно, он даже печется о правах китайцев в Индонезии, отказывая собственному народу в тех же самых правах). Чаще всего - это правила периода становления национальных государств, когда полезность или приемлемость той или иной нормы оценивается с точки зрения соответствия национальным интересам данного государства, а не интегрированным интересам мирового сообщества эпохи глобализации. В подходе к этой проблеме КНР, несмотря на свои успехи в прорыве к индустриальному обществу, ближе к развивающимся странам (и России), чем к постмодернистскому Западу. В этом плане можно полагать, что Китай вряд ли будет активным строителем нормативной системы международных отношений. «В период после окончания “холодной войны”, - пишет американский исследователь проблем нового мирового порядка профессор Давид Якобсен, - Китай будет стремиться опираться на вестфальские принципы суверенитета и национального самоопределения. Эта одержимость суверенными правами делает Китай чуждой фигурой в рамках нового мирового порядка»62. КНР еще придется пройти стадию самонадеянности силы, преодолеть ее, модернизировав свое общество для того, чтобы понять: все это было средством самоутверждения, а не целью, которая - после всех этих пройденных стадий - будет видеться Китаю совершенно по-иному. ФЕДЕРАТИВНАЯ РЕСПУБЛИКА ГЕРМАНИЯ (внешнеполитический ресурс). Численность населения объединенной Герма- нии составляет 82 057 тыс. человек, это самое крупное государство в Западной Европе и третье на Западе вообще по данному показателю. Сюда входят и 7365 тыс. иностранцевсреди которых турки составляют самую большую группу - 2014 тыс. человек, за ней следуют югославы, которых сегодня около 800 тыс. человек, 2,2 млн - это переселенцы немецкого происхождения из стран бывшего “восточного блока”65. ВВП страны превышает 2100 млрд долл., или 23 тыс. долл. на душу населения66. Экономика сохраняет устойчивое развитие на уровне 2-3% в год и инфляции в 1,0-1,5%67. При всем при том правительству приходится продолжать вкладывать огромные средства (с 1990 г. - более 1 трлн марок или около 700 млрд долльг) в хозяйственную реконструкцию восточных земель (бывшей ГДР), которые пока не дают значительной отдачи. Поэтому бюджетный дефицит составляет 24-26 млрд долл. в год69. ФРГ третий (после США и Японии) производитель легковых автомобилей в мире, 56% которых реализуется за рубежом10. Объем внешней торговли составляет 939 млрд долл. (при постоянном положительном сальдо в 40-50 млрд долл.). Каждый третий житель ФРГ, имеющий работу, трудится на экспорт. 70% объема германской внешней торговли приходится на европейские государства, 10% - на азиатско-тихоокеанский регион, 8% - на Северную Америку и по 2% - на Африку и Латинскую Америку71. Зарубежные инвестиции ФРГ (США в них - на первом месте) составляют около 200 млрд долл., а иностранные (на первом месте американские) инвестиции в ФРГ - 120 млрд долл.12 ФРГ является одним из главных (и самых мощных) моторов западноевропейской интеграции. На долю Германии приходится свыше 50% совокупной финансовой помощи Запада странам бывшего СССР и государствам Восточной и Центральной Европы (с 1989 по 1993 г. - более 70 млрд долл.)13. С1955 г. ФРГ является членом НАТО, с 1990 г. в альянс входит вся объединенная Германия. Вооруженные силы страны насчиты вают 332 800 человек14. ФРГ не имеет и не может иметь ядерное оружие. На территории находятся иностранные войска: около 70 тыс. американских, 21 тыс. британских, 3300 - французских, 3000 - голландских, 2100 - бельгийских и натовские региональные (локальные) командные центры15. Вооруженные силы страны принимают участие в миротворческих операциях в Боснии и Косово, в антитеррористической коалиции в Афганистане, в качестве наблюдателей страна была представлена в миротворческих миссиях в Албании, Грузии, Ираке и Кувейте. Если придерживаться классификации, установленной выше, то Германия скорее всего принадлежит к разряду великих держав, восстанавливающих свой статус, хотя и в своеобразной форме. Нужно отметить, что в настоящий момент среди ресурсов внешнеполитического влияния Германии военная сила занимает далеко не первые места. Страна имеет армию средних размеров, но хорошо экипированную, оснащенную современным вооружением и дисциплинированную. После объединения двух немецких государств численность вооруженных сил Германии была сокращена более чем вдвое. ФРГ не имеет своего ядерного оружия и не может его иметь или производить, фактически она не имеет своих стратегических сил. В этом плане она уступает двум другим великим европейским державам - Франции и Великобритании. Считается, что самостоятельно страна не в состоянии вести как наступательные действия, так и отразить внешнюю агрессию, ее безопасность обеспечивается только коллективными международными усилиями, прежде всего в рамках НАТО. Хотя по численности своего населения Германия занимает второе место в Европе (после России) и могла бы иметь большую по размерам армию, которая представляла бы собой более значительный, чем ныне, фактор в сфере европейской безопасности, она не решается пойти на это по соображениям исторического порядка. Всего