KPOHEP P. - СМ. НЕОГЕГЕЛЬЯНСТВО КРОЧЕ Б. - СМ. НЕОГЕГЕЛЬЯНСТВО
К. был студентом Оберлинского ун-та и аспирантом в Гарварде, где преподавали К.И. Льюис, Г. Шеффер и ТА.Н. Уайтхед. Сильное влияние на него оказали лекции ТБ. Рассела и тДж. Дьюи, выступавших в Гарварде в 1930-е гг. В 1932 К. отправился на стажировку в Европу, где посетил Вену, Прагу и Варшаву и познакомился с основными представителями 'Венского кружка и 'Львовско-Варшавской школы, включая ТР. Карнапа, ТА. Айера, 'Ст. Лесьневского и 'А. Тарского. Во время Второй мировой войны он служил офицером военно- морского флота США. Вскоре после ее окончания стал профессором Гарвардского ун-та, коим и оставался до конца жизни. К. считали своим учителем такие известные философы, как ТД. Дэвидсон, тТ. Кун и ТД.К. Льюис.
В логических исследованиях К. центральное место занимает его определение логической истины. Понятие истины в целом К. толкует в духе А. Тарского. Логическую истину он рассматривает как суждение, истинностное значение которого зависит только от составляющих его логических операторов. Данное определение, восходящее к работам Б. Больцано и К. Айдукевича, позволяет К. избежать определения истинности в терминах необходимости и, следовательно, модальной логики.
Это неслучайно, поскольку понятие необходимости оказывается частью теории смысла; для К. логика не является дисциплиной, имеющей дело только с языком, а теория смысла строго отделена от теории референции. Указание на некоторую реальность является неотъемлемой частью теории истинности, которая, в свою очередь, входит в теорию референции. Т.о., теория истинности делает логику в целом также ориентированной на реальность. Квантор существования, по его мнению, указывает на предметы, которые рассматриваются в соответствующем экзистенциальном суждении как реально существующие.Сформулированный К. критерий существования гласит: существовать значит быть значением связанной переменной. Квалифицированные переменные выражают онтологические обязательства соответствующей теории, т.е. подобно именам непосредственно указывают на объекты, которые рассматриваются в этой теории как существующие. Поэтому для того, чтобы онтологические обязательства каждой теории были проявлены наглядно, необходимо все теории выражать в языке логики предикатов первого порядка. Данная каноническая запись демонстрирует те объекты, которые принимаются теорией за существующие. С требованием сведения языков всех теорий к канонической записи связан и куайновский запрет на квантификацию предикатных знаков: все, что существует, должно быть проявлено как значение связанной переменной в канонической записи. Квантификация предикатных знаков в логике предикатов первого порядка недопустима.
Исследование проблем логики оказало существенное влияние и на философские взгляды К., что в первую очередь выразилось в разработке номиналистической философии, которую К. некоторое время осуществлял вместе с ТН. Гудменом. Основные позиции номиналистической философии К. сводятся (І) К разделению знаков на имена и синкатегорематические термины, а также (2) к переформулировке в канонической записи научных определений, выраженных в языке предикатов второго и более высоких порядков.
К., однако, вскоре отказался от номиналистской программы в пользу экстенсионального платонизма
(допущение квантификации классов, но не свойств).
Данная трансформация была обусловлена его критикой разделения высказываний на аналитические и синтетические и последующим сдвигом в сторону прагматизма. Со времен И. Канта аналитическими истинами считались суждения, в которых предикат содержался в понятии субъекта. Логики 20 в. считали аналитическими высказывания двух типов: (і) «А есть А» и (2) «Всякий холостяк неженат». Куайновская критика аналитических суждений была тесно связана с его критикой философии Логического позитивизма, в которой разделение высказываний на аналитические и синтетические занимало центральное место. Представители Венского кружка разрабатывали новую эмпирическую философию, опирающуюся на открытия в логике, сделанные ТГ. Фреге, Б. Расселом и ТЛ. Витгенштейном. Главной трудностью классического эмпиризма, восходящего к работам Дж. Локка и Д. Юма, всегда считалось объяснение априорных необходимых истин, таких как истины логики и математики. Обоснование их на данных опыта затруднялось тем, что в таком случае они становились не необходимыми, а индуктивными и, следовательно, случайными. Логические позитивисты преодолевали данное затруднение, рассматривая необходимые истины как тавтологии и аналитические суждения типа (2), истинные на основании определений входящих в них терминов. Считалось, что истины обоих типов не имели, т.о., эмпирического значения и не могли считаться случайными. Их значимость заключалась в том, что они демонстрировали правила, существующие в конкретном языке.К. критиковал не тавтологии (их логическая истинность согласовывалась с его определением логической истины), а аналитические суждения типа (2). В статье «Две догмы эмпиризма» он продемонстрировал, что синонимия терминов, входящих в такое аналитическое суждение, не может быть объяснена, как это пытались сделать логические позитивисты, ни общностью их смысла, ни определением этих терминов, ни их взаимозаменяемостью, ни апелляцией к семантическим правилам языка, ни позитивистской теорией тверификации. Рассмотрение высказывания «Холостяк - это неженатый мужчина» как аналитического являлось, по К., догмой эмпиризма.
