Гегель и эстетика Чернышевского

В диссертации Чернышевский намечал заняться эстетикой лишь «как частью философии», отказываясь от сколько-нибудь подробного исследования специальных эстетических проблем. «Я предоставляю себе право, — писал он, — и принимаю на себя обязанность для решения вопроса об отношении искусства к действительности представить со временем анализ всех важнейших явлений многостороннейшего и полнейшего из искусств, поэзии, чтобы историею поэзии проверить основательность моих выводов. Я смотрю на свое настоящее сочинение только как на введение в будущий труд» [4, II, 875].

В статье «Критический взгляд на современные эстетические понятия» содержится приноровленное к условиям подцензурной печати разъяснение автора «Эстетических отношений искусства к действительности» основной задачи его магистерской диссертации. «Реформа в эстетике, — разъяснял Чернышевский, — будет произведена и отчасти уже произведена, но автор и не думает о притязаниях на то, что изложенные им понятия — его изобретение. Они принадлежат ему только потому, что он усвоил их, а вовсе не потому, чтобы он был создателем их. Он имеет одно только притязание — притязание быть собирателем материалов, отрывками разбросанных по разным страницам сочинений, большая часть которых и не носит на себе заглавия „Курс эстетики", а касается эстетических понятий только случайно. Он охотно сознается, что большую часть тех мыслей, которые признает он справедливыми, можно отыскать не далее, как в „Отечественных записках".

В другой статье, опубликованной в «Современнике» в 1856 г., Чернышевский заявил об этом еще более определенно. Литературные стремления, одушевлявшие критику гоголевского периода русской литературы (т. е. Белинского.—Ред.), писал он, «кажутся нам, как и всем здравомыслящим людям настоящего времени, вполне справедливыми; мы все привязаны к ней горячею любовью преданных и благодарных учеников» [4, III, 135].

9*

131 Речь идет здесь о статьях Белинского в «Отечественных записках». С чувством глубокой благодарности и самого искреннего уважения относился Чернышевский и к другому своему учителю — А. И. Герцену. В связи с созданием в Москве историко- литературного музея А. И. Герцена, правнук писателя, живущий во Франции, Леонард Рист подарил Музею экземпляр диссертации Чернышевского «Эстетические отвюшения искусства к действительности» с волнующей надписью: «Александру Ивановичу Герцену с благоговением подносит автор». Имена Белинского и Герцена не могли быть названы в диссертации, но она явилась философским обоснованием и дальнейшим развитием материалистических взглядов Белинского и Герцена на сущность и значение искусства.

Трудности из-за цензурных условий возникли перед Чернышевским и в изложении содержания гегелевской эстетики. Профессор Никитенко, по кафедре которого подготавливалась диссертация Чернышевского, исключил из ее текста все упоминания имени Гегеля, заменив прямые обозначения «гегелевской школы» косвенными — «господствующие понятия», «обыкновенные понятия» и т. п. На полях рукописи диссертации имеются цензорские пометки Никитенко: «Гегеля философию прочь», «Этот гегелизм надобно переделать или вовсе исключить». В тексте диссертации, опубликованном во втором томе Полного собрания сочинений Чернышевского, цензурные исключения восстановлены (они взяты в квадратные скобки).

Названные работы Чернышевского, на наш взгляд, необходимо рассматривать лишь как первоначальную основу и как часть его эстетической системы, заключенной в совокупности его работ, особенно литературно-критических, в целом.

Многое в подходе Чернышевского к философии и эстетике Гегеля напоминает то, что проделал, по словам В.

Чернышевский тоже отбрасывает «абсолютную идею» из сферы общих понятий искусства, но отбрасывая ее, он подхватывает, насколько это было возможно в подцензурной печати, порывы гегелевской эстетики к реализму и включает ряд положений гегелевской эстетики в свою реалистическую эстетику. Так он поступает прежде всего с основным понятием гегелевской эстетики— категорией прекрасного. Сначала он прослеживает развитие этого понятия в гегелевской философии.