лишь три года тому назад Бундестаг ФРГ принял решение, впервые позволяющее вооруженным силам Германии участвовать в миротворческих операциях за пределами страны. С тех пор немецкий солдат вновь появился на территориях других государств, и Бонн активно включается в проведение миротворческих операций, правда, в составе НАТО. Тем не менее, расходуя на поддержание своей оборонительной готовности 1,5% своего ВВП, германское политическое руководство вряд ли может рассматривать свой военный потенциал как источник международного влияния. Поэтому ФРГ является страной, которая объективно заинтересована в существовании и функционировании такой системы международных отношений, в которой военной фактор не играл бы значительную роль. И это первый импульс к поддержке Бонном нормативной международной системы. Это не означает, что ФРГ вообще пренебрегает международным влиянием. Но его источником для нее являются прежде всего не военные, “мягкие” виды силы. В этом плане на первое место следовало бы поставить экономическую мощь Германии. Ее ВВП - четвертый в мире (после США, КНР и Японии) и первый в Европе - позволяет Бонну уравновешивать в европейских рамках преимущество Франции и Англии в сфере безопасности, обусловленное их ядерным статусом. Ее промышленные изделия, создаваемые на современном технологическом уровне, известны в мире своим отменным качеством и высокой степенью надежности. Не менее важна и финансовая мощь Германии, ее прямые частные инвестиции в Центральной и Восточной Европе, бывшем постсоветском пространстве, прежде всего России, которая является ее основным должником (только по государственной линии - 40 млрд марок). Бонн отказывается списывать хотя бы часть этого долга, создавая тем самым условия, когда Россия, будучи должником Германии, вынуждена быть постоянно лояльной по отношению к ней. Сильны ее позиции и на традиционных мировых рынках. Внешнеторговый оборот ФРГ по своему объему (около 1 трлн долл.) уступает лишь американскому. Занимая прочные позиции в странах Центральной и Восточной Европы, Бонн способствовал вовлечению этих стран в НАТО, расширяя таким образом число своих клиентов (и свое влияние) в этой организации, в Центральной и Восточной Европе, которая стала опорным пунктом Бонна для движения на Восток. Но главная сила Германии обусловлена тем, что Бонн занимает (опять-таки благодаря своей экономической и финансовой силе) ведущие позиции в Европейском союзе, в процессе европейской интеграции, являясь на сегодняшний день наиболее мощным ее локомотивом. Это тенденция развивалась в течение всего послевоенного периода. Исторические предубеждения против Германии ее соседей долгое время вынуждали ее “не высовываться” и не претендовать на первые роли не только в мировой, но и в европейской политике, сдерживать непосредственную трансформацию своего экономического динамизма в политическое влияние на континенте и в мире. Но ничто не мешало Германии делать это опосредствекно, через европейский интеграционный процесс. В результате немецкий динамизм подталкивал прогресс Европейского сообщества, а усиление международного влияния ЕС было одновременно и расширением внешнего влияния Бонна. В известном смысле ЕС - это детище Германии, ибо никакая другая страна не была так заинтересована в продвижении вперед, в реализации идеи интеграции (инициатива Йошки Фишера, министра иностранных дел в правительстве Г. Шредера, относительно создания федеративной Европы лишь подтверждает это), как Германия, она никогда не входила в число “евроскептиков”, она всегда была в рядах “еврооптимисгов”. И политическое равноправие, обеспечиваемое нормативной системой международных отношений, дает возможность стабилизировать, консолидиро вать, развить сильные стороны функционирования ЕС, амортизируя, понижая его уязвимость в сфере безопасности. Традиционная немецкая аккуратность, пунктуальность, национальная предрасположенность к соблюдению строго определенного порядка (знаменитый немецкий ordnung) вкупе с переоценкой своего исторического прошлого, осознанным выбором либерально-демократического пути развития, опыт пребывания в ЕС склоняет немецкое общество и государство к какой-то форме правовой ориентации во внешнем мире. Поэтому Германию с полным правом можно отнести к числу тех стран, которые объективно заинтересованы и подготовлены к принятию нормативной системы международных отношений. ВЕЛИКОБРИТАНИЯ (внешнеполитический ресурс). При населении 58,7 млн человек76 ВВП страны составляет 1400 млрд долл., или 21 800 долл. в расчете на душу населения11. В последние годы экономический рост достигает 2-3% в год, а инфляция около 3%1&. Объем внешней торговли составляет 575 млрд долл.19 В рамках ЕС Великобритания занимает особую позицию, она не входит в зону “евро" и не разделяет идей относительно строительства федеративной Европы. Вооруженные силы страны насчитывают 212 тыс. человек, ее военное присутствие имеет место в Германии, Канаде, на Кипре, в Гибралтаре, Непале, Белизе, Брунее, на Фолклендских островах и в других районах земного шара (всего на 12 территорияхj80. Кроме того, Лондон участвует в миротворческих миссиях (в том числе и военных) в Албании, на Бахрейне, Кипре, в Боснии. Ираке, Кувейте, Сьерра-Леоне, Македонии и т.