Установление тождества между терминами «холостяк» и «неженатый мужчина», считает К., требует обращения к опыту точно так же, как обращение к опыту было необходимо для отождествления терминов «Утренняя звезда» и «Вечерняя звезда». Поэтому данное высказывание на самом деле является синтетическим, равно как все аналитические высказывания второго типа. Еще одной догмой эмпиризма, тесно связанной с первой, К. считал возможность отделения языка от опыта. Его критика аналитических суждений была призвана показать, что язык неразрывно связан с концептуализированной в нем действитель- ностью. Квантифицированные переменные являются именно тем звеном, которое обеспечивает эту связь. Т.о., отрицание К. классического разделения высказываний на аналитические и синтетические стало отправной точкой для всей его последующей прагматистски ориентированной философии.Отдельного внимания заслуживают взгляды К. на проблему смысла и вопрос о неопределенности перевода. Критикуя теорию смысла, К. не ограничился указанием на невозможность объяснения синонимии с помощью этого понятия. Смысл, утверждал он, вообще не следует рассматривать как некоторую сущность, идеальный музейный экспонат, находящийся в некоем платоновском универсуме и обусловливающий перевод терминов одного языка в термины другого. Смыслы вообще не объекты. Теория смысла связана с такими понятиями, как синонимия, аналитичность, необходимость. То, что связано с объектами, истиной и обозначением, относится к теории референции. Известным примером, демонстрирующим отсутствие смысла как конкретной сущности, является случай лингвиста, приехавшего на далекий остров и изучающего неизвестный ему язык аборигенов с помощью одного из местных жителей. Когда тот видит мелькнувшего в кустах кролика, он говорит фразу «Гавагай». Все, на что может опираться лингвист, пытающийся перевести данную фразу, это наблюдение, общее для него и аборигена. Однако общность наблюдения, тем не менее, не указывает на один- единственный из вариантов перевода: «Гавагай» может быть переведен и как «кролик», и как «часть кролика» (т.е.
та его часть, которая мелькнула в кустах и была обозрима для обоих). Вследствие подобных расхождений словарь одного работающего на острове лингвиста может отличаться от словаря другого лингвиста. Неопределенность перевода заключается именно в том, что два лингвиста могут создать словари, которые не будут идентичными, но при этом будут одинаково удовлетворительными. Если в одном из них «Гавагай» будет переведен как «кролик», а в другом как «часть кролика», и при этом оба эти варианта перевода одинаково успешно работают во всех возможных ситуациях применения, то критерия выбора одного из них как более правильного нет. И обусловлена эта неопределенность перевода тем, что смыслов как отдельных сущностей, отвечающих за единственно правильный вариант перевода, тоже нет.В примере с неопределенностью перевода, помимо критики теории смысла, К. пытался продемонстрировать отстаиваемое им отсутствие эмпирического значения у отдельных высказываний. Если перевод возможен только для теории в целом (как это было видно на примере двух словарей), то следует признать, считает К., что именно теория в целом обладает эмпирическим значением. Перевод отдельных предложений возможен лишь в том случае, если он осуществляется в рамках общего перевода одной теории в другую. Семантический тхолизм философии К. заключается именно в его утверждении о том, что эмпирическим значением могут обладать только теории или группы высказываний, а не отдельные высказывания. Иными словами, принятие некоторого утверждения или отказ от него ведет за собой принятие или отказ от целой группы связанных утверждений или всей теории в целом. Поскольку данную идею впервые в нач. 20 в. высказал французский физик ТП. Дю- эм, то она стала называться 'тезисом Дюэма-Куайна. Холистское объяснение эмпирического значения приводит К. к утверждению о том, что эмпирическими следствиями может обладать только теория в целом. Научные теории - это способы концептуализации реальности, или, как пишет К., концептуальные мосты, которые мы строим с целью упорядочивания потока воспринимаемых нами стимулов и предсказания последующих.