? «[Жизнь вселенной, — пишет он, — есть процесс осуществления абсолютной идеи. Полным осуществлением абсолютной идеи будет только вселенная во всем своем пространстве и во все течение своего существования; а в одном известном предмете, ограниченном пределами пространства и времени, абсолютная идея никогда не осуществляется вполне. Осуществляясь, абсолютная идея разлагается на цепь определенных идей; и каждая определенная идея в свою очередь вполне осуществляется только во всем бесконеч- ном множестве обнимаемых ею предметов или существ, но никогда не может вполне осуществиться в одном отдельном существе.

Но] все сферы духовной деятельности подчинены закону восхождения от непосредственности к посредственности. Вследствие этого закона [абсолютная] идея, вполне постигаемая только мышлением (познавание под формою посредственности), первоначально является духу под формою непосредственности или под формою воззрения. Поэтому человеческому духу кажется, что отдельное существо, ограниченное пределами пространства и времени, совершенно соответствует своему понятию, кажется, что в нем вполне осуществилась идея, а в этой определенной идее вполне осуществилась идея вообще.

Из этого основного воззрения, продолжает Чернышевский, вытекают все дальнейшие определения: прекрасное есть идея в форме ограниченного проявления; прекрасное есть отдельный чувственный предмет, который представляется чистым выражением идеи, в нем нет ничего, что не было бы чистым выражением идеи. В этом отношении отдельный предмет называется образом. А прекрасное выступает как совершенное соответствие, совершенное тожество, полное слияние идеи с образом.

Вскрывая внутренние противоречия гегелевской эстетики, Чернышевский показал, что Гегель фактически уничтожает прекрасное, так как для него адекватной формой проявления идеи является не чувственная форма, а чистая мысль: [По системе Гегеля] чем выше развито мышление, тем более исчезает перед ним прекрасное, и, наконец, для вполне развитого мышления есть только истинное, а прекрасного нет» [4, II, 7]. На самом деле говорит русский мыслитель, развитие мышления в человеке нисколько не разрушает в нем эстетического чувства.

Указав далее на то, что, будучи следствием основной идеи гегелевской системы, изложенное выше понятие о прекрасном падает вместе с нею, Чернышевский формулирует свое понятие прекрасного.

«Ощущение, производимое в человеке прекрасным, — пишет он, — светлая радость, похожая на ту, какою наполняет нас присутствие милого для нас существа. Мы бескорыстно любим прекрасное, мы любуемся, радуемся на него, как радуемся на милого нам человека. Из этого следует, что в прекрасном есть что-то милое, дорогое нашему сердцу.

Самое общее из того, что мило человеку, и самое милое ему на свете — жизнь; ближайшим образом такая жизнь, какую хотелось бы ему вести, какую любит он; потом и всякая жизнь, потому что все-таки лучше жить, чем не жить; все живое уже по самой природе своей ужасается погибели, небытия и любит жизнь. И кажется, что определение:

„прекрасное есть жизнь"; „прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям"» [4, II, 9—101, удовлетворительно объясняет все случаи, возбуждающие в нас чувство прекрасного.

Мы сделали подробные выписки о понятии прекрасного в идеалистической эстетике и в философии искусства Чернышевского, поставили рядом, чтобы из их сопоставления сделать определенные выводы. Главным из них будет тот, что Чернышевский не отбрасывает гегелевско-фишеровское определение прекрасного, а стремится диалектически превзойти его в научном отношении, включить его рациональное содержание в собственную эстетику.