д., всего в 15 странах. Британские военные советники служат в 30 странах81. Стратегические силы обладают ядерным потенциалом в 185 боеголовок82, размещенных главным образом на 48 ракетах трех стратегических подводных лодок (помимо этого на вооружении Великобритании находится 12 разноцелевых подводных лодок и три авианосца)*3. По экспорту вооружений страна занимает второе место в мире после Соединенных Штатов (10,4 млрд долл. в 1997 г.)*4. Великобритания является страной постепенно теряющей свою силу, как военную, так и политическую. На протяжении веков ее политический истеблишмент исповедовал силовую концепцию равновесия, проводя политику баланса сил, прежде всего на европейском континенте. Это позволяло Лондону достигать выгодной для себя расстановки сил на континенте, не ввязываясь непосредственно в вооруженную схватку с соперниками за преобладание на континенте. Однако в XX в. эта политика дважды потерпела фиаско. В ходе обеих мировых войн Великобритании не удалось избежать вовлеченности в военный конфликт, который, хотя и заканчивался каж дый раз тем, что Лондон оказывался в компании победителей, приводил к значительной девальвации влияния страны на международной арене. Этому же способствовала и потеря Великобританией своей колониальной империи, в которой “никогда не заходило солнце”. Лондон обладает силами сдерживания, размещенными на трех подводных лодках, но эти ядерные силы слишком минимальны. В нынешних условиях они выполняют скорее престижную (для поддержания статуса великой державы) роль, нежели сдерживающую. Лондон пытается более активно использовать “мягкие виды силы”, прежде всего свою финансовую мощь, ему принадлежит первое место среди прямых частных зарубежных инвестиций в Соединенных Штатах - около 130 млрд долл. Правда, если здесь и возникает какая-то зависимость, то не очень ясно, кого и от кого. Другим источником международного влияния Великобритании являются ее “особые отношения” с своими бывшими колониями, в которых сегодня проживает более 1,5 млрд человек. Несколько усиливает британские позиции в мире ее членство в Европейском союзе, хотя Лондон по ряду основополагающих для союза вопросов занимает особую позицию, обусловленную в ряде случаев слишком тесными его отношениями с Америкой. И конечно в актив источников влияния Великобритании в нынешнем мире следует отнести тот факт, что она до сих пор является страной образцовой демократии, основным прибежищем диссидентов со всего мира. Новое поколение британских политических деятелей, олицетворяемое премьер-министром Энтони Блэйром, пытается осовременить имидж Великобритании на международной арене, ускоряя темпы сближения с континентальной Европой, выдвигая идеи третьего пути в условиях наступающей глобализации. Однако британское общественное мнение слишком консервативно, чтобы возглавлять международные изменения, менять союзников. В целом Лондон устраивает ситуация, позволяющая ему быть между Европой и Америкой. Но он не может не понимать, что эта ситуация не создает ему дополнительной силы, поэтому поиск новых путей неизбежен и для него. Из всего сказанного выше следует, что современные интересы Великобритании и ее нынешнее состояние требуют утверждения нормативной системы международных отношений. В ее рамках политическая толерантность Британии могла бы оказаться в большей мере востребованной, чем в рамках силовой системы. Но реализации подобного императива мешает слишком тесная привязка внешней политики страны к американскому курсу на международной арене (самое активное военное участие в антитеррористической операции Америки). В результате в этом вопросе, впрочем, как и во многих других, Великобритания не имеет своей определенной линии и потому вряд ли сможет оказывать самостоятельное воздействие на формирование той или иной модели системы международных отношений. Конечно многое будет зависеть от того, насколько Лондону удастся преодолеть свой “евроскептицизм” и полностью переориентироваться на Европу. ФРАНЦИЯ (внешнеполитический ресурс). Ее население составляет 59 165 тыс. человек*5, а ВВП страны равен 1500 млрд долл., или 23 100 долл. на душу населения86. На рубеже веков страна обеспечивает устойчивый экономический рост в 2-3% в год, а инфляция обычно не превышает /,5%87. Вооруженные силы страны насчитывают 317 ООО человек, к числу которых можно было добавить корпус жандармерии численностью 94,3 тыс. человек88. Отдельные французские контингенты размещены за рубежом: в Германии (3300 человек), Французской Гвиане (2200 человек), в Индийском океане, в Новой Каледонии, Полинезии, Чаде, Береге Слоновой Кости, Джибути, Габоне и Сенегале. В составе миротворческих миссий (в том числе и военных) Франция присутствует в Албании, Боснии, Хорватии, Грузии, Ираке, Кувейте, Италии, Косово, Ливане, Саудовской Аравии и Западной Сахаре, Сингапуре*9. Стратегические ядерные силы имеют в своем распоряжении 450 ядерных боеголовок90, размещенных главным образом на четырех подводных лодках, являющихся основным потенциалом сдерживания. Занимает