Поэтому именно теория в своей целостности подтверждается или отвергается опытом. При этом любая теория, утверждает К., недоопределена опытом. Это значит, что, если имеются две теории, работающие одинаково точно, то нет объективного критерия, по которому на одну из них можно указать как на более правильную. Единственный возможный в данной ситуации критерий - прагматический. Предпочтительна та теория, которая наиболее проста и удобна в употреблении и наилучшим образом согласуется с ранее известной информацией.Важным онтологическим фактором, сопутствующим семантической проблеме неопределенности перевода, для К. является т.н. непостижимость референции. Опыт радикального перевода термина «Гавагай» показал не только невозможность выбора между «кроликом» и «частью кролика» как вариантами перевода (сфера смысла), но и между универсумами кроликов и частей кролика, задаваемых двумя созданными словарями (сфера референции). Куайновский принцип онтологической относительности гласит: референция осмыслена только относительно некоторой системы координат. Иными словами, о реальности можно говорить лишь относительно задающей ее концептуальной схемы. Референция безотносительно некоей концептуализации непостижима, поскольку никакого положения дел, относительно которого можно было бы верифицировать ту или иную теорию, не существует. Все онтологические вопросы, взятые в абсолюте (напр., вопросы типа «Какие вещи существуют?»), бессмысленны. При их обсуждении всегда возникает круг: на вопрос «Что такое А?» получают ответ «А - это В», который является удовлетворительным лишь относительно некритического принятия «В». Поэтому, согласно К., вопросы о том, чем являются объекты, следует интерпретировать как вопросы о том, как переводить язык одной теории на язык другой теории. Отрицание существования положения дел, т.о., приводит К. к отрицанию существования пер- вого основного языка, в который могут быть переведены все высказывания науки. Это имеет серьезные эпистемологические следствия, поскольку главной задачей Эпистемологии К. считает обоснование научного знания. Термин ^натурализованная эпистемология», введенный им в одноименной статье, означает новое понимание эпистемологии, при котором в исследовании вопросов познания и природы научного знания допускается применение исследовательских методов естественных наук. С идеей натурализованной эпистемологии связан отказ от классического понимания эпистемологического проекта, восходящего к Р. Декарту и Д. Юму, где знание, с одной стороны, рассматривалось как нечто достоверное, безошибочное, а с другой стороны, как опирающееся на осознаваемые чувственные данные. К. считает, что знание о науке не должно быть лучше знания, которое мы получаем в самой науке. Поэтому связанный с проектом натурализованной эпистемологии аргумент о круге в обосновании (т.е. обосновании науки через составляющие ее научные дисциплины) не должен рассматриваться как непреодолимое препятствие. Эпистемология для К. не первая научная дисциплина. Первой научной дисциплины нет. Эпистемологию следует рассматривать как раздел эмпирической психологии и, соответственно, подраздел естественной науки. Естественная же наука, в свою очередь, является человеческой конструкцией и как таковая во всей своей целостности становится предметом исследования эпистемологии.
Соч.: На пути к конструктивному номинализму (совм. с Н. Гудменом) // Гудмен Н. Способы создания миров. М., 2ооі; С точки зрения логики: g логико-философских очерков. Томск, 2003; Слово и объект. М., 2000; Натурализованная эпистемология // Слово и объект. М., 2000; Онтологическая относительность // Совр. философия науки. М., 1996; Вещи и их место в теориях // Аналитическая философия. М., 1998; Еще раз о неопределенности перевода //Логос. 2005, № 2 (47); Ontological Relativity and Other Essays. N. Y., 1969; The Roots of Reference. La Salle, 1974; Theories and Things. Cambridge (MA), 1981; The Time of My Life. Cambridge (MA), 1985; The Pursuit of Truth. Cambridge (MA), 1990.
КУН (Kuhn) ТОМАС СЭМЮЭЛ (1922-1996) - амер. историк науки и философ, один из лидеров историко- эволюционистского направления в тфилософии науки. Разработал концепцию исторической динамики научного знания, которая легла в основу теории научной рациональности, радикально отличающейся от логико-позитивистских и «критико-рационалистических» представлений о науке. К. выступил критиком индук- тивистских и кумулятивистских моделей реконструкции истории науки, свойственных Логическому позитивизму. Наука, в его представлении, не есть постепенное накопление истин, обретаемых в «чистом» (т.е.
не зависящем от теоретических предпосылок и гипотез) опыте. Рациональность науки не сводится к сумме логических правил образования и преобразования научных суждений, ценность которых удостоверяется в процессах т«верификации» (опытной проверки) и редукции к наблюдениям, результаты которых можно представить в виде «базисных» (Протокольных) предложений. Историк, некритически воспринимающий позитивистские ориентации, полагал К., обречен на искажение действительной истории науки, более того, на непонимание, что является содержанием и сутью научной деятельности. К. отверг логико-позитивистское решение проблемы «демаркации» (тДемаркации проблема), т.е. проведение жесткой разграничительной линии между наукой и не-наукой, сводившееся к применению логических и «верификационных» критериев к анализу языка научных теорий.
