Общая оценка Чернышевским философии Гегеля и ее роли в развитии русской философской и общественной мысли

Непосредственное знакомство с двумя полюсами гегелевской системы — «Философией права» и «Эстетикой», наряду с опосредованными звеньями изучения гегелевской философии, позволили Чернышевскому дать глубокие и разносторонние оценки учения Гегеля в «Очерках гоголевского периода русской литературы» (1855—1856), печатавшихся в журнале «Современник», когда было разрешено упоминание имени Гегеля. В «Очерках. . .» дана наиболее полная оценка заслуг и самого содержания философии Гегеля в органической связи с ее большой ролью в формировании и развитии главных направлений русской эстетической, философской и общественной мысли 30—40-х годов. 50-е годы ознаменовались возрастанием роли искусства, литературы и публицистики в духовной жизни России и обострением идеологической борьбы, принявшей в обстановке жестокой царской цензуры форму борьбы под условными и, разумеется, неточными названиями пушкинского и гоголевского направлений. Под знаменем первого из названных направлений группировались либералы; прикрываясь именем Пушкина, они объявляли себя сторонниками чистого искусства и чисто эстетического течения в литературе; под знаменем «гоголевского начала» в русской литературе группировались демократы — последователи Белинского.

После смерти Белинского влиятельная группа либеральных критиков объявила философские, эстетические и критические принципы и мнения Белинского односторонними, утрированными, несправедливыми.

Чернышевский в середине 50-х годов первым нарушил заговор многолетнего молчания вокруг Белинского, первым заговорил о нем в «Очерках гоголевского периода русской литературы» и, опираясь на его труды и труды Герцена, а также воспоминания современников, дал сжатый очерк развития философской и общественной мысли 30-х — начала 50-х годов в России. Приблизительно в это же время над очерком «О развитии революционных идей fc России» и двадцать пятой главой «Былое и думы» работал Герцен. Публикация части текстов этих произведений намечалась им в 1855 г. в «Полярной звезде». Когда Чернышевский в 1856 г. писал шестую статью «Очерков гоголевского периода русской литературы», посвященную философским спорам о Гегеле в кружках Станкевича и Герцена — Огарева, он располагал первой книжкой «Полярной звезды», опубликовавшей текст 25-ой главы «Былое и думы» Герцена, также освещавшей проблемы «гегелизма» в России. В своих примечаниях к III тому Полного собрания сочинений Чернышевского (Примечание 125-ое, том вышел в 1947 г.) Н.

Использование глубоких герценовских оценок философии Гегеля в подцензурном «Современнике», когда даже упоминание имени лондонского изгнанника в России было запрещено, является, на наш взгляд, большой заслугой Чернышевского, вполне оправданным шагом с его стороны, давшим ему возможность показать с документальной точностью, в полном соответствии с источником, выдающуюся роль Герцена в глубоком истолковании философии Гегеля, творческом развитии материалистической мысли в России.

Опираясь на известные ему высказывания Белинского и Герцена и собственные представления, Чернышевский четко определяет общее отношение передовой русской домарксистской мысли XIX в. к философии Гегеля. «Мы столь же мало последователи Гегеля, как и Декарта или Аристотеля. Гегель ныне уже принадлежит истории, настоящее время имеет другую философию и хорошо видит недостатки гегелевой системы; но должно согласиться, что принципы, выставленные Гегелем, действительно, были очень близки к истине, и некоторые стороны истины были выставлены на вид этим мыслителем с истинно поразительною силою» [4, III, 206—207].

В чем же видел Чернышевский «поразительную силу» принципов в философии Гегеля? В том, что они являются принципами диалектического мышления, свободного от тех субъективистских, лицемерных и трусливых воззрений, какие господствовали в те времена (начало XIX в.) во Франции и Англии. «Истина — верховная цель мышления; ищите истины, потому что в истине благо; какова бы ни была истина, она лучше всего, что не истинно; первый долг мыслителя: не отступать ни перед какими результатами; он должен быть готов жертвовать истине самыми любимыми своими мнениями» [4, III, 207].