третье место в мире по экспорту вооружений (7,4 млрд долл. в 1997 г.)91. Как и Великобритания, Франция является державой, теряющей силу на международной арене и все более становящейся региональной державой. Она не только утратила все свои колонии, но потерпела унизительное поражение в Индокитае и Алжире. Однако судьба ее великодержавия решалась не в Африке или Азии, а прежде всего в Европе. Последние полтораста лет Франция боролась с Германией за право быть наиболее мощной континентальной державой Европы. Седан, две мировые войны, на исходе которых Франция диктовала свои условия побежденной Германии, которая между тем, подобно Фениксу, каждый раз вставала из пепла и вновь бросала вызов Франции. И ядерное оружие, которое создал и принял на вооружение Париж - это не столько средство сдерживания Советского Союза (потом России), сколько политическое оружие, призванное уравновесить все время возрождающуюся мощь Германии (недаром военная стратегия Франции, сформулированная еще Де Голлем - это оборона по всем азимутом). Замкнувшись на Германии и растрачивая на конфронтацию с ней свои основные ресурсы, Франция теряла позиции мировой державы. Судьба этого противоборства решалась между тем не на полях военных или политических сражений, а на экономическом поприще. Имея ВВП, в 1,5 раза уступающий германскому, и объем торговли, вдвое меньший, чем у соперника, Франция вынуждена смириться с тем, что ФРГ играет первые роли в Европейском союзе, расширяет свое международное влияние в том числе и за счет Франции: в прошлом восточная Европа, включая Россию, была зоной, в которой интересам Парижа всегда отдавалось предпочтение. Ныне весь этот обширный регион в большей мере делает ставку на Германию. Конечно, у Франции остаются институциональные (традиционные) регалии великодержавности. Она является постоянным членом СБ ООН и обладает там правом вето, она имеет ядерное оружие, которое никогда не будет иметь Германия. Она сохраняет определенное влияние в некоторых своих бывших колониях. Это позволяет французскому политическому истеблишменту время от времени нарочито (сознательно) противопоставлять себя сильным мира сего (Соединенным Штатам, России, той же Германии) в качестве акта демонстрации своей самостоятельности и великодержавности. Она старается показать, что ей претит любое навязывание линии поведения во внешнем мире. Тем не менее внешнее окружение понимает подлинную мотивацию этих вспышек величия и их ограниченный по своему воздействию характер. Основной же источник влияния страны в современном мире носит, скорее всего, цивилизационный характер: Франция всегда была и воспринималась внешним окружением как выразительница и носительница европейских цивилизационных идей (английская буржуазная революция имела место на полтораста лет ранее французской, но она не имела такого международного резонанса, как последняя), европейской культуры, европейских ценностей. По мере развития процесса глобализации подобные источники международного влияния, возможно, будут играть все более важную роль, но пока на рынке силовых возможностей, подобные ценности не пользуются повышенным спросом. Поэтому как страна, теряющая силу, как государство, олицетворяющее определенные ценности, Франция, наверное, скорее всего, предпочла бы нормативную модель международных отношений. И ее неуверенность по вопросу несанкционированного ООН использования военной силы в Косово как бы подтверждает это, равно как и сохраняющееся (правда, все более и более формальное) неучастие в военной организации НАТО. Вместе с тем следует признать, что эта линия последовательно не выдерживается. И вспышки прежнего великодержавного величия, и стремление убедить мировое сообщество в сохранении своей способности влиять на ход событий в мире могут порождать силовые рецидивы во внешней политике Франции. И все же Париж не может не понимать, что активное участие в силовом соперничестве на международной арене - это уже не его стихия. ЯПОНИЯ (внешнеполитический ресурс). В стране проживает 126 5/5 тыс. человеккоторые создают ВВП в размере 3900 млрд долл., или 23 700 долл. в расчете на душу населения Страна не обладает какими-либо значительными сырьевыми ре- сурсами (кроме морских), но является формально третьей промышленной державой современного мира (после США и КНР), отличающейся высокой наукоемкостью своих товаров и значительной конкурентной способностью на мировых рынках. Между тем японская экономика переживает ныне трудный период, отмеченный падением производства, поисками новой модели дальнейшего развития. Тем не менее инфляция сохраняется на уровне 1,0 -0,7%*. Вооруженные силы, мобильные и оснащенные на высоком технологическом уровне, насчитывают 236 300 человек5. Армия, согласно конституции, предназначена только для обороны национальной территории, поэтому не существует японского военного присутствия за рубежом. Единственным исключением является миротворчество в рамках ООН: 45 японских военнослужащих размещены на границе между Сирией и Израилем96. Есть и другие ограничения в области обеспечения безопасности страны. Ее военные расходы не могут превышать 1% ВВП. Япония