К. выступил и против фальсификационистских (тФальсификационизм) критериев «демаркации», предлагавшихся т«критическими рационалистами» во главе с ТК. Поппером. Суть их подхода заключалась в требовании: границы науки должны совпадать с границами рациональной критики. Последняя основывается на логике и методологическом императиве: выдвигать «смелые» (т.е. охватывающие объяснением максимальный круг известных явлений) гипотезы и подвергать их самым жестким опытным проверкам; опровергнутые гипотезы отбрасывать как ложные и выдвигать им на смену новые. Этот процесс бесконечен, и в нем реализуется направленность познания к истине. Деятельность, не отвечающая этим требованиям, не может считаться научной в строгом смысле и не является вполне рациональной. То, что ученые не всегда соблюдают требования научной рациональности, объясняется психологией научного творчества или к.-л. «вненаучными» факторами, но это не имеет отношения к теории научной рациональности, на основе которой строится нормативная модель развития науки. К. не отрицал значимости проблемы «демаркации», но искал для нее иное решение. Главное отличие науки от прочих сфер духовной и интеллектуальной деятельности, по К., в том, что только в науке существуют рациональные процедуры проверки опытных суждений, причем рациональность этих процедур принимается как нечто бесспорное и не подлежащее сомнению. Критика и рациональность образуют единство в рамках того, что не подлежит критике, - принятых образцов научной деятельности. Когда же критика обращается на сами эти образцы, она порывает с принятыми критериями рациональности и вынуждена искать новую опору. Пока такой опоры нет, рациональная критика невозможна. Однако в истории науки практически не бывает периодов критериального вакуума. В тех ситуациях, когда единство критики и рациональности поставлено под сомнение, основания выбора тех или иных образцов могут быть не только «когнитивными», но и напрямую зависеть от убеждений, авторитетов, социально-психологической атмосферы и традиций «научных сообществ», а также от иных социо-культурных воздействий. Такие ситуации К. назвал «экстраординарной», или «революционной», наукой. В них наука не только не обнаруживает differentia specifica, а, наоборот, становится похожей на другие сферы умственной активности, напр., на споры философов или ценителей искусства, астрологов или психоаналитиков. Только в периоды «нормальной» научной деятельности можно строго отличить науку от того, что наукой не является.
К. различал два рода критики. Рациональная критика опирается на принятые критерии рациональности. Нерациональная критика возникает в периоды кризисов, когда сами критерии рациональности проблема- тизируются. Т.о., рациональность науки ставится в зависимость от решений «эзотерического» круга лидеров, авторитетов, экспертов, которые навязывают свое понимание рационального - через систему обучения и профессиональной подготовки - другим участникам научного сообщества.
Цель деятельности ученого - не истина (этот термин оказывается излишним при описании научной деятельности), а решение концептуальных или инструментальных «головоломок». Успех вознаграждается признанием соответствующего научного сообщества; мнение людей, не включенных в это сообщество, вообще игнорируется или учитывается в незначительной мере. Поэтому, с одной стороны, научное сообщество крайне консервативно в своих оценках собственной рациональности (эта консервативность - условие единства и общности), с другой стороны - оно настроено почти всегда на полное отрицание «иной» рациональности, претендующей на решение тех же «головоломок».
Понятие прогресса науки, основанное на представлении о возрастающей истинности научных суждений, по К., исключается из философско-методологической рефлексии. Основания наиболее важных решений (напр., связанных с выбором фундаментальной научной теории), принимаемых учеными, в первую очередь, следует искать в социологических и психологических обстоятельствах их деятельности, в особенности тогда, когда на роль инструментов объяснения претендуют сразу несколько научных теорий. Логический анализ ситуаций выбора может оказаться совершенно бесполезным, поскольку т«парадигмы» (господствующие образцы решения научных проблем - «головоломок») задают свою собственную логику, и у разных парадигм могут быть разные логики. Значения научных терминов определяются только в целостном контексте (семантический тхолизм), отсюда тезис о «несоизмеримости» научных парадигм.
Т.С. Кун
Психология и социология (а не «логика научного исследования») призваны объяснить, почему в «нормальные» периоды ученые упорно держатся за принятые ими теоретические основания, при этом часто игнорируя объяснительный потенциал конкурирующих «парадигм», иногда даже не обращая внимания на противоречия между опытом и объяснениями, получаемыми в рамках «своей парадигмы», либо пытаясь устранить эти противоречия за счет гипотез ad hoc, а в периоды «кризисов» мучительно ищут возможности «гештальт-переключений» (это можно сравнить с тем, как человек, увидевший в рисунке психологического теста утку, с большим трудом заставляет себя увидеть в том же рисунке кролика).
Концепция К. испытала влияние идей ТЛ. Витгенштейна, гештальт-психологии, концепций лингвистической и 'онтологической относительности (тСепира- Уорфа гипотеза, тДюэма-Куайна тезис и др.), схем реконструкции истории науки, предложенных в трудах ТА. Койре, ТЭ. Мейерсона, Э. Метцжер, Л. Флека, А. Май- ера. Несомненное воздействие на нее оказали беседы с выдающимися учеными (В. Гейзенбергом, П. Дираком и др.), участниками и интерпретаторами радикальных изменений научной картины мира и оснований методологии В СЕР. 20 в.