Чернышевский рассматривает свое определение прекрасного как дальнейшее развитие гегелевской эстетики. По его словам, и Гегель, и Фишер постоянно говорят о том, что красоту в природе составляет то, что «предвозвещает личность», что прекрасное в природе имеет значение прекрасного только как намек на человека. Назвав эту мысль Гегеля великой и глубокой, Чернышевский заметил: «О, как хороша была бы гегелевская эстетика, если бы эта мысль, прекрасно развитая в ней, была поставлена основною мыслью вместо фантастического отыскивания полноты проявляемой идеи!» ["4, II, 13.] Ознакомившись в эстетике Гегеля с теми местами, где говорится о том, что прекрасно в действительности, Чернышевский пришел даже к мысли, что Гегель бессознательно принимал прекрасным в природе говорящее нам о жизни, между тем как сознательно поставлял красоту в полноте проявления идеи.

Приведенные выписки из диссертации Чернышевского, над которой он работал в 1853—1854 гг., позволили советским исследователям сделать важнейший вывод, что такой человек, как Чернышевский, понял скрытый внутренний смысл гегелевских «Лекций по эстетике» и что «его знаменитое определение прекрасное есть жизнь» примыкает именно к Гегелю» 22.

Однако такого рода «примыкание» не означает для Чернышевского сближения и тем более отожествления основных линий в философии искусства.

Значительное место в магистерской диссертации Чернышевского уделено опровержению попыток идеалистической эстетики принизить красоту в природе и реальной жизни человека, попыток, направленных в конечном счете на оправдание системы абсолютного идеализма, тесно связанной с теологией.

И сейчас представляют интерес рассуждения Чернышевского по поводу постулатов идеалистической эстетики, что красота в природе непреднамеренна и потому недостойна внимания в сравнении с красотой в искусстве; что прекрасное редко встречается в действительности, непостоянно в своей красоте; что прекрасное в действительности прекрасно только потому, что оно кажется прекрасным и т. д. С целым рядом конкретных соображений, высказываемых идеалистами в связи с названными постулатами, Чернышевский выражает согласие, но он отвергает главные принципы, на которых они построены.

Разумеется, писал Чернышевский, красота в природе в строгом смысле слова не может назваться преднамеренной, но вместе с тем нельзя сказать, чтобы вообще природа не стремилась к произведению прекрасного. Птицы и животные заботятся о своей внешности, «охорашиваются»; в человеке красота редко бывает совершенно непреднамеренною; забота о своей наружности чрезвычайно сильна у людей, составляя часть народной гигиены. Понимая прекрасное как полноту жизни, указывал мыслитель, «мы должны будем признать, что стремление к жизни, проникающее всю природу, есть вместе и стремление к произведению прекрасного. Если мы должны вообще видеть в природе не цели, а только результаты, и потому не можем назвать красоту целью природы, то не можем не назвать ее существенным результатом, к произведению которого напряжены силы природы. Непреднамеренность (das Nichtgewolltsein), бессознательность этого направления нисколько не мешает его реальности» [4, II, 39].

Жалобы представителей идеалистической эстетики на редкость прекрасного в действительности, например, на редкость алмазов с голубиное яйцо, прискорбны лишь для нашего эстетического чувства, но их уникальность нисколько не уменьшает их красоты. Но в целом красота в природе, говорит Чернышевский, не столь уже редкое явление. По его мнению, мысль, будто прекрасное редко встречается в действительности, основана на смешении понятий первостепенного и вполне прекрасного (или величественного) в своем роде. Так, находя Миссисипи величественнее Волги, мы продолжаем, однако, считать и Волгу величественной рекою. Если один предмет возвышеннее другого, то превосходство первого над вторым не есть недостаток другого. Предположим, что «Отелло» выше «Макбета» или «Макбет» выше «Отелло»; несмотря на превосходство одной из этих трагедий над другой, оба эти произведения остаются прекрасными. Достоинства «Отелло» не могут быть вменяемы в недостатки «Макбету», и наоборот. Так мы смотрим, говорит Чернышевский, на произведения искусства, так должно смотреть и на прекрасные явления действительности.