приняла на себя обязательства не иметь и не создавать своего собственного ядерного оружия. В то же время на территории Японии размещены американские войска - немногим более 40 тыс. солдат и офицеровг97, которые в ближайшие три года должны быть сокращены вдвое. Япония, несомненно, являет собой страну, набирающую силу. И хотя ее экономика переживает сегодня значительные трудности, требуя новых идей для нового рывка вперед, страна восходящего солнца остается второй промышленной и научно-технической державой современного мира (хотя некоторые эксперты отдают пальму первенства в промышленной сфере Китаю). “Главный урок, который Япония извлекла из своих послевоенных впечатляющих успехов, состоит в том, что экономическое развитие, а отнюдь не воинская доблесть, является ключевым аспектом продвижения к вершинам международного влияния”98, - подчеркивает профессор Д. Якобсен. Ее экономическое присутствие в других странах (Азии, Европы, Америки), несомненно, имеет экспансионистский оттенок. Тем не менее Япония стремится всеми способами продемонстрировать, что она не имеет (во всяком случае, пока) глобальных амбиций и предпочитает играть региональную или субрегиональную роль. Если она и выражает обеспокоенность состоянием своей безопасности, то прежде всего в результате развития ситуации в Восточной и Юго-Восточной Азии: отношения КНР и Тайваня, обстановка на Корейском полуострове, ядерные амбиции Индии и Пакистана, отсутствие решения проблемы северных территорий. Япония островная держава, для обеспечения своего выживания ей необходима безопасность морских коммуникаций в глобальном масштабе. В на стоящий момент эту безопасность, как и безопасность страны в целом, обеспечивают Соединенные Штаты и международные организации, членом которых она является. Для утверждения своего международного влияния Япония использует главным образом “мягкие” виды силы - прежде всего свое экономическое, финансовое и научно-техническое присутствие в других странах. До настоящего времени Япония воздерживалась от перевода своей экономической и научно-технической мощи в военную силу, главным образом по соображениям исторического, политического характера, а не потому, что не имеет соответствующих возможностей. Являясь единственной страной в мире, подвергнувшейся атомной бомбардировке, Япония одна из немногих стран, официально выступающих за ликвидацию ядерного оружия. В традиционной самурайской формуле “Хризантема и меч” Япония оставляет лишь “хризантему”, отправляя “меч” в запасники. Вместе с тем ее постоянно беспокоят ядерные амбиции некоторых стран в регионе: сначала это были Тайвань и Южная Корея, которые, однако, свернули свои ядерные программы под давлением Соединенных Штатов. Сегодня же речь идет об Индии, Пакистане, которые уже стали ядер- ными державами, и Северной Корее, которая подозревается в намерении стать ею. Прецедент создан, и путь для других ныне более открыт, чем несколько лет назад. Два обстоятельства служат основанием для этого беспокойства: первое - развитие современных технологий и индустриальной базы значительно упрощает процесс создания ядерного оружия; второе - перспективы создания национальных противоракетных систем (стратегических или тактических, не имеет значение), что объективно может ослабить заинтересованность великих держав в поддержании режима нераспространения ядерного оружия и ракетных технологий. Следует учитывать, что Япония присоединилась к Договору о нераспространении лишь в 1976 г., когда Тайвань и Южная Корея заявили о свертывании своих атомных программ. И каждый всплеск ядерных амбиций в регионе поднимает в стране опасную дискуссию о ее военной политике. Так, в ходе одной из подобных дискуссий в конце 1970-х годов Шинго Нишиму- ра, тогдашний фактический заместитель министра обороны, высказался следующим образом: “Япония должна обладать тем же статусом, что и страны НАТО. Мы должны иметь авианосцы, межконтинентальные ракеты, стратегические бомбардировщики. Мы должны иметь даже атомные бомбы”99. На тот момент подобное заявление стоило Нишимуре его поста. Но проблема эта периодически продолжает обсуждаться в среде японской политической элиты. В 1994 г. тогдашний премьер-министр Японии Цутому Хата выступил с заявлением, в котором содержалось предупреждение следующего порядка всему внешнему миру: “Нет никакого сомнения, что в техническом и финансовом планах Япония обладает способностью создать ядерную бомбу”100. По мнению западных экспертов, для этого ей понадобится всего несколько месяцев. Уже к 1997 г. Япония имела в результате переработки ядерного топлива французских и британских АЭС более 24 метрических тонн плутония. Если учесть, что при использовании современной технологии для изготовления 20-килотонной ядерной бомбы требуется всего 4 кг плутония101, то из имеющихся запасов Япония может изготовить 3 тыс. ядерных зарядов. При этом страна фактически имеет баллистические ракеты, способные поражать окружающее пространство, в том числе и территорию Соединенных Штатов, не говоря уже о Китае и России. Превращение в ядерные державы Индии и Пакистана имело сильный резонанс в Японии. Во-первых, режим