Научный процесс, как он понимается в этой концепции, осуществляется не в «чистом мире идей и проблем», существующем независимо от того, воздействует ли на этот мир ч.-л. человеческое сознание, участвует ли оно в истории этого мира. Решения научных сообществ принимаются в условиях конкурентной борьбы между ними, а также под влиянием всей социально- культурной жизни общества, в которой научные коллективы составляют небольшую часть. Отсюда социально-культурная (в первую очередь - социально-психологическая и социологическая) обусловленность критериев рациональности, которые, по К., суть реальные продукты мыслительных процессов, подверженных историческим изменениям. Образ науки, предложенный К., - это попытка уместить научную рациональность в контексте конкретных культурных эпох. Рациональность наполняется прагматическим смыслом: человек вынужден постоянно доказывать свою рациональность не ссылками на «истинный разум», а успехами своей деятельности. Поэтому, достигая успеха, он вправе называть свою деятельность разумной, отстаивая этот взгляд перед лицом конкурирующих воззрений о разумности и успешности действий. Каждое «научное сообщество» само судит о своей рациональности. Но свобода и рациональность отдельного индивида ограничена коллективным действием и умом «сообщества»; в этом К. продолжает традицию социологии знания и социологии науки (ТЭ. Дюркгейм, ТМ. Шелер).
К. был ориентирован на поиск более гибкого и приближенного к «реальности» рационализма. В основании этого поиска - как и иных совр. ревизий рационализма - разочарование в безусловных ориентирах
282
Т.е. Кун
культурной истории и склонность к мозаическому, калейдоскопическому и плюралистическому видению мира и места человека в нем. Концепция К. может быть поставлена в ряд мыслительных опытов, соответствующих социокультурной критике, которой была подвергнута «философия субъекта», восходящая к классическому европейскому ттрансцендентализму. В ряде моментов эта концепция перекликается с идеями постмодернистской философии (тПостмодернизм).
Соч.: Структура научных революций. М., 1975; Объективность, ценностные суждения и выбор теории // Совр. философия науки. М., 1994; Copernical revolution: Planetary Astronomy in the Development of Western Thouhgt. N. Y., 1957; The essential tension. Selected Studies in scientific Tradition and Change. Chicago, L., 1977; Black-body Theory and the quantum Discontinuity. 18941912. Oxford, 1978.
И. Лакатос
ЛАКАН (Lacan) ЖАК (1901-1981) - фр. психоаналитик, один из наиболее влиятельных мыслителей 2о в. В течение ряда десятилетий сочетал клиническую, теоретическую и педагогическую активность. В 1932 защитил диссертацию «О паранойяльном психозе в его отношении к личности», в которой объединил психиатрический дискурс с Психоаналитическим и философским. В 1930-х гг. увлекся ТК. Ясперсом и ТЭ. Гуссерлем, размышлял над возможностью феноменологического описания психоаналитического опыта; впоследствии, однако, отношение Л. к тфеноменологии сменилось на критическое. В 1951 Л. провозгласил «возврат к Фрейду» - проект, призванный радикализовать фрейдовский дискурс в борьбе с Неопозитивистскими течениями в психоанализе, в первую очередь - американском. В течение всей жизни Л. настаивал на психоаналитическом дискурсе и клиническом измерении своей мысли; однако в англо-саксонском мире, а через него и в российском, его зачастую воспринимают как философа. Возврат к т3. Фрейду сопровождается у Л. обращением к различным дисциплинам - кибернетике, этнологии, топологии, философии. Отношения Л. с философией амбивалентны. Вслед за 3. Фрейдом, он противопоставляет психоанализ тотальным философским системам и говорит о встроенности отношений Пласти в дискурс философии (теорию четырех дискурсов Л. формулирует в 1969-1970-е гг. по ходу XVII семинара). В то же время Л. постоянно сопоставляет психоаналитический метод с диалогами Сократа, настойчиво обращается к философским размышлениям от досократиков и Б. Спинозы до ТЖ.-П. Сартра и ТМ. Мерло-Понти. Теории Л. нередко причисляют к т.н. структурному психоанализу, хотя сам он подчеркивает, что уже рассуждения 3. Фрейда носят структуралистский (тСтруктурализм) характер. С одной стороны, на Л. действительно оказали влияние структурные концепции Ф. де Соссюра, Р. Якобсона, ТК. Леви-Стросса; он действительно говорит о трех возможных структурах психики (невротической, психотической, перверсивной) и создает еще одну, третью после двух фрейдовских, топологическую модель психического аппарата (символическое, воображаемое, реальное). Однако структуралистские концепции и философские системы при психоаналитическом их осмыслении претерпевают существенные преобразования. Уже у 3. Фрейда в статье о влечениях (1915) фундаментальные бинарные оппозиции (субъект-объект; внешнее-внутреннее; активное-пассивное) подвергаются деконструкции; Л. продолжает движение по этой траектории. Так, если Ф. де Соссюр устанавливает связь, даже если и произвольную, между означаемым и означающим, то Л. в своем программном выступлении 1957 г. «Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда» делает акцент на черте между двумя сторонами знака. Означающее не имеет открытого доступа к означаемому. Означающее указывает не на означаемое, а на другие означающие в последовательности. Так, означающее субъекта представляет его другому означающему; оно возникает вместе с исчезновением доступа к означаемому; значение возникает не в пределах знака, а в синтаксисе между означающими. Откуда и сравнение работы психоаналитика с писцом, расставляющим в речи анализанта знаки препинания. Такая логика Л. предполагает невозможность совпадения означающего и означаемого, неосуществимость тождества cogito и sum в картезианской формуле. Поскольку субъект входит в бытие в качестве представленного