«Величественное в жизни человека встречается не беспрестанно; но сомнительно, согласился ли бы сам человек, чтобы оно было чаще; великие минуты жизни слишком дорого обходятся человеку, слишком истощают его; а кто имеет потребность искать и силу выносить их влияние на душу, тот может найти случаи к возвышенным ощущениям на каждом шагу: путь доблести, самоотвержения и высокой борьбы с низким и вредным, с бедствиями и пороками людей не закрыт никому и никогда. И были всегда, везде тысячи людей, вся жизнь которых была непрерывным рядом возвышенных чувств и дел. . . От самого человека зависит, до какой степени жизнь его наполнена прекрасным и великим» [4, II, 39-40].

Решительно выступает Чернышевский против утверждения идеалистической эстетики, будто действительный предмет не может быть прекрасен потому, что он живой предмет, в котором совершается процесс жизни с ее грубостью и антиэстетическими подробностями. Материалист Чернышевский справедливо оценил это утверждение как «высшую степень фантастического идеализма». Для его опровержения, говорит он, нет необходимости приводить ту истину, что странно искать людей, которые бы не пили, не ели, не имели надобности умываться и переменять белье.

Чернышевский рассмотрел и дал объяснение этим и многим другим упрекам идеалистической эстетики прекрасному в действительности. Все они, по его мнению, преувеличены, а некоторые просто несправедливы. Нет из них ни одного, который обладал бы свойством всеобщности по отношению ко всем родам прекрасного.

В качестве самой сильной и самой общей причины, почему прекрасное в природе и реальной жизни человека не может считаться действительно прекрасным, гегелевская эстетика выдвигала утверждение: «Отдельный предмет не может быть прекрасен уже потому, что он не абсолютен». В критике такого рода утверждений Чернышевский был особенно связан цензурными условиями, по он сумел найти формулировки, направленные на разрушение самой основы эстетики идеализма, ее несовместимость с опытом действительной жизни человечества и современной наукой.

По поводу указанного постулата он писал: «Доказательство действительно неопровержимое [для самой гегелевской школы и многих других философских школ], — принимающих мерилом не только теоретической истины, но и деятельных стремлений человека абсолютное». Но эти системы не выдержали испытания времени и в странах Западной Европы и в России уже распались, уступив место другим, развившимся из них по силе внутреннего диалектического процесса, но понимающим жизнь совершенно иначе. В своей реальной жизни и деятельности, в том числе и в проявлениях своих эстетических чувств, человек не стремится к абсолютному и ничего не знает о нем, имея в виду различные, чисто человеческие, цели. «В действительности мы не встречаем ничего абсолютного; потому не можем сказать по опыту, какое впечатление произвела бы па нас абсолютная красота; но то мы знаем, по крайней мере, из опыта, что similis simili gaudet (подобный подобпому радуется.— Ред.), что поэтому нам, существам индивидуальным, не могущим перейти за границы нашей индивидуальности, очень нравится индивидуальность, очень нравится индивидуальная красота, не могущая перейти за границы своей индивидуальности. После этого дальнейшие опровержения излишни». Чернышевский указал далее на противоречивость трактовки данного вопроса в идеалистической эстетике, в недрах которой получила рождение мысль об индивидуальности истинной красоты. Если индивидуальность — существеннейший признак прекрасного, то отсюда само собою вытекает положение, что мерило абсолютного чуждо области прекрасного. «Источник подобных противоречий, не всегда избегаемых системою, о которой мы говорим, — заключал Чернышевский, — смешение в ней гениальных выводов из опыта и столько же гениальных, но страждущих внутреннею несостоятельностью попыток подчинить все их априористическому взгляду, который часто противоречит им» [4, II, 47].