нераспространения ядерного оружия оказался неэффективным. Во-вторых, наличие восьми ядерных держав в мире делает процесс вступления в ядерный мир менее чрезвычайным. Конечно, чтобы стать ядерной державой, Японии придется преодолеть не только давление окружающего мира, но и собственный психологический барьер. Поэтому Токио, видимо, в большей степени заинтересован в утверждении нормативной системы международных отношений, которая создаст стране более благоприятные условия для использования ею “мягкой” силы, для продвижения ее интересов в другие регионы, для консолидации ее международного влияния. Так, Япония была категорически против, когда Вашингтон рассматривал планы нанесения ударов по КНДР с целью разрушения ее ядерных и ракетных объектов102. Вместе с тем можно с известным основанием утверждать, что если в мире сохранится силовая система международных отношений, то Япония перед лицом возрастающего могущества ядерных Китая и Индии вряд ли долго продержится в рамках безъядерного статуса и минимальных (1% от ВВП) расходов на оборонительные нужды. А это вызовет соответствующую цепную реакцию во всем АТР, а скорее всего и за его пределами. ИНДИЯ. Численность населения страны приближается к миллиарду человек (999 839 тыс. человек, на конец 1999 г.)103. По некоторым оценкам к середине нового века население Индии достигнет 1,5 млрд человек'04. Индийская экономика представляется крайне динамичной, годовые темпы ее роста составляют 5-7% при инфляции достигающей 7-10%105. ВВП страны на рубеже веков равен 1534 млрд долл.106 Вооруженные силы страны насчитывают 1 173 ООО человек, однако к этому следовало бы добавить 1 090 ООО человек101, состоящих в полувоенных формированиях, играющих огромную роль в предотвращении внутренних религиозных, кастовых, национальных конфликтов. Ввиду многолетнего конфликта с Пакистаном правительство страны придает большое значение дальнейшему повышению технического уровня вооруженных сил. Индия обладает ядерным оружием, согласно имеющимся оценкам ее ядерный арсенал состоит из 65 боезарядовт. Однако острой представляется проблема носителей ядерного оружия. Ограниченное число индий- ских наблюдателей участвуют в миротворческих операциях ООН (в Ираке и Кувейте, Сьера-Леоне, Западной Сахаре)109. Индия представляется государством, набирающим силу. Причем этот процесс развивается в двух направлениях. Дели стремится усилить свои военные возможности, объясняя это тем, что некоторые его соседи, прежде всего КНР и Пакистан, питают по отношению к стране враждебные намерения и имеют территориальные претензии к ней. Наиболее значительным шагом в этом направлении является создание Индией своего ядерного оружия. По мнению некоторых зарубежных экспертов, индийская ядерная программа ведет свое начало от 1964 г. - года, когда КНР провела свое первое ядерное испытание (хотя дело не только в Китае, а вообще - в существовании статуса великих ядерных держав, которым больше позволено, чем другим). Через 10 лет, в 1974 г. Индия взорвала свое первое “мирное ядерное устройство”. Несомненно, что затяжной конфликт с Пакистаном способствовал развитию индийской ядерной программы. В 1998 г. Индия провелэдспытание пяти ядерных бомб (как бы в ответ на создание Пакистаном своего ядерного оружия). Однако тогдашний индийский министр обороны внес определенность в сложившуюся ситуацию. “Конечно, в наших отношениях с Пакистаном присутствует напряженность и серьезные разногласия, - отметил военный министр. - Но для такой страны, как Индия, Пакистан - это не главная угроза. Самая большая угроза для Индии - это Китай”110. И до тех пор, пока КНР (точно так же как и ее, по мнению Дели, партнер - Пакистан) будет наращивать свою военную силу, Индия вынуждена будет отвечать тем же. В известной мере ядерное оружие для Индии - это в большей мере политическое оружие, призванное повлиять на поведение соседних стран. Но вряд ли кто будет отрицать, что оно является и фактором сдерживания, которое, чтобы поддерживать свою действенность, должно развиваться и время от времени демонстрировать уровень достигнутой мощи. В результате в непосредственном ее окружении военная мощь Индии, в известной мере, рассматривается как главный источник ее международного влияния. И Индия в какой-то мере вынуждена поддерживать этот имидж. Именно этим, видимо, объясняется тот факт, что одна из самых миролюбивых держав современного мира отказалась присоединиться к Договору (теперь бессрочному) о нераспространении ядерного оружия. В то же время следует учитывать, что ориентация на наращивание военных усилий для Индии - мера вынужденная, она не укладывается в исторические тенденции страны, в ее философию, в ее национальную идею (современное индийское государство создавалось на идеях Ганди, на идеях ненасильственного сопротивления, гражданского неповиновения) . Более того, Индия - одна из немногих азиатских стран, которые пытаются - и надо сказать, что не без успеха - построить у себя демократическое общество, если и не западного образца, то весьма близкого к нему. Своим развитием она опровергает стереотип, популярный среди азиатских авторитарных режимов о том, что