рі В «Очерках гоголевского периода» дана характеристика некоторых существенных черт гегелевского диалектического метода мышления. «Сущность его состоит в том, что мыслитель не должен успокаиваться ни на каком положительном выводе, а должен искать, нет ли в предмете, о котором он мыслит, качеств и сил, противоположных тому, что представляется этим предметом на первый взгляд; таким образом, мыслитель был принужден обозревать предмет со всех сторон, и истина являлась ему не иначе, как следствием борьбы всевозможных противоположных мнений» [4, III, 207]. Как мы видим, здесь Чернышевский сосредоточивает внимание на требованиях гегелевского метода мышления, относящихся к раскрытию объективной диалектики. Это было важно потому, что в то время, по словам Чернышевского, «объяснить действительность стало существенною обязанностью философского мышления». Это обусловливалось потребностями сложного и противоречивого процесса развития общественной жизни и общественной мысли, в их связи с развитием наук о природе.

Диалектический метод мышления, по Гегелю, требует рассматривать каждое явление в его возникновении и развитии, а развитие в действительности «зависит от обстоятельств, от условий места и времени». С точки зрения диалектики «каждый предмет, каждое явление имеет свое собственное значение», но «судить о нем должно по соображению той обстановки, среди которой оно существует; это правило выражалось формулою: „отвлеченной истины нет; истина конкретна44» [4, III, 208].

Чернышевский назвал приведенную характеристику диалектического метода мышления «беглым исчислением некоторых принципов гегелевой философии» и, указав на поразительное впечатление, которое производят творения великого философа, обратил внимание на необыкновенную силу и возвышенность диалектической мысли Гегеля, «покоряющей своему владычеству все области бытия, открывающей в каждой сфере жизни тождество законов природы и истории с своим собственным законом диалектического развития, обнимающей все факты религии, искусства, точных наук, государственного и частного права, истории и психологии сетью систематического единства, так что все является объясненным и примиренным» [4, III, 208].

Выделенные мною слова свидетельствуют о высоком уровне понимания русской мыслью сути, ценности и значения диалектических принципов 'Гегеля. В трудах Чернышевского много раз повторяется мысль о том, что принципы гегелевской философии неизбежно толкали философскую мысль к освобождению от «трансцендентального идеализма», к сближению с действительностью, объективно вели ее к переходу на путь материализма.

Чернышевский считает, что такое же значение гегелевской философии было и в России. Она и здесь, по его словам, послужила переходом от бесплодных схоластических умствований, граничивших с апатиею (и невежеством), к простому и светлому взгляду на литературу и жизнь. Опираясь на принципы гегелевской диалектики, пылкие и решительные умы, как Белинский и некоторые другие, не могли долго удовлетворяться теми узкими выводами, которыми ограничивалось приложение этих принципов в системе самого Гегеля; и вскоре, отказавшись от прежней безусловной веры в его систему, но сохранив уважение к его философии, пошли вперед, не останавливаясь, как остановился Гегель, на половине дороги. «Развитие последовательных воззрений из двусмысленных и лишенных всякого применения намеков Гегеля, — заключал Чернышевский, — совершилось у нас отчасти влиянием немецких мыслителей, явившихся после Гегеля, отчасти — мы с гордостью можем сказать это — собственными силами. Тут в первый раз русский ум показал свою способность быть участником в развитии общечеловеческой науки» [4, III, 206].

Открыв пробелы и непоследовательности системы Гегеля, увидев погрешности в ее выводах, несогласие принципов ее с результатами, основных идей с применениями, представители передовой философской мысли России могли, наконец, сказать: «„Теперь мы постигаем все, что постигал Гегель, но постигаем яснее и полнее, нежели он". Таким образом была, по выражению немецкой философии, превзойдена (iiberwunden), очищена от односторонности по смыслу собственных своих основных начал, подвергнута критике и возведена к высшей истине философия Гегеля . . .» [4, III, 218].

Важное принципиальное значение имеют повторяющиеся в «Очерках гоголевского периода» обобщающие оценки философии Гегеля, в которых содержится указание на наличие основного противоречия в философии Гегеля между принципами и выводами.

Эти положения о двойственности философии Гегеля сформулированы Чернышевским также с учетом того, что говорилось об этом Герценом и Белинским.