в языке, в момент своего рождения в качестве желающего и говорящего он незамедлительно исчезает под означающими. В качестве говорящего субъект не может совпасть с самим собой. Он говорит о себе, превращая себя в объект своей речи. Зазор между субъектом и объектом речи и есть основание субъекта; его фундамент - пробел в цепи означающих. Такого рода диспозиция позволяет Л. по-новому толковать клинический материал: истина субъекта заключена не в таинственном означаемом, не в амнезии прошлого, а в истории субъекта как череде означающих. Истина субъекта - в инстанции буквы. Cogito раскрывается у истоков иллюзии: я мыслю там, где я не есть, и, значит, я есть там, где я не мыслю. Концепция субъекта у Л. предстает одновременно и картезианской (в движении от сомнения к уверенности), и ниспровергающей картезианский субъект науки. Психоаналитическая концепция децентрированно- го или эксцентричного, как его называет Л., субъекта, возникающего в последействии, стала одним из оснований различных постструктуралистских (тПостструкту- рализм) теорий - ТЖ. Деррида, ТФ. Гваттари, ТЖ. Делеза, ТЖ.-Ф. Лиотара. Субъект отчужден от своего бытия и в воображаемом регистре (история субъекта начинается с никогда не завершающегося присвоения собственного проективного образа на стадии зеркала), и в регистре символическом (где субъект обнаруживает се- бя в семиотическом поле, ему гетерогенном и предсу- ществующем, где бессознательное - дискурс Другого). Если своим бытием субъект обязан признанию Другого, то его судьба - вновь и вновь присваивать свое собственное отчужденное бытие. В борьбе за признание со стороны Другого проявляются желание, сознание, самосознание, тстрах, 'отчуждение субъекта. Л. развивает гегелевскую диалектику (в интерпретации ТА. Кожева): не только мое существование зависит от Другого, но и мое желание также рождается в Другом. Субъект вынужден не только вновь и вновь присваивать свой собственный проективный образ, но и свое желание как желание Другого, равно как и свою истину на языке Другого. Последнее становится буквально очевидным при психозе, основной вопрос которого - «кто говорит?» (III семинар, I955-I956)- Положение субъекта в языке Другого делает высказывание в анализе пустым или полным. Л. опирается на различие, которое ТМ. Хайдеггер проводит междуречью (Rede) и болтовней (Gerede). Полная речь формулирует символическое измерение языка, пустая - воображаемое. Полная речь наполнена смыслом. Л. называет ее истинной, поскольку она ближе всего подходит к высказыванию желания. В пустой речи субъект от своего желания отчужден. Задача психоанализа - создать условия проявления полной речи, позволяющей субъекту символизировать травмы отчуждения, обнаруживать себя в качестве субъекта высказывания О'е) в символическом, выбираться из бесконечного заблуждения в воображаемых удвоениях собственного я (moi). Психоанализ становится этикой желающего субъекта. В ходе VII семинара (1959-1960) и в статье «Кант и Сад» (1962) Л. обращается к категорическому императиву И. Канта, чтобы прояснить фрейдовское понятие сверх-Я и утвердить формулу: субъект, не сдавайся в своем желании, обнаруживающем истину в символическом! Теорию символического Л. строит вокруг понятия «повторение», осмысляемого с позиций С. Кьеркегора и 3. Фрейда. Повторение обращено не столько в прошлое, сколько в будущее; оно не только нацелено на символизацию несимволизируемой травмы, Вещи, но и содержит непреложное измерение новизны. Так, новой и неповторимой оказывается каждая последующая партия игры. Повторение предписано символическим. Навязчивое возвращение означающих вызвано травмой утраты в процессе означения Вещи. В ходе XI семинара (1964) Л. обращается к понятиям из «Физики» Аристотеля - «automaton» (самопроизвольность, спонтанность) и «tuche» (случай, случайность). Это обращение позволяет ему описать грань символического и реального. «Automaton» действует в сети означающих, «tuche» - пропущенная встреча с реальным. «Automaton» обозначает движение означающих, принцип действия символической цепи; «tuche» лежит в основании возникновения повторения, по ту сторону принципа удовольствия, по ту сторону навязывающихся знаков бытия. Психоанализ нацелен на ядро реального, на ту случайную встречу, которая неизбежна только по ту сторону automaton'а. Именно там повторение производится как случайность. Эта случайная встреча возможна как столкновение с тем, что не поддается присвоению, - с травмой. Память соотносится не с тем, что вспоминается, а с тем невспоминаемым, с тем реальным травмы, которое обусловливает воспоминание чего-то еще, иного, восполняющего утрату. Воспоминание - эффект того, что остается в качестве невспоминаемого осадка реального. Повторение связывает символическое с реальным. Автоматизм повторения сопряжен со случаем: «то, что повторяется, обязательно возникает снова и снова как бы случайно». Повторение предписано случаем (tuche) несостоявшейся встречи с реальным, несимволизируемым, травматичным. Реальное всегда оказывается по ту сторону automaton'а. Повторение удваивает реальное, точнее, производит его в удвоении. Повторение предначертано повторяемостью означающего - имени собственного, числа, буквы. Повторение предписано структурой желания. Если 3. Фрейд выводит повторение за пределы принципа удовольствия, то Л. выводит за эти пределы объект повторения, связанный с tuche, травмой. Если в 1930-1940-е гг. Л. был сосредоточен на концептуализации топики воображаемого, а в 1950-х гг. - на осмыслении символического порядка, то в 1960-1970-е гг. - на топологии, матеме реального. Идеи Л. продолжают свое развитие в начале 21 в. как в психоанализе, где действует множество различных лакановских школ (особенно во Франции и Латинской Америке), так и в гуманитарных науках и философии.