В этом аспекте представляют интерес и рассуждения Чернышевского о происхождении и сущности понятия «судьбы» у древних греков и других народов и об использовании этих понятий в идеалистической эстетике. Ее попытки ввести это понятие в науку, примирить его с наукой посредством эстетического воззрения на сущность трагического, были сделаны, по словам Чернышевского, с чрезвычайным глубокомыслием, но они чужды пауке и никогда не могут быть успешны. «Наука может только объяснить происхождение фантастических мнений полудикого человека, но не примирить их с истиною» [4, II, 25].

На наш взгляд, задача рассмотрения и оценки эстетических взглядов Чернышевского в их сопоставлении со взглядами Гегеля требует дальнейшего и более углубленного исследования. А пока, в данной статье, остановимся еще на некоторых моментах, присущих именно его концепции в области эстетики.

В центре эстетической концепции Чернышевского находится человек со всеми его духовными и материальными интересами и потребностями. В противоположность идеалистической эстетике, выдвинувшей тезис об абсолютной независимости эстетического наслаждения от материальной заинтересованности, он полагал, что эстетическое наслаждение, хотя и отлично от материального интереса илп практического взгляда на предмет, но не противоположно ему, потому что вообще на природу человек смотрит глазами'владельца, и на земле прекрасным кажется ему также то, с чем связано счастье и довольство человеческой жизни.

Мыслитель пришел к весьма важному выводу о том, что понятия «прекрасного», «хорошей жизни», «жизни, как она должна быть» неодинаковы и даже противоположны у людей различных общественных групп, у различных сословий, находящихся в различных условиях материальной жизни, имеющих различное отношение к труду. Так, понятие поселянина и вообще трудящегося человека о женской красоте, теснейшим образом связанное с понятием о довольстве при большой, но не доходящей, однако, до изнурения, работе, цветущим здоровьем и т. д., принципиально отличается от противоестественного, связанного с роскошно бездейственным образом жизни идеала красоты так называемых образованных, т. е. эксплуататорских, сословий.

Порождением гегелевской эстетики явилась теория чистого искусства, «искусства для искусства», получившая широкое распространение в России. Чернышевский продолжил и значительно углубил критику этой теории, начатую Белинским. Формуле «искусство для искусства» он противопоставил другую —«искусство для народа».

Реалистическая эстетика Н. Г. Чернышевского потребовала расширения рамок искусства. Вся действительность, т. е. окружающая человека природа, человек со всеми его потребностями и связями с другими людьми, вся гамма его внутренней жизни вплоть до фантастических представлений, должна найти свое отражение в произведениях искусства. «Общеинтересное в жизни, — подчеркивает он,—вот содержание искусства» [4, II, 82] Эстетика Чернышевского ставила перед искусством задачу не только воспроизводить те или иные общественные явления, но и выносить свой приговор явлениям жизни.

Так эстетика Чернышевского органически связывалась с его революционно-демократической этикой и политикой. Революционер-демократ призывал работников искусства стать в ряды активных борцов за освобождение парода и его светлое будущее. ^ * Эстетика Гегеля и Фишера часто чрезмерно'противопоставляла прекрасное в искусстве прекрасному в действительности и в тех случаях, когда она рассуждала о содержании эстетического вне рамок основного вопроса философии в целом и философии искусства в частности. Эту же ошибку повторяет в^своей магистерской диссертации и Чернышевский, формулируя~порой упрощенно, на основе принципов антропологического материализма, «упреки» прекрасному в искусстве.

Однако Чернышевский хорошо понимал различие понятий «эстетическое» и «художественное» и в своих многочисленных литературно-критических произведениях уточнял свои позиции в освещении на высоком научном уровне мсногих теоретических проблем искусства. Достаточно напомнить данный им анализ внутренней диалектики художественного творчества" Л." Н. Толстого.