демократия чужда восточному самосознанию и восточной политической культуре, что западные и восточные ценности несовместимы, что западный гуманизм и восточный гуманизм - это не только не совпадающие, но и противоположные, взаимно отрицающие друг друга понятия. Поэтому, как всякое демократическое образование, Индия, видимо, заинтересована в том, чтобы та система ценностей, которая заложена в основу ее общества и государства, в той или иной степени утверждалась бы и на международной арене. Экономические успехи последних лет, ставшие возможными благодаря опоре страны на современные достижения в сфере науки и технологии, свидетельствуют, что индийский истеблишмент видит источник международного влияния страны скорее в “мягких”, нежели в “жестких видах” силы. В последнее десятилетие страна добилась значительных экономических успехов, обеспечивая как экстенсивное, так и интенсивное развитие своего национального хозяйства. Индия смогла добиться 6,5%-ного ежегодного роста ВВП, выйти на новые мировые рынки и в некоторых областях, в том числе и в ЭВМ, в создании программного обеспечения для них конкурировать даже с США. Страна не только сама кормит миллиардное население, но и совершила огромные рывок в будущее, создав национальную промышленность и сельское хозяйство, науку и технику, в том числе космическую и ядерную, информатику, кадры инженеров и ученых. Индия по сути дела была единственной страной, которая не стала высмеивать горбачевскую идею создания “ненасильственного и безъядерного мира”, а поддержала ее, несмотря на всю кажущуюся ее иллюзорность. Возможно это и слишком отдаленный от сегодняшних забот внешнеполитический ориентир, но, хотим мы этого или нет, процессы глобализации, развивающиеся на нашей планете, подтверждают, что маленькими шажками, но мир движется в направлении достижения этого ориентира. Если учесть, что Индия - кандидат номер один на место дополнительного постоянного члена Совета Безопасности ООН (в случае, если будет принято решение о его расширении), то сам этот факт свидетельствует об определенном настрое мирового сообщества. Вместе с тем существующая в стране внутренняя напряженность, политическая нестабильность (частые смены в последнее время руководства страны), обусловленные столкновением традиционных и модернистских тенденций в развитии общества, его ускоренной технократизацией, постоянная потребность поддерживать и расширять силовой потенциал сдерживают процесс расширения международного влияния страны. Таким образом, Индия, являясь государством, наращивающим силу, в том числе и в значительных размерах военную (ядерную) силу, в то же время в большей мере заинтересована в утверждении в мире нормативной, нежели силовой системы международных отношений. Она заинтересована в этом, во-первых, по соображениям исторического порядка, духовных традиций; во-вторых, потому что подобная система снимала бы с нее бремя постоянной напряженности в отношениях с Китаем и Пакистаном. В-третьих, поскольку она давала бы возможность стране сконцентрировать свои усилия на внутренних проблемах, прежде всего тех, что обусловлены ее демографическим взрывом. В-четвертых, система нормативных международных отношений позволила бы Индии занять давно подобающее ей место среди нынешних великих держав и играть более активную роль в современном мире. Помимо великих держав на утверждение той или иной модели мирорегулирования большое влияние могут оказать международные организации. Для одних из них, таких как ООН, ОБСЕ проблема мирорегулирования являйэтся едва ли не основной их функцией. Более того, сами они являются неотъемлемой частью нормативной системы международных отношений. В то же время их деятельность (в идеале) должна оказывать решающее влияние на консолидацию этой системы, на процесс дальнейшего нормотворчества, на соблюдение общепринятых норм всеми государствами - членами этих организаций. Нечего и говорить о том, что организации подобного рода оказывают серьезное влияние на выбор той или иной модели международных отношений, который предстоит сделать их членам - национальным государствам. О целях, функциях, возможностях, проблемах этих организаций говорилось в предшествующей главе. Однако существуют международные организации иного типа. Их возникновение отражает иные тенденции в международных отношениях, прежде всего тенденцию к интеграции, к новому регионализму. Их основная задача непосредственно не сводится к миро- регулированию, но объективно, своим возникновением, существованием, функционированием они способны оказывать воздействие (и немалое) и на выбор той или иной модели международного регулирования, и на консолидацию избранной модели. Среди организаций подобного рода пальма первенства, несомненно, принадлежит Европейскому союзу. ЕВРОПЕЙСКИЙ СОЮЗ (внешнеполитический ресурс). В него входят сегодня 15 государств, завтра их число может быть значительно больше, ибо в дверь ЕС стучится дюжина других стран, представляющих главным образом Центральную и Восточную Европу и Средиземноморье. Уже сегодня на территории союза проживают 350 млн человек, к которым можно было бы добавить около 20 млн иностранных