Соч.: Семинары. Кн. і. М., 1998; Семинары. Кн. 2. М., 1999; Семинары. Кн. 5. М., 2002; Семинары. Кн. 7. М., 2006; Семинары. Кн. п. М., 2004; Семинары. Кн. 17. М., 2008. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М„ 1995; Телевидение. М., 2ооо; Имена-отца. М., 2006.
Лит.: Бенвенуто С. Мечта Лакана. СПб., 2006; Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999; Ма- зин В. Стадия зеркала Жака Лакана. СПб., 2005; Nancy J.-L., Lacoue-Labarthe Ph. Le titre de la letter. P., 1973; Ragland-Sullivan E. Jacques Lacan and the Philosophie of Psychoanalysis. L., 1986; JuranvilleA. Lacan et la philosophie. P., 1984; MaceyD. Lacan in Context. L., N. Y., 1988; Samuels R. Between Philosophy and Psychoanalysis. La- can's Reconstruction of Freud. L., N. Y., 1993.
ЛАКАТОС (Lakatos) ИМРЕ (1922-1974) - брит, философ и историк науки. Родился в Венгрии. Во время Второй мировой войны участвовал в антифашистском Сопротивлении. Свою настоящую фамилию (Липшиц) в период фашистской диктатуры Хорти сменил на Мольнар (мельник), а после прихода к власти коммунистов - на более «пролетарскую» Лакатош (слесарь). В Московском ун-те под руководством проф. С.А. Яновской работал И. Лакатос
над кандидатской диссертацией по философии математики. В к. 1940-х гг. был обвинен в «ревизионизме» и более трех лет провел в заключении. После подавления восстания в Будапеште в 1956 был вынужден эмигрировать в Австрию, затем уехал в Великобританию. С i960 преподавал в Лондонской школе экономики, стал учеником и последователем ТК. Поппера. Внес крупный вклад в развитие философии и эпистемологии науки, методологии критического рационализма.
В своих ранних работах Л. предложил оригинальный вариант логики догадок и опровержений, применив ее в качестве рациональной реконструкции роста научного знания в математике 17-19 вв. Он предположил, что в этот период «математика не развивается как монотонное возрастание количества несомненно доказанных теорем, но только через непрерывное улучшение догадок при помощи размышления и критики, при помощи логики доказательств и опровержений». Позднее Л. пришел к выводу, что эта рациональная реконструкция может быть переработана с учетом ее возможного применения к другим областям научного знания, в частности к исследованию роста теоретической физики. Частично пересмотрев свои исходные эпистемологические и методологические представления, Л. разработал универсальную концепцию развития науки, основанную на идее конкурирующих Научно-исследовательских программ.
Методология Л. рассматривает рост «зрелой» теоретической науки как смену исследовательских программ, представляющих собой непрерывно связанную последовательность (серию) теорий. Каждая теория программы (за исключением исходной) возникает как результат добавления вспомогательных гипотез к предыдущей теории. Непрерывность программы обусловлена особыми нормативными правилами. Некоторые из этих правил предписывают, какими путями следовать в ходе дальнейших исследований («положительная эвристика»), другие говорят, каких путей здесь следует избегать («отрицательная эвристика»). Важным структурным элементом исследовательских программ является «жесткое ядро», объединяющее условно не опровергаемые, специфические для данной программы фундаментальные допущения. «Отрицательная эвристика» запрещает в процессе проверки исследовательских программ направлять логическое правило modus tollens на это «жесткое ядро» при столкновении с аномалиями и контрпримерами. Вместо этого она предлагает изобретать вспомогательные гипотезы, образующие «предохранительный пояс» вокруг «жесткого ядра» исследовательской программы. Этот защитный пояс может модифицироваться или даже полностью заменяться при столкновении с противоречащими программе фактами. Со своей стороны, «положительная эвристика» включает в себя идеи и предположения, касающиеся того, как видоизменять или развивать теорию, которая не выдержива- 284
ет эмпирической проверки, каким образом модифицировать или уточнять «предохранительный пояс», какие новые модели необходимо разработать для расширения области применения программы.