«Внимание графа Толстого,—по мнению Чернышевского,— более всего обращено на то, как одни чувства и мысли развиваются из других; ему интересно наблюдать, как чувство, непосредственно возникающее из данного положения или впечатления, подчиняясь влиянию воспоминаний и силе сочетаний, представляемых воображением, переходит в другие чувства, снова возвращается к прежней исходной точке и опять и опять странствует, изменяясь по всей цепи воспоминаний; как мысль, рожденная первым ощущением, ведет к другим мыслям, увлекается дальше и дальше, сливает грезы с действительными ощущениями, мечты о будущем с рефлексиею о настоящем. Психологический анализ может принимать различные направления: одного поэта занимают всего более очертания характеров; другого—влияния общественных отношений и житейских столкновений на характеры; третьего — связь чувств с действиями; четвертого — анализ страстей; графа Толстого всего более — сам психический процесс, его формы, его законы, диалектика души, чтобы выразиться определительным термином» [4, III, 422—423J.

Вместе с тем надо видеть существенно качественные различия эстетики Белинского, Герцена, Чернышевского и Добролюбова и эстетики классиков марксизма-ленинизма.

Лишь эстетика марксизма-ленинизма, опираясь на опыт эстетического развития не только досоциалистических общественных формаций, но и реального социализма в современном мире, вскрыла наиболее глубокие закономерности развития эстетического, представила его как целостное и живое единство субъективного и объективного, случайного и необходимого, мысленного и чувственного, сознательного и бессознательного, идеи и образа, фантастического и реального, сущности и явления, созерцательного и деятельного, эмоциональной идейной образности и волевой рефлексии, наслаждения и материального интереса, социально-человеческого и природного, классового, национального и общечеловеческого, интернационального.

Каждое сильное и глубокое направление в области философии прошлого марксизм-ленинизм учит познавать в его исторической необходимости, в соответствии с породившими его условиями и потребностями общества. В своей слитности, нераздельности революционно-демократическая и социалистическая, материалистическая эстетика Чернышевского — эстетика критического реализма не только отвечала назревшим потребностям обновления духовной жизни народов России и многих других стран, но и опережала в своих идеалах достигнутый уровень общественного прогресса, обращая свои взоры к светлому социалистическому будущему. Она оставила глубокий след в развитии русской и мировой эстетической мысли, в нравственно-эстетическом воспитании борцов за демократию и социализм.

Многие ее положения были поставлены на службу социалистической культурной революции в СССР и доказали свою жизнен- ность и актуальность. «Для нас важна и приемлема эстетика Чернышевского с ее страстной ненавистью к искусству, понимаемому как сила, подменяющая действительную жизнь, с ее влюбленностью в действительную жизнь, с ее жаждой развития подлинной жизни и ее расцвета, с отрицательным отношением к мертвечине и утверждением, что искусство отражает то, что интересно для человека, а не просто все, как отражает зеркало. Основная мысль Чернышевского, что искусство произносит приговор над жизнью, то есть вызывает с нашей стороны определенную эмоциональную реакцию на изображаемое и что художпик является моральным деятелем, принимает участие в культурном строительстве, — совершенно правильна»23, — писал нарком просвещения А. В. Луначарский.

Устремленность эстетики Чернышевского в будущее, ее положения о единстве прекрасного, истинного и доброго, о высоком назначении искусства в «объяснении жизни», в оценке событий в интересах трудящегося человека, о светлых идеалах искусства, его крылатые слова: «прекрасное есть жизнь» в ее развитии к социализму актуальны и сейчас, в современной битве идей, в преобразовании «природы человека».

В СССР, братских социалистических странах уделяется большое внимание эстетическому воспитанию во всестороннем развитии личности, в «воспитании нового человека, гармонически сочетающего в себе духовное богатство, моральную чистоту и физическое совершенство» [5, 120—121J. Такое широкое понимание роли эстетического в формировании целостной личности, в развитии ее познавательных сил, воображения и творческих способностей, причастности к добру является замечательной конкретизацией мысли Маркса о человеке будущего, как творческом homo aestheti- cus, действующем по «законам красоты» [2, 566].