Утверждения автора «Очерков гоголевского периода. . .» о двойственности философии Гегеля, о противоречии между ее принципами и выводами напоминают формулировки вышедшей в 1842 г. в Лейпциге анонимной брошюры Ф. Энгельса под названием «Шеллинг и откровепие. Критика новейшего реакционного покушения на свободную философию». Энгельс берет под защиту философию Гегеля от нападок Шеллинга, но вместе с тем подвергает критике его политические взгляды, учение о государстве ит. д., на которых сохранилась сильная печать консервативной системы Гегеля. «Так, например, — говорится в брошюре Энгельса, — его философия религии и его философия права безусловно получили бы совсем иное направление, если бы он больше абстрагировался от тех позитивных элементов, которыми он был пропитан под влиянием духовной атмосферы его времени, но зато он делал бы больше выводов из чистой мысли. Отсюда — все непоследовательности, все противоречия у Гегеля. Все, что в его философии религии является чрезмерно ортодоксальным, все, что в его философии права сильно отдает псевдоисторизмом, приходится рассматривать под этим углом зрения. Принципы всегда носят печать независимости и свободомыслия, выводы же — этого никто не отрицает — нередко осторожны, даже нелиберальны. Тут-то выступила часть его учеников, которая, оставаясь верной принципам, отвергла выводы, если они не могли найти себе оправдания. Образовалось левое течение» [2, 397].

Исследователей уже давно интересует вопрос о возможности знакомства Чернышевского с памфлетом молодого Энгельса «Шеллинг и откровение». Интересные соображения по этому вопросу были высказаны в 1948 г. в диссертации И. Александрова о Чернышевском. «Содержание этой брошюры, — говорится в диссертации, — знаменательно для нас не только идеями, развиваемыми в ней, но и тем, что ее мысли так или иначе уже тогда были известны Петербургу, Москве и Варшаве, а в 1844 г. в № 15—17 «Научного обозрения» (издававшегося Дембовским) была помещена объемистая статья Яна Майоркевича под заглавием «Философия». Это был по существу сокращенный перевод брошюры Энгельса, напечатанный под видом рецензии. Майоркевич до 1847 г. учился в Московском университете. Все это дает нам право заключить, что содержание переведенной им работы Энгельса, а может быть и подлинник, не могло остаться неизвестным друзьям Майоркевича из радикально настроенного русского студенчества».

Общая оценка философии Гегеля дается Чернышевским во многих работах и на протяжении всей его философской деятельности. В «Критике философских предубеждений против общинного владения» (1858) подчеркивается, что, хотя автор этой работы и его единомышленники и не являются последователями философии Гегеля, а тем менее последователями философии Шеллинга, они признают, «что обе эти системы оказали большие услуги науке раскрытием общих форм, по которым движется процесс развития». У Гегеля «вся система состоит в проведении этого основного принципа чрез все явления мировой жизни от ее самых общих СОСТОЯЛО Гегель и философия в России 145 ний до мельчайших подробностей каждой отдельной формы бытия» [4, V, 363—364]. В статье «Капитал и труд» (1860) Чернышевский заявил, что человек, не имеющий понятия о таком важном факте, как Гегелева философия, не может считаться просвещенным человеком. В «Антропологическом принципе в философии» (1860), вскрывая социально-классовый эквивалент взглядов крупнейших философов Западной Европы — Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля, Чернышевский подчеркнул революционный характер принципов философии Гегеля. По его оценке, «Гегель — умеренный либерал, чрезвычайно консервативный в своих выводах, но принимающий для борьбы против крайней реакции революционные принципы в надежде не допустить до развития революционный дух, служащий ему орудием к ниспровержению слишком ветхой старины» [4, VII, 223].

В статье «Полемические красоты» (1860) Чернышевский дал высокую оценку способности Гегеля к возведению различий, разногласий, к их синтезу. В этой статье он в трудных подцензурных эзоповских выражениях, почти по принципу кроссворда, дал понять читателю, что он является сторонником школы материализма в философии и назвал своего главного учителя — JI. Фейербаха. Отвечая на вопрос критика из «Отечественных записок», кто же этот учитель, Чернышевский заявил: «. . .он — не русский, не француз, не англичанин; не Бюхнер, не Макс Штирнер, не Бруно Бауер, не Молешотт, не Фохт, — кто же он такой? Вы начинаете догадываться: „должно быть, Шопенгауэр!" восклицаете вы, начитавшись статей г. Лаврова. Он самый и есть, угадали» [4, VII, 772].