Согласно Л., в развитии исследовательских программ можно выделить две основные стадии - прогрессивную и вырожденную. Программа прогрессирует до тех пор, пока сохраняется возможность модифицировать и видоизменять к.-л. входящую в нее теорию, пока ее «положительная эвристика» способна генерировать выдвижение вспомогательных гипотез, расширяющих эмпирическое и теоретическое содержание программы. Однако в дальнейшем, достигнув «пункта насыщения», рост исследовательской программы приостанавливается. Возрастает число ad Ьос-гипотез, несовместимых фактов, в ее концептуальной структуре появляются логические противоречия, парадоксы и т.д. Тем не менее наличие подобного рода кризисных симптомов еще не может служить объективным основанием для отказа от исследовательской программы. Такое основание, по мнению Л., появляется только с момента возникновения соперничающей исследовательской программы, которая способна объяснить эмпирический успех своей предшественницы, а также теоретически предсказывать неизвестные ранее факты, которые получают эмпирическое подтверждение.
Особое значение для создания моделей роста научно-теоретического знания Л. придавал историко-науч- ным исследованиям. Его известный афоризм гласит: «Философия науки без истории науки пуста; история науки без философии науки слепа». Методологический анализ, проводимый в целях выявления научности той или иной исследовательской программы, распадается, по его мнению, на следующие этапы: выдвижение рациональной реконструкции; сравнение этой рациональной реконструкции с историко-научными данными о том или ином периоде развития соответствующей науки; критика рациональной реконструкции за отсутствие историчности и действительной истории - за отсутствие рациональности. В своих последних работах Лакатос предложил «нормативно-историографический вариант» методологии научных исследовательских программ в качестве общей теории сравнения конкурирующих логик научного исследования, где «реальная» история науки может рассматриваться как «пробный камень» ее рациональных реконструкций.
Хотя Л. в конечном итоге так и не удалось в должной мере согласовать логико-нормативный характер своей реконструкции с реальным многообразием процессов роста научного знания, его методология исследовательских программ представляет собой одно из самых ярких достижений философии и эпистемологии науки вт. пол. 20 в. Оставаясь всегда последовательным сторонником философского рационализма, он отстаивал позиции этого направления в интенсивной полеми- ке 1960-1970-х гг. с тТ. Куном, ;П. К. Фейерабендом и рядом других философов науки.
Соч.: Доказательства и опровержения. М., 1967; История науки и ее рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. М., 1978; Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М., 1995; Changes in the problem of inductive logic. Amsterdam, 1968; The Changing Logic of Scientific Discovery. L., 1973-
ЛАКРУА (Lacroix) ЖАН (1900-1986) - фр. философ и историк философии, один из ведущих представителей французского 'персонализма; вместе с ТЭ. Мунье стоял у истоков этого философского течения. Преподавал философию в лицеях Дижона и Лиона, с 1968 - почетный проф. философии; с 1945 руководил философской серией всемирно известного издательства «Presses Uni- versitaires de France» и философской рубрикой ежедневной парижской газеты «Le Monde». В 1932-1957 - активный корреспондент персоналистского журнала «Esprit»-, здесь он опубликовал свои работы по философии права, проблемам личности, социализма, молодежи, семьи, атеизма.
Для Л. персонализм не только течение в философии, но и фундаментальный проект человеческой цивилизации. Истоки личностной позиции в философии он находит у Сократа, Августина, Платона, Рабле, М. Монте- ня, Ф. Ницше, ТГ. Башляра. Наряду с персонализмом совр. философскими концепциями, наиболее одухотворенными личностными идеями, являются, по Л., 'экзистенциализм и марксизм. В центре внимания экзистенциализма внутренний мир человека; сторонников марксизма интересует «внешний мир» человека, его обусловленность социально-экономическими, политическими и т.п. условиями; в соединении этих позиций и их переработке в персоналистском плане Л. видит путь к построению подлинно совр. учения о человеке. Последнее не должно ориентироваться ни на науку, ни на 'идеологию, ни даже на философию, коль скоро все они тяготеют к систематизации и схематизму; персонализм - это вдохновение, предмет которого человечество в целом, «универсальное в человеке и человечестве»; оно проявляет себя во всех сферах человеческой жизни - от искусства и религии до политики и экономики. Разделяя мысль Э. Мунье о «необходимой революции», Л. сосредоточивает внимание на духовном преобразовании человека, в конечном итоге - на религиозном обращении, на переориентации его внутреннего мира на трансцендентные цели - истину, красоту, 'благо.
Соч.: Избранное: Персонализм. М., 2004; Le sens de l'atheisme moderne. P., 1958; Kant et kantisme. P., 1966; Personne et amour. P., 1961; Le desire et les desires. P., 1975.
К. Леви-Стросс