рабочих, мечтающих сменить свой временный гостевой статус на постоянный. Совокупный ВВП союза составляет примерно около 9000 млрд долл. Ожидаемые темпы роста на 2002 г. составляют 2%, в дальнейшем они могут возрасти11 *. С 2002 г. среди 12 членов союза имеет хождение единая валюта ЕС. Это значительный шаг к федеративной Европе. Вооруженные силы стран ЕС составляют (по состоянию на начало 2002 г.) 1 млн 700 тыс. человек, что больше, чем имеют США. В то же время европейцы в среднем тратят на каждого военнослужащего в 3 раза меньше, чем американцы (65 913 долл. против 202 406 долл.). ЕС затрачивает на НИОКР 6,5% своего военного бюджета по*сравнению с 12,7%, расходуемых США. Расходы на образование в ЕС в 3-4 раза превышают затраты на оборону. Хотя в состав ЕС входят две ядерные державы и три первоклассные армии (Германии, Франции и Великобритании), военная сила не является важным источником влияния союза на международной арене. Более того, в военном плане Европейский союз представляет собой ущербную организацию. Во-первых, он исповедует антимилитаристскую философию; во-вторых, как организация (готовящаяся стать федерацией) он не имеет своих вооруженных сил. Пока Европа не является еще единым политическим и военным целым. Наверное, поэтому, хотя оборонные расходы европейских государств НАТО в совокупности составляют 2/3 от американских военных расходов, на эти средства европейцы содержат военный потенциал (растасканный по национальным территориям), в лучшем случае составляющий 20% американской военной мощи. Америка тратит на закупки вооружения 47 млрд долл. в год, ее европейские партнеры только 28 млрд долл. Европа (ЕС) одна не смогла справиться с Сербией, население которой составляет 10 млн человек, а экономика ослаблена длительной гражданской войной. Правда, в последнее время ЕС пытается в рамках общей внешней политики и безопасности создать свою военную силу, независимую от НАТО. На декабрьском саммите 1999 г. в Хельсинки члены ЕС одобрили формирование корпуса быстрого реагирования из 60 тыс. солдат - примерно три дивизии. Он будет создан, как предполагается, к 2003 г. Эти силы будут подчиняться непосредственно ЕС и выполнять гуманитарные операции и операции по поддержанию мира, а также небоевые операции по эвакуации мирных жителей. Но скорее всего создание “собственных вооруженных сил” этим и ограничится. Да и эти силы в своей деятельности будут опираться на инфраструктуру НАТО. Источником влияния Европейского союза во внешнем мире служит прежде всего его экономическая мощь (совокупный ВВП 15 стран ЕС практически равен соответствующим американским показателям), финансовая независимость и стабильность, равно как и тот факт, что ЕС представляет собой самый крупный в мире торговый блок. На его долю приходится 20% мировой торговли, а если учитывать внутреннюю торговлю между самими странами ЕС, то эта цифра поднимется до 44% мирового торгового оборота (вдвое превосходя по этому показателю Соединенные Штаты)112. В этом плане ЕС, в отличие от некоторых более воинственных составляю- щих’его государств, предпочитает, если и использовать силу за пределами зоны своей непосредственной ответственности, то, как правило, в “мягких” ее формах. По мнению профессора Лондонской школы экономики Ст. Вудкока, “Европейский союз оказывает заметное влияние на формирование глобальной экономики путем демонстрации наиболее эффективной модели экономической (и политической) интеграции. Это влияние становится все более ощутимым, по мере того, как мировая экономика все решительнее продвигается в направлении углубления кооперирования и интеграции”113. После своего не очень удачного старта единая валюта союза евро восстанавливает свои позиции. Конечно, в ближайшее время евро вряд ли сможет заменить доллар в качестве резервной валюты, но, во всяком случае - это единственная в мире (после самого доллара) валюта, способная это сделать. (Благоприятная по отношению к евро позиция КНР и России могла бы в значительной мере содействовать этому.) Само рождение ЕС происходило в рамках правового поля: союз явился результатом подписания шестью европейскими государствами Римского договора, заложившего основы нормативной минисистемы международных отношений, являвшегося сводом правил этой минисистемы. Следование этим правилам должно было в конечном счете преодолеть вековое соперничество на континенте, превратить Европейское экономическое сообщество в Соединенные Штаты Европы. В определенной мере западноевропейцам удалось достигнуть той цели, которую они перед собой ставили, и сегодня ЕС - центр гравитации практически для всех европейских стран, готовых присоединиться к союзу. Это их стремление создает для ЕС дополнительные возможности влиять на внутреннее и внешнее поведение этих государств. Однако в плане возникновения нового мирового порядка еще большее значение имеет перечень тех условий, которым должны удовлетворять претенденты, намеревающиеся присоединиться к союзу. Этот перечень в известной мере служит своеобразной европейской нормативной базой внутреннего и внешнего поведения большинства стран, расположенных на европейском континенте.