В романе «Что делать?» (1863) Кант, Фихте и Гегель охарактеризованы как сильнейшие мыслители, ставшие «преобразователями общих идей» [4, XI, 306].

В письме из сибирской ссылки к сыну Александру Чернышевский писал о выдающейся роли Гегеля в науке: «Знаешь ты, Гегель — он ныне вышел из моды и, точно, устарел; но по силе ума и громадности знаний, никто из нынешних ученых в подметки не годится ему. . .» [4, XIV, 588].

В России, как и в Германии, были не только левые, но и правые «гегельянцы», которые либо отбрасывали напрочь диалектический метод Гегеля, либо превращали его идеалистическую диалектику в софистику и схоластику. В статье «Чичерин как публицист» Чернышевский подвергает резкой критике этого правого гегельянца. «Для публициста, — пишет он, — кроме знания потребностей общества, нужно также понимание форм, по которым движется общественный прогресс. До сих пор история не представляла ни одного примера, когда успех получался бы без борьбы. Но, по мнению г. Чичерина, борьба вредна. До сих пор мы знали, что крайность может быть побеждаема только другою крайностью, что без напряжепия сил нельзя одолеть силь- ного врага; по мнению г. Чичерина, следует избегать напряжения сил» 14, V, 649].

Послушав Чичерина, продолжал Чернышевский, можно прийти к выводу, что он «не против развития, он только хочет, чтобы развитие совершалось бесстрастным образом, по рецепту спокойствия и всесторонности. К сожалению, этого никогда не бывало» [4, V, 650].

Чернышевский поставил правого гегельянца перед выбором: быть защитником притесняемых или защитником притеснений. Если изберет второй путь, «он не замедлит сделаться мертвым схоластиком и будет философскими построениями доказывать историческую необходимость [каждой статьи Свода законов] сообразно теории беспристрастия. Потом историческая необходимость может обратиться у него и в разумность» [4, V, 669].

Общие оценки Чернышевским философии Гегеля и ее роли в развитии русской философской мысли все время перемежаются с его оценками значения философской теории Фейербаха как самого последнего звена в ряду философских систем. По мнению одних, эта теория справедлива, другие считают ее несправедливою; но все они признают, указывал мыслитель, что эта теория действительно последняя, «вышедшая из гегелевской точно так же, как гегелевская вышла из шеллинговой» [4, VII, 771].

147

10* Чернышевский находил, что в отличие от взглядов Бруно Бауэра и Штрауса, система Фейербаха «имеет чисто научный характер» [4, II, 124]. По характеристике автора «Предисловия к третьему изданию «Эстетических отношений искусства к действительности», Фейербах был еще не старик, но уже чувствовал, что у него не хватит времени «изложить сообразно с основными научными идеями те специальные науки, которые оставались тогда и остаются до сих пор ученой собственностью так называемых философов, по неподготовленности специалистов к разработке широких понятий, на которых основывается решение коренных вопросов этих отраслей знания. (Если называть эти науки старыми их именами, то главные из них: логика, эстетика, нравственная философия, общественная философия, философия истории). Потому-то в предисловии к собранию своих сочинений в 1845 г. он уж говорил, что его труды должны быть заменены другими, но что у него уже нет сил произвести эту замену. Этим чувством объясняется его печальный ответ на вопрос, который он предлагает себе: „Не устарела ль и нынешняя твоя точка зрения? К сожалению, да, да!" Leider, leider! Действительно ль устарела она? Разумеется, да, в том смысле, что центр исследований о наиболее широких вопросах науки должен быть перенесен из области специальных исследований о теоретических убеждениях народных масс и об ученых системах, построенных на основании этих простонародных понятий, в область естествознания. Но этого не сделано до сих пор». И потому «пока лучшим изложением научных понятий о так называемых основных вопросах человеческой лю- бознательности остается то, которое сделано Фейербахом» [4, II, 125].

Таким образом, Чернышевский, прошедший богатую школу диалектики Гегеля, обладающий в очень сильной степени «исторической тактичностью», не рассматривал взгляды Фейербаха истиной в последней инстанции, а смотрел на нее как на систему, которая будет, в этом он был убежден, превзойдена в дальнейшем развитии мировой философской мысли. Когда это произойдет, мыслитель оставил без ответа, отметив крупную роль выдающегося немецкого материалиста в развитии революционной философской мысли в России.